Текст книги "Доктор Сакс"

7

«Не бойся утраты зелени – каждая веточка твоего мозжечкового дерева жаждет вернуться к тебе прямо сейчас. Нет никакой утраты в самой утрате – и точно так же нет обретения в самом обретении, мы лишь по привычке говорим об обретении и утрате – все моменты до последнего жаждут остаться в твоей взрослости, даже когда их время закончится – ты займёшь своё место на иерархических полках растительных небес с морковным венком в волосах, не узнав, что когда-то страдал от таких сладких желаний – в своей смерти ты вспомнишь лишь смертную часть своей жизни. И вновь обретёшь всю эту зелень, и коричневый цвет тоже».

Вот какой совет дал мне Доктор Сакс, когда мы свернули в темноту за моим домом – Ах! вот моя мать, она ходила к Пэренту за покупками, поздно вечером, чтобы купить ещё свиных отбивных вдобавок к ростбифу, печёной фасоли (с патокой), варёной ветчине, французскому хлебу – ореховая скорлупа праздничных выходных – субботние утренние сосиски, яйца и блины с вермонтским кленовым сиропом – густое варёное рагу для субботнего обеда – фасоль и ветчина для субботнего вечера – но теперь, прямо сейчас, она поняла, что Шэмми с отцом заявятся к нам домой, и Бланш тоже придёт, и другие, старина Джо Фортье, так что она спешит к Пэренту купить вечерние мясные закуски (сейчас девять вечера) – она спешит, с большими праздничными пакетами, на крепких крестьянских ногах, без колебаний, как мексиканские матери, когда они спешат босиком под дождём со своими младенцами, завёрнутыми в платки, как маленькие мячики. Мы с Саксом прячемся в тени забора Кунго, наблюдая, как она идёт – мне хочется подбежать и обнять её – Но в саване Сакса я застыл в объективном смирении и просто стою, гляжу на свою мать, и из меня вырывается короткий, тёмный, но радостный смешок – я вижу, как по улице рядом с ней шествует её Ангел-Хранитель. Это огромный ангел, с очень торжественным видом, чуть обиженный, с опущенным ртом, но с большими сияющими крыльями, они ниспадают вниз обильными дождями холодного пламени, сливаясь с булыжниками на Джершом – Моя мать идёт прямо вперёд, здесь годится любой старый ангел-хранитель, и она благословит их, когда придёт её час, Святая Мать, Благословенная в Вышних —

«Это странное старое присловье, мой мальчик – во время своих путешествий среди джунглей по зловонным болотам Юга и своих походов по Плато Золотого Севера, мне хватило причин узнать эту истину: женщины владеют землёй, женщины также владеют небесами – это тирания без слов – и без клинков —»

А вот и Нин, она спешит с холма на Джершом вниз от огней на Субночной Муди и зовёт мою мать: «Hey Ma-a-a, attend mué» – (Эй, Ма-а-а, подожди меня), – и её крик звенит в воздухе вместе с криками сотен других дочерей, дикие сборища старого блюза перед-закатом-солнца мама-я-пойду-к-реке, усталая труба, пусть она выдувает блюз маленьких мальчиков, когда они свешивают с перил свои головы и слушают, как их Мама зовёт их – Шальная Луна сияет среди сосен в Потакетвилле.

И вот моя сестра присоединяется к маме, они спешат домой, говоря о Сестре Терезе в монастыре, и о Бланш, и о цене новых чулок в витрине – вот так —

МАМА: J’achetez des beau poids – (я купила прекрасную фасоль) – (вынимая её) – gard, (посмотри) —

НИН: Oooh je veux le plus belle tite robe aujourdhui Ma! – (О, я сегодня видела самое прекрасное маленькое платье, Ма!) – a l’ava des belles boules d’or sur une epaulet – (у него на одном плече прекрасные золотые шарики) —

МАМА: Way – way – des boule d’or – pi? (Ага, ага, золотые шарики, и что?)

