Текст книги "Обыкновенные девчонки (сборник)"

С детьми героев

Прошла зима. А в одно весеннее утро в Гулиной жизни произошло большое событие.

– Мы поедем с тобой в детский дом МОПРа, – сказала мама.

Слово «МОПР» Гуля слышала еще в раннем детстве. Не понимая, что это значит, она уже знала, что мама работает в каком-то МОПРе, а когда подросла, то уже стала понимать, что это значит: «Международная организация помощи борцам революции».

Гуля очень любила, когда в гости к ним приходил французский писатель Леон Муссинак. Гуля усаживалась рядом с ним и могла подолгу, не проронив ни слова, его слушать.

«Вот хорошо, – думала она, – что адам учила меня французскому. Это так интересно все, что говорит милый, милый наш Муссинак!»

Особенно запомнилась Гуле песня, которую он пел, рассказывая об Испании: «Тореадор, смелее в бой!»

Однажды во время испанской революции 1931 года группа партизан-французов переносила в Испанию тайными тропами через Пиренеи тяжелые ящики с оружием. Когда люди уже совсем выбились из сил, один из французов, писатель Поль Вайян Кутюрье, бесстрашный, веселый человек, завернулся в плащ и бодро запел: «Тореадор, смелее в бой! Тореадор! Тореадор!»

Эта песня – ария из оперы «Кармен» – так неожиданно прозвучала здесь, в горах, что все невольно рассмеялись, повеселели, и это дало измученным людям силы преодолеть усталость и продолжать путь.

Гуля слушала Муссинака, не сводя с него глаз, а потом часто, закутавшись в мамин платок и перебросив его через плечо, шагала по комнате и пела, раскатисто произнося «р»:

 
Тор-реадор, смелее в бой!
 

Но никто не мог предположить тогда, что, спустя каких-нибудь десять лет, эта девочка, с волнением слушающая рассказы о героях, сама станет героиней и поднимет людей на подвиг так же неустрашимо, как это сделал пламенный борец за свободу Вайян Кутюрье…

А пока она только прислушивалась, присматривалась, сама не сознавая того, что учится стойкости и бесстрашию…

Когда Муссинак уезжал на родину. Гуля послала с ним письмо французским ребятам.

«Дорогие друзья, – написала она на листке, вырванном из тетрадки, – как вы поживаете? Обязательно, обязательно приезжайте к нам в гости!»

Французские друзья в гости к Гуле не приехали, но прислали ей с Муссинаком, снова приехавшим в Советский Союз, подарок – пушистую вязаную кофточку.

Гуля ласково проводила ладонью по этой мягкой ворсистой кофточке и говорила:

– Вот спасибо французским ребятам! Хоть бы одного из них увидеть! Хоть бы самого маленького!

И подумать только – мечта ее исполнилась! Она едет в детский дом, где живут ребята, да еще при этом не из одной только Франции, а из многих, многих стран! Мама говорит, что там живут немцы, китайцы, японцы, болгары…

Своей радостью Гуля поделилась первым делом с Эриком. Она позвонила ему по телефону:

– Знаешь, Эрастик? Есть такой город Иваново. Там фабрики ткацкие. А за Ивановом – речка Талка. Наверное, хорошая речка. Правда? Уж очень название веселое – вроде Наталки. Так вот, у этой самой Талки-Наталки есть детский дом. Мама туда едет и меня с собой берет!

И Гуля пообещала Эрику, что расскажет ему все-все, как только вернется.

…Гуля и ее мама сошли с поезда и поднялись вверх по ступеням на высокий железнодорожный мост. Отсюда открывался широкий простор. По обе стороны тянулись и уходили вдаль, изгибаясь и поблескивая сталью, рельсы, виден был город с его фабричными трубами и зеленью садов, а еще дальше темнел лес. Над горизонтом стоял огненный диск заходящего солнца.

– А вон и детский дом, – сказала мама.

– Где? Где? – с нетерпением спросила Гуля.

