Текст книги "За честь культуры фехтовальщик"

Через двадцать лету «Пяти вечеров» оказалось неожиданное продолжение, вернее своеобразная рифма, – «Осенний марафон» (1979). (В отличие от «Пяти вечеров» Н. Михалкова здесь стоит говорить не только о сценарии, но и о фильме, снятом Г. Данелия.) Сценарий «Осеннего марафона», как и в ранние годы, был сделан из собственного страдания. Это была абсолютная авторская исповедь. А. Володин не прятался здесь ни за учетчицу-актрису, ни за шофера-полузека.

События «Осеннего марафона» сотканы из житейских обстоятельств самого автора, только «Аллочка» все-таки родила «Бузыкину» сына, а спустя несколько лет внезапно умерла, предоставив ему самому разбираться в ситуации. И дети (сын) уезжали не на север, а на юг, «южнее, чем прежде», в Америку, что сулило крупные неприятности для остающейся родни.

Но дело не в житейской подоплеке. Бузыкин, как и Володин, органичен, естественен и счастлив только за письменным столом, где он царь и бог, хозяин своей жизни и распорядитель ее кредитов, а все остальное причиняет ему только ощущение вины, усталости, нелепости, неправильности и морока жизни.

Серая, даже на цветном экране, физиономия Басилашвили, его «воблый» глаз, затурканный облик, коротковатые штаны и немаркие рубашки с «неправильными» пуговицами (то-то Аллочке все хочется приодеть героя), его кабинетная сутулость, вынужденность и незначительность жестов, весь приживаний его облик, какая-то немужественная, ака-киевская пробежка, сама фамилия «Бузыкин»[93]93
  У Виктора Курочкина, сотоварища А. Володина по ЛИТО, была повесть «Записки судьи Семена Бузыкина», написанная ранее володинского сценария. Володин знал об этом, но фамилией этой дорожил.


[Закрыть], совершенно ему не идущая и органичная только в устах Варвары, гоняющей его, как водопроводчика, задолжавшего трешку, словом, полная неприспособленность для любовных похождений – все это Басилашвили передал выпукло, ярко и внятно.

Точнейший исторический тип – подлинный, натуральный, ни на что неспособный человек… Не хватающий того, что само плывет в руки (ни молодую любовницу, ни контакты с заграницей), не «пробивной», вечно платонически недовольный начальством, Бузыкин стал последним героем советского времени. Герой, начавшийся в 1960-х звездными мальчиками В. Аксенова и плавно перешедший в персонажей Ю. Трифонова, которые на свет-то появились уже как бы потрепанными жизнью, Бузыкин словно выскользнул из цепких объятий социальной регламентации: он не был ни педагогом высшей школы, ни писателем-переводчиком, ни деятелем культуры, ни мужем, ни любовником. Поэтому такое недоумение, переходящее в ненависть, он вызывает у соседа Аллочки, нормального пенсионера: он для старика – никакой, человек без лица и профсоюзного билета.

Ключевая сцена «Осеннего марафона» – та, в которой после заявления Аллочки, что между ними все кончено, убитый горем герой на радостях чуть было не попадает под машину Тут разворачивается замечательный скетч. Убедившись, что прохожий цел, шофер идет в наступление и требует денег за вмятину на капоте. Бузыкин и рад был бы этим отделаться. Но в ситуацию вмешивается Аллочка, неизменно принимающая позу защитницы рядом с любимым, и Бузыкин вынужден изображать настоящего мужчину, бойцового петуха, наступать на противника грудью. В шум без драки вмешивается прохожий-каратист и, приняв Бузыкина за нападающего, профессионально заламывает ему руки, а обнаружив, что хватать надо другого, так же деловито пригибает к земле шофера. Аллочка уверена, что в очередной раз спасла недотепу. Бузыкин понимает, что клетка в очередной раз захлопнулась. Но главное – каждого принимают не за того, кто он есть на самом деле: самый малорослый и задрипанный прохожий оказывается каратистом, вялого Бузыкина принимают за хулигана, наглого шофера – за его жертву, деятельную Аллочку – за зеваку. И так всегда: Аллочка принимает Бузыкина за любовника, жена – за мужа, декан – за бунтаря, Варвара – за золотую рыбку, студенты – за наставника…

