Текст книги "Тысяча и одна ночь"

Рассказ об Юнусе и незнакомце (ночи 684–685)

Рассказывают также, что был во времена халифата Хишама ибн Абд-аль-Мелика человек по имени Юнус-писец, и был он хорошо известен. И он выехал в путешествие в Сирию, и была с ним невольница, до крайности прекрасная и красивая, и на ней было все, в чем она нуждалась, а цена за неё составляла сто тысяч дирхемов. И когда Юнус приблизился к Дамаску, караван сделал привал около пруда с водой, и Юнус спешился поблизости от него и, поев бывшей с ним пищи, вынул бурдючок с финиковым вином. И вдруг приблизился к нему юноша, прекрасный лицом и полный достоинства, который ехал на рыжем коне, и с ним было два евнуха. И он приветствовал Юнуса и спросил его: «Примешь ли ты гостя?» И когда Юнус отвечал: «Да», – юноша спешился подле него и сказал; «Напой нас твоим питьём!» И Юнус напоил гостя, и тот сказал: «Если бы ты захотел спеть нам песню!» И Юнус запел, говоря такой стих:

 
«Она собрала красот так много, как не собрал
Никто, и, любя её, мне сладко не спать в ночи».
 

И гость пришёл в великий восторг, и Юнус несколько раз поил его, пока он не склонился от опьянения. И тогда юноша сказал: «Скажи твоей невольнице, чтобы она спела».

И невольница запела, говоря такой стих:

 
«Вот гурия, и смутила сердце краса её –
Не ветвь она гибкая, не солнце и не луна».
 

И гость пришёл в великий восторг, и Юнус несколько раз поил его, и юноша оставался подле него, пока они не совершили вечерней молитвы, а затем он спросил: «Что привело тебя к этому городу?» – «То, чем я заплачу мой долг и исправлю моё положение», – ответил Юнус. «Продашь ли ты мне эту невольницу за тридцать тысяч дирхемов?» – спросил гость. И Юнус ответил: «Как нуждаюсь я в милости Аллаха и в прибавке от него!»[568]568
  Этими словами Юнус хочет вежливо дать понять, что предложенная сумма кажется ему недостаточной.


[Закрыть] – «Удовлетворят ли тебя сорок тысяч?» – спросил гость. «Это покроет мой долг, но я останусь с пустыми руками», – ответил Юнус. И гость сказал: «Мы берём её за пятьдесят тысяч дирхемов, и тебе будет, сверх того, одежда и деньги на путевые расходы, и я стану делить с тобою мои обстоятельства, пока ты останешься здесь». – «Я продал тебе девушку», – сказал Юнус. И его гость спросил: «Поверишь ли ты мне, что я доставлю тебе деньги за неё завтра, и тогда я увезу её с собой, или же она будет у тебя, пока я не доставлю тебе завтра этих денег?»

И побудили Юнуса хмель и стыд, вместе со страхом перед юношей, сказать ему: «Да, я тебе доверяю, бери её, да благословит тебя Аллах». И юноша сказал одному из своих слуг: «Посади её на твоего коня, сядь сзади неё и поезжай с нею».

И затем он сел на своего коня, простился с Юнусом и уехал, и через некоторое время после того, как юноша скрылся, продавец стал думать про себя и понял, что он ошибся, продав невольницу. «Что это я сделал? – сказал он себе. – Зачем отдал, свою невольницу человеку, который мне не знаком, и я не знаю, кто он. Но допустим, что я бы и знал его – как мне до него добраться?»

И он сидел в задумчивости, пока не совершил утренней молитвы, и его товарищи вошли в Дамаск, а од остался сидеть в сомнении, не зная, что делать. И он сидел, пока не опалило его солнце и не стало ему неприятно оставаться на месте, и он решил войти в Дамаск, но потом сказал себе: «Если я войду, то может случиться так, что посланный придёт и не найдёт меня, и окажется, что я навлёк на себя вторую беду».

