Текст книги "Цвет дали"

23

Моуки прилаживал свой заплечный мешок, пока Джуна и Укатонен прощались с жителями Лайнана. Моуки был рад, что уходит отсюда. Лайнан для него олицетворял крах и потерю. Здесь его не захотели усыновить, и здесь же он должен был потерять своего ситика, когда сюда явятся люди ее народа, чтобы увезти с собой навсегда. Эти новые существа выглядели, как раздувшиеся трупы, в своих мягких белых одеждах. Было просто невозможно поверить, что Иирин когда-то была одной из них.

Иирин показывала ему изображения новых существ в своем говорящем камне. Он называется компьютер, напомнил себе Моуки и тут же написал это слово на языке Иирин, использовав для этого внутреннюю поверхность своей руки. Без своих костюмов новые создания – люди – выглядели как бы постоянно пристыженными или удивленными. Иирин объяснила ему, что у них нет языка кожи и что поэтому они всегда имеют один и тот же цвет.

Иирин показала ему и свое собственное изображение, сделанное до того, как ее трансформировал ситик Анито. Перед ним стоял некто чужой, чье тело скрывалось под мягким плетеным материалом яркой пестрой расцветки. То, что они носили на теле, называлось одеждой, которую делали из материи. На изображении рядом с Иирин стояли двое – ее брат и ее отец. Брат был чем-то вроде тарины, а их общий ситик (отец) имел одновременно двух бейми, а не одного за другим, что было бы вполне прилично и объяснимо. Кроме того, у них иногда бывало больше одного ситика. Иногда несколько взрослых одновременно заботились об одном или нескольких общих бейми, которые назывались детьми. Странный, непонятный мир. И почему Иирин хочет туда вернуться?

Может быть, думал Моуки, ее люди забудут об Иирин или их космический корабль потеряется в безбрежном небесном океане и тогда Иирин останется здесь? Моуки очень любил Укатонена – тот был добрый, насмешливый, хороший учитель, но Иирин была ситиком Моуки, и заменить ее не мог никто. В Лайнане она стала какой-то странной, ей почему-то хотелось быть одной, слушать, как ее компьютер издает звуки, а иногда – одновременно и звуки, и изображения. Иногда Иирин и сама вдруг начинала издавать звуки, прислушиваясь к компьютеру. А временами просто сидела на краю утеса, глядя в океан, и кожа ее была серой-серой. И когда он пытался отвлечь ее, Иирин либо не обращала на него внимания, либо, что еще хуже, отсылала Моуки от себя.

Он был рад, что они уходят из Лайнана. Возможно, что когда они покинут Лайнан, Иирин снова станет прежней. Моуки очень хотелось поскорее оказаться в безмятежном приветливом Нармоломе.

Но вместо того чтобы идти на север в Нармолом, они вдоль берега повернули на юг.

– Куда мы идем? – спросил Моуки.

– Мы идем погостить у энкаров, – ответил Укатонен.

– Зачем?

– Если бы мы пошли прямо в Нармолом, мы бы добрались туда чуть ли не за месяц до брачного сезона. И тогда нам пришлось бы уходить оттуда как раз в самом его начале. А мне хочется, чтобы Анито смогла побыть в своей деревне подольше без нас, ведь ей скоро придется навсегда покинуть Нармолом. Кроме того, вы с Иирин нарушаете гармонию Нармолома. Поэтому нам лучше навестить энкаров, а деревенские и без нас обойдутся. Это очень важно – чтобы энкары познакомились с вами. Именно им придется иметь дело с народом Иирин.

– А Анито не станет беспокоиться?

– Она же знает, что вы со мной.

От таких новостей уши Моуки плотно прижались к голове. Он любил Нармолом. Они уйдут из него вместе с Анито и уже никогда туда не вернутся. А жить тогда будут среди энкаров, которые ведут жизнь отшельников или привидений – мертвецы для своих деревень. Как у энкара, у него не будет своей деревни.

Иирин дотронулась до его плеча.

– Мне тоже жаль расставаться с Нармоломом, Моуки.

Они шли на юг прочь от берега, к далеким горам, на самых высоких вершинах которых лежал белый снег. Иирин сказала ему, что такой же снег лежит и в деревне, где живет ситик ее ситика – ее дедушка.

Моуки изо всех сил пытался понять, как же это ее дедушка живет не в той деревне, где живет ее ситик (отец). А Укатонен спросил:

– А почему ситик твоего ситика не умер?