А. Володин никогда-то не был склонен сортировать персонажей по социальным ячейкам, но тут обнаружился какой-то бунт сущностей, нешуточный разрыв между смыслом и кажимостью, между сутью человека и его ролью. Нина и Бузыкин изображают благополучную семью, сосед (Е. Леонов) чувствует себя у Бузыкина полным хозяином, Бузыкин, сопровождающий Билла в его утренних пробежках, выглядит как черт знает кто…

А. Володин чувствует, как расползается материя жизни: каждый не соответствует своему страту, а слабые и порядочные, подобно Бузыкину, – в первую очередь. Все еще организованно, чистенько, красиво в этой реальности, но люди, подхваченные центробежной силой, уже разбегаются, расползаются как тараканы. Самое бесполезное – общие действия: петь на два голоса, выпивать на троих – единение перестало слаживаться. В «Осеннем марафоне» в кадре больше двух не собираются. Трое – Нина-Билл-Андрей, Андрей-Алла-Шершавников – уже неловкость, сразу появляется железный привкус фальши. Герой Басилашвили живет только когда он – один в кадре.

Мир, который в «Фабричной девчонке» и «Пяти вечерах» еще можно было переустроить, взять натиском, энергией, честностью, бодростью, отвагой таланта или ума, в конце концов – нежностью и любовью, ко времени «Осеннего марафона» перестает существовать. Минуло время, когда жизнь можно было поправить (или хотя бы попытаться исправить) юношеским бунтом или любовью, талантом или умом. «Осенний марафон» – о конце советской цивилизации. Когда социальные ячейки настолько просторны, что личность их не замечает, не ощущает их границ, – это нормально, а когда каждый чувствует себя не в своей тарелке, тогда «ячеячная посуда» начинает лопаться сама собой, как зеркала в доме перед несчастьем.

В фильме удивительно предугадано, какой станет жизнь через каких-нибудь десять-пятнадцать лет, в лихие 1990-е.

При понятном, легко читаемом, внятно вписанном в систему прошлом (от героев В. Аксенова и Ю. Трифонова) у володинского героя еще более отчетливое будущее.

В лучшем случае его подберет белобрысенькая восторженная студентка-дурочка, та самая, что тянула руку, чтобы выпалить «бежал кувырком». В остальных случаях – неопрятная, полуголодная, одинокая старость на грани выживания (с водкой у басилашвиливского Бузыкина отношения явно не заладились). Бузыкина не спасет хлебное на момент перестройки знание языков. Его удел зарплата ниже дворничьей. Бузыкин – аутсайдер уже на момент относительно благополучного времени, аутсайдер, потому что порядочен. Другие его качества здесь просто не рассматриваются.

Две лучшие актрисы десятилетия Марина Неелова и Наталья Гундарева притушили свою искрометность и сыграли, так, словно готовили эти роли для какого-то этнографического пособия. Перспектива жизни каждой героини отчетлива, как на ладони. Аллочка выучится компьютерному набору, овладеет версткой и фотошопом. Профессионализация в советские годы была крепкой, и девушка станет хорошим издательским работником (к пунктуальности и четкости ее приучит конкуренция). Аллочка сделает евроремонт в своей наконец-то отдельной квартире, купит норковую шубку, станет отдыхать в Турции и Египте…

Нина, Нина Евлампиевна (положим, она – интуристовский переводчик) на излете своего отчаяния откроет небольшую туристическую фирму… На Рождество станет ездить к детям в Бостон, весной – лечиться в Карловы Вары, осенью – любоваться швейцарскими озерами…

Герой Евгения Леонова успеет прихватить технический подвал и приватизировать пару сараев. Сам не воспользуется – душа не перенесет перемен, зато сыновья распорядятся по уму, откроют в подвалах тренажерные залы со штангами, спертыми из соседней школы, а на месте сараев устроят шиномонтаж.

Варвара окажется талантливой поэтессой, гнобимой советской властью, и обоснуется в Европе, например в Германии. Квартиру она продаст, и бонусы нового положения примирят ее с переменами.

Усиливало поразительную достоверность и то, что городское пространство, как и в «Пяти вечерах», было максимально конкретно. Издательство находилось в Доме Книги (объяснение Бузыкина с «директором» снимали в реальном редакционном помещении). Гуляют герои по набережной Мойки против Летнего сада, направляются они в кинотеатр «Ленинград», что у Таврического сада, живет Бузыкин на Васильевском острове, «на Кораблях», и Дворцовый мост разводят одним из первых…

Достоверна была и поэтика быта.

