Текст книги "Обыкновенные девчонки (сборник)"

Картина прошлого

Листок за листком облетели в календаре все десять дней зимних каникул. И вот снова – школьные будни.

Катя успела уже соскучиться по классу, по Анне Сергеевне, Оле, Надежде Ивановне и даже по своему месту у окна.

И теперь она с особенной охотой ходила в школу и, еще розовая от утреннего морозного ветра, садилась за парту. Начинался долгий, спокойный и деловой рабочий день.

Как-то раз вскоре после каникул Анна Сергеевна принесла в класс большую, наклеенную на картон цветную литографию.

Вслед за учительницей тихонько вошла старшая вожатая, Надежда Ивановна. Она сразу же направилась в конец класса и села на свободное место, на краешек одной из парт.

Катю нисколько не удивил приход Надежды Ивановны на урок. Она знала, что старшая вожатая собирается стать учительницей истории, учится на заочном отделении педагогического института и уже скоро кончает курс. Значит, она пришла поучиться у Анны Сергеевны. И немудрено: ведь вот и Людмила Федоровна говорила, что каждый разговор с Анной Сергеевной – для нее урок.

– Здравствуйте, девочки, – сказала Анна Сергеевна, кладя картину на стол. – Садитесь.

И когда все уселись, она сейчас же приступила к делу:

– Ну-с, о чем я рассказывала на прошлом уроке?

– О начале революционного движения в России, – без запинки ответила Лена Ипполитова, как будто читая по книжке.

Анна Сергеевна кивнула головой:

– Так. А сегодня я хочу послушать вас. Чтобы вам было интереснее и легче отвечать, я пришла к вам на этот раз с помощницей.

Девочки невольно посмотрели на Надежду Ивановну. Но она только улыбнулась и покачала головой: «Нет, нет, это не я…» Все с удивлением перевели глаза на Анну Сергеевну. Что же это за помощница такая? В классе никого из взрослых не было, кроме учительницы и старшей вожатой.

Анна Сергеевна, лукаво прищурившись, похлопала рукой по оборотной стороне литографии.

– Вот моя помощница, – сказала она и, высоко подняв картину, издали показала ее классу. – Кто у нас сегодня дежурная?

Валя Ёлкина подняла руку.

– Возьми литографию и поставь ее так, чтобы всем было видно.

Валя приняла большой картонный лист обеими руками и осторожно поставила на специальную подставку – штатив. Поднявшись на цыпочки, она подкрутила винтики, и картина как будто сама собой поползла кверху. Сделав свое дело, Валя отошла к партам и посмотрела на литографию, сначала наклонив голову направо, а потом налево.

– Так, кажется, будет хорошо, – сказала она.

– Всем видно, девочки? – спросила Анна Сергеевна.

– Всем, всем! – раздалось отовсюду.

– Садись, Валя Ёлкина… Девочки, посмотрите внимательно на то, что здесь нарисовано. Вам, наверно, все это знакомо?

Да, конечно, знакомо. Ведь это была та же картина, что и у них в учебнике истории, но только там она занимала всего полстраницы, а здесь была чуть ли не в половину классной доски. Нарисована на ней была фабричная контора. За перилами стойки сидел, развалясь в кресле, хозяин фабрики. Пухлые руки, сложенные вместе, лежали у него на животе. За стойкой теснилась толпа рабочих. Все это было, как в учебнике, но выглядело совсем по-другому. Здесь можно было разглядеть, например, в какой рваный платок завернут ребенок на руках у женщины, какие толстые, синие жилы вздулись на обнаженных до локтя руках старого рабочего, какие большие, не по-детски серьезные глаза у мальчишки, облокотившегося на перила. А хозяин-то, хозяин! Сидит, словно врос в кресло, хмурый, сердитый, и ни на кого даже не глядит.

– Ну, девочки, – сказала Анна Сергеевна, дав им как следует разглядеть литографию и минутку пошептаться между собой. – На прошлом уроке мы с вами узнали о первом рабочем союзе и о знаменитой Морозовской стачке. – Учительница оглядела класс. – Сейчас мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из вас рассказал, когда и как рабочие стали объединяться и почему они начали борьбу со своими хозяевами. Об этом нам расскажет… – Заметив, как старается уклониться от ее взгляда Катина соседка, Наташа Оленина, Анна Сергеевна остановила свой выбор как раз на ней: – Об этом нам расскажет… Наташа Оленина.