– Умер? А почему же он должен умереть? – недоуменно спросила Джуна.

– Снег убивает нас. Слишком холодно. Мы засыпаем, если слишком холодно.

– Он может убивать и у нас, но мы защищаем наши тела теплыми одеждами, которые предохраняют нас от охлаждения.

– А как вы удерживаете ваши покрывала теплыми?

Иирин на мгновение стала ярко-розовой.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать.

– Ты говоришь, что покрывала держат вас теплыми. Как же они производят тепло?

Иирин издала тот странный лающий звук, который производила всегда, когда ей было смешно. Она называла его смехом.

– Покрывала не производят тепла, эй. Они удерживают тепло, которое производят наши тела, подобно перьям птиц. Вот почему и у вас к северу количество птиц резко возрастает – там холодно и снег идет значительную часть года.

– Ты была в Стране Холода? – спросил Укатонен, тело которого светилось ярким розовым цветом, а уши дрожали от любопытства. – Расскажи мне об этом.

Всю остальную часть дня и ночь они отдыхали; охотиться тоже не стали – ограничились сушеной пищей из мешков. Укатонен с увлечением слушал рассказы Иирин о Стране Холода. Моуки и гнездо строил один. Другие были слишком заняты, чтобы помогать ему.

Впрочем, Моуки Укатонена не винил. Рассказы были необычайно увлекательны. Там лежали огромные, как море, открытые пространства, поросшие только травой и кустарниками. По ним гигантскими стадами бродили колоссальные птицы, поедая траву, а иногда и друг друга. Ростом они были с Иирин, да и весили столько же. Можно было пройти много-много уай в любом направлении и не встретить ничего, кроме все той же травы и все тех же птиц. И никаких деревьев.

Моуки закрыл глаза и попробовал вообразить Страну Холода. Там было холодно, пусто и очень страшно. Увидев страх Моуки, Иирин обняла его и прижала к своему теплому телу.

Джуна прижала к себе Моуки. Ее рассказы о северных степях явно напугали бейми.

– Существует кворбирри – одно из самых ранних – очень простое и очень трогательное, в котором говорится, как Смерть пришла из Страны Холода в виде белой волны, – сказал Укатонен, когда Джуна кончила повествование о степях.

Укатонен вынул из своего заплечного мешка простенькую жалейку и как-то весь подобрался, готовясь разыграть кворбирри. Приложив жалейку к ноздрям, он выдул печальную мелодию, очень негармоничную, очень чуждую человеческому уху. Эта мелодия заставила напрячься стрекательные железы на спине Джуны. По сравнению со сложными кворбирри, которые исполнялись лайли-тенду и деревенскими, это кворбирри было простым и суровым, как классическая сага.

Энкар двигался с каким-то медлительным, плавным изяществом, напоминающим представления мастеров тай-чи.

Вот только что он был жителем деревни тенду, а через мгновение превратился в холодный, дующий с севера, ветер. А вот уже увядают и гибнут джунгли, а Укатонен – целая группа энкаров – идет на север, чтобы узнать, что там случилось. Одного за другим холод убивает их всех, кроме последней, которую посетили духи и дали ей такую силу, что она смогла дойти до границы Мира. Там она обнаружила, что стоит перед белой стеной, простирающейся от земли и до неба. Энкар повернула назад, и тайная сила духов покинула ее только на самом краю оставшихся клочков джунглей. И все же она прожила достаточно долго, чтобы успеть рассказать другим энкарам о том, чему была свидетельницей, дабы могли они приготовиться к приходу великой стены Смерти.

История подошла к концу. Укатонен сел на место, вид у него был усталый и измученный. Моуки подал ему большой кусок сотов, Джуна потянулась за своим компьютером. Ее так захватило представление, что она начисто забыла включить запись. Странно, но какая-то часть ее души была рада тому, что члены экспедиции никогда не увидят ее. Память об этом кворбирри будет безраздельно принадлежать ей одной.

Джуна обратилась к данным экспедиции, касающимся геологической истории планеты. Последний ледниковый период здесь имел место 25 тысяч лет назад. Ее стрекательные железы опять напряглись, когда она поняла, какой возраст имеет это кворбирри.

– У тенду очень долгая память, – сказала она Укатонену. – Согласно тому, что мой народ узнал о твоем мире, последняя стена льда была много тысяч лет назад. Если кворбирри говорит об этом событии, то она во много раз старше любых устных сказаний моего народа.

– Это кворбирри относится не к последнему Великому Холоду, – ответил Укатонен. – Оно гораздо старше. Оно помогло нам пережить вот уже четыре Великих Холода.

