Текст книги "Обыкновенные девчонки (сборник)"

Подарки

Сбросив с одной ноги туфлю и просунув ногу под ремень щетки, Таня натирала пол. Паркет уже сверкал, как зеркало. В нем отражались окно, край шкафа и ножки стола, но Таня все терла и терла.

Надев очки, бабушка посыпала сахарной пудрой и толченым орехом свой особенный, самый праздничный пирог.

На диване лежали накрахмаленные, легкие и пышные, как взбитые сливки, тюлевые занавески.

– Таня, – говорила Катя, – уже блестит. Так блестит, что лучше нельзя. Хватит! Давай лучше повесим вместе занавески, не будем дожидаться маму. Она придет, а у нас уже все готово. Ну давай, Танечка!

– А ведь это идея! – сказала Таня и, надев вторую туфлю, побежала в переднюю за лесенкой.

Через раскрытые форточки вливался с улицы свежий осенний воздух. Вымытые стекла так и сияли. В них даже неизвестно отчего появился какой-то радужный блеск.

Таня легко взобралась на стремянку.

– Ну-ка, подавай, – сказала она, – да смотри осторожней.

Катя взяла обеими руками легкий алюминиевый карниз, с которого спускалась на кольцах шуршащая занавеска. Кольца сами собой скользили по круглому карнизу и нежно позванивали.

– Выше держи, выше! – закричала Таня. – Не волочи по полу!

Катя приподнялась на цыпочки и вытянула руки как только могла, а Таня, нагнувшись, приняла карниз у Кати из рук и навесила его на крючки.

– Так будет ровно? – спросила она.

– Нет, немножко криво, – ответила Катя. – Справа надо приподнять. Еще чуточку выше. А теперь чуточку ниже. Вот так, кажется, совсем ровно… Ой, Танечка, до чего стало красиво!

Катя даже в ладоши захлопала.

– Давай скорей нарядим и второе окно. А то оно как будто ободранное… Бабушка! Бабуся! Бабулечка! Да оторвись ты на минутку от своего пирога, посмотри, какая красота! Ах, как я люблю убирать квартиру перед праздником!

Бабушка оглянулась и посмотрела поверх очков сперва на занавески, а потом на Катю.

– Красота-то красота, – сказала она, – а только хорошо, кабы ты, Катенька, любила порядок не только перед праздником, а и по будням.

Катя ничего не ответила, но подумала:

«Да… перед праздником небось все уборкой занимаются – оттого и весело. А когда одна ползаешь да пыль вытираешь, так ничего веселого тут нет».

Но вслух она этого не сказала: было как-то неловко.

До самого вечера она с удовольствием исполняла все поручения, какие только давали ей Таня и бабушка. Перетирала книги на папиных книжных полках и для этого поднималась, как и Таня, на стремянку. Потом прибрала этажерку с учебниками и книжками для чтения – сначала свои две полки, потом Мишины – и привела в порядок их общий стол. Миша изо всех сил помогал ей. Он ходил за Катей следом, а она только командовала:

– Эту книжку отнеси на папину полку, а эту – Тане на стол. А вот это вылей.

Катя протягивала Мише то книгу, то стаканчик с грязновато-бурой водой из-под красок, оставшийся у нее на столе со вчерашнего дня.

– Я сразу не донесу, – говорил Миша. – Я понемножку.

Вечером комнаты, проветренные, тщательно убранные, были уже совсем готовы к празднику. Мама пришла домой из магазинов с двумя тяжелыми хозяйственными сумками, набитыми пакетами и кульками.

– Мамочка, это что? – спросила Катя. – Что-нибудь вкусное?

Но не успела Ирина Павловна показать, что она принесла, как входная дверь хлопнула и пришел папа. Портфель у него раздулся, как удав, проглотивший козленка. Катя видела такую картинку в одном журнале.

– Ну, – сказал папа, наскоро сбросив в передней пальто, и, откинув край парадной, вышитой скатерти, положил на стол свой толстенный портфель, – идите-ка все сюда. Надо бы, конечно, подождать до завтра, но, признаться, мне и самому не терпится узнать, угодил я вам или нет…

– Подарки!.. – шепотом сказала Катя.

И Миша, как эхо, повторил вслед за ней:

– Подарки!..

А папа уже возился с замком своего туго набитого портфеля.

– Вот еще незадача! – говорил он сердито. – Сперва закрываться не хотел, а теперь не открывается. Прямо беда с ним.

