Текст книги "Обыкновенные девчонки (сборник)"

Вожатая октябрят

Гуля вернулась домой, в Одессу.

– Как все у нас изменилось! – говорила она матери, оглядываясь по сторонам. – Потолки стали ниже, что ли?

– А может быть, это ты стала выше? – отвечала, смеясь, мать.

Уже наступила осень, но Гуле казалось, что это удивительное праздничное лето с путешествием в Артек и в Москву все еще не кончилось.

В первый же день Гулиного приезда к ней прибежали Леля и Лина, и все три девочки отправились на кинофестиваль.

Кинофестиваль продолжался десять дней. Ребятам показывали по две картины в день, и Гуля приходила домой с опухшими глазами.

– Слушай, Гуля, – сказала ей наконец мама. – Когда кончатся эти бесконечные развлечения? Когда ты возьмешься за работу? Ты что думаешь – бездельничать целый год и браться за книжки только перед экзаменами?

– Нет, мама, – серьезно ответила Гуля. – Ты понимаешь, я и сама устала от удовольствий и хочу заниматься. Но ребята без меня не могут ходить в кино. Я объясняю им секреты съемок.

– Обойдутся как-нибудь без твоих объяснений, – сказала мама. – А если ты сегодня же не сядешь за уроки, у тебя опять будут очень крупные неприятности в школе. Еще посерьезней твоей «истории с географией». Так и знай.

Гуля не стала спорить. Она и сама уже сознавала, что давно пора было начать усердно заниматься. И она даже с удовольствием думала о том, что на смену длинной веренице ярких, праздничных дней придут наконец спокойные, трудовые, размеренные будни.

Гуля взялась за работу. Снова на ее столе выросла гора учебников. На стене у стола появилось расписание занятий, похожее на расписание поездов. Здесь были точно указаны часы «прибытия» и «отбытия» – час отбытия со станции «Постель» и прибытия на станцию «Письменный стол». Были точно перечислены названия школьных предметов и разделов, которые нужно было пройти, или, как она говорила, «проехать».

Гуля теперь сама отказывалась, когда ее звали в кино или в театр.

– Я должна мчаться на всех парах, – говорила она, – чтобы отработать свою поездку в Москву. Мне иногда кажется, что я превратилась в скорый поезд: вечно мчусь куда-то.

Она с головой ушла в школьные занятия и в пионерскую работу, отказывалась от всех посторонних дел. Она была теперь вожатой октябрят. Ее не на шутку заинтересовала трудная задача – воспитывать маленьких ребят, развивать в них характер, силу воли, смелость.

Гуля особенно много думала о том, как провести первый сбор, чтобы ребятам было интересно. И она решила придумать какую-нибудь страшную сказку.

«Малыши любят страшные сказки. Да к тому же это и будет первым испытанием их смелости. Надо только, чтобы сказка хорошо кончалась».

По дороге в школу Гуля на ходу сочиняла эту страшную сказку с хорошим концом.

Вечером в пионерской комнате собралось около двадцати ребят: первый класс «Б». Они уже были настоящими школьниками и сами, без провожатых, пришли на свой октябрятский сбор.

Входя в коридор, Гуля услышала взволнованные голоса.

– А вдруг она не придет? – сказала девочка с косичками, которую звали Лика.

Мальчики выглянули в коридор.

– Идет! – закричал брат Лики, Мика. – Чур-чура, я с ней рядом сяду!

– А я, чур, с другой стороны! – крикнула Лика.

– Тише, ребята! – сказала Гуля, закрывая за собой дверь. – Вы скоро пионерами будете, а шумите, как маленькие.

Дети сразу утихли.

– Ну, что вам рассказать? – спросила Гуля, когда все уселись вокруг нее. – Хотите страшную сказку?

– Хотим! – закричали октябрята.

– А не будете бояться?

– Не будем!

– А если я погашу свет и буду рассказывать в темноте?

– Все равно не будем.

– Ну, посмотрим, смелые вы ребята или нет.

Гуля встала, повернула на стене выключатель. Стало так темно, что ей пришлось ощупью найти свой стул.

– Ну, слушайте…

Жили-были брат и сестра. Брата звали Иванушка, а сестру Аленушка. Вот раз Иванушка и говорит:

«Слышал я, что на свете какое-то лихо есть, а никакого лиха я не видал. Пойдем, Аленушка, поищем лихо».

Взяли они и пошли. Шли, шли и зашли в лес. Густой лес, темный-претемный… Ничего кругом не видно…

– Как у нас тут, – сказал кто-то из октябрят.

– Тише!