В комнате Аллочки у кровати, на которой она живет (спит, болеет, любит, говорит по телефону, смотрит телевизор, шьет, вяжет, ест), стоят валенки, нормальные такие, разношенные валеночки. Все точно – на дворе нежное бабье лето, но в сентябре еще не топят, а старые дома отдают свою промозглую сырость… Так вот аллочкины валенки, в которые она ловко сует ноги прямо с постели, – из товстоноговских «Пяти вечеров», там такая теплая домашняя одежда (и обувь) давали понять, откуда вернулся Ильин.

В 1980-е А. Володин сам стал своим героем. Не писать же всерьез о входящем в силу племени прохиндеев, подпольных воротилах, начинающих купчиках, делягах и их махинациях. («Ну, кого же мне играть в кино, – мамашу киллера, что ли?» – станет удивляться в перестройку Анастасия Вертинская.) В ход пошли истории о людях не то чтобы нечистых на руку, но нечистых душою (какой-нибудь «Апофигей», «Имитатор» или бесконечная «Прохиндиада»),

А. Володина стал писать стихи, как бы невсамделишные, «непритворяющиеся поэзией» (С. Юрский), горько-смешные, простые и афористичные, продолжил «Записки нетрезвого человека». Потом сам стал появляться на экране в качестве уходящей натуры и материализовать историю своим собственным физическим существованием, что в 1990-е и 2000-е годы, кажется, стало самой впечатляющей формой художественного воздействия.

Возвращаясь к Вампилову

Александр Вампилов (1937–1972) принадлежит к поколению писателей, представляющих сегодня золотой запас отечественной культуры. При этом А. Вампилов, ушедший на половине земного срока своих одногодков, явственно ощущается как писатель другой эпохи: «…для тех, кто, <…> впервые прочтет пьесы Александра Вампилова, он воспримется классиком прошлого столетия» (А. А. Калягин)[94]94
  Калягин А Классик XX века… //А. Вампилов. Драматургическое наследие. Иркутск, 2002. С. 5.


[Закрыть].

Вслед за Вампиловым пришли минимум два поколения «новых драматургов».

Фигура А. Вампилова, скончавшегося в 1972 году, видится в драматургии как фигура рубежная, а ведь хронологически одновременно и, что важнее, после него работали такие замечательные отечественные драматурги, как В. Розов, А. Арбузов, А. Володин, А. Гельман, И. Дворецкий, Э. Радзинский, Г. Горин и многие другие.

Почему так случилось?

Новая драматургия пришла в начале 1980-х, как раз в завершении вампиловского «бума», и стала называться поствампиловской, хотя одна часть этих драматургов вышла из московской студии А. Арбузова (Л. Петрушевская, В. Славкин), а другая – из ленинградской студии И. Дворецкого (А. Соколова, С. Злотников, А. Галин).

Вспомним, как тогда воспринимался театр Вампилова.

Слово Людмиле Петрушевской: «Когда мне говорили о Вампилове, то сказали: он не врет (курсив мой. – Е. Г.). Когда я начала писать пьесы, я перерыла всю драматургию, перечитала все доступное иностранное, искала, безумно искала для себя какой-то образец, идеал, и я услышала о Вампилове. <…> Я не знала, его ли я породы, но что он той породы, какая мне нужна, я знала»[95]95
  Петрушевская Л. Бессмертная любовь / Беседу вела М. Зонина // Литературная газета. 1983. 23 нояб. № 47. С. б.


[Закрыть].

И еще одно свидетельство, не связанное впрямую с Вампиловым, но существенное для нас. Вот как пишет Ю. Карабчиевский об Андрее Битове: «Профессия писателя говорить правду. У пишущего человека просто нет другого выхода, и любые попытки утаить и замаскировать оборачиваются „каиновой печатью“… Талант и ум, талант и искренность, талант и чистота – неразделимы…»[96]96
  Карабчиевский Ю. Точка боли. О романе Андрея Битова «Пушкинский дом» II Битов А. Пушкинский дом. СПб., 1999. С. 489.


[Закрыть].

И применительно к Вампилову, и применительно к Битову определяющим словом становится правда.