– Постой, папочка, – сказал Миша. – Там как раз под замком у тебя что-нибудь неровное лежит. Дай-ка я!

Он в одно мгновение притащил свою линейку, подсунул ее сбоку под крышку портфеля, и замок, щелкнув, открылся.

– Ай да Мишук! – сказала мама.

Миша гордо улыбнулся:

– Я всегда так делаю, когда у меня портфель очень набит.

– Молодчина! – сказал папа и достал из портфеля какой-то увесистый кулек. На глянцевитой бумаге пестрели флажки, воздушные шары и еще какие-то рисунки… – Это так – конфеты, – сказал папа. – Я купил каждого сорта по двести граммов, а набралось вон сколько.

Миша взял пакет, взвесил его на руке и с удовлетворением сказал:

– Много!

Катя сунула руку в кулек и наудачу вытащила несколько конфет.

– Медовые, фруктовые, миндальные! – закричала она. – Папочка, ты очень хорошо выбрал.

– Одно только плохо, – сказала мама. – У меня в сумке лежит точно такой же пакет: каждого сорта по двести граммов.

– Ну ничего, – успокоила ее Катя. – Ведь это праздник. Не беда, когда на праздниках побольше конфет бывает.

– И по будням тоже не беда, – прибавил Миша.

Но папа немножко встревожился.

– А что, орехи ты тоже купила? – спросил он.

– Нет, орехов не покупала.

– Ну а я купил. – Папа выложил на стол еще один кулек. – А медовую коврижку?

– Никогда в жизни не покупаю.

– Ну а я купил.

– Да зачем же? Ты посмотри, каких бабушка пирогов напекла! Разве можно сравнить с твоей коврижкой?

Папа смущенно покачал головой:

– Н-да. Но все-таки ты неправа, Иринушка. Право же, коврижка довольно аппетитная.

– Очень даже! – подтвердил Миша.

– Ну вот… Вам, женщинам, она, может быть, и не по вкусу, а нам, мужчинам, нравится. – И папа тут же отломил для Миши порядочный кусок коврижки.

Миша с серьезным видом куснул разок-другой и сказал одобрительно:

– Вкусно! Попробуй и ты, Катя.

Катя попробовала и, к большому удовольствию папы, согласилась с обоими мужчинами:

– Правда, мамочка, коврижка – ничего себе, очень приличная!

– Вот видишь, Ириша, – сказал папа, – и женщины отчасти согласны со мной насчет коврижки. Ну, это все пока цветочки, ягодки – впереди. Только теперь мы дошли до самого главного. Начнем с бабушки. – И, запустив руку в портфель, он осторожно достал оттуда какую-то небольшую, завернутую в тонкую шелковистую бумагу вещицу. – Ну, что вы на это скажете, товарищи?

– Спасибо, голубчик, – сказала бабушка и бережно развернула пакет.

Все так и ахнули. В пакете был гребень – высокий, резной, с длинными зубьями, с блестящими камешками, вправленными в узорную роговую спинку.

Бабушка с недоумением посмотрела на папу:

– Как это тебе, Сереженька, в голову пришло?

Папа хитро усмехнулся:

– А, забыла, забыла!.. А вот я помню. Это, правда, давненько случилось. У тебя, мама, был точно такой гребень, а я его сломал. Неужели не помнишь? Мне в то время, пожалуй, лет тринадцать было. Очень ты тогда огорчилась, плакала даже, а я все уверял, что куплю тебе другой. Ну вот и купил! Понимаешь, зашел в комиссионный магазин и вдруг вижу – как раз такой гребень. Стой, – думаю, – лучше поздно, чем никогда. Ну что, точь-в-точь такой, правда?

Бабушка задумчиво вертела в руках гребень.

– Твоя правда, Сереженька, гребешок как раз такой, да вот я-то не такая. Для гребня ведь коса нужна, а у меня теперь что? Три волоска с половиной. – Она повернула к нему свою седую голову с маленьким тугим узелочком на затылке, крепко заколотым двумя шпильками. – Вот, полюбуйся!

И бабушка засмеялась своим добрым, каким-то рассыпчатым смехом.

Папа глядел на нее растерянно и даже виновато.

– А ты не огорчайся, Сереженька, – сказала бабушка. – Спасибо тебе и за подарок и за память, а коса у нас тут найдется. – И она воткнула гребень в густые, пышные волосы Ирины Павловны. – Что? Скажешь, не хорошо? Это тебе, Иринушка, от мужа и от свекровки. Носи на здоровье!