– А вон… У самой опушки леса. – И мама показала на белеющий вдалеке двухэтажный дом. – Ну пойдем, Гулюшка.

Зоя Михайловна шла не спеша, а Гуля то убегала от нее вперед, то возвращалась назад, чтобы задать маме какой-нибудь вопрос.

– Мама, а как эти ребята разговаривают друг с другом? Китайские говорят по-французски или французские говорят по-китайски?.. Мама, а родители их дома остались?

Когда Гуля узнала, что у некоторых из детей родители убиты, а у других сидят в тюрьме, она замедлила шаг.

– Что же ты? – спросила Зоя Михайловна, оглядываясь. – Устала?

– Нет, – отозвалась Гуля. – Ты пойди вперед… Я немножко подумаю, а потом тебя догоню.

Радость, которую она чувствовала весь день, вдруг померкла. Она думала о том, что сейчас увидит грустных, бледных, заплаканных ребят.

Мама взяла ее за руку, и они вошли в детдомовский сад.

Стекла окон так и сверкали, отражая багряный свет заходящего солнца. Перед большой верандой бил фонтан. Слышалось неумолкающее, задумчивое, чуть печальное журчание, как будто фонтан тихонько бормотал что-то такое, о чем знал только он один…

И опять Гуля подумала о детях этого дома, которым пришлось испытать то, что бывает только в страшных сказках.

Но тут откуда-то из-за веранды на песчаную дорожку выехал педальный автомобиль, и маленький краснощекий мальчуган, сидевший на нем, весело загудел и заболтал что-то на своем языке. Гуля посторонилась, чтобы дать ему дорогу, и в эту минуту целая ватага таких же разрумянившихся и веселых ребят выбежала из глубины сада. В руках у одного из них был волейбольный мяч.

При виде этой веселой, беззаботной ватаги Гуля сразу забыла о страшных сказках и уже не думала больше о том, что пережили не так давно эти ребята.

Когда сели ужинать, Гуля оказалась за одним столиком с болгарами – с двумя мальчиками и девочкой. Все трое очень понравились Гуле, особенно девочка. Звали ее Росица. У нее были длинные иссиня-черные вьющиеся волосы, зачесанные за уши, серо-зеленые, как будто прозрачные, глаза и ямочка на подбородке.

– Я не могла еще много научить русский, – сказала Росица, словно извиняясь перед Гулей, – поэтому у меня есть много ошибки.

Но Гуле сразу все полюбилось в ее новой подруге, даже ее ошибки. И скоро Гуля узнала, что Росица жила в главном городе Болгарии, в Софии, что она «школьничка», «ученичка» четвертого класса.

– Я очень хочу, – говорила Росица, – иметь много приятельки в Советская Россия.

– Какое у тебя имя красивое, – сказала Гуля. – Росица. Совсем как роса. Росинка.

На ночь Гулю уложили в одной комнате с Росицей.

А утром мама сказала Гуле:

– Я уезжаю, Гулюшка.

– А я? – с тревогой спросила Гуля. – Мне еще не хочется уезжать.

– Меня просили оставить тебя погостить, – успокоила ее мама. – Но смотри, Гуленька, не озорничай. Было бы очень стыдно, если бы советская девочка вела себя хуже, чем другие дети.

– Хорошо, мама, – серьезно ответила Гуля. – Я понимаю.

В этот же день, проводив маму, Гуля играла с ребятами в волейбол, каталась на карусели и на гигантских шагах в саду детского дома.

Спустя неделю она уже говорила понемножку на всех языках, а в чемоданчике ее еле-еле помещались подарки. Девочки дарили ей на память картинки, вышивки, ленточки, а мальчики – монеты и марки своих стран.

Приближался день отъезда. Гуля уже успела подружиться со многими ребятами и научиться петь их песни.

За несколько дней до того, как снова приехала мама, Гулю приняли в пионеры.

Накануне вечером, лежа в постели, она сказала Росице:

– Последние часы мы доживаем с тобой октябрятами. А завтра в это время…

– Что завтра? – спросила Росица, подняв голову.