Ребята затаили дыхание.

В комнате стало так тихо, что пионервожатая Люба, проходившая в это время по коридору, удивилась.

«Что за странный сбор?» – подумала она и слегка приоткрыла дверь в класс.

Сквозь узенькую щель доносился до нее негромкий, но внятный голос:

– …Шли Аленушка с Иванушкой и увидели в лесу избушку. Вошли, а там никого нет. Пусто, темно. В трубе ветер воет: у-у-у… И вдруг слышат – топ-топ. Кто-то шагает в сенях и железной палкой стучит об пол. Вошла в избу старуха – худая, кривая, одноглазая. Юбка на ней черная, кофта черная, платок черный.

Посмотрела старуха на детей одним глазом и говорит:

«А-а, гости пришли? Вот и хорошо! У меня как раз на ужин нет ничего».

«А мы сыты», – говорят Иванушка и Аленушка.

«А зато я голодная. Вот зажарю вас и съем…»

Кто-то рядом с Гулей тихонько охнул.

– Что, страшно? – спросила Гуля.

– Ничего, рассказывай, – сказал Мика.

И Гуля продолжала рассказывать свою страшную сказку:

– Взяла старуха в руки лопату и говорит Иванушке:

«Садись, я тебя в печь посажу».

Заплакала Аленушка:

«Ой, лишенько!»

А Иванушка набросил на Аленушку шубку мехом вверх и говорит ей тихонько:

«Прикинься, Аленушка, овечкой, бодайся и кричи: «Ме-е-е!»

Аленушка так и сделала. Мечется по избе и кричит:

«Ме-е-е! Ме-е!»

«Вот глупая овца!» – говорит старуха.

Схватила Аленушку и выбросила ее за дверь. Стоит Аленушка одна у закрытых дверей, в темном лесу и плачет:

«Иванушка, братец мой! Иванушка!..»

Кто-то из ребят громко всхлипнул.

– Зажечь свет? – спросила Гуля.

– Не надо, – послышались в темноте голоса.

И Гуля продолжала:

– Плачет Аленушка, а Иванушка говорит старухе:

«Поучи меня, как сесть на лопату. А то я в печку не влезу».

«Поучить недолго, – отвечает старуха. – Вот, смотри».

Села она сама на лопату, а Иванушка как сунет эту лопату в печь! Старуха и крикнуть не успела. Закрыл Иванушка печь заслонкой – и прочь из избы.

А там Аленушка ждет. Сбросила она с себя овечью шубку и говорит:

«Прощай, лихо! Натерпелись мы от тебя лиха!»

И убежали они оба к себе домой. Прибежали и стали жить лучше прежнего…

Сказка кончилась.

В темной комнате было так тихо, что казалось – октябрята уснули. Гуля повернула выключатель, и яркий свет брызнул всем в глаза. Щурясь, ребята подняли головы.

И как раз в это время открылась дверь. Вошла Люба.

– Что тут происходит? – спросила она.

– Мы страшную сказку слушали, – хором ответили октябрята. – В темноте!

– Почему в темноте? – удивилась Люба. – Кажется, сегодня у нас в школе все время горел свет.

– Мы нарочно погасили, – сказала Гуля.

Люба удивленно на нее посмотрела. Гуля смутилась:

– А что, разве нельзя?

– У нас с тобой об этом будет особый разговор, – сказала Люба. – А вы, ребята, идите по домам, уже пора.

И когда комната опустела, Люба подумала и начала серьезно:

– Ты вообще неплохо рассказываешь сказки, в этом нужно отдать тебе справедливость. Я сама заслушалась, стоя у двери. Но объясни мне, пожалуйста, зачем ты пугаешь малышей?

– Я их не пугаю, – ответила Гуля. – Я воспитываю в них характер. Я хочу, чтобы они были смелыми и не боялись страшных сказок.

– А зачем тебе понадобилось гасить свет?

– Чтобы было еще страшнее. В театре ведь всегда бывает темно во время спектакля.

– Смешная ты, Гуля, – улыбнулась Люба. – В театре только в зрительном зале темно, а на сцене светло.

– Ну а если на сцене ночь?

– Все равно есть какое-нибудь освещение. Иначе ведь никто ничего не увидит.

– Да ведь у меня и сцена, и зрительный зал – все в одной комнате, – не унималась Гуля.

– У тебя вообще не театр, а октябрятский сбор. Это же маленькие дети! Ты их напугаешь так, что они ночью спать не будут… Прежде чем такие опыты устраивать, надо с кем-нибудь из старших посоветоваться. Воспитание характера – не такая простая штука.