В 1970-1980-е годы правда – отсутствие лжи в той общественной ситуации, когда говорить правду требуется мужество. Что имеют в виду Л. Петрушевская и Ю. Карабчиевский? Только ли правду, противостоящую идеологической конъюнктуре? В 1980-е годы казалось: только ее. Но когда идеологические тиски ослабли, выяснилось, что одной только правды мало. Одной только правдой в искусстве мало что решается. Что же еще, кроме того, что он действительно говорил правду, сделал Вампилов?

Советская драматургия (до начала 1960-х годов) была искусством, в котором как ни в каком другом жанре, проявлялись классицистические начала соцреализма. Как и в классицизме, художественные приоритеты составляли не сущее, а должное, персонаж демонстрировал не реальное поведение и чувствование, а правильное. Конфликты были строго иерархизированы, область интересов драматургии – цеха, профсоюзные собрания, семейные застолья с четким распределением позиций отцов и детей, правых и виноватых. Героем драматического произведения просто не мог быть «человек с улицы»…

Обновление драматургии происходит обычно раз в поколение, раз в десять-пятнадцать лет. И в начале 1960-х, когда Вампилов пришел в драматургию, она в очередной раз обновлялась. Тогдашняя новая драматургия была драматургией нового голоса, новой интонации, новых подробностей, новой чувствительности и драматургией подчеркнуто молодежной среды. Из пяти дебютных пьес журнала «Театр» за 1966 год, в числе которых публиковалось «Прощание в июне», три назывались восклицательно: «Не забывай меня, солнце» А. Абдуллина, «Вызов богам» А. Делендика, «Свадьба на всю Европу!» А. Арканова и Г. Горина. А, например, в популярной тогда пьесе М. Шатрова «Лошадь Пржевальского», где речь шла о соревновании студентов на строительстве колхозного коровника, почетным призом становилось право запечатлеть свой девиз на кирпичной стене. Победившая бригада озвучила пушкинское: «Друзья! Отчизне посвятим души прекрасные порывы…». К этой экзальтированной интонации своих сверстников Вампилов был на удивление равнодушен.

Оставим на время Вампилова, посмотрим, что взяла от него так называемая поствампиловская драматургия.

Она взяла на вооружение его материальный мир, способ разрушения пафоса. Поствампиловская драматургия упивалась правдой жизни. От цехов и профсоюзных собраний, от семейных застолий с четким распределением позиций, действие переместилось в новую среду обитания и небывалые дотоле обстоятельства: пустыри, лестничные клетки, чердаки, бойлерные, заброшенные дачи, «углы», пришли люди невиданных аутсайдерских профессий, сбитых социальных статусов – словом, взбесившаяся натура.

В новой драматургии создавался абсолютно правдивый, но другой мир: жена не своя, знакомые случайные, профессии маргинальные, возникало замечательное напряжение между возможностями личности и ее местом в жизни. Социальная шизофрения – разрыв между реальностью и отчетностью, в том числе и художественной, в новой драматургии обернулось хаосом причинно-следственных связей. В пьесах, где страсти кипели из-за «угла» или бутылки все было правдой, и вместе с тем всего лишь правдой. Поствампиловская драматургия принесла с собой остроту художественных коллизий, психологическую достоверность, свежесть языка, но она же принесла нарочитую смазанность нравственных ориентиров. Исповедальная мука вампиловских пьес откликнулась в новой драматургии честностью истории болезни, а вампиловское сатирическое неистовство – чернухой. «…Пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше – ни тпру, ни ну – хоть плетьми нас стегай», – говорил о такой литературе Чехов.

Драматургия 1990-2000-х довела искания своих предшественников до закономерного итога: неотчетливость нравственных коллизий сменилась полным исчезновением нравственных критериев. Правда «углов» и закутов, правда глюков, беспросветного отчаяния, беспредела, где уже нет ни правых, ни виноватых, ни лжи, ни истины, ни добродетели, ни порока, то есть – мир за гранью добра и зла. Пришла постмодернистская игра со смыслом. В драматургии поменялась вся система координат, как творческих, художественных, так и нравственных.

Какое же отношение имеет ко всему этому Вампилов и почему именно он ощущается как фигура рубежная?

Да потому что такие перемены обычно возникают по завершении какого-то этапа, после создания характера, исторически значимого. Именно такой характер был создан в «Утиной охоте».

Пьесе на все времена, какой стала «Утиная охота», присущи две едва ли не противоположные вещи: индивидуальность (историческая точность) и вневременность. Первое предполагает безошибочную конкретику коллизии, формирующей конфликт эпохи, индивидуальные и вместе с тем типические характеры.