– Пионерками будем!

…И вот Гуля уже стоит на торжественной линейке. Справа и слева от нее – китайские девочки: Чи-чу и Ту-я. И везде, во всю длину линейки, – знакомые ребята: Росица, Митко и Петро из Болгарии, Энрико из Гаваны, Иосиф из Венгрии, маленький негр Нилли из Америки, Китами из Японии, Лена из Сербии…

Все они кажутся Гуле настоящими героями, такими же, как их родители.

И оттого, что она стоит с ними в одном ряду, она чувствует себя тоже чуточку героиней…

А в облаках, разгораясь, как в тот вечер, когда Гуля сюда приехала, горит-полыхает закат, и кажется, что это ходят по небу пионерские отряды со своими красными знаменами.

Первая высота

Над скалистым берегом моря, в густой зелени акаций, прятались стеклянные строения украинской кинофабрики. Издали виднелись красные черепичные крыши. В этом саду можно было увидеть толпу бойких босоногих ребятишек и впереди всех – веселую загорелую девочку в ситцевой юбчонке и в вышитой украинской рубашке. Это была героиня кинокартины – бесстрашная Василинка. Шла съемка картины «Дочь партизана».

Василинкой была Гуля. Случилось так, что она вместе с матерью поехала на Украину. Режиссеры кинофабрики, увидя Гулю, сразу решили, что Василинка должна быть точь-в-точь такой, как Гуля. Матери не хотелось делать из Гули киноартистку, но режиссеры настаивали до тех пор, пока она не согласилась.

Гуле пришлось приняться за трудную, серьезную работу.

В картине была сцена, где Василинка верхом на лошади берет препятствие. Для того чтобы сыграть эту сцену, Гуле пришлось научиться ездить верхом – в седле и без седла.

Красноармеец привел во двор кинофабрики рослого белого коня. Поглаживая своего красавца по крутой, гладкой спине, он говорил:

– Це добрый конь. Нема бильше такого доброго коня, як Сивко.

Но «добрый конь» оказался злым и упрямым, когда на него посадили Гулю. Он рванулся с такой силой, что Гулю сразу откинуло назад, и она чуть не полетела вниз головой. Ее вовремя подхватили.

– Вы идите рядом, – сказала Гуля режиссеру, – а я еще раз попробую.

Она уселась поудобнее и дернула поводья. Сивко не тронулся с места. Гуля сжала ногами бока лошади, но она не шелохнулась. Красноармеец потрепал коня по загривку и сказал:

– Чого ж ты, дурень? Ходы! Ходы швыдче!

Гуля снова дернула поводья. Сивко вдруг затанцевал, отпрянул назад, и Гуля упала ему на шею. Ее опять успели подхватить.

Она покраснела.

– Что, испугалась? – спросили ее режиссер и оператор.

– Злякалась? – спросил красноармеец.

– Злякалась, – сказала Гуля. – Думала – убьюсь.

– Ну, может быть, хватит на сегодня?

– Нет, давайте еще, – ответила Гуля.

То сдерживая, то подгоняя Сивко поводьями, она заставила его наконец слушаться. Упрямый Сивко понял, что ему не переупрямить маленькую наездницу.

Учение повторилось и на другой день, и на третий. А когда Гуля научилась ездить и шагом, и рысью, и галопом, на дорожке парка поставили высокий барьер.

Смело и весело уселась Василинка в седло. Сивко сразу бросился вперед, но перед самым барьером шарахнулся куда-то в сторону. Гуля еле удержала его. Сивко брыкался, мотал головой, кусал удила. Гуля кое-как усидела в седле и снова направила коня вперед. Она неслась к барьеру, и ветер бил ей прямо в лицо. Сивко доскакал до цели и снова отпрянул в сторону. Он, казалось, во что бы то ни стало решил сбросить с себя эту легкую, но беспокойную ношу. У Гули закружилась голова. Она судорожно вцепилась в поводья.

– Прекратить репетицию! – закричал в рупор режиссер.

Но Гуля не захотела сдаваться.