И снова напряглись стрекательные железы на спине Джуны. Она снова взялась за геологическую историю планеты. Если данные верны, то представлению Укатонена более 100 тысяч лет! Даже если предположить, что исследователи переоценили продолжительность межледниковых эпох, то все равно услышанная ею история, соотнесенная с историей человечества, была древнее всего, что пока раскрыли раскопки на Земле. Она древнее тех времен, когда исчезли неандертальцы, подсчитала Джуна, просматривая материалы по истории человечества. Джуна вздрогнула, сложила компьютер. Она была поражена тем, что только что узнала.

– А откуда вам известно, когда был наш последний Великий Холод? – спросил Укатонен. – Твои люди появились тут только в прошлом году. Как они узнали о том, что было задолго до их появления в нашем мире?

– Они отправились на север так далеко, как только можно было проникнуть в Холодные Страны, и врубились в… – Джуна поискала замену слову «льды», – в Снежные горы (это был, пожалуй, наилучший эквивалент, подумала она). В Снежных горах снег летом не тает, но каждый год на них ложится новый слой снега. Каждый слой равен одному году. Мы изучили слои и теперь можем сказать, какой толщины слой образовался в тот или иной год.

Укатонен обдумал сказанное.

– Твой народ очень умен, хотя и совсем молод, – сказал он. – Есть многое, чему мы могли бы научить друг друга.

На протяжении двух месяцев они все шли и шли, по пути посетив три разных сообщества энкаров. Джуна отвечала на их вопросы, описывала Землю, учила стандартному алфавиту и началам стандартного языка. На каждом сборище они оставались лишь несколько дней, но, как и раньше, вокруг них складывались группы энкаров, провожавшие их к следующему месту назначения. Многие энкары скоро приобрели знания, достаточные, чтобы вести неслышные беседы на стандартном языке кожи. Джуна передала им большую часть своих занятий с «начинающими», а сама сосредоточилась на обучении самых способных и «продвинутых» учеников.

Наконец пришло время возвращаться в Нармолом. Они, однако, не очень торопились, несмотря на то, что брачный сезон давно миновал. Никому не хотелось торопить разрыв связей между Анито и деревней. Когда они подошли к «деревенскому» дереву на, навстречу им вышла Нинто. Она была вежлива и даже сказала, что рада их видеть, но цвет кожи у нее был похоронный.

– Анито в лесу. Она распределяет своих последних нейри по своим деревьям на, – сказала Нинто. – Вернется к вечеру. Она уже показала Яхи все, что ему надо знать, чтобы заменить ее. Мы будем готовы выйти уже завтра утром, если нужно.

– Нет, я хочу, чтобы у вас был настоящий прощальный пир, – ответил Укатонен. – Пяти дней вам должно хватить.

– Как скажешь, эн, – отозвалась Нинто. – Я пойду к Миато и скажу ему, что мы скоро уходим.

Анито вернулась в деревню с корзиной свежепойманной рыбы. Она встретилась с Нинто, и цвет кожи тарины дал ей понять, что произошло в ее отсутствие.

– Он пришел за мной, – сказала она, становясь серой от горя.

Нинто погладила ее по плечу.

– Он пришел за нами обеими, Анито. Я свою тарину не отпущу одну.

– Хотела бы я, чтобы ты изменила свое намерение, – ответила Анито. – Тебе вовсе не нужно уходить!

Нинто покачала головой и рябью выразила несогласие.

– Баха готов, и я готова. Хотя и буду тосковать по Нармолому. – Ее трагическая окраска еще больше потемнела, и она отвернулась. – И все же это куда лучше смерти. Возможно, что с моей стороны эгоистично хотеть продолжать жить, но я и в самом деле люблю жизнь. Я никогда не могла понять тех, кто скорее готов умереть, чем покинуть Нармолом. Даже нашего ситика. Из него вышел бы замечательный энкар, если б у него хватило мужества.

– Илто не был трусом, – взорвалась Анито, в своем стремлении защитить память ситика даже забыв о необходимости не называть его имени.

– Конечно, не был. Он был очень смел, но он боялся продолжать жить, если это было связано с уходом из деревни. И это было нечто гораздо большее, чем страх. Он просто хотел остаться здесь, быть похороненным здесь с семенем дерева на в животе, остаться частью Нармолома навечно. Если б дело было в обыкновенном страхе, Илто стал бы энкаром. Он сделал то, что хотел, ну а я делаю то, чего хочу я. Единственно, чего я не желаю, так это того, чтобы уходила и ты.