Вторая вещь встречается редко, и объяснить ее сложнее. В таком произведении всегда присутствует нечто, выходящее за рамки пьесы – по разному воплощаемое ощущение вечности, неизбывности.

Не в том трагедия Чацкого, что Софья его не любит, а в том, что он – Чацкий, человек, трагедия которого в том, что онтологическую беду свою, беду несоизмеримую с обстоятельствами, он переживает как страшную личную драму. Трагедия такого героя в том, что он – альтер эго автора, в том, что он – герой исповеди, в том, что стремится понять не поступки окружающих, а смысл жизни.

«Утиная охота» – удивительно точное сочетание исторической правды и бытийного трагического наполнения. В «Утиной охоте» Вампилову удалось написать не драму персонажа, который бросает женщин, работает спустя рукава, а воплотить трагедию отсутствия воздуха. Эту трагедию любила и знала русская литература XIX века. И вампиловский герой стал прямым наследником русской классической литературы.

Александр Вампилов по отцу – бурят. Воспитанный русской культурой, он принадлежал ей всецело и не знал культуры иной[97]97
  Хотя, наверное, все гораздо прихотливее. С. Сака вспоминал, что Вампилов иногда любил подчеркнуть, что «родился в Азии». Однако, когда во время мытарств «Утиной охоты» по кабинетам Министерства культуры, О. Н. Ефремов предлагал провести пьесу по разряду так называемой драматургии народов СССР, автор очень обиделся.


[Закрыть]. При этом надо помнить, что русская культура Сибири – отличается от русской культуры европейской части России, ее значение в восточном регионе более отрефлексировано что ли, чем в метрополии. Сам Вампилов, поразительно одаренный юноша (он был необыкновенно музыкален и прекрасно рисовал), об истоках своей психофизики не задумывался, в расчет ее не принимал.

Советская история XX века приучила нас к очень осторожному и даже опасливому отношению ко всяческой родословной, тем более к родословной писателя. Восхищаясь талантом Вампилова, мы обычно не отдаем себе отчета в том, какая могучая и неведомая нам этнокультурная традиция стоит за его плечами. Начать с того, что Александр Вампилов был потомком, как минимум, трех поколений бурятских лам с отцовской стороны и нескольких поколений православных священников по материнской линии.

С Петербургом связаны судьбы родных братьев и родной сестры его деда, Никиты (Будихала) Владимировича Вампилова. Братьев звали Роман Владимирович Вампилов, он окончил Петербургский университет, и Борис Владимирович Вампилов (Баерто Вампилун), он принимал активное участие в строительстве Петербургского дацана и формировании бурятской общины Петербурга. Их родная сестра Дулгар тоже училась здесь, на курсах профессора П. Ф. Лесгафта, и стала одной из первых бурятских женщин, получивших высшее образование.

Братья Роман Владимирович и Борис Владимирович Вампиловы появились в Петербурге, в конце 1908 – начале 1909 года. Они поселились на Петербургской стороне, так тогда называлась Петроградская, на Съезжинской улице, д. 11/5, кв. 32. Большинство адресов их съемных квартир, так или иначе, будут связаны с эти районом, на окраине которого, в Старой Деревне, на углу Благовещенской улицы и Липовой аллеи начиналось строительство Буддийского храма.

Братья приехали в Петербург под эгиду Агвана Доржиева, – человека, чья фигура является одной из центральных в истории формирования русско-тибетских связей: именно благодаря ему, его инициативе Россия и Тибет впервые вступили в политический диалог.

Исследователь деятельности Доржиева в России А. И. Андреев сообщает: «Агван Лобсан Доржиев (1853/54-1938). Бурят по национальности, российский подданный, Доржиев получил богословское образование и титул лхарамба (высшая ученая степень в буддизме) в Брайбунском монастыре в окрестностях Лхасы, а затем стал духовным наставником (цан-шав-хамбо) и доверенным лицом тибетского XIII Далай-ламы Тубдан-Чжамцо (1876–1933)[98]98
  Транскрипция восточных имен еще не имеет устоявшегося канона. В другой работе того же автора имя ХШ Далай-ламы транскрибировано как «Тубтэн Гьяцо» – Андреев А. И. Храм Будды в Северной столице. СПб., 2004. С. 23.