– Ничего, у меня выйдет. Должно выйти!

Она уселась покрепче, прилегла к шее коня:

– Ну, Сивко, не выдай! – и опять помчалась к барьеру. Сердце у нее забилось еще сильнее.

Но Сивко выдал. Перед самым барьером он опять, в третий раз, шарахнулся вбок.

– Брось, Гуля, не надо! – кричал режиссер.

Гуля ничего не слышала. Стиснув зубы, сжавшись, словно пружина, погнала она коня галопом. Доскакав до барьера, она дала шенкеля, конь, не успев опомниться, сделал прыжок, и Гуля, точно на крыльях, взлетела куда-то вверх. Секунда – и конь снова плавно бежал по дорожке.

Барьер был взят. Так двенадцатилетняя Гуля взяла первую высоту в своей жизни.

Новые друзья

Осенью кинофильм «Дочь партизана» повезли на просмотр в Москву.

Было странно, что такая большая картина, над которой трудилось столько людей, могла уместиться в маленьком чемоданчике.

Провожая режиссера на вокзал, Гуля просила его:

– Пожалуйста, покажите картину моему папе. Уж если я не смогу увидеть его, так пусть хоть он посмотрит на меня!

Ей и самой очень хотелось в Москву, хотелось в прежнюю квартиру, на свою московскую улицу, в свою московскую школу.

Но маме никак нельзя было уехать из Одессы.

Приходилось привыкать к новой жизни и к новой школе.

А привыкнуть было не так легко. И парты в классе казались неудобными, и доска не на том месте, и ребята не те.

Дома Гуля жаловалась, что на переменах в ушах звенит от шума, что мальчишки то и дело подставляют ножку или дергают за косу и что в этой школе учиться нет никакой возможности.

– Ничего, привыкнешь, – говорили ей дома.

– Никогда в жизни не привыкну! – сердилась Гуля.

Она не прощала новой школе прежде всего то, что школа эта находилась не в Москве, а в Одессе.

Однажды, еле досидев до конца уроков и захлопнув за собой тяжелую школьную дверь, Гуля сказала своим одноклассницам:

– И что это за школа! Пешком бы я отсюда в Москву ушла.

Это услышали мальчики.

– Да кто ж тебя держит? – закричал один. – Москвичка, подумаешь!

– Нам ты очень нужна! – прибавил другой. – Катись куда хочешь. Мы тебе и дорожку покажем, и на дорожку дадим…

И он уже хотел дать Гуле подзатыльник, но на помощь к ней подоспело несколько девочек.

– Не троньте ее! – закричали они хором. – Вам какое дело, про что мы разговариваем!

– А пусть не задается. Не королева ведь, а Королёва!

– Ну что ж, что Королёва. Она у нас артистка.

– Артистка! – презрительно сказал мальчик, и все захохотали.

– Да, да! – закричали девочки. – Артистка настоящая. «Дочь партизана».

– Ну? – спросил кто-то из мальчиков.

– Честное пионерское, – сказали девочки, – она там и верхом скачет, и лошадь из болота вытаскивает, и с кулаком воюет, не то что с вами!

– А все равно пусть не задается! – сказал черноглазый коренастый мальчик, с любопытством поглядывая на Гулю. И вдруг прибавил: – А где теперь твоя лошадь?

– Это не моя, – сказала Гуля. – Она красноармейская.

– На красноармейской надо уметь ездить, – сказал кто-то.

– Я сначала не умела, – ответила Гуля, – а потом выучилась немножко.

– Немножко! – закричала Гулина соседка по парте, Леля Снегирева. – Ты же барьеры брала!

– Да, приходилось…

Ни Гуля, ни другие школьники и школьницы – никто не заметил, как ссора сама собой угасла и перешла в деловой и даже дружеский разговор. Кончился он тем, что Гуля повела всю компанию к себе домой, на улицу, обсаженную липами, – называлась эта улица Уютной, – и угостила своих новых друзей всеми вкусными вещами, какие только нашла дома: сочными, румяными яблоками и хлебом с малиновым вареньем.