Наташа озадаченно взглянула на учительницу, словно спрашивая: «Почему же именно я?» – а потом взяла свой дневник, поправила галстук и пошла отвечать.

И отчего это всегда так бывает? Если хочешь, чтобы тебя вызвали, ни за что не вызовут. А если ты нетвердо знаешь урок и отвернешься, чтобы не встретиться глазами с учительницей, так тут уж непременно вызовут: пожалуйста, иди отвечай.

Катя с тревогой посмотрела на растерянное Наташино лицо. Ее пухлые, всегда румяные щеки немного побледнели. Уже несколько минут она стояла у доски, покусывая нижнюю губу.

– Ну, почему же ты молчишь?

Наташа глубоко вздохнула и грустно заговорила:

– Еще при царе… Александре Втором… рабочие начали борьбу.

– С кем? – спросила Анна Сергеевна.

– С капиталистами, – тихо сказала Наташа. – Рабочие предъявляли… свои требования… сообща…

«Ой, все по учебнику, – подумала Катя, – а совсем не по картине. А ведь тут столько всего нарисовано! Кажется, до вечера не пересказать».

И перед глазами у Кати встал тот большой самодельный альбом, который показывал гостям Юра Белов в пионерской комнате детского дома. И ей прежде всего почему-то вспомнился рисунок, наклеенный на отдельную страницу: сложенная из кирпича тяжелая башня, а у ее подножия мальчик в картузе, с газетой в руках. Как похож тот мальчик на этого парнишку с картины – такие же у него большие, широко открытые глаза, такие же тощие руки торчат из коротких рукавов…

«Нет, все-таки очень жалко, что вызвали не меня, а Наташу, – подумала Катя. – Ей трудно, а мне было бы интересно и легко».

И Катя еле удержалась, чтобы не поднять руку. Но как-то неудобно выскакивать, когда твоя подруга не слишком хорошо отвечает урок.

Должно быть, и Насте, и Лене, и Стелле, и всем, кто ездил в Орехово-Зуево, тоже очень хотелось ответить за Наташу. Они переглядывались, поднимали руки, и видно было, что их так и подмывает поправить или добавить что-то. Но Анна Сергеевна даже и не смотрела в их сторону.

– Как же боролись рабочие с фабрикантами? – спросила она опять. – Посмотри на картину и расскажи попросту, своими словами.

Наташа молчала.

– Ну, кого ты видишь на этой картине?

– Рабочих. И хозяина.

– Зачем же рабочие пришли в контору? Чего они требуют? – терпеливо спрашивала Анна Сергеевна.

Наташа скользнула взглядом по картине и прочла вслух название, напечатанное внизу:

– «Рабочие требуют от хозяина повысить им заработную плату».

– Так. Требуют повысить заработную плату. Что же заставило их пойти к хозяину и требовать? Как жилось тогда рабочим?

– Плохо, – вздохнув, сказала Наташа.

Анна Сергеевна кивнула Насте, которая уже давно сидела, подняв руку, и, не мигая, смотрела на учительницу.

– Ну-ка, Егорова, помоги Олениной. А ты, Наташа, и вы все слушайте внимательно.

Настя вскочила и, стоя у своей парты и поглядывая то на учительницу, то на стоявшую у картины Наташу, бойко начала:

– Рабочим жилось в те времена очень плохо. Очень тяжело. Работали они шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Жили в казармах. А казармы были вроде тюрьмы. Платили рабочим гроши. И чуть что – штраф. Челнок стукнул по голове – штраф. Сам виноват. В казарме громко заговорил – опять штраф. Прямо душили людей штрафами. Так и моя бабушка говорит – она тоже ткачихой была, только не на Морозовской, а на Трехгорке. Вместе с большими на фабрике работали и ребята. Ну вот, терпели, терпели рабочие, и не хватило у них больше сил терпеть. Тут, на этой картине и нарисовано, как рабочие не выдержали, ворвались целой толпой в контору и прямо к этому, толстобрюхому…

Смех в классе заглушил Настины слова. Надежда Ивановна тоже улыбнулась.