[Закрыть]. При его дворе он создал прорусскую политическую группировку, оказавшую большое влияние на внешнюю политику Тибета. С конца XIX века Доржиев выполнял негласную дипломатическую миссию посредника между Тибетом и Россией. Он стремился убедить русское правительство выступить в поддержку Тибета, который находился на грани утраты своей независимости, бессильный противостоять колониальной экспансии Британской империи и притязаниям своего старого сюзерена Китая»[99]99
  Андреев А. И. «Из истории Петербургского Буддийского храма» // Orient. Буддизм и Россия. – СПб., 1992. С. 9.


[Закрыть].

Активная деятельность Доржиева нашла отклик и получила поддержку у влиятельных представителей великосветской политической элиты. Так князь Эспер Эсперович Ухтомский – видный дипломат, ученый, путешественник, издатель «Санкт-Петербургских ведомостей», перешедший в буддизм под влиянием Доржиева, представил его Николаю Второму, который со вниманием отнесся к его планам и проектам. Доржиеву удалось завязать дружеские отношения с крупнейшими русскими востоковедами и географами, такими как С. Ф. Ольденбург и П. П. Семенов (Тян-Шанский)[100]100
  См. об этом: Андреев А. И. Храм Будды в Северной столице. С. 26.


[Закрыть].

Полномочный представитель Тибета, Хамболама, буддийский монах, философ и ученый, он был хорошо известен как исследователь-хранитель культуры и религии Тибета и выдающийся просветитель. Именно ему принадлежит заслуга создания новой монголо-бурятской письменности (алфавита), введенной в конце XIX века, он основал в Петербурге издательство «Наран» (1905), где публиковал восточную литературу и пропагандировал ее. Именно он был инициатором создания Буддийского храма в Петербурге и фактическим руководителем его строительства, которое началось весной 1909 года.

В Петербурге ему нужны были надежные помощники, доверенные люди, ученики. Можно с уверенностью предположить, что Роман и Борис были из их числа. При выборе таких сподвижников Доржиев руководствовался не только личностными качествами молодых людей. Гарантом должны были стать их семейные корни, родовая принадлежность, клан.

Даты рождения братьев Вампиловых точно установить не удалось: копий с метрических свидетельств в их «делах», хранящихся в ЦГИА[101]101
  Дело студента Императорского С-Петербургского университета Романа Владимировича Вампилова. ЦГИА, ф. 14, оп. 3, д. 55224; О переходе Б. Вампилова из православия в буддизм. ЦГИА, ф. 569, оп. 12, д. 1786.


[Закрыть], нет. По косвенным упоминаниям в документах, Борис родился 27 августа 1887 года, а крещен был 2 декабря того же года. Но и датой рождения Романа – также названо 2 декабря 1887 года. Исходя из жизненной предыстории и рода занятий в Петербурге, можно предположить, что Роман был старше Бориса. А. И. Андреев считает, что Борис родился в 1889 году. Впрочем, следует отметить, что другая информация А. И. Андреева:«…весной 1911 года Доржиев поселил в только что отстроенном доме рядом с храмом, в качестве своего доверенного бурята-студента университета Б. В. Вампилова, поручив ему наблюдение за ходом строительства»[102]102
  Андреев А. И. Храм Будды в Северной столице. С. 60.


[Закрыть] – не совсем точна, студентом императорского университета был брат Бориса – Роман Вампилов.

Братья Вампиловы были родом из Алари – одного из самых крупных, старинных и «интеллигентных», по выражению Цыбена Жамцарано, соратника и ученика Доржиева, бурятских селений Иркутской губернии. Искони в Алари располагалась Аларская Степная Дума, которая в начале 1890-х годов, в период изменения общественно-административного деления инородческих территорий, была разделена на три «инородные управы», а каждая управа представляла собой самостоятельную административную единицу, приравнивавшуюся к волостному правлению. Отец и дед братьев Вампиловых были ламами аларского дацана.

Бурят в метрических книгах записывали обычно крестьянами. Мы привычно читаем эту сословную принадлежность как «крепостные крестьяне» или «потомки крепостных». Но ведь здесь не знали крепостного права, уклад был родовым.