– Спасибо, – сказала Ирина Павловна. – Правда, такие гребни уже не носят… Но что и говорить, вещь красивая.

Папа задумчиво смотрел то на бабушку, то на маму.

– Красивая-то красивая, – сказал он, – но ведь я тебе, Ириша, другой подарок припас.

Он развернул довольно большой, туго свернутый пакет, и все увидели брезентовый рюкзак со множеством карманов, ремней и металлических пряжек.

– Нет, ты посмотри, посмотри, – с увлечением говорил папа, – как устроено удобно! Вот только этот ремень распустить, и можно сбросить мешок с плеча, ничего в нем даже не шелохнув. А карманов сколько, отделений… Великолепный рюкзак!

Мама смотрела на папу очень серьезно и кивала головой. Но глаза у нее чуть-чуть прищурились и губы легонько вздрагивали, как будто ей хотелось улыбнуться.

Но тут в дело вмешалась бабушка.

– Что и говорить, мешок хороший, – сказала она, покачивая головой, – только вот не пойму, зачем он Иринушке.

Папа удивился:

– Как это – зачем? Ну, а, скажем, за покупками ходить?

– Да вот ты сегодня сам в стольких магазинах был – видел ты кого-нибудь с таким мешком?

Папа задумался.

– Нет, кажется, не видел, – признался он. – Женщины все больше почему-то ходят с такими сумками кожаными… ну, как тебе объяснить? Небольшая сравнительно сумка, с двумя плетеными ручками…

– А ты не объясняй, – остановила его мама. – Я сама с такой сумкой хожу. Очень удобно и даже красиво.

Но папа не сдавался:

– Нет, товарищи, вы как-то не оценили. Ну посмотрите сами, какой здесь прекрасный карман для бинокля. Ведь в ваших сумках таких нет…

– Да куда она пойдет с биноклем? – не сдавалась бабушка.

– Ну в театр, например…

– В театр – с таким мешком за спиной? Да ты что, батенька, всерьез?

Тут уж и мама не выдержала. Она села на стул и расхохоталась. Глядя на нее, засмеялся и папа.

– Ну что, что? – говорил он. – Значит, и тебе совсем не нравится мой мешок?

– Нет, нравится, – сказала мама. – Я даже знаю уже, что я с ним сделаю. Но ты сначала покажи, что еще принес.

– Ну уж больше-то вам не придется меня на смех подымать, – сказал папа. – Танюше я по твоему совету купил чулки.

И он вытащил из портфеля пару толстых шерстяных чулок, темно-коричневых, мохнатеньких, с ниточками на носках.

Таня в ужасе посмотрела на папу. Зато бабушка одобрительно кивнула головой и, пощупав чулки, сказала:

– Ничего, хорошая шерсть. Грубовата немножко, но тепло будет.

– Значит, мы вот как сделаем, – сказала мама. – Эти чулки Танюша уступит бабушке. А ей за это я другие дам. – И она достала из своей сумочки бумажный большой конверт. Из круглого отверстия, словно из окошечка, выглядывал розовато-песочный чулок – тонкий, как паутинка.

Таня схватила конверт:

– Вот спасибо, мамочка! Мне как раз до зарезу нужны такие чулки – к новым туфлям. Ведь завтра у нас в институте вечер.

Таня натянула край чулка на руку, а Катя подумала:

«И зачем только надевать такие чулки, если их все равно не видно?»

Но Таня была в восторге.

– Замечательные, замечательные чулки! – говорила она. – А эти шерстяные мы, значит, преподносим бабушке. Так, товарищ начальник?

– Да уж видно, что так, – со вздохом сказал папа. – Не везет мне сегодня. Что ни выстрел, то промах. Впрочем, посмотрим еще, что скажет наша легкая кавалерия. Неужто я и тут не угодил?

И он достал из портфеля последние два пакета и подал их разом Кате и Мише. Катин пакет был побольше, Мишин – поменьше. Оба, прежде чем развернуть папины подарки, ощупали их и повертели в руках.

– Книжка, – громко сказала Катя.

– Ящичек, – сказал Миша шепотом.

Катя первая развернула свой пакет. В самом деле, это была книжка – большая, нарядная, со множеством картинок, цветных и черных, и с крупным шрифтом. Рассказы в ней были все больше про медвежат, оленей, собак и лисят. Когда Катя была в первом классе, а может быть, даже и во втором, она ужасно любила такие книжки. Но теперь ей больше нравились книги потолще, и про людей, а не про зверей. Она полюбовалась на переплет и отложила книжку в сторону.