– Тише, девочки, – сказала Анна Сергеевна. – Продолжай, Настя.

И Настя продолжала:

– Ворвались они и кричат: «С голоду нам помирать, что ли? Не будем за такие гроши работать!» И не стали…

– Хорошо, Егорова, садись, – сказала учительница. – А ты что хочешь сказать, Ипполитова?

Лена поднялась и серьезно, блеснув очками, добавила:

– Хозяин фабрики не согласился прибавить заработную плату, и тогда рабочие устроили стачку. То есть забастовали.

– Правильно, Ипполитова. Садись. Ну что же, Оленина, – Анна Сергеевна повернулась к Наташе, – урок ты, конечно, учила. Нельзя сказать, чтобы твердо выучила, но все-таки видно, что читала. Однако, дружок, – Анна Сергеевна подошла к Наташе и положила ей руку на плечо, – этого маловато. Надо не только заучивать слова, а вникать в них, думать, воображать. А не то слова так и останутся словами. Ну, давай свой дневник.

Наташа робко протянула ей дневник, завернутый в синюю глянцевитую бумагу, и Анна Сергеевна поставила в нем какую-то отметку, но увидеть издали какую Катя не могла. Опустив голову, Наташа вернулась на свое место и, смущенно пожав плечами, показала Кате под партой три вытянутых пальца.

«Тройка, – поняла Катя. – А ведь такой легкий урок – ничего бы не стоило получить пятерку».

Наташа сидела рядом красная, огорченная, но утешать ее сейчас было некогда.

Раздумывая, кого бы еще вызвать, Анна Сергеевна опять переводила взгляд с одного ряда парт на другой.

– А теперь одна из вас расскажет, как проходила Морозовская стачка, – медленно сказала Анна Сергеевна. – Ну, кто хочет?

Все, кто ездил в Орехово-Зуево, подняли руки. Не подняла одна только Катя. Теперь, после Наташиной неудачи, ей было бы особенно неловко хвалиться своими знаниями.

– А что же ты, Снегирева? – спросила Анна Сергеевна, пристально взглянув на Катю. – Я думаю, тебе есть о чем рассказать нам? Ну-ка, иди сюда!

Катя встала и, не глядя в сторону Наташи, пошла отвечать.

Ей даже незачем было глядеть на картину. Она знала больше, чем было тут нарисовано.

– Мы сами видели, – сказала Катя, – своими глазами видели город, где были раньше фабрики Морозова и где была Морозовская стачка. А руководил стачкой рабочий Моисеенко, Петр Анисимыч. Другие рабочие его звали просто Анисимыч. Бывало, соберутся они где-нибудь, а Моисеенко возьмет в руки газету и делает вид, будто читает вслух. А на самом деле он не читает, а говорит, и совсем не то, что в газете написано, а что-нибудь свое. Ну вот, например: «Долго ли мы еще будем терпеть эту каторгу? Хозяин опился нашей кровью, лопнет скоро…»

В классе опять, как и тогда, когда отвечала Настя, засмеялись. Анна Сергеевна подняла ладонь:

– Тише… Рассказывай, Снегирева. Ну, и что же рабочие?

– Рабочие слушали и удивлялись, – продолжала Катя. – Как это, думают, в газетах стали свободно обо всем писать? Да еще удивлялись, что Анисимыч даже в темноте буквы видит.

Катя рассказывала, а учительница отошла к окну и оттуда слушала ее, время от времени одобрительно кивая головой.

Надежда Ивановна раскрыла свою записную книжечку и, поглядывая на Катю, что-то записывала.