И он сел под тенью стены, и когда день повернул на закат, вдруг подъехал к нему один из евнухов, который был с юношей. И при виде его Юнуса охватила великая радость, и он сказал про себя: «Я не помню, чтобы я радовался больше, чем радуюсь теперь, при виде этого евнуха».

И евнух подошёл к нему и сказал: «О господин, мы заставили тебя ждать». Юнус ничего не сказал ему от волнения, которое его охватило. «Знаешь ли ты того человека, который взял невольницу?» – спросил затем евнух. «Нет», – ответил Юнус, и евнух сказал: «Это альВалид ибн Сахль[569]569
  То есть будущий халиф аль-Валид ибн Абд-аль-Мелик (правил с 705 но 715 год). Ибн Сахль (сын щедрости) – одно из прозвищ аль-Валида.


[Закрыть], наследник престола».

«И тут я промолчал, – рассказывал Юнус, – и евнух сказал мне: «Поднимайся, садись на коня». А с ним был конь, и он посадил на него Юнуса, и они ехали, пока не приехали к одному дому. И они вошли туда, и когда та невольница увидела Юнуса, она подскочила к нему и приветствовала его, и Юнус спросил: «Каково было твоё дело с тем, кто тебя купил?» – «Он поселил меня в этой комнате и приказал дать мне все, что нужно», – сказала девушка. Юнус посидел с нею немного, и вдруг пришёл евнух хозяина дома и сказал ему: «Поднимайся!» И Юнус поднялся, и евнух ввёл его к своему господину, и оказалось, что это его вчерашний гость.

«И я увидел, что он сидит на своём ложе, – рассказывал потом Юнус, – и он спросил меня: «Кто ты?» – «Юнус-писец», – ответил я. «Добро пожаловать!» – воскликнул юноша. «Клянусь Аллахом, мне очень хотелось тебя видеть! Я слышал рассказы о тебе. Ну, как ты спал эту ночь?» – «Хорошо, да возвысит тебя Аллах великий!» – ответил Юнус, и аль-Валид сказал: «Может быть, ты жалел о том, что было вчера, и говорил в душе: «Я отдал мою невольницу незнакомому человеку, и я не знаю, как его имя и из какой он страны». – «Храни Аллах, о эмир» чтобы я пожалел о невольнице! – воскликнул Юнус. – Если бы я её и подарил эмиру, она была бы самым малым из того, что должно ему дарить…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьсот восемьдесят пятая ночь

Когда же настала шестьсот восемьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Юнус-писец сказал альВалиду ибн Сахлю: «Храни Аллах, чтобы я пожалел о невольнице, и если бы я подарил я её эмиру, она была бы самым малым из того, что должно ему дарить. Эта девушка не подходит к его сану». – «Клянусь Аллахом, – отвечал аль-Валид, я раскаивался, что взял её у тебя, и говорил: «Это чужеземец, который меня не знает, я на него налетел и ошеломил его своей поспешностью, забирая девушку. Помнишь ли ты, что было между нами условлено?»

«И я сказал: «Да», говорил потом Юнус, – и альВалид спросил меня: «Продашь ли ты мне эту невольницу за пятьдесят тысяч динаров?» – «Да», – ответил Юнус. И аль-Валид крикнул: «Эй, слуга, подай деньги! И когда слуга положил их перед ним, ибн Сахль сказал: «Эй» слуга, подай тысячу пятьсот динаров!» И слуга принёс деньги, и аль-Валид молвил: «Вот плата за твою невольницу, а эта тысяча динаров – за твоё хорошее мнение о нас, и пятьсот динаров тебе на путевые расходы и на подарки родным. Ты доволен?» – «Доволен», – отвечал я. И я поцеловал ему руки и сказал: «Клянусь Аллахом, ты наполнил мне глаз, руку и сердце». – «Клянусь Аллахом, – сказал потом аль-Валид, – я не уединялся с девушкой и не насытился её пением. Ко мне её!»