– А у тебя что, Мишка?

Для Миши папа купил краски.

Как только Катя увидела их, сердце у нее так и замерло. Краски были почти такие же, как у мамы. В длинном металлическом ящичке лежали в два ряда тугие тюбики с надписями: «киноварь», «берлинская лазурь», «сепия»; крышка, покрытая изнутри эмалью, была устроена так, что на ней можно было смешивать краски, а если надо было развести краски побольше, то для этого были приготовлены чудесные белые чашечки – они сидели по краям ящика в специально сделанных выемках. Мало того, под ящичком – к наружной стороне его дна – было припаяно кольцо. Значит, если надо, можно продеть в кольцо палец и, пристроив раскрытый ящик на левой руке, работать стоя, как работают художники, когда делают эскизы где-нибудь в лесу или в поле… Катя прямо-таки увидела, как она стоит у стены класса и, ловко продев палец в кольцо под ящиком, удобно держит его левой рукой и подправляет что-то длинной кисточкой в стенгазете.

– Ой, папочка! – сказала она, не выдержав. – Книжка, конечно, очень хорошая, но ведь она для маленьких. А краски мне так нужны, так нужны!..

Папа развел руками:

– И тут не угадал! Ну, Мишук, может, и вы с Катей по общему примеру поменяетесь?

– Нет, – сказал решительно Миша. – Книжка для маленьких, а краски мне тоже очень нужны.

– Мишенька! – так и бросилась к нему Катя. – Да ты посмотри, какая книжка! Это я только так, нечаянно сказала, что она для маленьких. Просто она, видишь, очень крупно напечатана, а я уже отвыкла крупный шрифт читать – у меня от него в глазах мелькает. И потом, я люблю читать про людей, а тут все больше про зверей. А ты как раз про зверей любишь, правда?

– Правда, – неохотно сказал Миша.

– Ну так давай меняться.

Миша помотал головой:

– Нет.

– Да почему же?

– Потому что мне краски очень нужны.

– Ну, знаешь что, – решительно сказала Катя. – Я тебе тогда в придачу к книжке еще все мои прежние краски отдам. Вот у тебя и будет целых два подарка – и краски и книга.

Миша с интересом посмотрел на Катю:

– Все-все отдашь? И золотую?

– Даже и серебряную.

Он вздохнул и протянул Кате ящичек:

– Ладно, бери. А то мне без золотой краски очень трудно парад рисовать. Нечем верхушечки на знаменах красить…

– Ну вот и разобрались, – посмеиваясь, сказала бабушка. – Всем сестрам по серьгам.

– Нет, постойте, постойте! – вмешалась Таня. – А что же ты, мамочка, решила делать с рюкзаком? В театр его будешь брать или за покупками с ним ходить?

Мама хитро прищурилась.

– Сережа, – сказала она, – а что, если мы его Танюше отдадим? У них летом, кажется, туристский поход будет.

– И прекрасно, – сказал папа. – Для похода такой рюкзак просто находка. Очень рад, что все-таки он кому-нибудь да пригодился.

Но мама еще колебалась.

– Танюша, – повернулась она к старшей дочери, – а может, нам его лучше кому-нибудь из ребят в лагерь дать? Кате или Мише. Все их вещички там поместятся.

– Конечно, – сказала Таня. – Очень будет удобно.

И тут мама лукаво посмотрела на Катю и Мишу.

– Ребята, – сказала она, – а что, если мы все вместе подарим этот рюкзак папе? Он ему как раз подходит: такой большой, вместительный, столько в нем карманов – и для ножа и для полевого бинокля… И так он ему нравится…

– Ну, ясно, – папе! Конечно, папе! – заговорили все разом. – А то он себе ничего и не купил – без подарка останется.

– Получай, Сережа! – сказала мама торжественно. – Замечательный рюкзак!

– Смейся, смейся, – ответил папа. – А рюкзак-то ведь и вправду замечательный.

Тут все почему-то ужасно обрадовались. Катя даже захлопала в ладоши, а Миша закричал: «Ура!»

Седьмое ноября

Ночь прошла, как одна минута.