А Катя рассказывала, оживляясь все больше и больше:

– И сразу восемь тысяч человек как один бросили работу. Ну, Морозов, конечно, вызвал полицию, солдат. Но рабочие и тут не сдались. У солдат и у полиции было все – и ружья, и штыки, и сабли, а у рабочих что? Почти ничего. Они дрались чем попало. Доски из забора выворачивали, камни из мостовой. И вот в одной стачке Анисимыча ранили. А он хоть и маленького был роста, но зато сильный, как великан. Ухватился он руками за штык, да как крикнет солдату: «Ты что, своих колоть?!» Солдат так и отступил. Но, конечно, им, рабочим то есть, было трудно выдержать. Царское правительство на этот раз победило. Анисимыча арестовали, сослали на север, в Архангельскую губернию. А все-таки царь и его министры не на шутку испугались, что рабочие подымаются на борьбу, и немножко им уступили. Но только совсем немножко. Ну, стали меньше штрафовать и платить чуточку побольше. А рабочие поняли, что если они будут бороться не в одиночку, а все вместе, то многого могут добиться…

Катя рассказывала бы еще и еще, но Анна Сергеевна остановила ее:

– Садись, Снегирева. Отлично. Видно, тебе было полезно, что ты побывала в Орехове-Зуеве?

– Очень! – ответила Катя. – Я теперь так ясно себе все представляю.

– И я!.. И я!.. – донеслись голоса Катиных подруг, ездивших вместе с ней.

– Вот и хорошо!

Анна Сергеевна подошла к своему столу и, обмакнув перо, вывела в Катином дневнике такую большую пятерку, что Катя увидела ее еще издали. Взяв дневник с этой новой пятеркой, она быстро прошла к своему месту и, не глядя в Наташину сторону, поскорей сунула его в самую глубь парты.

А в это время Анна Сергеевна, неторопливо похаживая по классу, принялась рассказывать новое. Она говорила о том, как совсем еще молодой Владимир Ильич Ленин собирал вокруг себя самых стойких и верных людей, как в Петербурге, на окраине, за Невской заставой, устраивались тайные сходки, как под руководством Ленина рос и развивался «Союз борьбы за освобождение рабочего класса».

Анна Сергеевна говорила спокойно и негромко, но каждое ее слово было слышно даже в конце класса, потому что девочки сидели тихо-тихо. Только раз кто-то нечаянно стукнул крышкой парты. Как нарочно, этот стук раздался в ту минуту, когда Анна Сергеевна сказала: «Они сидели, прислушиваясь к каждому стуку. Ведь это могли быть жандармы с обыском». Тут в классе кто-то тихонько вскрикнул: «Ох!» – а Катя даже вздрогнула…

Из-за чего обиделась Наташа?

Урок кончился. Анна Сергеевна поручила Вале Ёлкиной отнести литографию в учительскую, а сама, как всегда торопливо, простилась с классом. Ей ведь еще нужно было поспеть на урок в мужскую школу.

– Не беспокойтесь, Анна Сергеевна, – сказала, пожимая ей руку, Надежда Ивановна, – я сегодня сама провожу девочек.

Все стали собирать книжки, переспрашивать друг у друга, что задано на завтра.

Ира Ладыгина помогла Вале Ёлкиной снять со штатива литографию.

– Давай-ка сюда эту помощницу, – сказала бойко Ира. – Только, по-моему, без нее урок отвечать куда легче. Жарь по учебнику – и все. Ой, девочки! – вдруг крикнула она, сделав круглые глаза. – А что, если Анна Сергеевна завтра принесет сюда все картины из Третьяковки? Вот вам, скажет, еще помощницы! Посмотрите и расскажите: ты, Клава Киселева, про богатырей, а ты, Тоня Зайцева, про Грозного Ивана, про Разина Степана и про всю историю…

Девочки засмеялись. А Надежда Ивановна, сдерживая улыбку, погрозила Ире пальцем.

– А вот какую бы картину, – спросила она, – показать Ире Ладыгиной, чтобы она научилась больше думать и меньше болтать?

– Я в одном журнале видела такую картину, – сказала Катя, – называется «Лесная тишина».

– Нет, а вот я другую видела, еще больше подходит, – сказала Настя Егорова, – называется «Мельница над рекой».

Все засмеялись еще громче, даже сама Ира. Одна только Наташа молча, ни на кого не глядя, укладывала в сумку книги.