МИССИС БИССОННЕТТ (выжимает швабру у себя на крыльце): Ayooo Madame Duluoz – Angy? – ta achetez ton manger tard! (Ай-й-ю, миссис Дулуоз, вы в такую поздноту ходите за покупками!) – Хи-хи! (она смеётся)

МАМА: Oui Madame Bissonnette – j’m’ai faite jouer un tour (Да, миссис Биссоннетт, я сходила туда ещё раз) – (Потом мы жили у миссис Биссоннетт, снимали у неё шесть комнат) (на углу Джершом и Гарнье-стрит на Вершине Холма в Городе фей) —

Мы с Доктором Саксом крадёмся в жужжащей арлетарианской населённой ночи, слушая тысячу голосов, тысячу приветствий и реплик в ночном мартовском воздухе – гул шаров для боулинга доносится из переулка, в дверях мой отец разговаривает с Заггом, местным потакетвилльским пьяницей, он был совсем как Хью Херберт и качался, произнося: «Ву-у, ву-у!» – он знал это, но в самом деле был пьян – Загг с мятой сигарой спорит с моим отцом о своих высоких баллах, он выбил 143 и выиграл приз, и где этот приз, а мой отец отвечает с улыбкой: «Я знаю, Загг, чёрт возьми, я знаю, что ты выбил 143 – я видел их в каждом броске, который ты отправил в канавку, – и в том японском протоколе, который ты составил – ха-ха-ха-ха (кашель, кашель) – Загг, всё так, разве я против», и выше, в окне с экраном на верхнем этаже Клуба, старина Джо Фортье, папаша Джо, игравший в бильярд с сенатором Джеком Засранцем, смотрит во двор на Эмиля и Загга и вопит: «Прости Господи, вы, два сраных бомжа, что вы там делаете! Emil, poigne le par l’fond d’culotte pis leuve le ici, on va l’arrachez la bouteille… (Эмиль, хватай его за жопу и тащи сюда, и прихвати его бутылку)… Zagg vieux chian culotte va’t’ couchez!!» (Загг, старый засранец, иди спать!!) – В лавке Блезана двенадцать парней теснятся у пинбола, качая его – некоторые листают «Тени», и «Оператора пять», и «Детективов в масках», и «Жуткие истории» («Жуткие истории» – это полный улёт, с нашествием мха на землю, лавовые реки мха текли, чтобы нас поглотить). Мы с Тенью Саксом пробираемся между лавками Ленуара и Блезана, слушая, наблюдая за тысячами телодвижений в живой человеческой ночи. В лавке у Пэрента на той стороне Муди мелькает большой мистер Пэрент собственной персоной, он приставил к суставу свой мясницкий нож, удар о колоду, готово, мистер Пэрент с огромным мягким и розовым лицом, он говорит и улыбается: «Oui, Madame Chevalier, c’est un bon morceau d’boeuf» – (Да, миссис Шевалье, это славный кусок говядины). Гирлянды сосисок и радость золотого света внутри в субботний вечер – я вспомнил холод, октябрьские ночи с качающимися фонарями и летящей листвой, угол Муди и Джершом, Пэрент отбрасывает материальный золотой свет на тротуар с несколькими несчастными ящиками – и вдруг ты замечаешь, что на одном из них сидит мальчишка и жуёт свой батончик «О Генри» или «Пауэрхаус».

«Вся ваша Америка, – говорит Сакс, – похожа на плотный бальзаковский улей в одной жемчужине».

И вдруг, прямо здесь, без видимой причины, он взревел и, казалось, взорвался, захрипел как бык, готовый выплеснуть пять галлонов крови, «Блю-ху-ху-ха-ха-ха», извергает он, огромный, «Мви-хи-хи-ха-ха», затем заходит с другой стороны, страхом сметает меня с ног – я подскакиваю на два фута, уклоняясь от косы его хохота – я вижу, как его пристальный взгляд опускается с новым приступом смеха – он издаёт свой могильный посвист – «Фнуф-фнуф-фнуф-фна-а, – говорит он, – это ночь уничтожения Змея. – Злой Колдун со своими нитлингенскими болевыми гномами, извращёнными Декадентскими Голубистами с их подушками и книгами мёртвых, кровососущими неаграрными лоскутниками и аристократами чёрного песка, и всеми преданными монстрами, пауками, насекомыми, скорпионами, подвязочными змеями, чёрными полозами, слепыми летучими мышами, тараканами и синими червями Слизня – сегодня вечером взрывающаяся голова сметёт вас – розы знают траву лучше вас – вас развеет любовными письмами, сдутыми с самолётной кузни в центре моей земли».

Я содрогнулся, услышав его, не зная, о чём он, неспособный его понять. Мы прокрались по-индейски гуськом сквозь упавшую на улицу тень и перелетели через дворы, парк, дворы, вышли и смешались с саванами железной ограды Текстильного на Риверсайд —

«Вбирай их в себя, – говорит Сакс, – твои поля, твою тьму, твою ночь. Сегодня мы загоним червей в один котёл уничтожения».