Гуля обиженно нахмурилась и хотела уже что-то возразить, но тут неожиданно ей вспомнилось, как совсем еще недавно Килька и Клюква заперли ее в клетке с медвежатами, чтобы проверить ее храбрость…

– Ладно, – сказала она, – я буду осторожнее. Буду советоваться. Только не отнимайте у меня моих октябрят.

После этого разговора Гуля уже не отваживалась больше на рискованные воспитательные опыты.

Прежде чем затеять какую-нибудь новую игру или выбрать для октябрят книжку, она старалась припомнить, что сама любила больше всего, когда была такая, как они, что ее пугало в те времена, что было понятно и что нет.

Она стала по-настоящему готовиться к сборам. Перелистав книгу, соображала, не понадобится ли eй что-нибудь объяснить ребятам или досказать.

Гуля любила «досказывать», и ребятам нравилось, когда она начинала сама придумывать продолжение рассказа или сказки.

Она часто отправлялась со своими ребятами в далекие прогулки – на трамвае и пешком – и сколотила из них настоящую спортивную команду.

Ребята гордились своей вожатой и с нетерпением ждали каждого сбора.

Но недолго пришлось Гуле возиться с малышами. Маму опять перевели на работу в Киев, и вместе с ней должна была уехать Гуля. Перед самым отъездом на прощание она повела октябрят в кино. Там ее ожидала совсем непредвиденная встреча. После картины, в конце сеанса, показали последний номер кинохроники.

Перед глазами зрителей поплыли московские улицы, спортивное состязание на одном из столичных стадионов, канал Москва – Волга… И вдруг Гуля увидела такой памятный ей овальный зал в Кремлевском дворце, высокие двери с бронзовыми украшениями и толпу пионеров в артековской морской форме.

Чуть качнулись и подступили к самым ее глазам знакомые лица: Барасби Хамгоков, Мамлякат…

А вот и она сама – Гуля Королёва. Не дочь партизана, не Василинка и не Варька, а школьница, пионерка – почти такая же, как сейчас, только чуточку поменьше ростом.

– Гуля! Гуля! Это ты! – закричали октябрята.

– Тише, что вы кричите! – сказала Гуля.

У нее билось сердце. Ей было радостно и странно опять увидеть своими глазами все то, что она так берегла в памяти. Пожалуй, на этот раз она увидела даже больше: много разных подробностей, которые не успела тогда заметить от радости и волнения.

И, уж конечно, только на экране могла она увидеть себя самое, Гулю Королёву, на приеме в Кремле.

Досмотрев хронику, она перевела ребят через дорогу, а сама вернулась в кино, чтобы еще раз посмотреть на артековцев в Кремлевском дворце.

Она осталась бы и на третий сеанс, и на четвертый, да у нее не хватило денег.

Холодная балка

К весне Гуля с матерью переехали в Киев.

Казалось, что на этот раз они уже прочно и надолго осядут на новом месте. Гуле так нравилась новая киевская квартира, нравилась улица, на которой они поселились, а больше всего ее радовало то, что у нее была отдельная комната.

Первый раз в жизни Гуля устраивалась по-своему, на свой вкус и лад. Одна стена у нее была «зимняя» – там висели коньки и в углу стояли лыжи, другая стена – «летняя», с теннисной ракеткой и мячами в сетке. С книжной полки на стол и со стола на подоконник весело перелетала пушистая белка, взятая из зоопарка. Гуля ее совсем приручила, и зверек доверчиво усаживался к ней на плечо и заглядывал в ее книжку своими черными, блестящими, как бусинки, глазками.

Все у Гули было теперь новое – новая комната, новая школа, новые подруги, и ей думалось, что вся ее жизнь теперь пойдет по-новому.

Но этому помешала старая, запущенная болезнь.

Когда-то давно, во время киносъемки, Гуля сильно простудилась. С тех пор она часто прихварывала.

– С этим надо разделаться раз и навсегда! – сказал доктор, осмотрев Гулю. – Вот мы отправим ее в Одессу, на лиман.

Опять в Одессу! Гуля и обрадовалась, и огорчилась. Было приятно побывать в знакомом, милом городе, подышать его морским воздухом, снова встретить старых друзей. А жалко было отказываться от надежд на новую жизнь.

Но так или иначе, а с наступлением лета Гулю отправили на лиман. В Одессе ей пришлось пробыть всего часа полтора, и она даже не успела сбегать на старую квартиру и повидать прежних подруг.

