Текст книги "Русское окно"

Действие первого акта должно происходить в вагоне, думал Руди, направляясь в полупустом утреннем автобусе в Ворпсведе. Просторный салон с четырьмя окнами, в которые видны различные пейзажи. Они не только невозможны на таком маленьком пространстве, но и каждый пейзаж изображает другое время года. В кресле спиной к публике сидит Фогель. С правой стороны мольберт с нетронутым полотном.

Он не выспался. Поэтому не мог пойти дальше первой сцены. В полночь он ушел из паба «У веселого сапожника». Ходил по пустым улицам Бремена. Коллаж вечера с Арно завершился в гостиничном номере, когда, освобождая карманы, рассмотрел визитную карточку: Арно Кроненберг, директор. «Парадизо».

Адрес на периферии Гамбурга. Наверное, только сад и огромный шатер. Цирк «Парадизо»? Звезда вечера, иллюзионист Арно. Движением руки приглашает зрителя из третьего ряда подняться на сцену. Тот, смеясь, отказывается. Следующий – молодой человек в пятом ряду. Неуверенно поднимается на сцену. Через несколько минут Арно приводит его в состояние, в котором возможно любое путешествие. На верблюдах он пересекает степи Казахстана, путешествует в комфортабельном вагоне по сибирской глухомани, сидит у костра под звездным небом Карелии.

Автобус сворачивает на узкую дорогу, ведущую сквозь лес. Появляются первые дома Ворпсведе. Разводной деревянный мост с полотна Ван Гога. На другой стороне канала простирается равнина. Руди выходит у железнодорожного вокзала. Пустые перроны. Кадр как в кино. Только что побеленное здание с тремя входами, для пассажиров первого, второго и третьего класса. Зал первого класса пуст, на столах фарфоровые сервизы, синие плюшевые портьеры, белые стулья с бирюзовыми сиденьями. Во втором сидят японские туристы. Руди входит в зал ожидания третьего класса. Лавки без спинок, длинные столы, у прилавка два молодых человека в рабочих комбинезонах. Заказывает двойной эспрессо. Снимает с полки местную газету. Перелистывает ее, после чего дополняет первую сцену пьесы о Германе Фогеле. Вместо того, чтобы сидеть в кресле спиной к публике, художник смотрит в зал. На коленях держит развернутую газету и комментирует новости. Покушение в Сараево. Европа погружается в войну. В России начинается революция. Не хватает пятого окна с цифрой, указывающей на текущий год. Вся жизнь в вагоне. В оконных рамах меняются пейзажи. В последнем акте только кровать и одно окно с годом смерти. Художник лежит и бормочет. Свет на сцене гаснет. Слышен только стук колес удаляющегося поезда.

Полчаса спустя в музее Германа Фогеля скрипит паркет под ногами Руди. Коллекция фотографий прослеживает линию жизни художника: сад семейного дома в Бремене, группа детей на зимнем отдыхе, молодая пара на пустой набережной в Остенде, студенческие дни в Дюссельдорфе, картины парижских бульваров, колония художников в Ворпсведе. Березовый замок, написано под фотографией музея. Первоначальная версия здания – одноэтажный сельский дом на опушке. Мансарду построит новый владелец. Набросок воображаемого сада: качели, оранжерея, розовые кусты, огромные гортензии по обе стороны лесенки, ведущей на террасу, далее мебель, сервизы, бокалы, лампы, приборы, вазы, красочные шкатулки. Каждый предмет в Березовом замке выполнен по эскизам Фогеля, даже украшения и платья его жены, детские игрушки. На одной из фотографий художник держит на коленях близнецов. Панно с набросками, цитаты из писем и дневников, эскизы, плакаты, градостроительные планы. Равнинные пейзажи, тишина канала, портреты маслом. Гравюры с густым орнаментом. И далее в родных краях. Здание железнодорожного вокзала в Ворпсведе. Вагон Фогеля в тупике. Руди внимательно рассматривает фотографии, запечатлевшие интерьер вагона: салон, снятый с трех точек, ванная, спальное купе. Над кроватью полка с книгами. Замок на колесах. Можно начинать путешествие.