Я гляжу в последний раз – там, на ступеньках у двери на углу, на старом морщинистом асфальтовом углу, где я тоже был, однако уже и не был… там стоял Г. Дж., он озирал улицу, крутил палку, худой мальчишка ранних вечеров своей обречённой жизни, его густые кучерявые греческие волосы были растрёпаны, его большущие ищущие миндально-белые глаза смотрели, как глаза негра, но с греческим упрямством и безумным амбициозным напором – вызывая из ночи любовь и веру, однако от стены нет ответа – Скотти тоже сидел на ступеньке, медленно выбирая орех за орехом из своего арахисового «Мистера Гудбара» – с кривой, слабой улыбкой; он пережил кризис Потопа, он переживёт и другие, он встанет на безрадостном рассвете в тысяче жизней и, наклонив голову, пойдёт на работу, наказанный трудом в огромном смирении под солнцем, со своими кулачищами, божественно-молчаливый Скотчо вовсе не собирался ни грызть свои локти, ни кусать свою душу – он позволял мартовскому субботнему вечеру предстать перед его ироничным взором, а сам просто сидел, и пусть орёл вечности летит куда хочет. Винни шагает домой, вверх по Муди, на другой стороне улицы – с покупками из бакалеи – их затопило, они живут у сестры Чарли на Джершом – в двадцати футах позади улыбающегося, смеющегося, визжащего, тощего Винни шествует Лу, с сумками, торжествуя; затем Норми, вышагивая, улыбаясь, с коробкой; затем Чарли и Лаки, как-то раз они вместе шли по улице, улыбаясь, по лёгкому ветерку вечерних событий, они двинули в центр города в поход за продуктами, пешком, как деревенская семья, индейская семья, чокнутая семья на счастливой улице – Г. Дж. и Скотти машут Бержеракам. Проезжают машины; Шэмми идёт домой, плюёт и похлопывает по животу, куда он только что залил несколько кружек пива, вежливо кивая мальчишкам. Завтра утром он отправится в церковь; сегодня вечером, у Эмиля Дулуоза, он загрузится «Томом Коллинзом» и будет громко петь за пианино.

«Ладно», – говорит Г. Дж., обращаясь к Скотти, а Лузи тем временем призрачно подходит ближе – в тени листвы на Риверсайд со своими забавными звуками и маленькими камешками, он их бросает, приближаясь к нам из вечности, странное существо, главное на другой стороне улицы – эльф – Г. Дж. спрашивает: «Интересно, а где сегодня вечером Джеки?»

СКОТТИ: Не знаю, Гас. Может, он пошёл к Дики Хэмпширу. Или толчётся внизу в переулке.

ГАС: Вон идёт старина Лузи – всякий раз, когда я вижу старину Лузи, я знаю, что попаду на небеса, он ангел, этот Чёртов Лузи.

Мы с Доктором Саксом внезапно взлетаем в воздух, словно уклоняясь от какой-то огромной чёрной силы, могущей сбить нас с пути – но мы летим вверх, и весьма высоко, так что я не знаю, где мы, и не могу видеть, как далеко, или высоко, или над чем, и что это за пропасть и карниз над ней. Однако это знакомо: мы не в купели для крещения, но в саванах и святых руках, сложенных буквой V, – Доктор Сакс, вытянутый как длинный скорпион, летит поперёк луны, как безумное облако. Он зловещ, зубы блестят, я лечу за ним мелкой чернильной кляксой – мы приближаемся к красным трудам его лачуги, мы заходим внутрь его дома и глядим вниз в открытый люк.

«В эту невинную землю входи таким, какой ты есть, голый, когда ты отправишься на уничтожение мировых змей. Хитроголовый может стонать, иди вперёд и стони, Леда и Лебедь могут стонать вместе, а ты стони в одиночестве, внимая себе – без разницы, что там вокруг, важно лишь то, что ты делаешь внутри, управляя этим локомотивом, гремящим по жизни —»

«Доктор Сакс! – закричал я. – Я не понимаю, что ты говоришь! Ты безумен! Ты безумен, и я безумен!»

«Хи-хи-хи-ха-ха, – прогоготал он, – это победа Стона».

«На какое безумие ты способен, – подумал я. – Этот старый герой савана – старый придурок. Ну зачем я иду за ним?»

Мы остановились перед красным свечением в люке; туда вела деревянная лестница.

«Спускайся!» – говорит он нетерпеливо. Я быстро скатываюсь по этой лестнице, ступени горячие; я шмякаюсь на жёсткий грязный пол, похоже, что он из глины, на нём лежат несколько больших циновок и ковриков, все растянутые и порванные, но они защищают подошвы от холодной глины – они такие яркие, и рисунки на них вьются и переплетаются, танцуя в свете красного пламени. У Доктора Сакса была кузница, грохот твоего сердца почти не слышен за сердечным мясистым лязгом этого арфового огня, там была красная куча растрескавшихся углей, и горн как крыло летучей мыши, фу, порошки проходили здесь испытание на отвердевание и выкипание. Доктор Сакс готовил порошок из травы для уничтожения Змея.