И невольница пришла, и аль-Валид приказал ей сесть, и когда девушка села, он сказал ей: «Пой!»

И она произнесла такие стихи:

 
«О ты, кто взял все полностью красоты,
О сладостный чертами и жеманством!
Вся красота в арабах и у турок,
Но нет средь них тебе, газель, подобных.
Будь милостив к влюблённому, красавец,
И обещай, что навестит хоть призрак.
Позор и унижение с тобою
Дозволены, глазам не спать приятно.
Не первый я в тебя влюблён безумно,
Сколь многих до меня мужей убил ты.
Хочу тебя иметь и в жизни долей,
Дороже ты мне духа и всех денег».
 

И аль-Валид пришёл в великий восторг и поблагодарил меня за то, что я хорошо образовал и обучил – девушку, и потом он сказал: «Эй, слуга, приведи коня с седлом и со сбруей, чтобы он на нем ехал, и мула, чтобы нести его пожитки. О Юнус, – молвил он потом, – когда ты узнаешь, что это дело перешло ко мне, приходи, и, клянусь Аллахом, я наполню благами твои руки, вознесу твой сан и обогащу тебя на всю жизнь».

«И я взял деньги и уехал, – рассказывал Юнус, – и когда халифат перешёл к аль-Валиду, я отправился к нему, и, клянусь Аллахом, он исполнил то, что обещал, и оказал мне ещё большее уважение, и я пребывал у него в наирадостнейшем положении, занимая самое высокое место, и расширились мои обстоятельства, и умножились мои деньги, и оказалось у меня столько поместий и денег, что мне их хватит до смерти, и хватит после меня моим наследникам. И я был у аль-Валида, пока его не убили, – да будет над ним милость Аллаха великого!»

Рассказ об ар-Рашиде и девушке (ночи 685–686)

Рассказывают также, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид шёл однажды вместе с Джафаром Бармакидом, и вдруг он увидел несколько девушек, которые наливали воду. И халиф подошёл к ним, желая напиться, и вдруг одна из девушек обернулась к нему и произнесла такие стихи:

 
«Скажи, – пусть призрак твой уйдёт
От ложа в час, когда все спит,
Чтоб отдохнул я и погас
Огонь, что кости мне палит.
Больной, мечась в руках любви,
На ложе горестей лежит.
Что до меня – я таков, как знаешь.
С тобою близость рок продлит?»
 

И повелителю правоверных понравилась красота девушки и её красноречие…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьсот восемьдесят шестая ночь

Когда же настала шестьсот восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда повелитель правоверных услышал от девушки эти стихи, ему понравилась её красота и красноречие, и он спросил её: «О дочь благородных, эти стихи из сказанного тобою или из переданного?» – «Из сказанного мною», – ответила девушка, и халиф молвил: «Если твои слова – правда, сохрани смысл и перемени рифму». И девушка произнесла:

 
«Скажи, – пусть призрак твой уйдёт
От ложа моего в час сна,
Чтоб отдохнул я и погас
Огонь, которым грудь полна,
Больной томим в руках любви,
Постель его – тоска одна.
Что до меня – я таков, как знаешь
А ты – любовь твоя ценна?»
 

«Этот отрывок тоже украден», – сказал халиф. И девушка молвила: «Нет, это мои слова». И тогда халиф сказал: «Если это также твои слова, сохрани смысл и измени рифму».

И девушка произнесла:

 
«Скажи, – пусть призрак твой уйдёт
От ложа, все когда во еде,
Чтоб отдохнул я и погас
Огонь, пылающий во мне.
Больной томим в руках любви
На ложе бденья, весь в огне»
Что до меня – я таков, как знаешь,
А ты в любви верна ли мне?»
 

«Этот тоже украден», – сказал халиф. И когда девушка ответила: «Нет, это мои слова», Халиф молвил: «Если это твои слова, сохрани смысл и измени рифму».