– Нет смысла говорить об этом. Такова моя судьба – покинуть Нармолом задолго до того, как это должно было бы произойти естественным путем. И мне нужно только одно – принести как можно больше пользы.

Нинто погладила ее плечо, и обе повернули в сторону дома. Пять дней кипела деревня, готовясь к прощальному пиру. Тинки отчищали блюда. Бейми и взрослые длинной вереницей выходили из дупла, неся огромные корзины всяких яств. Все кладовые перерыли в поисках консервированных деликатесов.

Анито сплела из прутьев гроб. Поскольку она покидала Нармолом навсегда, в жертву, чтобы заменить ее, должны были принести тинку. Хорошо еще, думала она, что это будет дикий тинка из леса, а не деревенский. Она старалась не думать о Моуки, но память о его отчаянной борьбе за право следовать за ними не покидала Анито ни на минуту.

– Болячки на голову этого бейми, – бормотала она, отбросив в сторону гроб и без устали меряя шагами комнату. – Если б не он, я бы о тинке и не подумала! – Она схватила свою сумку для сборов и бросилась в лес. Она мчалась сквозь листву, перепрыгивала с ветки на ветку, стремясь убежать от мыслей о Моуки, лежащем в гробу, который она сплела. Моуки уже давно был бейми, жертвоприношение ему не угрожало, но все равно какой-то тинка будет убит, чтобы занять ее место в традиционном гробу.

Тяжело дыша, она остановилась у водопада. Кто-то коснулся ее плеча. Укатонен.

– В чем дело, Анито? – спросил он. Кожа его приобрела пастельные цвета сердечной нежности.

– Дело в тинке, эн. В том, который ляжет в гроб, чтобы занять в нем мое место. Это… – она замолчала, обдумывая, как объяснить свое беспокойство так, чтобы оно не выглядело глупо.

– Тебя это беспокоит, – подсказал Укатонен.

– Да, эй. Мне все время кажется, что в гробу будет Моуки. Я знаю, что его там не будет, но…

– Меня это тоже беспокоит.

– Неужели?.. – поразилась Анито.

Укатонен отвернулся, бурый от стыда.

– Это все из-за нового существа. Она заставила меня смотреть на тинок иначе. Одно дело дать тинке, которого мы не можем усыновить, умереть естественной смертью, но это… – Он замолк. – Я хочу поговорить с другими энкарами и посмотреть, нельзя ли что-то изменить.

– Но это не спасет жизни тинки, который займет мое место в гробу.

Укатонена заволокло облако печали.

– Нет.

– Я могу просто уйти и не присутствовать на похоронном пиру.

– Неужели ты нарушишь гармонию Нармолома в момент прощания?

Теперь пришла очередь Анито побуреть от неловкости.

– Я понимаю, что просто уйти нельзя. Но что же делать?

– Подумай о какой-нибудь уловке, – предложил Укатонен, а затем наклонился к ней, чтобы развить свою мысль.

Анито высвечивала вежливые слова благодарности одной из старейшин, поздравившей ее с оригинальной формой плетеного гроба. Горы похоронных подношений были навалены на крохотное тело тинки, лежавшее внутри корзины. Наконец речи закончились, Анито и Нинто, чей гроб хранил тело другого тинки, выбрали себе несколько украшений, которые хотели взять с собой. Они присоединились к процессии, которая отправилась к ямам, где эти гробы будут похоронены. Деревенские держались так, будто их обеих тут и вовсе не было. Для деревни и Нинто, и Анито умерли с того момента, как были зашнурованы крышки гробов.

Они стояли в стороне, наблюдая, как оба гроба опускаются в ямы, выкопанные на месте двух солнечных пятен, падавших на землю сквозь прорывы в лесном пологе, что должно было символизировать душевную близость двух тарин, и после смерти крепкую, как при жизни.

Глядя на деревенских, Анито чувствовала себя и вправду умершей. Между ней и Нармоломом встал непроницаемый барьер. Даже если бы она вернулась сюда как энкар, никто из деревенских не подал бы и виду, что знает ее. Для них она была чужая. Для Нармолома Анито навсегда умерла.

Баха, который должен был стать Бахито, когда остальные уже ушли, чуть задержался, тщательно выравнивая ветви, наваленные на могилу Нинто. Потом повернулся, чтобы уйти. Однако на границе расчистки он остановился и долго-долго смотрел на то место, где стояли его ситик и Анито. Он поднял руку в коротком запретном ныне жесте прощания и скрылся в лесу.