Ей было даже немножко грустно оттого, что здесь, в этом знакомом городе, она чувствовала себя на этот раз случайной гостьей, проезжей пассажиркой.

Как назло, на вокзале и на привокзальных улицах она не заметила ни одного знакомого лица.

Гуля пошла на сборный пункт поглядеть, какие ребята едут вместе с ней в санаторий. Там были несколько мальчиков гораздо моложе Гули и одна девочка, должно быть, ее ровесница. У девочки были длинные темные косы и черные, чуть прищуренные глаза. Когда она хотела что-нибудь разглядеть, она вынимала из кармана очки в роговой оправе и на минутку подносила к глазам.

– Вы тоже на лиман? – спросила ее Гуля.

– Да, на лиман.

– Откуда?

– Из Киева.

– И я из Киева!

Гуле сразу стало веселее. Да и девочка, видно, обрадовалась, что встретила попутчицу, землячку и ровесницу.

Они уселись на своих чемоданах, вытащили свои дорожные припасы и, угощая друг друга последними бутербродами и яблоками, принялись болтать.

Выяснилось, что девочку зовут Мирра Гарбель и учится она в консерватории по классу рояля.

Гуле понравились эти слова: «по классу рояля», и она почувствовала к своей новой подруге какое-то невольное уважение.

Дальше обе девочки уже поехали вместе, не разлучаясь ни на минуту. Стояли рядом на самом носу катера и смотрели, как разбегаются по обе стороны две длинные пенные полосы, как из жаркого берегового тумана постепенно выходят смутные очертания приближающегося берега.

Мирра надела свои очки и уже не снимала их до самой пристани. Она в первый раз видела море, дельфинов и такое множество крикливых, жадных чаек.

Село, где был расположен детский санаторий, называлось Холодная Балка. Неизвестно, откуда взялось это название. Здесь не было ничего холодного – даже камни были тут пропитаны солнцем.

На пристани какие-то быстроногие смуглые мальчики в белых костюмах и белых панамах бросились навстречу приезжим ребятам. Один из них хотел было взять у Гули чемодан.

– Спасибо, – сказала Гуля. – А вы из санатория? Давно тут живете?

– Я испанский, – ответил мальчик улыбаясь. – Русски мало понимает.

– Мирра, ты слышишь? Это испанцы!

Но в это время высокий юноша, должно быть вожатый, что-то скомандовал своему отряду. Мальчик, слегка смутившись и пробормотав несколько слов по-испански, поставил на землю Гулин чемодан и побежал на свое место. Отряд двинулся за вожатым вдоль по берегу, а к приезжим подошла молоденькая девушка в голубом платье.

– Ну вот вы и приехали наконец, – сказала она. – Мы давно вас поджидаем. Идемте завтракать. Меня зовут Вера.

– А вы тоже здесь лечитесь? – спросила Мирра.

– Что вы! – сказала Вера. – Вы, должно быть, приняли меня за девочку? Я педагог, воспитательница младшей группы.

И она повела приезжих ребят в белый домик, спрятавшийся чуть ли не до крыши в гуще сиреневых кустов.

– Скажите, пожалуйста, Верочка, – спросила Гуля по дороге, – неужели это в самом деле испанцы, из Испании?

– Да, испанцы, из Испании, – ответила Вера. – Чудесные ребята. Мы все их очень полюбили.

– Дети героев? – спросила Мирра.

– А некоторые из них и сами герои, – сказала Вера. – Они строили баррикады, рыли окопы. Кое-кто из самых старших даже воевал.

– Побежим к ним, Мирра! – сказала Гуля, хватая подругу за руку. – Потом позавтракаем!

– Нет уж, – остановила их Вера. – Первые дни вы посидите в карантине. Вот я сейчас передам вас вашей воспитательнице Ольге Павловне, и она вам все объяснит.

Ольга Павловна, пожилая строгая женщина в парчовой тюбетейке на черных с проседью волосах, суховато, без улыбки встретила девочек. Это случилось на пороге их спальни.

Обе девочки уже успели надеть купальные костюмы, а сверху – пестрые сарафаны и с полотенцами на плечах собрались бежать вниз на пляж.

– До осмотра врача – никаких купаний! – сказала Ольга Павловна.

– Мне врачи всегда разрешали купаться! – недовольно буркнула Гуля. – В Артеке в прошлом году я и нормы сдавала – плавание и греблю…

– Мало ли что было в Артеке в прошлом году.

С этой первой встречи у Гули с Ольгой Павловной началась война. Ольга Павловна была человек непреклонный. Карантин так карантин: сиди дома или у себя в палисаднике. Пускай весь санаторий веселится: ходит в кино, на прогулки, на купанье, а ты словно под арестом, и тебе не полагается никаких поблажек.