И скоро Гуле стало казаться, что в школе не так уж шумно, что девочки очень славные и что даже среди мальчишек есть совсем неплохие ребята.

Но лишь только начала она привыкать к этой школе, как ей снова пришлось уехать. На этот раз – в Киев, где готовилась съемка новой картины.

Незадолго до ее отъезда приехал в Одессу Владимир Данилович Королёв.

– Папочка, – сказала Гуля, когда отец отдохнул с дороги и они вместе вышли на улицу, – у меня к тебе просьба. Очень большая. Обещай, что ты ее исполнишь.

Уже стоял конец июня. Южное солнце пекло так, что спасала от него только густая тень каштанов и акаций, выстроившихся вдоль тротуаров. Лишь изредка приносил прохладу ветерок с моря.

Отец с удивлением посмотрел на Гулю:

– Как же я могу обещать тебе то, чего не знаю?

Гуля подумала немножко и сказала:

– Я даю слово, что ни разу за весь месяц ничего у тебя больше не попрошу – ни мороженого, ни денег на карусель.

– Ну, так в чем же дело? – еще больше удивился отец.

– Знаешь, я соберу сегодня ребят нашего класса, и ты угостишь мороженым нас всех. И покатаешь всех на карусели. Хорошо?

– А сколько же у вас в классе ребят?

– Тридцать два человека. Но не пугайся – сейчас многие разъехались. Ну все же человек двадцать наберется…

Владимир Данилович развел руками:

– Ты что, хочешь разорить меня сразу – за один день?

Гуля виновато улыбнулась:

– Нет, папочка. Это выйдет ровно столько порций мороженого, сколько я съела бы одна за целый месяц. И столько же раз покаталась бы на карусели. Я все это тоже подсчитала.

Отец усмехнулся:

– Ну что ж, это неплохо, что ты и летом занимаешься математикой…

Но Гуля перебила его:

– Не смейся, папочка, я даю тебе слово, что больше ни одной копейки не попрошу у тебя за целый месяц. Но ты понимаешь – я скоро уезжаю и долго не увижу своих ребят!

Владимир Данилович вынул из бокового кармана пиджака бумажник и отсчитал пятьдесят рублей, а потом еще двадцать.

– Хватит! – прошептала Гуля. – И на мороженое, и на карусель в Аркадии хватит.

– И даже на трамвай, – сказал отец. – Можешь звать всю компанию.

Не помня себя от радости, Гуля помчалась приглашать ребят. Она бегала из дома в дом. Кого застала во дворе, кого – на соседней улице, кого – у моря, за остальными разослала гонцов. И всем наказала строго-настрого: сбор в семь часов вечера. В Аркадии. Не опаздывать.

Вечером, еще задолго до семи часов, за круглыми столиками приморского парка торжественно расселись Гуля и ее гости. Они тихо и неторопливо, стараясь продлить удовольствие, работали ложечками, осторожно дотрагиваясь до холодных сладких шариков в запотевших стеклянных вазочках.

Парусиновые тенты над столиками вздувались от морского ветра, как паруса, обвевая разгоряченные лица ребят прохладой.

Больше всех радовалась в этот вечер Гуля. За ее столиком было особенно шумно и весело. А когда все уселись на деревянных коней и в расписные сани и карусель двинулась под хриплые, дребезжащие звуки органчика, Гуля почувствовала себя на вершине счастья.

Отец стоял возле карусели, и каждый раз, когда дочка горделиво проплывала мимо него на белом коне, он махал ей рукой, а Гуля улыбалась ему благодарно и ласково.

Через месяц, помогая отцу укладывать вещи в чемодан, Гуля спросила:

– Папа, а у тебя довольно денег на дорогу? Ведь ты столько потратил на меня и на моих ребят!

Отец вздохнул:

– Да, да, придется мне, видно, пешком в Москву идти.