Изменение регистра: коллекция апокалиптических рисунков. Восточный фронт, Галиция, 1917 год. Сожженные села, разбитые распятия, призрачные лица, застывшие в крике, голые кроны, усеянные гроздьями ворон. Потом Берлин, плакаты Красного Креста, художник на сцене зала конгрессов в обществе Максима Горького. Следуют коллажи, серия экслибрисов, книжные иллюстрации, портрет Ленина, макеты рабочих поселков за Полярным кругом.

Новый остров: фотография молодой женщины и мальчика двух лет на балконе московской квартиры. На заднем фоне – золотые купола Императорской церкви.

Поезд на маршруте Москва – Самара. Путешествия Фогеля. Синие горы, караваны в сумраке, чайхана в Туркменистане, женщины в паранджах на рынке в Ура-Тюбе, обстановка в жилых домах Карелии с огромными кирпичными печами и двухэтажными кроватями, базары и сады Ташкента, пристань в Ашхабаде на Каспийском море. Опять в Москве. Агитатор рабочего Интернационала. Серия плакатов. Парад на Красной площади.

Начинается Вторая мировая война. Интернирование на Кавказ, затем еще дальше, в глубину азиатского континента. Казахстан. Больница колхоза имени Буденного. Акварели на почтовых открытках. Неполные адреса: имена и города, нет названий улиц. Окна барака с цветами, птицами, бородатыми физиономиями мужиков. На последней акварели изменена перспектива. Наблюдатель в интерьере, в открытое окно видно ночное небо, по которому плывет корабль.

Если бы я был героем какого-нибудь романа и только бы и делал, что переселялся из одной авантюры в другую. Но я не герой. Хотя любая жизнь, сконцентрированная в стенах музея, волнует. Эта история с Фогелем, маргинальные следы которого остались на площади Листа в Будапеште и еще кто знает где, существовала бы и без моего приезда сюда, и никогда бы не заглянул в паб «У веселого сапожника», и если бы остался в Белграде. Что-то бы все равно нашлось, где бы я не жил. Главное – двигаться. Быть живым. Всегда эти сравнения, перепроверки. Может, иначе нельзя? Бегство – попытка нового начала, возврат фигур на прежние позиции. Но тем временем фигуры изменяются, и начало становится просто новым актом. Спектакль развивается, каким путем не пойдешь. Еще два часа до отправления автобуса на Бремен. Какой человек. Не случайно его фамилия Птица. И я не случайно Ступар. Фамилия могла бы стать и такой – Ступор. Ходил бы всегда по одному маршруту, из дома на работу и обратно. А так, будучи Ступаром, ступаю дальше, что-то меня гонит, какая-то интрига, комбинация хромосом, генетическая формула. Со мной все в порядке. Я всегда перескакивал с романа на роман в этом скучном течении сознания. Как скучно быть островом, не делать попыток построить лодку и плыть в пучину. Объявить того, каким я сегодня являюсь, окончательной версией, сосредоточиться на защите вместо того, чтобы, оставаясь незавершенным, двигаться дальше.

Да, вагон как сцена. Все так прочно и понятно. Проблема в интриге. Поймать тот самый момент, когда все внезапно переплетается, когда жизнь стремится взорваться. Табличка на моем вагоне: Белград – Будапешт – Мюнхен – Гамбург. По той же трассе обратно. В тупике окончательно прозреть. А может, все-таки отказаться от пьесы? Шагнуть глубоко и далеко. Если бы нам объяснили, что человек иногда рождается не на том месте, то, возможно, что-то можно было и сделать. Как, например, рождаешься не в той семье. Эволюция открывает истину, где бы она не произошла. Место рождения как константа уравнения личности. Возможно, изменив константу, получится направить собственный вагон в другом направлении? Москва – Самара. В пятьдесят начал новую жизнь. Понятно, раз он Птица. Уже завтра следует отыскать директора Института Гете, виза заканчивается. Если не удастся продлить – тем же путем назад. Давно не звонил маме.

Руди приехал в Гамбург вечерним поездом. Всю дорогу заучивал варианты возвращения. Кто-то всегда был свободен и ждал его возвращения. Однажды это была Наталия. Хотя еще в Мюнхене он обменялся с ней письмами по электронной почте, Наталия по требованию сценария бросила в Нови-Саде жениха и стала спутницей Руди. Разве в этих пыльных местах можно что-то делать, кроме как ожидать?