– Наташа, – сказала Катя, – ты не огорчайся. Анна Сергеевна тебя, наверно, скоро опять спросит. Ведь до конца четверти еще очень далеко.

– Я не огорчаюсь, – коротко и сухо ответила Наташа.

Катя внимательно на нее посмотрела:

– Значит, сердишься?

– Нет, за что же?

В первый раз за полгода Наташа разговаривала с Катей так неохотно, не отвечая на взгляд подруги ни взглядом, ни улыбкой. Это было так не похоже на кроткую Наташу, которая умела дружить ровно и спокойно, безо всяких обид и объяснений.

Вот если бы Аня обиделась ни с того ни с сего, это было бы другое дело. Катя бы нисколько не удивилась. А тут ей стало как-то не по себе. Она небрежно сунула в сумку книги, защелкнула замок и уже хотела было уйти, но что-то удержало ее. Она остановилась перед Наташей и сказала, глядя ей прямо в глаза:

– Послушай, Наташа, почему ты обиделась? Ведь я же не виновата, что мне поставили пятерку!

Наташа густо покраснела:

– А разве я говорю, что ты виновата? Что же ты думаешь, я тебе завидую? Как тебе не стыдно так думать, Катя!

– А за что же ты сердишься?

У Наташи от обиды даже выступили на глаза слезы.

– Я знаю, что ты гораздо способнее меня, – сказала она, не отвечая Кате на вопрос, – и, пожалуйста, получай сколько хочешь пятерок. Я только рада за тебя. А все-таки и ты, и Настя, и Лена Ипполитова – вы все не настоящие подруги.

– Это почему же? – спросила Катя.

– А ты сама не понимаешь?

– Честное пионерское, нет, – ответила Катя, уже совсем озадаченная.

– А пионерке, да еще председателю совета отряда, пожалуй, следовало бы догадаться, – вдруг услышала Катя за своим плечом голос Надежды Ивановны.

Катя обернулась.

Надежда Ивановна стояла возле их парты и слушала разговор. Маленькая, тоненькая, прямая, с гладко причесанными темными волосами, аккуратно подстриженными, она казалась очень молоденькой, почти школьницей. Но глаза у нее были такие серьезные, будто они были старше ее.

– Да, – твердо проговорила Надежда Ивановна, – Наташа права: вы плохие подруги. Вот скажи мне, как и где ты узнала все, о чем рассказывала сегодня так хорошо на уроке?

– Ну, во-первых, Анна Сергеевна нам говорила…

– А во-вторых?

– Во-вторых, мы видели ореховский альбом. Да и ребята тамошние нам много рассказали. А уж после этого мне самой интересно стало. Я у старшей сестры книгу попросила…

Надежда Ивановна понимающе кивнула головой.

– Вот как? – переспросила она. – Да, так оно всегда и бывает. Как начнешь что-нибудь узнавать, так одно за другое и цепляется. Видела картинку, хочется узнать, что на ней нарисовано, прочитала про это рассказ – кажется мало, хочется узнать больше. А чем больше знаешь, тем становится интереснее. Правда?

Катя хотела сказать: «Да, правда», но не успела. Вместо нее ответила Зоя Алиева:

– Правда, Надежда Ивановна!

Катя и не заметила, как возле них столпились девочки и что они уже давно слушают их разговор.

– Так вот, – сказала Надежда Ивановна, – должна тебе сказать, Катя, и тебе, Настя… – Надежда Ивановна посмотрела на них по очереди своими темными, серьезными глазами (сейчас она не улыбалась, и поэтому глаза у нее казались темнее). – Должна вам сказать, что я слушала сегодня вас обеих с большим удовольствием, но и с большим удивлением. Как это вы столько узнали и не захотели поделиться этим со своими подругами – товарищами по классу и отряду? Неужели же вам приятно приберегать свои находки только для себя?

– Ой, что вы, Надежда Ивановна! – разом закричали Катя и Настя.

– Мы просто не догадались, – виновато сказала Настя.

– В голову не пришло! – добавила Катя. – Не знаю почему, но я всегда забываю про самое главное.

Она сказала это с таким отчаяньем, что Надежда Ивановна невольно улыбнулась, и от этого лицо ее сразу посветлело, и даже глаза как будто стали не черные, а карие.