«Натри себя, сынок, – гукнул он в грязном погребе, – мы отправляемся на гомеровские утренние битвы – над росными вершинами каждой из твоих любимых сосен Дракатских Тигров склонилось далёкое красное солнце, оно прямо сейчас восстало с ложа ночной синевы в день колокольчиков преступления – и берега океанов рухнут, в странах Южных Морей, и барк рассечёт седое древнее море огромным и гулким могильным всплеском носовой пены – и ты на месте, не огрызайся, мясницкий дьявол».

8

Внезапно я понял, что его огромный чёрный кот тоже был здесь. Ростом в четыре фута от земли до спины, с большими зелёными глазами и огромным медленным хвостом, похожим на вечность в полёте – самый странный кот. «Я нашёл его в Андах, – всё, что Сакс мне о нём сообщил, – я нашёл его в Андах на каштановом дереве». Ещё там были длиннохвостые попугаи, они говорили не разбери что: «Зангфед, дизиди лин, флин, флан» – а один кричал на гордом испанском, которому научился у старого пирата с густыми бровями, пердевшего себе в ром: «Хойк калли-анг-гу-у – Кварент-ай-синко, сеньор, кварент-ай-синко, кварент-ай-синко». Гигантский первигиллярный воздушный шар лопнул у меня над головой, это был синий шар, он вырос из синих порошков Кузницы, и внезапно всё стало синим.

«Синяя Эра!» – вскричал Доктор Сакс, бросаясь к своей печи – Его саван летел за ним, а он стоял, как ведьма у Гёте, у своей кузнечной печи, высокий, тощий, ницшеанский, измученный – (в те дни я знал Гёте и Ницше только по именам, оттиснутым выцветшей золотой краской на корешках мягких коричневых или мягких бледно-зелёных старых бархатистых томов классики в лоуэлльской библиотеке) – Кот взмахнул своим могучим хвостом. Время истекло. Игра окончена. Я ощутил трепещущее возбуждение в воздухе, словно десять тысяч ангелов в форме маленькой души пролетели через комнату между нашими головами со своей тяжёлой слёзной задачей облететь вокруг Земли в поисках затерянных душ – Бедный Доктор Сакс с отрешённым и грустным видом стоял над своими кузнечными трудами. Пламя было синим, синяя крыша пещеры была синей, всё, тень была синей, мои туфли были синими – «О-о-о-Ах-ман!» Я услышал шёпот кота. Он был Говорящим Котом? Доктор Сакс сказал: «Да, когда-то он был говорящим котом, я так полагаю. Помоги мне с этими флаконами».

Я засучил рукава, чтобы помочь Доктору Саксу с флаконами вечности. Он надписывал их один за другим ярко-синим и, очевидно, другими цветами, надписи были на иврите – его секреты были еврейскими, отчасти смешанными с арабскими.

«Интроверсии! мучительные интроверсии моего ума!» – завопил Доктор Сакс, он подскакивал как можно выше и вопил во всю глотку, размахивая огромным саваном. Я притаился в углу, прикрыв рот и нос от страха, мои руки заледенели.

«Йя-я-я!» – завизжал Доктор Сакс, обернувшись ко мне и вытянув своё огромное ухмыляющееся зелёное лицо с красными глазами, показав синие зубы в общем синем мире своих дурацких порошков. «Ви-и-и-изг!» – завопил он – и стал раздувать щёки, чтобы сделать лицо ещё страшнее и напугать меня, я и так уже был напуган – он откинулся назад, опустив голову, отбивая удары, как чечёточник, раскачиваясь на пятках —

«Доктор Сакс! – закричал я. – Monsieur Sax, m’fa peur!» (Ты меня пугаешь!)

«Окей», – тут же сказал он и опять сделался нормальным, прижавшись к стойке погреба в чёрной скорбной тени. Он стоял так долго и молча, Кот махал своим могучим хвостом. Синий свет дрожал.