А потом похлопал ее по плечу и добавил:

– Ничего, дочка, денег у меня хватит. Ведь ты целый месяц прожила без мороженого – сдержала свое слово. Признаться, я не раз хотел тебе предложить полакомиться, да только…

– Понимаю, – прервала его Гуля. – Воспитывал меня.

– Нет, по-моему, ты сама себя воспитываешь, дочка.

В тот же день отец уехал, а скоро Гуля и сама стала готовиться к отъезду.

Варька и Василинка

Киевская кинофабрика оказалась куда больше одесской. Гуле здесь понравилось все – и мягкий голубоватый свет на съемках, который не жег глаза, и большие съемочные павильоны, и то, что на фабрике ее встретили, как старую артистку.

Режиссер разговаривал с ней так же серьезно, как со всеми другими актерами. Он подробно разъяснял каждый эпизод, в котором она должна была участвовать, каждую сцену, и Гуля стала все яснее и глубже понимать, что такое искусство актера.

А роль ей досталась на этот раз нелегкая.

Гуля должна была понять и перечувствовать большие горести, выпавшие на долю Варьки, внучки старого шахтера.

Для того чтобы она лучше вошла в свою роль, режиссер возил ее на рудники, спускался с нею в шахты.

Затаив дыхание Гуля слушала рассказы старых шахтеров о том, как в прежние времена опасно было работать в этих плохо устроенных шахтах. Хозяева жалели денег на лучшее оборудование, и в шахтах нередко случались обвалы.

Гуля представляла себе, как страшно было родным шахтера услышать двенадцать ударов колокола. Эти удары означали, что на шахте случилась беда.

В картине, в которой играла Гуля, прозвучало двенадцать ударов.

Набросив наскоро платок, Варька, внучка шахтера (это и была Гуля), кинулась вслед за взрослыми к шахтам, чтобы узнать, на кого в этот раз обрушилось горе.

На носилках под брезентом она угадала знакомые руки, плечи, голову.

И вот Варька стоит, наклонившись над дедом-шахтером, лежащим в гробу. Стоит в том самом платке, который наспех накинула на голову, выбегая из дому.

С ужасом вглядывается она в неподвижное лицо старика, и ей кажется, что она давным-давно знает этого сурового шахтера с проседью в темных еще усах и бороде, помнит, как он нянчил ее и называл внученькой, когда она была еще маленькой.

И, совсем позабыв, что она не Варька, а Гуля Королёва, она плачет горькими слезами.

Но тишину внезапно прерывает голос режиссера:

– Сначала! Повторить всю сцену!

И опять Варька низко опускает голову. Перед ней человек в гробу. Глаза его закрыты, большие усталые руки сложены на груди.

Слезы сами собой набегают на глаза Гули и крупными каплями падают на эти сложенные руки.

Как только съемка окончилась и Гуля убежала домой, актер, который играл деда, закуривая папиросу, сказал:

– А знаете, мне казалось, что я и в самом деле помер. Лежу и чувствую, как мне на руку падают настоящие слезы. Признаюсь, у меня от страха волосы на голове шевелились!

Все засмеялись.

А другой актер, которому никак не давалась его роль, прибавил:

– Удивительное дело, но при этой девчонке как-то неловко играть неискренне, фальшиво. Ты заученную роль играешь, а она тут же рядом по-настоящему страдает, боится, плачет. Как же тут фальшивить?

И все согласились с ним, что при Гуле никак нельзя играть плохо.

– Эта девочка всех нас переиграет, – сказал режиссер. – Если картина пройдет, наша Варька прославится!

Это случилось прежде, чем новая картина появилась на экранах. Варьку опередила Василинка, дочь партизана.

Когда Гуля вернулась в Одессу, она увидела на огромных рекламах, развешанных по всему городу, белокурую девочку – то верхом на лошади, то по колени в болоте, то возле белой березки.

Это была Василинка, дочь партизана. И это была Гуля Королёва.

– Счастливая! – говорили в школе новые Гулины подруги. – Вот счастливая!

А Гуля только хмурилась и сердито качала головой.