Вот как описывает жизнь аларцев Ц. Ж. Жамцарано в одном из своих писем С. Ф. Ольденбургу 1903 года: «Я много беседовал с ширетуем, с учителями, с простыми бурятами и бурятками. Все они в один голос говорят, что, когда существовали Думы, тайши и шуленги и управлялись своими обычным правом, – тогда буряты были гораздо лучше в нравственном и экономическом положении. <…> Быть может, буряты несколько идеализируют прежний порядок, но они все-таки говорят голую правду С упразднением Дум и тайшей (в начале 1890 года) – немедленно явились кабаки. <…> Все буряты – аларцы, – с которыми мне приходилось разговаривать, жаловались, что с уничтожением родового строя жизни и единства самоуправления – нравственные правила исчезли, и пошло все к худшему, худшему…<…> В самом деле – род и родовой строй с родовыми старейшинами был для бурят авторитетом нравственности и оплотом от дурного влияния со стороны»[103]103
  Решетов А. М. О переписке Ц. Ж. Жамцарано с С. Ф. Ольденбургом и Б. Я. Владимирцовым… // Orient. Исследователи Центральной Азии в судьбах России. СПб.,1998. С. 61–62.


[Закрыть].

Жизнь сообщества определял уклад, при котором лама являлся и духовником, и наставником, и судьей, и врачевателем. Одно из старинных названий Байкала – Лама[104]104
  «Свои „распроссные“ (так. – Е. Г.) речи Курбат Иванов вел в верховьях Лены с эвенкийским князцом Можеулкой, а у эвенков Байкал назывался Ламой. Переправившись на остров Ольхон, отряд русских встретил там «брацких» – бурят, у которых со своим подворотом языка Байкал имел собственное имя. Но первоначально услышанное название показалось Курбату Иванову подлинней, под ним он и указал Байкал в своем описании и чертеже. Так до конца ХУШ столетия и жил Байкал то под своим именем, то под именем Ламы, то Далая, указывающих на святость воды…» – Распутин В. Г. Сибирь, Сибирь… Иркутск, 2006. С. 271.


[Закрыть].

Инородцев Сибири крестили при рождении в обязательном порядке. Однако 17 апреля 1905 году появился Высочайший Указ, гласивший, что «лица, числящиеся в православии, но в действительности исповедующие ту нехристианскую религию, к которой до присоединения к православию принадлежали сами они или их предки, подлежат по их желанию исключению из числа православных»[105]105
  Цит. по: делу «О переходе Б. Вампилова из православия в буддизм».


[Закрыть].

Приехав в Петербург, Борис Вампилов уже, в декабре 1908 года, начал хлопотать о переходе в буддизм, обратившись для этого в Департамент Духовных дел Иностранных Исповеданий: «Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство <…> разрешить мне перейти в религию моих предков, которую я исповедовал со дня моего рождения и в духе которой я воспитывался. <…> Глубоко верю, что Ваше Превосходительство, прийдет мне на помощь в разрешении этого важного вопроса совести»[106]106
  Там же.


[Закрыть].

Как свидетельствует перед Петербургской Духовной консисторией протоирей Владимир Галкин, которой должен был преподать Вампилову свое «пасторское увещевание» (обязательная рутинная процедура такого рода дел), наставление результатов не дало. «Вампилов, – докладывает Галкин, – по глубокому своему убеждению, исповедует буддизм: когда ему было 16 годов, он был посвящен по буддийскому обряду в „убуши“»[107]107
  Там же.


[Закрыть].

В числе документов «Дела» есть и свидетельство настоятеля (шеретуя) Аларского дацана Нанзана Гармаева, которое дает исчерпывающе подробную историю семьи Вампиловых. Приведем документ полностью:

«Предок Бориса Владимирова Вампилова, Вампил Базоев, с 1830 года по 1885 годы был духовным лицом при Аларском дацане, занимая должность казначея, а в последнее время должность штатного ламы.

Вампил Базоев до посвящения его в духовное звание был женатым мирянином и имел сыновей, из которых Уандан Вампилов получил духовное образование в Цианитской школе (религиозно-философская школа) и впоследствии занял должность ламы (духовного лица) в том же Аларском дацане; но в 1874 году он оставил монашескую жизнь и сделался простым мирянином. Сын Уандан Вампилова, Баерто Уандан – Вампилун (по крещении Борис Владимирович), имея деда и отца буддистов, в силу неизбежности должен был получить соответствующее религиозное воспитание, благодаря которому он, официально числясь православным, фактически остался буддийским прихожанином местного дацана. Поэтому переходу из православия в буддизм, который он исповедовал и исповедует, препятствовать не могу.