Все случилось очень быстро, ровно столько, сколько идет поезд от станции Дамтор до Санкт-Паули. Огни Репербана открыли новые пути, новые возможности. Перед тем как заснуть, он на едином дыхании сочинил фрагмент. Долгая провинциальная ночь, которая тянется и после рассвета, формирует фигуры, всегда чего-то недостает. При свете восковой свечи тени делаются отчетливее и яснее. Жизнь, которой следовало бы жить, остается где-то в другом месте. При осознании этого что-то меняется. Поднимается уровень воды, возможны острова. Вырваться наконец. Выйти из шкафа. Запах «ганноверской осени». Найти на Репербане незнакомку из поезда. Алиса? Куда я засунул ее телефон? Как все ускоряется, стоит отменить расстояния. Все оказывается в одном месте. Завтра утром позвонить Гете.

В этот раз будет непросто продлить визу, говорит директор Института Гете. Может, только на три месяца. Надо бы заявить, что вы дезертир.

А если нет, то что тогда написать в заявлении?

Разве вы не от призыва бежали?

Да, но я покинул страну легально. Я не дезертир.

В вашем случае это единственная возможность получить вид на жительство.

Хорошо. Когда мне прийти к вам?

В четверг после десяти.

Ну и тип. Или у меня просто истек срок годности? Я больше не интересен. Если бы я вошел в систему, запросто принял бы предложенные условия, вот вам и выход. Эти маленькие предательства, отступление на шажок, другой. Приспособиться к общепринятому. Неважно, где я, здесь или там.

Куда сейчас под этим дождем? Один и тот же город. Собственно, ничего не изменилось. Кислород израсходован во время сна. Арно? Надо бы ему позвонить. Причем немедленно.

Вы не забыли меня?

Напротив, я только вчера вспоминал вас. Такая случайность, встретил приятеля, который работает в полиции!

Потому я вам и звоню. У меня проблемы.

Все решим. Чем сейчас заняты?

Ничем.

Пообедаем вместе? Я как раз направляюсь по делам в Альтону. Предлагаю встретиться в час. Ресторан «Пуэрто Рико». Это сразу за вокзалом Альтона.

В пешеходной зоне?

Точно. И не переживайте, мы решим вашу проблему.

Все зашевелилось. Как в тот вечер «У веселого сапожника». Арно появился с огромным черным зонтиком.

Заказали паэлью и красное вино. Руди коротко изложил ситуацию. Требуется написать заявление о том, что он дезертир. Он не хочет. Он не нуждается в социальном пособии. На счете у него достаточно денег, чтобы прожить год.

Этого им недостаточно. Кто-то должен поручиться за вас и подвергнуться риску в случае возникновение непредвиденных обстоятельств. Деньги вы можете спустить за ночь в казино. Ваша страна относится к определенной категории, в соответствии с которой нет разницы в том, уголовник вы или деятель искусства. У вас нет права быть свободным. Вы – особый случай. Из-за таких, как вы, не станут открывать отдельные рубрики. Здесь и яблоки должны быть стандартизованы. Неважно, какой у них вкус. Впрочем, и Фогелю не удалось избежать последствий исключительных обстоятельств. Его судьбу определил тот факт, что он был иностранцем.

Я такое заявление все равно не напишу.

Решим вопрос и без заявления, сказал Арно. Я поручусь за вас. Мой приятель в полиции наверняка устроит это.

Арно поднял бокал и чокнулся.

У вас там опять что-то творится. Я смотрел вчера новости, что-то готовится.

Телевизора у меня нет, газеты я листаю редко. Да, хотят отменить результаты выборов.

Как дела с Фогелем?

Я все еще нащупываю проблему во мраке.

Раз щупаете, значит, не во мраке. Но я должен вам кое-что сказать.

Он умолк, словно ожидая разрешения Руди продолжить. Руди улыбнулся и кивнул.