И девушка произнесла:

 
«Скажи, – пусть призрак твой уйдёт
От ложа, все когда заснёт,
Чтоб отдохнул я и погас
Огонь, что ребра мои жжёт»
Больной, мечась в руках любви,
На ложе слез покоя ждёт.
Что до меня – я таков, как знаешь.
Твою любовь судьба вернёт?»
 

«От кого ты в этом стане?» – спросил повелитель правоверных. И девушка ответила: «От того, чья палатка в самой середине и чьи колья самые высокие». И понял повелитель правоверных, что она – дочь старшего в стане. «А ты из каких пастухов коней?» – спросила девушка. И халиф сказал: «Из тех, чьи деревья самые высокие и плоды самые зрелые». И девушка поцеловала землю и сказала: «Да укрепит тебя Аллах, о повелитель правоверных!» И пожелала ему блага, и потом ушла с дочерьми арабов. «Неизбежно мне на ней жениться», – сказал халиф Джафару. И Джафар отправился к отцу девушки и сказал ему: «Повелитель правоверных хочет твоей дочери». И отец ему ответил: «С любовью и уважением! Её отведут как служанку его величеству владыке нашему, повелителю правоверных».

И потом он снарядил свою дочь и доставил её к халифу, и тот женился на ней и вошёл к ней, и была она для него одной из самых дорогих из его жён, а её отцу он подарил достаточно благ, чтобы защитить его среди арабов. А потом отец девушки перешёл к милости Аллаха великого, и прибыло к халифу известие о его кончине, и он вошёл к своей жене грустный, и когда она увидала его грустным, она поднялась и, войдя в свою комнату, сняла свои бывшие на ней роскошные одежды, надела одежды печали и подняла плач. И её спросили: «Почему это?» И она сказала: «Умер мой отец». И люди пошли к халифу и рассказали ему об этом, и он поднялся и пришёл к своей жене и спросил её, кто ей об этом рассказал. И она отвечала: «Твоё лицо, о повелитель правоверных». – «А как так?» – спросил халиф. И она сказала: «С тех пор как я у тебя поселилась, я видела тебя таким только в этот раз, а мне не за кого было бояться, кроме моего отца, из-за его старости. Да живёт твоя голова, о повелитель правоверных!»

И глаза халифа наполнились слезами, и он стал утешать жену в утрате её родителя, и она провела некоторое время, печалясь об отце, а затем присоединилась к нему, да будет милость Аллаха над ними всеми.

Рассказ об аль-Асмаи и трех девушках (ночи 686–687)

Рассказывают также, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид однажды ночью сильно томился бессонницей. И он поднялся с постели и стал ходить из комнаты в комнату, но не переставал тревожиться в душе великою тревогой, а утром он сказал: «Ко мне аль-Асмаи!» И евнух вышел к привратникам и сказал им: «Повелитель правоверных говорит вам: «Пошлите за аль-Асмаи!» И когда аль-Асмаи явился и повелителя правоверных осведомили об этом, он велел его ввести, посадил его и сказал ему: «Добро пожаловать!», а затем молвил: – О Асмаи, я хочу, чтобы ты рассказал мне самое лучшее, что ты слышал из рассказов о женщинах и их стихах». – «Слушаю и повинуюсь! – ответил аль-Асмаи. – Я слышал многое, но ничто мне так не понравилось, как три стиха, которые произнесли три девушки…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьсот восемьдесят седьмая ночь

Когда же настала шестьсот восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Асмаи говорил повелителю правоверных: «Я слышал многое, но ничто мне так не понравилось, как стихи, которые произнесли три девушки». – «Расскажи мне их историю», – молвил халиф. И аль-Асмаи начал рассказывать эту историю и сказал: «Знай, о повелитель правоверных, что я жил как-то в Басре, и усилилась однажды надо мною жара, и я стал искать места, где бы отдохнуть, но не находил. И я оглядывался направо и налево и вдруг заметил крытый проход между двумя домами, выметенный и политый, и в этом проходе стояла деревянная скамья, а над нею было открытое окно. И я сел на скамью и хотел прилечь, и услышал нежные речи девушки, которая говорила: «О сестрица, мы сегодня собрались, чтобы развлечься; давайте выложим триста динаров, и пусть каждая из нас скажет один стих из стихотворения, и кто скажет самый нежный и красивый стих, той будут эти триста динаров». И девушки отвечали: «С любовью и удовольствием!» И начала старшая, и стих её был таков:

 
«Дивилась я, когда он меня посетил во сне,
Но больше б дивилась я, случись это наяву»,
И сказала стих средняя, и был он таков;
«Меня посетил во сне лишь призрак один его.
И молвила я: «Приют, простор и уют тебе!»
 

И сказала стих младшая, и был он таков:

 
«Душой и семьёй куплю того, кого вижу я
На ложе в ночи со мной, чей дух лучше мускуса»
 

«Если этот образ наделён красотой, то дело завершено при всех обстоятельствах», – сказал я про себя и, сойдя со скамьи, хотел уходить. И вдруг дверь открылась, и из неё вышла девушка и сказала: «Посиди, о шейх!» И я вторично поднялся на скамью и сел. И девушка подала мне бумажку, и я увидел на ней почерк, прекрасный до предела, с прямыми «алифами», вогнутыми «ха» и круглыми «уа»[570]570
  «Уа» – буква арабского алфавита.


[Закрыть], а содержание записки было такое: «Мы осведомляем шейха – да продлит Аллах его жизнь! – что нас трое девушек-сестёр, и мы собрались, чтобы развлечься, и выложили триста динаров и условились, что, кто из нас скажет самый нежный и прекрасный стих, той будут эти триста динаров. Мы назначили тебя судьёй в этом деле; рассуди же как знаешь и конец». – «Чернильницу и бумагу!» – сказал я. И девушка ненадолго скрылась и вынесла мне посеребрённую чернильницу и позолоченные каламы, и я написал такие стихи:

 
«О девушках расскажу я, как повели они
Беседу, приличную мужам многоопытным.
Их трое – как утра свет прекрасны лицом они;
И сердцем влюблённого владеют измученным.
Остались они одни (а спали уже глаза)
Нарочно, чтобы вдали от всех посторонних быть,
Поведали то они, что в душах скрывалось их,
О да, и стихи они забавою сделали
И молвила дерзкая, кичливая, гордая,
Открыла, заговорив, ряд дивных она зубов:
«Дивилась я, когда он меня посетил во сне,
Но больше б дивилась я, случись это наяву»
Когда она кончила, улыбкой украсив речь,
Промолвила средняя, вздыхая, взволнованно:
«Меня посетил во сне лишь призрак один его.
И молвила я: «Приют, простор и уют тебе!»
А младшая лучше всех сказала, ответив им,
Словами, которые желанней и сладостней:
«Душой и семьёй куплю того, кого вижу я
На ложе в ночи со мной, чей дух лучше мускуса».
Когда обдумал я их слова и пришлось мне быть
Судьёй, не оставил я игрушки разумному,
И первенство присудил в стихах самой младшей я,
И стал я слова её ближайшими к истине».
 

«И потом я отдал записку девушке, – говорил альАсмаи, – и она поднялась и вернулась во дворец, и я услышал, что там начались пляски и хлопанье в ладоши и наступило воскресенье из мёртвых, и тогда я сказал себе: «Мне нечего больше здесь оставаться» И, спустившись со скамьи, я хотел уходить, и вдруг девушка крикнула: «Посиди, о Асмаи!» И я спросил её: «А кто осведомил тебя, что я аль-Асмаи?» И она отвечала: «О старец, если имя твоё от нас скрыто, то стихи твои от нас не скрыты».