Настоятель Аларского дацана – Шеретуй Нанзан Гармаев

[Собственноручная подпись]

[Печать]

Аларь 1910 г., января 5 дня»*.

По окружности печати текст: «Шеретуя алрского дацана печать».

Став мирянином, Уандан Вампилун (Вампилов) – Владимир Афанасьевич – был записан крестьянином, он женился на девушке по имени Шархунай (в крещении Наталья Балюевна, в замужестве – Вампилова) и родил одиннадцать детей: Елоосэ – православное имя Игнатий, Баерто (Борис), Будихал (Никита) – дед будущего писателя Александра Вампилова, – лама, Собо (Савелий), Егор, Найдан (Николай), Роман, Сагадар (Семен), Дулгар (Варвара), Анна, Опо (Андрей)[108]108
  Родословная Александра Вампилова по отцовской линии // «Столь долгое детство… Ранние и школьные годы Александра Вампилова / Сост. Ю. Б. Соломеина. Иркутск: Иркутский областной Фонд А. Вампилова, 2007.


[Закрыть].

Ходатайство Баерто было удовлетворено. В 1910 году удостоверение о переходе из православия в буддизм (уведомление от 14 октября 1910 года за № 8457) было отправлено уже знакомому нам «заведующему приходом Аларского дацана Надзану (так. – Е. Г.) Гармаеву и вручено Баерто, проживавшему тогда в Коломенской части, на Английском проспекте, д. 23, кв. 6.

На протяжении всей своей жизни Баерто был верным сподвижником Доржиева, погибшего в застенках НКВД в 1938 году Сам Баерто Вампилов был арестован и сгинул еще раньше учителя – в 1937 году. Уже упомянутый А. И Андреев, занимающийся историй петербургского дацана, говорит о Баерто Вампилуне с уважением и нежностью. Так случается, когда достойный облик человека, его благородные поступки, его судьба отчетливо проступают в сухих строках документа.

Дата рождения Романа Вампилова 2 декабря 1887 года, указанная в деле ЦГИА, скорее всего, ошибочна. Более вероятным в результате сопоставлений косвенных дат представляется 1884 год. Он окончил Иркутскую Учительскую семинарию. Свидетельство за номером 414 выдано 1 июня 1900 года, и в нем сказано, что «при отличном поведении показал успехи в Законе Божьем, педагогике, русском и церковнославянском языках… Сверх того обучался ремеслам, музыке и пению. Вследствие чего удостоился звания учителя начального училища».

Спустя семь лет он продолжил образование в Тифлисе, в Александровском учительском институте (Закавказский учебный округ), где проучился год и семь месяцев: с 1 сентября 1907 по 1 марта 1909 года. Внезапный и скоропалительный переезд в Петербург, скорее всего, связан с планами и намерениями Агвана Доржиева.

Летом 1909-го в Императорский Санкт-Петербургский университет было подано заявление, из которого явствовало, что Вампилов не простой абитуриент: «Вследствии ходатайства полномочного представителя Тибета Агван (так. – Е. Г.) Доржиева» и «с разрешения Его Величества Государя Императора» Вампилов подает прошение «поступить стипендиатом от Тибетского Правительства в С. Петербургский университет» и быть зачисленным в «число студентов университета по физико-математическому факультету на математическое отделение».

В «деле» также представлен документ от 22 мая 1909 года, адресованный ректору Университета от попечителя Петербургского учебного округа, в котором сообщается, что «ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР, по всеподданнейшему докладу Его Высокопревосходительства в 14-й день текущего мая ВЫСОЧАЙШЕ соизволил на принятие русско-подцанных бурят Романа и Бориса Вампиловых первого в студенты С, – Петербургского университета и второго в VI класс реального училища, с тем, однако, в случае окончания названными лицами курса высших учебных заведений в России, им были выданы дипломы на тех же основаниях, на коих таковые выдаются уроженцам Персии».

Два года проучился Роман Вампилов по математическому разряду, исправно сдавая экзамены, но затем подал прошение о переводе его на факультет Восточных языков по Китайско-Маньчжурскому отделу, который он окончил в 1916 году – 7 ноября. На выпускном свидетельстве – дипломе – студента Романа Вампилова стоит подпись декана: «Н. Марр».