Вы не случайно зацепились за Фогеля, начал Арно. Пока человек молод, он постоянно ищет какие-то тайные знаки, указывающие, что он на правильном пути, постоянно сравнивает себя с другими. В ваши годы я не вылезал из кинотеатров. Верил, что мне назначена особая миссия, что ничего случайного нет. Каждое утро, валяясь в кровати, я проживал жизнь до самого конца. Это же проделываю и сегодня.

Мне тоже нравится утренний сон, пока снаружи протекает банальная и скучная жизнь.

Вы это видите так, потому что, как мне кажется, вы одиноки. У меня в фирме работал один ваш соотечественник, чуть старше вас. Днями напролет он говорил только о политике. А вы так равнодушны, словно не от мира сего.

Господин Арно, у меня свой мир. Фогель мне ближе, чем этот ваш мой соотечественник. Время и место рождения невозможно выбрать, но все прочее – да.

Что же это «все прочее»?

Сама жизнь. Не хочу, чтобы кто-то стал хозяином моей жизни. Поэтому и не стану подписывать заявление, поэтому и уехал из страны.

Вот потому я с удовольствием и помогу вам, произнес Арно с улыбкой. Бюрократы во всем мире одинаковы, все они стремятся отменить жизнь. Видите ли, величайшая ценность жизни в ее непредсказуемости. А суть бюрократии в том, чтобы предусмотреть все, в том числе и жизнь. Чем вы живете?

Трачу небольшое наследство.

А потом?

Ну, это уже завтра. Найду какую-нибудь работу.

Нелегально?

А как иначе? Впрочем, могу в любой момент вернуться.

А стоит ли вам возвращаться только потому, что не сможете найти работу? На вашем месте я бы не стал ждать, когда это небольшое наследство закончится.

У вас есть предложение?

Я мог бы устроить вас в свою фирму.

Но ведь я не имею никакого отношения к косметике.

Для косметики такого рода вам будет нужен только хороший желудок.

Так что же такое эта ваша фирма?

С давними традициями. «Парадизо» существует уже девяносто три года. Это самая старая фирма в Гамбурге, которая занимается подготовкой к вечному упокоению.

Не понимаю. Вы похоронных дел мастер?

Именно так. Я руковожу фирмой с тех пор, как умер дядя. У нас девять сотрудников. Мы, как и смерть, работаем в три смены. И очень неплохо зарабатываем.

И что за работу вы мне предлагаете?

Подготовка к похоронам предусматривает омовение трупа, затем его облачение и гримирование. Рутинное дело. В некоторых случаях, когда получаем тело от патологов, надо применить знания, чтобы привести покойника в пристойное для похорон состояние. Но это не часто случается. Наши клиенты в основном из числа тех, кто скончался дома, те, о которых говорят, что умерли естественной смертью. После констатации смерти и заключения патолога начинается наша работа. Когда после обработки мы доставляем их в часовню, наши покойники выглядят как уснувшие.

Во время жизни в Мюнхене я некоторое время работал на складе универмага «Херти». Переносил манекены, раздевал и одевал их. Мы их не мыли, просто влажной тряпкой протирали от пыли.

Вы должны прийти в «Парадизо» посмотреть, как это выглядит.

Может, уже сегодня?

Почему бы и нет. Два часа назад я получил покойника в Альтоне. Это был дирижер. Они, как правило, долгожители. Господину было девяносто четыре года. На год старше «Парадизо». Редко доводится увидеть улыбку на лице покойника. Семья попросила сохранить это выражение. Поэтому мои сотрудники сначала сфотографируют его, чтобы улыбка не исчезла в ходе обработки. На такое просто не способны в больничном морге.

Эта работа в некотором роде реставраторская, продолжил Арно после короткой паузы. Каких только пожеланий не высказывают скорбящие. Один господин принес нам недавно фотокопию Венеры Боттичелли. К фотографии приложил парик. После обработки в гробу оказалась совершенно другая особа. И правда, она выглядела как Венера.

Вы сами обрабатываете?

Нет, только контролирую. Вы быстро привыкнете к трупам. Работа, как и любая другая.

Неужели?