Накануне, укладываясь в постель, Катя думала, что уснуть ей будет ужасно трудно. В комнате было непривычно светло. Сквозь белый туман накрахмаленной занавески с улицы лился красноватый праздничный свет. Над башенкой противоположного дома, чуть придерживаясь за карниз, как будто для того, чтобы не взлететь завтра вечером в небо вслед за ракетами, сияли огненные буквы и цифры:

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ XXXIII ОКТЯБРЬ!»

«Ну как тут, в самом деле, спать?» – подумала Катя и в ту же минуту уснула, да так крепко, что за всю ночь ни разу даже не пошевельнулась, ни разу не перевернулась с боку на бок.

Проснулась она оттого, что еще во сне услышала мамин голос.

Стоя на пороге комнаты, мама шепотом говорила папе: – Может быть, все-таки не стоит брать ребят на Красную площадь? И они устанут, и ты замучаешься с ними. Пускай лучше поспят еще.

– А я уже все равно проснулась, – сказала Катя, разом садясь на постели. – Мишка, Мишка, вставай!.. Уйдет без нас!

Мама засмеялась:

– Ну ладно уж, ладно! Идите!

Они вышли из дому довольно поздно.

Как это всегда бывает, когда торопишься, то и дело выходили какие-то неожиданные задержки. Папа порезался во время бритья и никак не мог остановить кровь – из-за этого пропало добрых десять минут. Потом у Миши, уже перед самым выходом из дому, лопнул шнурок ботинка, а бабушка, вместо того чтобы попросту завязать узелок, вздумала вдевать новые шнурки. Вот вам еще целых пять минут.

Одним словом, Катя и Миша ужасно боялись опоздать. Они почти бегом бежали рядом с Сергеем Михайловичем, поминутно спрашивая:

– Успеем или не успеем, папочка? Как ты думаешь, успеем или не успеем?

Отец задумчиво покачивал головой:

– Н-да, следовало, конечно, выйти на двадцать минут раньше. А в общем, нечего беспокоиться. В крайнем случае, догоним наших в пути. Я знаю маршрут.

– Папочка, да ведь не пропустят!..

– Ну, как-нибудь пробьемся.

Но пробиваться им не пришлось. Когда они подошли, вернее сказать – подбежали к той улице, на которой находится папин институт, навстречу им из-за угла вылилась шумная, веселая толпа демонстрантов.

У Кати даже в глазах зарябило. Прямо на них плыли, качаясь, красные знамена, плакаты, портреты… Пестрели, дрожа на длинных, гибких ветках, яркие бумажные цветы.

Снегиревы остановились на краю тротуара.

– Ну, все в порядке, – сказал Сергей Михайлович. – Вот сейчас лаборатория пройдет, потом – гидрологи, а там и наши геологи пойдут. Тут-то мы и вольемся!

А из рядов колонны уже кто-то махал им руками, кто-то звонко кричал:

– Сюда, сюда, Сергей Михайлович! Сюда, товарищ Снегирев! А мы ждали-ждали…

– Наши! – сказал Сергей Михайлович и, взяв за руки Мишу и Катю, вмешался вместе с ними в самую гущу праздничной шумной толпы.

– Поспели все-таки! – переводя дух, сказал Миша. – В самый раз. А, Катя? Только жалко, что шар и флажок по дороге не купили… посмотри, у всех что-нибудь есть, а у нас пустые руки.

– Ничего, – успокоила его Катя. – До Красной площади еще далеко. Купим.

Теперь, когда они уже нашли свое место в этой пестрой веселой колонне, заполняющей улицу от тротуара до тротуара, Катя в первый раз за все утро огляделась по сторонам. Все последние дни, собираясь с папой на демонстрацию, она вспоминала, как ходила с ним в прошлом году и в позапрошлом, и ей казалось, что все будет так же, как было, но еще лучше. Она заранее видела, как они выйдут из дому рано-рано, в синеватых утренних сумерках, и пойдут по чисто выметенной улице, обгоняя празднично одетых, спешащих к месту сбора людей. У них на глазах серо-сизое, почти ночное небо порозовеет, пожелтеет, поголубеет, и темно-красные в сумраке флаги станут яркими и прозрачными на солнышке. Они увидят, как двинутся в путь первые колонны, точно ручейки, стекающиеся со всех концов города к большой реке. Мишка будет удивляться, кричать: «Смотри, смотри, сколько у них плакатов, флагов! А у этих еще больше!» Конечно, ему удивительно: он в первый раз идет на Красную площадь.