И я сел, и вдруг ворота открылись, и вышла первая девушка, и было в руках её блюдо плодов и блюдо сладостей. И я поел сладостей и плодов, и поблагодарил девушку за её милость, и хотел уходить, и вдруг какая-то девушка закричала: «Посиди, о Асмаи!» И, подняв к ней глаза, я увидел розовую руку в жёлтом рукаве и подумал, что луна сияет из-под облаков. И девушка кинула мне кошелёк, в котором было триста динаров, и сказала: «Это моя деньги, и они – подарок тебе от меня за твой приговор».

«А почему ты рассудил в пользу младшей?» – спросил повелитель правоверных. И аль-Асмаи сказал: «О повелитель правоверных, – да продлит Аллах твою жизнь! – старшая сказала: «Я удивлюсь, если он посетит во сне моё ложе», – и это скрыто и связано с условием: может и случиться, и не случиться. Что до средней, то мимо неё прошёл во сне призрак воображения, и она его приветствовала; что же касается стиха младшей, то она сказала в нем, что лежала с любимым, как лежат в действительности, и вдыхала его дыханье, которое приятнее мускуса, и выкупила бы его своей душой и семьёй. А выкупают душой только того, кто дороже всего на свете». – «Ты отличился, о Асмаи!» – воскликнул халиф и тоже дал ему триста динаров за его рассказ.

Рассказ об Ибрахиме Мосульском и дьяволе (ночи 687–688)

Рассказывают также, что Абу-Исхак-Ибрахим Мосульский рассказывал и сказал: «Я попросил ар-Рашида подарить мне какой-нибудь день, чтобы я мог уединиться с моими родными и друзьями, и он позволил мне это в день субботы. И я пришёл домой и стал приготовлять себе кушанья и напитки и то, что мне было нужно, и приказал привратникам запереть (ворота и никому не позволять ко мне войти. И когда я находился в зале, окружённый женщинами, вдруг вошёл ко мне старец, внушающий почтение и красивый, в белых одеждах и мягкой рубахе, с тайлесаном на голове. В ручках у него был посох с серебряной рукояткой, и от него веяло запахом благовоний, который наполнил помещения и проход. И охватил меня великий гнев оттого, что этот старен вошёл ко мне, и я решил прогнать привратников, а старец приветствовал меня наилучшим приветствием, и я ответил ему и велел ему сесть. И он сел и стал со мной беседовать, ведя речь об арабах пустыни и их стихах. И исчез бывший во мне гнев, и я подумал, что слуги хотели доставить мне радость, впустив ко мне подобного человека, так как он был образован я остроумен. «Не угодно ли тебе поесть?» – спросил я старца, и он сказал: «Нет мне в этом нужды». И тогда я опросил: «А попить?» И старец молвил: «Это пусть будет по-твоему».

И я выпил ритль и дал ему выпить столько же, и затем он сказал мне: «О Абу-Исхак, не хочешь ли ты что-нибудь мне спеть – мы послушаем твоё искусство, в котором ты превзошёл и простого и избранного».

И слова старца разгневали меня, но потом я облегчил для себя это дело и, взяв лютню, ударил по ней и запел. И старец сказал: «Прекрасно, о Абу-Исхак!»

И тогда, – говорил Ибрахим, – я стал ещё более гневен и подумал: «Он не удовлетворился тем, что вошёл ко мне без позволения, и пристаёт с просьбами, но назвал меня по имени, не зная, как ко мне обратиться».

«Не хочешь ли ты прибавить ещё, а мы с тобой потягаемся?» – сказал потом старец. И я стерпел эту тяготу и, взяв лютню, запел, и был внимателен при пении и проявил заботливость, так как старец сказал: «А мы с тобой потягаемся…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьсот восемьдесят восьмая ночь