Тихий час так тихий час: лежи и не смей даже словом перекинуться с соседкой.

– Вы сюда приехали лечиться, и мы вас вылечим, – говорила Ольга Павловна, – хотите вы этого или не хотите.

Конечно, Гуле хотелось вылечиться, но, кроме того, ей каждый день хотелось еще чего-нибудь: кататься на лодке, плавать наперегонки, гулять вечером по берегу и любоваться лунной дорожкой в море, а во время тихого часа заучивать вместе с Миррой испанские слова.

Поэтому чуть ли не каждый день у нее бывали с Ольгой Павловной столкновения и стычки.

Гуля выходила из себя, а Ольга Павловна оставалась по-прежнему спокойной, деловитой и строгой, и это еще больше бесило Гулю.

– Сухарь, – говорила Гуля, – никаких человеческих чувств!

– Трудный ребенок, – говорила Ольга Павловна. – Одаренный, но трудный.

Больше всего жалела Гуля, что из-за сурового режима ей не удавалось проводить с испанскими ребятами столько времени, сколько ей хотелось.

Целая неделя ушла на карантин. Потом лечение, лечение, грязевые ванны, электризация и тихий час по полтора часа в день! А день тут короче, чем в любом лагере, потому что после вечерней росы нельзя выходить в сад.

И все же Гуля успела подружиться с испанскими детьми. Она ухитрялась разговаривать с ними, не зная их языка, жестами, улыбкой, немногими словами – французскими, русскими, испанскими, подхваченными тут же, на лету.

– Подумай, – говорила она Мирре, – какие у них в Испании занятные школы! За один год они проходят всю алгебру, всю геометрию, всю физику. А на другой год – все то же самое, но подробнее и серьезнее. А перемен между уроками у них нет. Учатся полдня без отдыха.

– Как же ты все это узнала? – спрашивала Мирра.

– Они мне рассказали.

– Да как рассказали?

– Ну, как… не знаю как. Только я все поняла. Я даже выучила вчера одну испанскую песенку. Чудная песенка – про какого-то Пепе, который попал на птичий двор. Там прямо слышно, как гогочут гуси и кудахчут куры. По-испански это замечательно выходит! Ты непременно подбери к этой песенке музыку. А, Мирра, подберешь?

И Гуля опять убегала к испанцам. Со старшими она по-настоящему подружилась, особенно с девочкой Кончитой Хорабо и мальчиком, которого звали Хавьер Гонсалес. Эти двое ребят лучше других говорили по-русски, и Гуля не уставала расспрашивать их про войну, которую они видели и в которой даже сами участвовали.

– Здесь такое тихое небо, – сказала однажды Кончита, закидывая назад голову и вглядываясь в летнюю густую синеву.

– Тихое? Что ты хочешь сказать? – спросила Гуля, но, прежде чем Кончита успела ответить, она сама догадалась, о чем говорит маленькая испанка.

Как это, должно быть, страшно, когда такую мирную синеву заполняют гудением моторов вражеские самолеты, когда они стаями кружат над городом, а вокруг рушатся дома и земля дрожит от взрывов!

«Неужели и нам придется когда-нибудь увидеть и пережить такое?» – думала Гуля.

И она участливо и нежно смотрела на этих смуглых ловких ребят с такими живыми, горячими глазами, с худощавыми, четко очерченными лицами и ярко-белыми зубами.

Среди испанцев было много малышей, напоминавших Гуле ее октябрят. Ребята эти были веселые, здоровые, но достаточно было видеть, как жадно бросаются они навстречу своим старшим братьям и сестрам или землякам, с которыми приехали сюда вместе, чтобы понять, как сильно скучают они по дому, по родным.

Гуля не знала, чем порадовать их. Каждый день она покупала им мандарины, леденцы, открытки с картинками, бумажные веера, бусы из раковин и всякую дребедень.

Малыши прозвали ее «Мадресита» – «Маленькая мама». Цветные бумажки от «карамелос», то есть от конфет, они тщательно разглаживали и прятали на память о ней. А мандарины поедали в огромном количестве.

– Ничего удивительного, – говорила Гуля. – В Испании апельсины созревают четыре раза в год. Испанцы без апельсинов жить не могут. Вот как мы с тобой – без картошки.

И она снова звала Мирру на берег покупать в ларьке мандарины и «карамелос» для испанских ребят, а для себя с подругой – двойные порции мороженого и в книжном киоске – последние номера киножурнала.