И вот все получилось совсем по-другому. Они так боялись опоздать, что ровно ничего не видели вокруг.

Только теперь, когда на сердце у Кати стало спокойно, глаза и уши у нее словно открылись.

«А как на улице-то хорошо! – подумала она. – Какая погода отличная! Словно нарочно – для праздника…»

И в самом деле, день выдался чудесный. Небо чистое, голубое, без облачка, а воздух такой прозрачный, что на кленах и липах, с которых давно уже облетела листва, четко вырисовывалась каждая веточка.

Шагая рядом с папой, Катя внимательно разглядывала людей, окружавших ее. Кое-кого она уже знала, да и ее знали.

Улыбаясь, поглядел на нее через плечо Петр Иванович Воркутов, папин старый приятель и постоянный заместитель во всех экспедициях. Широкоплечий, бритоголовый, усатый, он бодро шагал впереди. Его коричневое новое кожаное пальто лоснилось на солнышке. Кепку он снял, и круглая, как шар, голова тоже слегка поблескивала под лучами.

– Катя, – сказал Миша, – а правда, дядя Петя немножко на моржа похож? И голова такая же, и усы, и блестит, как будто только что из воды. У меня в новой книжке как раз такой нарисован… А, Катя?

Катя замахала на него рукой и зашипела: «Тсс!..» Но это было уже ни к чему. Петр Иванович услышал.

– Ах, так? – сказал он, оборачиваясь. – А может быть, я и вправду морж, только ученый?

Катя вежливо засмеялась, а Миша решительно замотал головой.

– Таких вовсе и не бывает, – сказал он.

– Как это – не бывает? Ты, брат, видно, давно в цирк не заглядывал.

– Очень давно, – со вздохом согласился Миша. – Еще ни разу не был.

– Вот то-то и есть. А хочешь, я тебя сейчас рыбкой угощу?

– Рыбкой?

– Ну да, да. Рыбкой. У нас в океане ее сколько хочешь. Держи крепче – вырвется. – И он на ходу сунул Мише в руку что-то красно-золотистое, блестящее, длинненькое…

Миша осторожно разжал кулак.

– Да это же просто конфетка, – сказал он разочарованно.

– Просто? Нет, брат, не просто. Сперва прочитай, что на бумажке написано.

Миша развернул конфету, разгладил бумажку на ладони и прочел:

– «Золотая рыбка». – Он с укором поглядел на Воркутова: – Ну и хитрый же вы, дядя Петя!

Все вокруг засмеялись.

– Еще бы! Знаменитый хитрец! Хитрый, как верблюд.

Катя удивилась.

– А разве верблюды хитрые? – спросила она.

– Как раз такие же хитрые, как Петр Иванович, – ответил папа.

И все засмеялись еще веселее. А Петр Иванович достал из кармана целую горсть «золотых рыбок» и принялся угощать всех.

– Царица песков, лови! – крикнул он и бросил конфету какой-то высокой тоненькой девушке, шагавшей с краю шеренги.

– Кто это, папочка? – спросила Катя. – Какая хорошенькая!

– А это Галочка Чернова, – сказал папа. – Отличный работник. Первоклассный, можно сказать, поисковик. Да разве ты не помнишь? Я тебе показывал ее на фотографии.

– Никогда не видела! – решительно сказала Катя.

– Ну как же? Ты еще спрашивала меня, что это за негритенок сидит верхом на лошади.

– Так это она? Не может быть!

Катя даже руками всплеснула. Неужели эта красивая, нарядная, беленькая девушка в серо-голубом пальто и в голубых перчатках, с такими светлыми волосами, что они даже не золотятся, а как-то серебрятся на солнце, – тот самый загорелый дочерна мальчишка в стянутых у щиколотки штанах и войлочной широкополой шляпе, который снят на одной из карточек, привезенных папой из пустыни? Просто поверить невозможно. А между тем это так. Катя теперь отлично помнит, как папа, показывая ей карточку, сказал: «А это – наша Галочка Чернова. Очень хороший геолог. Хоть и молодой еще, но уже с большим опытом». Катя ему тогда ответила: «Ее, видно, недаром Галочкой Черновой зовут. Она и в самом деле черная, как галка». Вот тебе и Галка! Вот тебе и Чернова! Было бы правильнее, если б ее звали Белка Белова.

И Катя с каким-то новым интересом и любопытством принялась рассматривать окружавших ее людей.