Смерть – часть жизни. Вечная жизнь бессмысленна. Приходит время, когда остается только тело. Это мгновение одиночества тела, когда миновал ужас умирания, представляет собой естественное окончание, подтверждение существования Бога. Я воспринимаю это как общий и высший порядок, правильную систему. Наша единственная проблема состоит в том, что мы не в состоянии понять эту систему и потому злимся и твердим, что Бога нет. А Бог – просто все, но только не случайность. Бог – это и наша встреча «У веселого сапожника». Герман Фогель открыт в Будапеште, и это требует, чтобы вы продлили свое пребывание здесь, потому что иного места пребывания нет, точно так же как в следующее мгновение ваше существование не примет другое направление. И не стоит рассчитывать, что будет лучше. Это бессмысленно. Никто вам ничего не сделает, если вы будете жить на полную катушку.

Так что же не Бог?

Отказ. Безвольное состояние, когда вы оказываетесь всего лишь в шаге от одиночества тела.

В этот момент кельнер принес заказ. Арно поднял бокал и чокнулся. Руди почувствовал, как его охватывает вдохновение, все пути открылись, ему захотелось вскочить, обнять этого дивного человека и сказать, что у него никого нет ближе его. Но сказал только, что один театральный актер в городе, где он вырос, повлиял на него сильнее отца.

Ничего удивительного, заметил Арно. Близость познается в мгновение, когда вы не подавлены повседневностью. Близость, выросшая из привычки, вовсе не близость. Это симбиоз. Мы не осознаем, насколько привитые эмоции определяют нашу жизнь. Поэтому очень важно выйти из зачарованного круга привычек, потому что только тогда вы обретаете жизнь, которой стоит жить. И никогда не поздно сделать это. Эту жизнь никто вам не подарит. Ее вы сами должны завоевать.

Через полчаса они отправились из Альтоны на машине Арно в «Парадизо». Какие краски, думал Руди, бордовый «мерседес», белые кожаные сиденья, пестрые галстуки, пастельные рубашки. Этот человек защищается красками. Арно во время поездки все время рассказывал о кварталах, по которым они проезжали. Гамбург долго был датским городом. «Парадизо» находится в Гросс Борштеле. Когда-то там были леса и аллеи для верховых прогулок.

Проехали через колонию дачных домиков с маленькими садиками и попали в квартал вилл в северном стиле с красочными черепичными крышами. Руди с отсутствующим видом слушал комментарии Арно, иногда спрашивал что-то, только чтобы подавить тоску, которая пробуждалась в нем. Только раз в жизни он видел мертвеца. Отец лежал в квартире, на кровати, в которой и умер в то утро. Потом увидел его в часовне. Подошел к открытому гробу, наклонился и поцеловал его в лоб. Вернувшись домой с похорон, остановился перед зеркалом в прихожей и обнаружил на подбородке светлое пятнышко пудры. Он потер его ладонью, но удалить пудру без воды было невозможно. Он прошел в ванную. При свете неоновой лампы над раковиной лицо Руди казалось призрачно-белым. Ребенком он любил стоять в дверях ванной и смотреть, как бреется отец. Сначала он снимал бритвой пену со щек, после чего переходил к подбородку. И только в конце снимал пену над верхней губой. Эту последовательность сохранил и Руди. Липкая пудра отливала серебристыми тонами. Он рассматривал свое лицо. Актер снимает грим после спектакля.

Где-то в глубине квартиры в говоре гостей выделяется хриплый баритон Богдана Тонтича. Как здесь красиво, сказал Руди, когда машина проехала по деревянному мосту. В двух метрах под ним протекал ручей, дикие утки гнездились в траве. Эта дорога ведет к кладбищу, сказал Арно и остановил автомобиль перед трехэтажным домом. Окна первого этажа были закрыты фиолетовыми шторами. Над входной дубовой двери висела вывеска с крупными буквами: «Парадизо». Справа от входа – широкий двор, два черных «мерседеса» модели «караван» с фиолетовыми занавесками, точно такого же цвета, что и шторы в окнах первого этажа.

Этот голос принадлежал не Богдану, он умер раньше отца, подумал Руди. Чей же тогда голос слышал он, смывая в ванной светлое пятно пудры с подбородка? Что-то не так с хронологией? И опять Богдан, да, хронология, слово, которое он часто использовал, объясняя, что за все ухваченное вне границ придется платить вдвое.