Когда же настала шестьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старец сказал АбуИсхаку: «Не хочешь ли ты прибавить ещё, а мы с тобой помочь «И я стерпел эту тяготу, – говорил Абу-Исхак, – и, взяв лютню, запел и был внимателен при пении и проявил полную заботливость, так как старец сказал: «А мы с тобой потягаемся». И старец пришёл в восторг и воскликнул: «Прекрасно, о господин мой! И затем он спросил: «Позволишь ля ты мне петь?» И я ответил ему: «Твоё дело!» И счёл, что он слаб умом, если будет петь в моем присутствии после того, что услышал от меня. Старец взял лютни и стал её настраивать, и, клянусь Аллахом, мне представилось, что лютня говорит ясным арабским языком, прекрасным, жеманным голосом! И старец начал петь такие стихи:

 
«Вся печень изранена моя, – кто бы продал мне
Другую, здоровую, в обмен, без болячек?
Но все отказались люди печень мою купить –
Никто за здоровое не купит больное.
Стенаю я от тоски, в груди поселившейся,
Как стонет давящийся, вином заболевший».
 

И клянусь Аллахом, – говорил Абу-Исхак, – я подумал, что двери и стены и все, что есть в доме, отвечает ему и поёт с ним, так прекрасен был его голос, и мне казалось даже, что я слышу, как мои члены и одежда отвечают ему. И я сидел, оторопев, и не был в состоянии ни говорить, ни двигаться из-за того, что вошло ко мне в сердце, а старец запел такие стихи:

 
«О голуби аль-Лива[571]571
  Аль-Лива – название долины в северной Аравии.


[Закрыть], вернитесь хоть раз ко мне –
По вашим я голосам тоскую безмерно!
Вернулись они к ветвям, едва не убив меня,
И им не открыл едва я все свои тайны.
И криком зовут они ушедшего, словно бы
Вина напились они и им одержимы.
Не видел мой глаз вовек голубок, подобных им,
Хоть плачут, но из их глаз слеза не струится.
 

И он пропел ещё такие стихи:

 
«О Неджда зефир, когда подуешь из Неджда ты,
Твоё дуновение тоски мне прибавит лишь.
Голубка проворковала в утренний светлый час
В ветвях переплётшихся лавровых и ивовых.
И плачет в тоске она, как маленькое дитя,
Являя тоску и страсть, которых не ведал я.
Они говорят, что милый, если приблизится,
Наскучит, и отдалённость лечит от страсти нас.
Лечились по-всякому, и не исцелились мы.
Но близость жилищ все ж лучше, чем отдаление,
Хоть близость жилищ не может быть нам полезною,
Коль тот, кто любим тобой, не знает к тебе любви».
 

И потом старец сказал: «О Ибрахим, спой напев, который ты услышал, и придерживайся этого способа в своём пении, и научи ему твоих невольниц».

«Повтори напев», – сказал я. Но старец молвил: «Ты не нуждаешься в повторении, ты уже схватил его и покончил с ним».

И потом он исчез передо мной, и я удивился и, взяв меч, вытащил его и побежал к дверям гарема, но увидел, что они заперты. И я спросил невольниц: «Что вы слышали?» И они сказали: «Мы слышали самое лучшее и самое прекрасное пение».

И тогда я вышел в недоумении к воротам дома и, увидев, что они заперты, спросил привратников про старца, и они сказали: «Какой старец? Клянёмся Аллахом, к тебе не входил сегодня никто».

И я вернулся, обдумывая это дело, и вдруг кто-то невидимо заговорил из угла комнаты и сказал: «Не беда, о Абу-Исхак, я – Абу-Мурра[572]572
  Абу-Мурра («отец горечи») – дьявол.


[Закрыть], и я был сегодня твоим собутыльником. Не пугайся же!»

И я поехал к ар-Рашиду и рассказал ему эту историю, и ар-Рашид сказал: «Повтори напевы, которым ты научился от него». И я взял лютню и стал играть, и вдруг оказывается, напевы крепко утвердились у меня в груди.

И ар-Рашид пришёл от них в восторг и стал пить под них, хотя и не увлекался вином, и говорил: «О, если бы он дал один день насладиться собою, как дал насладиться тебе».

И затем он приказал выдать мне награду, и я взял её и уехал».