Ей хотелось представить их себе с потемневшими от солнца лицами, в походной одежде – одним словом, в таком виде, в каком они работают «в поле», как говорят геологи.

Особенно занимали ее почему-то двое людей. Они еще никогда не приходили к Сергею Михайловичу домой, и на карточках она их как будто бы никогда не видела.

Впрочем, может быть, и видела, да не узнала – так же как и Галочку Чернову.

– Папа, – спросила Катя негромко, – это кто идет наискосок от Петра Ивановича?.. Да нет, ты не туда смотришь, – в охотничьей куртке с карманами, такой бородатый, на Робинзона похож… Тоже поисковик, да?

– Ах, этот? – Папа усмехнулся. – Да нет, нельзя сказать, чтоб это был поисковик, хоть он и вправду на сто верст под землей видит. Это, дочка, наш главный бухгалтер.

– А он тоже с вами в пустыню ездит?

– Ну что ты! Зачем? Он здесь в своей бухгалтерии сидит, зарплату нам выписывает.

– Так зачем же у него такая борода и такая куртка?

– А это уж ты у него спроси.

Спрашивать Катя, конечно, не стала, но подумала не без удивления:

«Странно это все-таки. Вот, например, Петр Иванович – где он только не побывал! Папа говорит: весь свет изъездил. А встретишь его на улице – ни за что не догадаешься, что он путешественник. А бухгалтер у них – ну, точь-в-точь Робинзон, хоть он дальше своей бухгалтерии никуда не ездит…»

И она опять дернула отца за рукав:

– Папа, а вон тот, высокий-высокий, что с Галочкой Черновой разговаривает, – это, наверно, помощник бухгалтера, да?

– Почему ты так думаешь? – удивился Сергей Михайлович.

– Да потому что он на кого хочешь похож, только не на бухгалтера.

Сергей Михайлович засмеялся:

– Ну, он и не бухгалтер, а настоящий геолог-полевик. Это знаешь кто? Я тебе про него рассказывал как-то. Это наш Павлик.

– Тот самый?

– Тот самый.

Катя даже руками всплеснула:

– Да ведь ты, папочка, говорил, что он у вас самый младший. А он – вон какой большой.

– Такой вырос. Он у нас и самый большой и самый маленький.

Павлик, должно быть, почувствовал, что про него говорят. Он повернулся, посмотрел, улыбаясь, на Сергея Михайловича, на Катю, на Мишу, слегка помахал им рукой и вдруг, неизвестно почему, сильно покраснел.

Сергей Михайлович и Миша тоже помахали в ответ, а Катя почему-то не решилась, хотя Павлик ей очень понравился. У него были густые темные брови – они даже немножко сошлись над переносицей, – а волосы довольно светлые и кудрявые. Катя подумала, что это очень красиво, и невольно потрогала свои тоненькие, широко раздвинутые на лбу бровки.

А колонна между тем двигалась дальше и дальше. Она давно уже влилась в общий поток демонстрации, и теперь впереди и позади них пылали на солнце красные знамена и флажки, гудели тысячи голосов; то перекликались и спорили между собой разные песни, то они сливались в одну, общую. Возле лотков и грузовиков, убранных плакатами, было весело и шумно. Все покупали и угощали друг друга мороженым, пирожками, булочками с вареньем, дарили друг дружке разные веселые пустяки: воздушные шары, бумажные цветы, мячики, легко скачущие на резинке, конфеты в пестрых бумажках…

Сергей Михайлович тоже поминутно покупал всякую всячину – что ни подвернется под руку (не то что мама!). Они уже купили два красных шара, и один из них сразу же улетел. Купили Мише прозрачного петуха на палочке и красный флажок. Купили булочки с кремом. И хорошо еще, что булочки можно было сразу съесть, а то не хватило бы рук держать все, что покупал папа.

В глубине души Катя чувствовала, что пора бы сказать: «Довольно, папочка, у нас уже все есть», но покупать было уж очень весело, и Катя молчала. Они с Мишей тянули отца то в одну сторону, то в другую:

– Смотри, папочка, танцуют!

– Папочка, смотри – артисты едут!

– Это из цирка, да? А где же Карандаш?

Сергей Михайлович едва успевал поворачиваться и отвечать им. Время от времени колонна останавливалась, поджидая, когда можно будет двинуться дальше. Тут начинались танцы, игры. Один раз затеяли играть в кошку-мышку, и Миша так ловко увертывался от Петра Ивановича, что тому так и не удалось поймать его. В соседней колонне кто-то заиграл на баяне вальс, и все принялись танцевать. Катя танцевала с Галочкой Черновой, а потом Галочку пригласил папа, а Катю – Павлик, и Катя ужасно смутилась.