Это Франц, представил Арно крупного мужчину с мясистыми щеками, появившегося на входе. Крепкое рукопожатие, белоснежные вставные зубы. Похож на евнуха. Запах химикатов. Или только кажется? В просторном холле, облицованном мрамором, в самом дальнем углу металлическая полка, на которой в три ряда лежат гробы.

Руди мой приятель, сказал Арно. Он писатель. Возможно, некоторое время поработает у нас. Скажи Бруно, что мы придем минут через двадцать.

Потом повернулся к Руди и предложил выпить в кабинете кофе. А там, в продолговатом помещении с двумя письменными столами, стояла у шкафа с картотекой худая блондинка.

Хельга, представил Арно свою сотрудницу. Она улыбнулась и протянула Руди руку. Твердое рукопожатие, ничуть не слабее, чем у Франца. Теперь уже совершенно отчетливо слышался запах химикатов. Глаза Хельги были голубыми, как стекло, нос слегка вздернут. Помада была в цвет штор.

Принесите нам кофе, сказал Арно и указал рукой на угол рядом с дверью, где стояли круглый низкий стол и три кожаных кресла. Можно и по рюмочке коньяка.

Руди кивнул головой. Да, коньяк бы не помешал.

Зазвонил телефон. Арно снял трубку. Известный господин Карасек на проводе. Арно отказался от дешевого предложения, дважды подчеркнул, что подметки должны быть кожаными, ни в коем случае не картонные. Тем временем Хельга принесла кофе и коньяк и удалилась из кабинета. Арно закончил разговор. Поднял рюмку коньяка и чокнулся.

С недавних пор мы работаем с новым поставщиком, господином Карасеком, сказал Арно. Наши клиенты преимущественно зажиточные люди и не допускают, чтобы людей хоронили в картонной обуви. Обувь всегда является проблемой, когда покойника переодевают для погребения. Стопы распухают, нужны туфли на размер, а то и на два больше. В последний путь отправляются в сапогах-скороходах, пошутил Арно. Идеальный размер – сорок четвертый.

Обувь вы покупаете заранее?

Мы держим только мужскую обувь, причем исключительно черную. Женские туфли, летние, мы легко переделываем, но с зимней бывают проблемы. Потому и просим семью покупать самостоятельно. Мужчин, как правило, хороним в темных костюмах. Подбор цвета женских платьев неизмеримо сложнее, и мы не в состоянии предложить нашим клиентам адекватную женскую обувь.

Руди выпил коньяк. Тоска, которая постоянно возрастала в пути от Альтоны до «Парадиза», резко отступила. Вот и наша жизнь, мысленно произнес он, и налил себе еще немного коньяка. Арно улыбнулся, себе он больше не может позволить, потому что за рулем. Через час надо возвращаться на машине в город. Самое главное – двигаться, каждая дорога куда-то ведет. Это опять был голос Богдана. Нет конца, парень, конец наступает, когда остановишься, разведешь мост, запрешься в башне, потому что пока идешь, существует какое-то окно, пусть даже маленькое окошко, в которое можно подмигнуть себе прежнему. Неужели это Руди улыбается растерянному парню? Самому себе до Будапешта, Мюнхена, Гамбурга? Себе на белградской пристани, когда с пустотой в груди разглядывает стальную конструкцию моста, а в это время по Карагеоргиевой улице гремит трамвай, бурлит жизнь? Светящиеся в ночи окна, и те, неосвещенные, темные дупла, за которыми вечно кто-то спаривается. Вызывающий отвращение у самого себя, суфлер, не осмеливающийся появиться из укрытия и заговорить своим собственным голосом. Что это был бы за день, если бы я не появился в Альтоне, не позвонил бы Арни, не поехал бы в Ворпсведе, не пустился бы? Снаружи только вывеска «Парадизо», внутри – весь мир.

Это работа, как и любая другая, говорит Арно. Открываете ящик холодильника, и появляется труп. Огромный карандаш, который писал себя, всю свою жизнь, пока она не закончилась.

Пойдемте, я хочу увидеть «Парадизо».