– Ну, ничего, – сказала она, похлопав Катю по плечу. – Дело поправимое. Вы, наверно, теперь и сами видите, что если учить уроки только по одним учебникам, то это и труднее и скучнее. Учебник – это основа, без него, конечно, никак нельзя. Но если мы хотим узнать про что-нибудь поподробнее, надо, кроме учебников, читать книжки, ходить в музеи, смотреть картины…

– Ездить в другие города, – добавила Ира Ладыгина.

– Да, когда это возможно, – кивнула головой Надежда Ивановна. – Только при этом не надо пропадать на всех станциях.

Она засмеялась и потрепала Иру по голове.

– А я не на станции, я в вагоне пропала, – сказала Ира. – И не пропала, а спряталась.

– Тем хуже, – серьезно проговорила Надежда Ивановна, и улыбка сошла с ее губ. – Ну так вот. В Орехово-Зуево удалось съездить всего шести или семи девочкам…

– Восьми, – поправила ее Настя. – И наша Ольга – девятая.

– Хорошо, восьми. Но ведь в классе вас тридцать шесть. Значит, остальные двадцать восемь и не видали и не узнали того, что удалось узнать восьми счастливицам. Выходит как-то несправедливо.

– Очень даже несправедливо! – поддержала Настя. – Знаете что? Я придумала! Давайте на следующем сборе расскажем всем остальным девочкам, тем, кто не ездил с нами, про все, что мы узнали.

– И потом на каждом сборе так делать! – с жаром подхватила Катя. – Узнал что-нибудь важное, прочитал хорошую книгу – всем сказать, чтобы и другие прочитали.

– Правильно! – сказала Надежда Ивановна. – Очень дельное предложение. Ну, до свиданья, девочки. Уже поздно.

– Пойдем домой, Катюша, – сказала Наташа как ни в чем не бывало. – Ты книжки сложила?

– Сложила.

Катя с благодарностью посмотрела на подругу, и, взявшись за руки, они зашагали по коридору.

Еще в раздевалке у Кати и Наташи завязался важный разговор.

– Знаешь, что я придумала? – говорила Катя. – Мы напишем в детский дом письмо и попросим, чтобы они к сбору прислали нам некоторые страницы из своего альбома, хотя бы самые интересные.

– Как? – испугалась Наташа. – Вырывать страницы из альбома? Из такого хорошего?

– Да нет! Как можно вырывать? Если мы попросим, они и перепишут. А Юра Белов может и переснять кое-что, Сережа – срисовать. Знаешь, как он рисует? Замечательно!

Дверь школы открылась и, плавно качнувшись на сильной пружине, захлопнулась за девочками. Они остановились на широких ступенях крыльца. Крупные снежинки косо летели по ветру и, падая на рукава и варежки, медленно таяли.

– Наташа, а Наташа! – сказала опять Катя, разглядывая у себя на обшлаге белую кружевную звездочку. – А надо бы нам тоже устроить исторический кружок. Как у ореховцев. И начать можно с альбома.

– Про Орехово-Зуево? – спросила Наташа.

– Нет, зачем! Ореховцы сделали ореховский, а мы сделаем московский. Хочешь?

– Хочу, – сказала Наташа. – Только я очень мало знаю.

– А ты думаешь, я – много? Вот начнем делать – и узнаем. Завтра скажем всем девочкам, Анне Сергеевне, Надежде Ивановне, Оле – и начнем. Ну, до свиданья, Наташенька. Знаешь, я сегодня же напишу в Орехово и попрошу прислать нам план альбома. Это нам пригодится.

Девочки крепко обнялись, и каждая побежала к своему дому.

«Какая умная наша Надежда Ивановна! – подумала Катя, взбегая по лестнице. – Все сразу поняла и помогла нам. Без нее мы бы так скоро не помирились».

Придя домой и пообедав, Катя уселась у своего края стола и принялась писать письмо в Орехово.

Миша сидел напротив и тоже писал у себя в тетрадке, часто обмакивая перо в чернильницу и заботливо вытирая его промокашкой:

«Кошка поймала мышку».