«Как же я буду танцевать с ним, когда он такой длинный? – подумала она. – Ведь я ему едва до пояса достаю».

Но тут, к счастью, передняя колонна двинулась, и баян сразу умолк.

На Пушкинской площади пришлось стоять особенно долго. Уже и поплясали, и поиграли, и спели добрую дюжину песен, а улица впереди все еще была запружена.

– А ну-ка давайте споем наши частушки, самодельные, – предложил Петр Иванович и первый затянул баском:

 
Через мертвые пески
В путь идут солевики.
По степям пустынным рыщут,
Соль химическую ищут.
 

Все хором подхватили припев:

 
Солевик-поисковик
Жить на месте не привык.
 

Мише до того понравилось, что он запрыгал на месте и закричал: «Дальше, дальше!» Но подгонять и упрашивать вовсе и не надо было. Второй куплет запела Галочка. Голос у нее был очень хороший – высокий, чистый, – он так и летел над головами, точно на крыльях:

 
Буря черная несется,
Заметает все колодцы.
Все дороги, все пути,
Ни проехать, ни пройти.
 

И опять все дружно подхватили:

 
Все дороги, все пути,
Ни проехать, ни пройти.
 

Галочка задумалась, вспоминая следующий куплет. Но сейчас же на помощь ей пришел долговязый Павлик. Он запел:

 
А улегся ураган,
В путь выходит караван.
Наш начальник каравана
Сам грознее урагана.
 

И он хитро подмигнул в сторону Сергея Михайловича.

– Ой! – тихо сказала Катя и посмотрела на Павлика снизу.

А все, словно поняв намек, обернулись к Сергею Михайловичу и, лукаво посмеиваясь, пропели ему еще раз:

 
Наш начальник каравана
Сам грознее урагана.
 

Сергей Михайлович сделал вид, что намек относится не к нему, и запел следующий куплет:

 
Удивляются верблюды —
Это что еще за чудо?
Мачта смотрит в небеса,
Ловит с неба голоса.
 

Все, смеясь, посмотрели на Павлика, и в самом деле похожего на мачту. А Галочка взмахнула руками в голубых перчатках и запела еще звонче:

 
Перед тем как спать ложиться,
Свой привет нам шлет столица.
Как Москва услышится,
Сразу легче дышится.
 

Кате показалось, что все только и ждали этих последних слов – так дружно все подхватили:

 
Как Москва услышится,
Сразу легче дышится.
 

Кате и Мише очень понравились частушки геологов.

– Еще, еще! – закричали они. – Папочка, ну что вы там еще сочинили?

И Сергей Михайлович запел:

 
Бой объявим суховеям,
Все равно их одолеем.
И дороги проведем,
И проедем, и пройдем!
 

Катя тоже, не выдержав, подхватила во весь голос:

 
И дороги проведем,
И проедем, и пройдем!
 

Петр Иванович похлопал ее по плечу.

– Эти пройдут! – сказал он. – Можете не сомневаться…

И вот наконец Красная площадь. Катя так и потянулась вверх, но идущие сплошным потоком люди были намного выше ее и совсем заслонили от нее трибуну. А в это время Миша, которого папа высоко поднял, посадив на плечо, кричал от радости «ура», махал рукой, и Катя поняла, что он-то все видит.

Кате хотелось попросить отца и ее поднять хоть немножко, но она постеснялась – большая уже, тяжело. Кто же поднимает таких больших девочек?

И вдруг чьи-то сильные руки обхватили ее сзади и высоко подняли, так высоко, что вся площадь разом открылась перед Катей. Катя быстро взглянула вниз, на того, кто ее поднял. Это был Павлик. Но она даже не успела сказать ему «спасибо». Во все глаза смотрела она с высоты своей «мачты», обрадованная и немножко смущенная. Ей казалось, что все на трибуне, улыбаясь, смотрят на нее. Она даже немножко пригнулась, чтобы быть поменьше, но как раз в это время ее «мачта» вместе с ней уже проплыла мимо трибуны над бушующим, пестрым человеческим морем. Кругом гудело «ура», и позади двигались красной стеной знамена, двигались портреты в гирляндах цветов… И Красная площадь осталась позади.