Пруд, это было первое слово, зафиксированное сознанием Руди, когда они спустились по лестнице в нижний уровень подвала, в помещение с просторным прямоугольным бассейном, наполненное тяжелым запахом химикатов. С двух более длинных сторон, у самых бортиков, стоят длинные столы. На одном из них лежит голое мужское тело, покрытое желтой морщинистой кожей. Его только что вынули из бассейна. Худой юноша в темном комбинезоне и зеленом прорезиненном фартуке вытирает губкой отекшее тело, правая рука которого свесилась с каменной столешницы. У юноши на руках хирургические перчатки. Арно представил его, Бруно только кивнул головой и продолжил работать.

Наш дирижер, сказал Арно.

Бруно или мертвец, подумал Руди. Этой немой симфонией дирижирует Бруно. Он целиком отдается своему делу. Толстый Франц стоит рядом со шкафом и что-то ищет в его выдвижном ящике. Вынимает несколько щеточек и две стеклянные посудинки, опускает их на стол у головы покойного. Потом пододвигает металлическую вешалку, на которой висит черный костюм, завернутый в прозрачную пленку.

Лицо старика с опущенными веками и полуоткрытым ртом, маска пустоты, которой Бруно, заканчивая обработку, ловкими пальцами формирует улыбку. На столе черно-белая фотография, портрет покойника.

Руди подходит к бассейну, в котором лежат два трупа, оба спиной вверх, так что сразу невозможно определить их пол. Но внимательно приглядевшись к головам, на одной из них он обнаруживает плешь. Тело мускулистое, широкоплечее, пропорциональное. Атлет, подумал Руди. На другой голове длинные пряди седых волос, расплывшиеся по поверхности воды, вялые бедра, наросты на руках и икрах, словно в теле нет скелета, а само оно сформировано из белой массы, готовой рассыпаться при касании.

Отравилась лекарствами, говорит Арно и подходит к Руди. Семь дней пролежала мертвой в квартире. Похороны на следующей неделе, будет дожидаться их в холодильнике.

Как здесь холодно, говорит Руди.

Надо было что-нибудь накинуть. Впрочем, мы сейчас выходим.

Руди прощается с Бруно и Францем кивком головы. Оба они заняты облачением дирижера. Только сейчас, когда он обратился к ним со словами, они отвечают ему. Бруно даже улыбнулся и поднял руку, в которой держит галстук-бабочку.

Похоронят его во фраке, говорит Арно. Пойдемте, я вам покажу кое-что.

Арно отводит Руди в другой конец помещения, в углу которого стоит огромный холодильник. Он напоминает ларь. Сбоку два ряда по три ящика. Арно тянет за ручку среднего ящика в верхнем ряду. Появляются голые стопы с крупными кривыми пальцами. Механизм ящика опирается на широкие колесики, скользящие по глубоким желобам на дне холодильника. Арно останавливает ящик на уровне живота мертвеца. Усохший пенис на слипшихся бедрах.

Этот ждет государственных похорон, уже четыре дня в холодильнике. Первый человек Торговой палаты Гамбурга. Сладкая смерть в одной из гостиниц на Репербане.

Вытащите до конца.

Арно вытаскивает ящик. Показывается лицо с мясистыми щеками и короткой седой щетиной, широкий нос и толстые губы.

Пойдемте, говорит Арно и закрывает ящик.

В кабинете, пока Арно ищет какую-то документацию, Руди выпивает еще один коньяк.

Вечером встречаюсь с приятелем из городской полиции. Может, он закажет встречу уже на завтра. На всякий случай дайте мне ваши паспортные данные. Напишите здесь, говорит Арно и протягивает Руди небольшой блокнот.

В кабинете неожиданно становится светлее. Дождь прекратился, облака поднялись, потоки солнечного света прорвались в «Парадизо».

Вы полагаете, я смог бы у вас работать?

Конечно. Стоит попробовать, говорит Арно. У меня постоянно работают только Бруно и Франц. И шофер Дитер. Остальные приходят и уходят. Но до этого надо привести в порядок ваши бумаги.

Арно разглядывает написанное Руди.

Я как раз еду в те края. Отвезу вас прямо домой.