«Здесь, – сказал он, – ты видишь важнейшие порошки. Я работал над этой удивительной смесью двадцать лет, по обычному летосчислению – я был сыном всего мира, всех его частей – я сидел в жарких солнечных парках в Перу, в городе Лиме, позволив горячему солнцу меня утешать – Благими ночами я соблазнялся тем, что спускался из грязного переулка к индейским или каким-нибудь ещё ублюдочным колдунам через подозрительный канализационный люк, ведущий к какой-то старинной китайской мудрости, у такого колдуна руки свисают ниже колен с длинной трубки Мирового Гашиша, он обычно подходит с ленивыми глазами и говорит: "Вы, джентльмены, чего-то хотите?" Этот сводник, сынок, сидит в самом сердце тайны – у него в комнате для добычи большие плотные кружевные занавески – и травы, мой мальчик, травы. Там курится странный голубоватый дымок от одной мягкой древесины, которую можно найти далеко к югу отсюда, и эту древесину надо курить – его смешивают с диким Гермюнзельем ведьминых отваров с Орангутанговых Холмов в безумном Галаполи – виноградное дерево достигает там ста футов в высоту, и гирлянды орхидей ударяют вам в голову, и Змей скользит по панамериканской слизи – где-то в Южной Америке, мальчик, тайная пещера Неаполя».

Кости кружились и громыхали от кузнечной тяги – каждый раз, когда он тянул за меха и дул на угли, цепочка струн также дёргала треножник на потолке, что заставляло кости кружиться. Там было много всего интересного, на что стоило посмотреть —

Доктор Сакс почтительно встал на колени. Перед ним лежал маленький стеклянный вакуумный шарик. Внутри были порошки, он довёл их до совершенства за двадцать лет занятий алхимией и кругосветных путешествий, не говоря о его связях с голубями со-всего-света, о его опеке над гигантскими тайными обществами чёрных котов, о патрулировании некоторых частей света, Северной и Южной Америки, чтобы заметить подозрительное присутствие Змея – разнообразные обязанности со всех сторон.

«Когда я разобью этот пузырёк и эти порошки попадут в воздух у Парапета Провала, все мои множественные обязательства растворятся в одном белом сиянии».

«Всё останется синим, пока мы не получим эту Змеиную Белизну?» – быстро спросил я его.

«Нет, даже изнутри вакуумной склянки мой мощный порошок изменит атмосферу несколько раз за ночь, когда мы приступим к нашей работе».

«Кот пойдёт с нами, сэр?»

«Да – Пондю Поки, так его звали в чилийских шахтах – ты никогда не догадаешься, что означает его индейское имя – мой мальчик, оно означает "Великий Кот, Полный Ожидания" – такое животное рождено, чтобы быть великим».

Он взял стеклянный шарик своей ужасной невинной морфиноподобной ложкой и сунул его в карман своего святого сердца.

Он поднял лицо к тёмному потолку.

«—» Его рот широко раскрылся для могучего крика, и он только напряг мышцы шеи к потолку – в синеватом сиянии огня.

Он слегка пригнулся, кот напрягся, комната содрогнулась, грохот прокатился по небу в сторону Замка —

«Это Владыка Орлов и Учитель вступают в бой».

«Что? Кто?» – с испугом, воздушный налёт ужаса повсюду.

«Говорят, что существует могучая сила, о которой никто из нас не знает, и поэтому орлы и птицы производят великое действие и шум, и особенно этим вечером, когда Невидимая Сила Вселенной может оказаться совсем рядом – мы знаем не больше, чем Солнце, как поведёт себя Змей – и не можем знать, что может сделать Золотое Существо Бессмертия, или станет делать, или что, или где – Гигантские батальоны громких украшенных змеями птиц, ты только что слышал их над головой, они гремят своими саблями над ночью Лоуэлла, отправляясь на дуэль с Круджами Замка —»

«Круджами?»

«Нет времени ждать, сынок! – финики и Цезаря не следует смешивать, – беги на бак вместе со мной, – давай, загляни в пасть смерти! – иди, проведи свою задницу через западные врата Гнева, скачи по скалистой дороге к оргоновой тайне. Глаза умерших смотрят в ночи —»

Мы летим в печальном наклонном вихре прямо над Базой «Дракатских Тигров», вырвавшись ядрами из пушки его безумной активности и продолжая свой разговор в полёте.

«Какие глаза?!» – закричал я, прикорнув на воздушной подушке; это были роса и холод.

«Глаза вечности, сынок – Смотри!»

Я посмотрел, и внезапно вся ночь заполнилась плывущими глазами, и ни один из них не был столь же ярким, как звёзды, скорее они были как серые отсветы на тканом плаще полей и ночных небес – и они, несомненно, потупились и боялись увидеть Доктора Сакса, и я летел по спутному следу ночных птиц, лязгавших впереди. Глаза сопровождали нас без движения, как армии летающих тарелок, а мы всё мчались в грандиозном грубом диком полёте над полями, песчаной дюной и всё ещё бурой пенной рекой в сторону Замка.