Анито тоже повернулась, чтобы уходить. Укатонен, Иирин и Моуки должны были отстать от деревенских по дороге и, вернувшись сюда, вытащить тинку из гроба и оживить его. Дыхание тинки было искусно замедлено, так что он не должен был задохнуться за то короткое время, которое пробыл под землей.

Нинто остановила ее, схватив за руку.

– Анито, я хочу попросить тебя о большой услуге. – Стыд придал ее коже почти бурый цвет.

– Да?

– Не поможешь ли ты мне раскопать мою могилу? Я не убила того тинку, что в моем гробу. Я… Я хотела отпустить его на свободу.

Анито залилась смехом.

– Да, Нинто. Я помогу тебе, если ты поможешь мне откопать мой гроб и освободить моего тинку. Укатонен и остальные помогут нам в этом.

– Ты хочешь сказать, что ты…

– Я тоже не смогла убить тинку. Там лежит макино, а под ним – семя дерева на.

– Вот это умно! А я об этом не подумала. Из моего гроба ничего не вырастет. – Туман сожаления прошел по коже Нинто. – Знаешь, я не смогла убить тинку.

Анито порылась в своей сумке и вынула из него большой коричневый орех размером с кулак. Это было семя дерева на.

– Это с одного из деревьев Илто, – сказала она. – Я хотела взять его с собой на память о нем, но мы воспользуемся им еще лучше. Давай выроем тинку, а потом убьем что-нибудь, чтобы поместить в нашу дичь семя.

Тихий дождь уже постукивал по листьям, когда они принялись за работу. Укатонен, Иирин и Моуки пришли как раз вовремя – гроб Нинто уже был выкопан. Нинто нагнулась, чтобы откинуть крышку и достать тело тинки. Он был жив и невредим. Она осторожно прислонила его к стволу дерева.

– Темнеет, – сказала Анито. – Идем на охоту. Мой гроб отроют остальные.

Было уже совсем темно, когда они вернулись, волоча за собой крупную птицу хикани. Моуки сидел возле обоих тинок, присматривая за ними; Укатонен и Иирин наваливали ветви на могилу Анито. Нинто и Анито положили птицу в гроб, набросали туда же гирлянд и украшений. Нинто снова заплела крышку, а Анито помогала ей, освещая работу с помощью светящихся грибков. Потом гроб снова опустили в могилу.

– Что ж, вот и делу конец, – сказал Укатонен. – Пора уходить. Тинок возьмем с собой. Оставим их где-нибудь поближе к соседней деревне. Вряд ли их кто-то сможет узнать, но рисковать все же не следует.

Они взвалили тинок на спины и пошли по темному лесу. Перед восходом солнца Анито остановилась.

– Мы стоим совсем рядом с деревом моего ситика, – сказала она. – Мне хочется навестить его.

– Иди, – ответил Укатонен. – Мы подождем.

– Я пойду с тобой, – предложила Нинто.

Молодой росток дерева на, поднявшийся из могилы Илто, уже превратился в крепкий ствол, быстро тянувшийся к кронам верхнего яруса.

– Хорошо растет, – сказала Нинто, косвенно похвалив уход Анито за деревом на.

– Я надеюсь, Яхи будет заботиться о нем, – произнесла Анито.

– Я уверена в этом, Анито. Он хороший бейми. Я и Баху попросила о том же.

Анито ответила символом благодарности.

– Он был хороший ситик, – добавила она после долгой паузы.

– Да, – отозвалась Нинто, положив ладонь на тонкий ствол дерева Илто.

Анито приложила свою ладонь чуть пониже руки Нинто. Они протянули друг другу свободные руки и слились, объединив свою печаль и разделив ее между собой. Под грустью Нинто чувствовалось желание узнать, что же будет дальше. Анито впустила в себя этот поток эмоций, и в ней зародилось крошечное зернышко надежды, которое она понесет с собой. Она была рада тому, что их двое и что все сделанное сегодня было сделано ими вместе. Как хорошо иметь тарину! Нинто ответила ей знаком благодарности, когда они вышли из контакта.

Начинался-новый день. Лучи рассвета золотили хлопья тумана, застрявшие в ветвях вершин деревьев.

Нинто тронула руку Анито.

– Идем к нашим.

Анито взвалила мешок на плечи, еще раз положила ладонь на кору дерева – последнее прощание – и пошла вслед за своей тариной.