– Не очень-то большое счастье, – говорила она. – Дома только и слышишь: «не зазнавайся» да «не зазнавайся». А где уж тут зазнаваться, когда я, того и гляди, на второй год останусь. Ни по одному предмету отметки нет. Да и не так уж хорошо я играла Василинку. Вот Варька – эта, кажется, у меня вышла получше.

Но если сама Гуля не очень довольна была Василинкой, то на фабрике все-таки оценили труды маленькой артистки.

Как-то Гулю вместе с мамой пригласили туда на вечер по случаю выпуска новой кинокартины.

– Ну вот, – сказала мама, – тебе отдельное приглашение прислали. Только, пожалуйста, не зазнавайся!

Гуля положила приглашение на стол.

– Опять «не зазнавайся»? Уж лучше я туда совсем не поеду.

– Как хочешь, – сказала мама.

Гуля запела какую-то песенку и стала заворачивать в чистую бумагу потрепанные переплеты своих учебников.

Когда мама уже была совсем готова, она спросила Гулю в последний раз:

– Что же, дома останешься?

– Угу, – сказала Гуля, – дома.

Мама засмеялась:

– Ладно уж, одевайся.

Гуля обрадовалась и стала наскоро натягивать через голову новое платье.

Но все-таки они опоздали.

Торжественное заседание уже наполовину прошло, когда Гуля с мамой тихонько вошли в зал и сели в задних рядах.

Гуля стала искать в толпе знакомые лица, как вдруг услышала:

– За отличную работу в фильме «Дочь партизана» Гуля Королёва, исполнявшая роль Василинки, премируется…

Гуля дернула маму за рукав:

– Мама!

Мать обернулась.

– Только не зазнавайся! – сказала она и, смеясь, похлопала Гулю по плечу.

– …премируется портретами великих русских писателей…

– Это сколько же портретов дадут? – прошептала Гуля и стала считать по пальцам: – Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Некрасов… Мама, Жуковский великий?

– Тише, – сказала мама, – слушай дальше.

– …портретами великих русских писателей, библиотекой, тремя настольными играми и аквариумом.

Все захлопали.

В перерыве Гуля спросила у мамы:

– Мама, а куда мы поставим аквариум? У нас ведь и так тесно.

– Если аквариум будет очень большой, попросим соседей поставить его у себя.

– Ну да, они уйдут на работу, а рыбки умрут с голоду. Как ты думаешь, мама, нельзя ли попросить какую-нибудь другую премию?

– Какую?

– Вот бы велосипед!

– Ну тогда уж у тебя совсем не останется времени на уроки. Съемки кончились, катанье на велосипеде начнется. Теперь тебе время дорого – класс догонять надо.

– Ух, тогда бы я попросила одну штуку, которая совсем не отнимает времени! Да и места мало занимает.

– Это что же такое?

– А то, что показывает время. Часы! На браслетке. Ах, мамочка, как мне нужны часы на браслетке, ты и представить себе не можешь!

– Как же не могу, когда ты мне про это целый год говоришь! Ну ладно, будут деньги – обязательно куплю тебе часы.

– Ты тоже это целый год говоришь, а часов все нет и нет.

Гуля вздохнула.

А через несколько дней ее опять позвали на фабрику, в кабинет директора.

Директор серьезно пожал ей руку и спросил у нее, довольна ли она подарками.

– Очень, очень, – сказала Гуля. – Только мне бы хотелось чего-то другого. Если можно, конечно.

– А чего тебе хочется?

– Вот если бы часики! – сказала Гуля шепотом. – Хоть самые, самые маленькие, но чтобы на браслетке!

– Отчего же, можно, – сказал директор, как будто речь шла не о часах на браслетке, а о чем-то самом обыкновенном. – Будут у тебя часы.

И в самом деле, на другой день на руке у Гули затикали часики, очень маленькие, но со всеми стрелками, винтиками и колесиками, какие бывают у настоящих часов.

– Ну, теперь, – сказала Гуля матери торжественно, – у меня уже ни одна минутка не пропадет зря!

– Посмотрим, – сказала мама.