Текст книги "Тысяча и одна ночь"

И, услышав их слова, Хасан спросил их: «Какая разница между палочкой и колпаком и в чем их ценность? Палочка, судя по внешнему виду, стоит шесть джедидов, а колпак стоит три джедида». – «Ты не знаешь их достоинства», – ответили братья. «А в чем их достоинство?» – спросил Хасан. И дети сказали: «В каждой из этих вещей – дивная тайна, и дело в том, что палочка стоит подати с островов Вак и всех их земель и колпак – то же».

«О дети, ради Аллаха, откройте мне их тайну», – сказал Хасан. И дети ответили: «О дяденька, тайна их велика, и наш отец прожил сто тридцать пять лет, стараясь их придумать, пока не сделал их как нельзя лучше. И он вложил в них скрытую тайну, получая от них дивные услуги, и расписал их наподобие вращающегося небосвода, и разрешил ими все чары. А когда он кончил их изготовление, его застигла смерть, которой не избежать никому. И что касается колпака, то его тайна в том, что всякий, кто наденет его на голову, скроется с глаз всех людей, и никто не будет его видеть, пока колпак останется у него на голове. А что касается палочки, то её тайна в том, что всякий, кто ею владеет, правит семью племенами джиннов, и все они служат этой палочке, и все подвластны его велению и приговору. И если кто-нибудь, кто ею владеет и у кого она в руках, ударит ею по земле, перед ним смирятся земные цари, и все джинны будут ему служить».

И, услышав эти слова, Хасан склонил на некоторое время голову к земле и сказал про себя: «Клянусь Аллахом, я буду побеждать этой палочкой и этим колпаком, если захочет Аллах великий, и я более достоин их, чем эти дети! Сейчас же ухитрюсь отнять их у них, чтобы помочь себе в моем освобождении и освобождении моей жены и детей от этой жестокой царицы, и мы уедем из этого мрачного места, откуда никому из людей не спастись и не убежать. Может быть, Аллах привёл меня к этим мальчикам только для того, чтобы я вырвал у них эту палочку и колпак».

И потом он поднял голову к мальчикам и сказал им: «Если вы хотите разрешить дело, то я вас испытаю, и тот, кто одолеет своего соперника, возьмёт палочку, а кто окажется слабее, возьмёт колпак. И если я вас испытаю и распознаю вас, я буду знать, чего каждый из вас достоин». – «О дядюшка, мы поручаем тебе испытать нас, решай между нами, как ты изберёшь», – сказали дети. И Хасан спросил их: «Будете ли вы меня слушаться и примете ли мои слова?» – «Да», – ответили дети. И Хасан сказал им: «Я возьму камень и брошу его, и кто из вас прибежит к нему первый и возьмёт его раньше другого, тот возьмёт палочку, а кто отстанет и не догонит другого, тот возьмёт колпак». – «Мы принимаем от тебя эти слова и согласны на них», – сказали дети.

И тогда Хасан взял камень и с силой бросил его, так что он скрылся из глаз, и дети вперегонку побежали за ним. И когда они удалились, Хасан надел колпак, взял палочку в руки и отошёл от своего места, чтобы увидеть правдивость слов мальчиков о тайне их отца. И младший мальчик прибежал к камню первый и взял его и вернулся к тому месту, где был Хасан, но не увидел и следа его. И тогда он крикнул своему брату: «Где тот человек, что был судьёй между нами?» И его брат сказал: «Я его не вижу и не знаю, поднялся ли он на вышнее небо, или спустился к нижней земле!» И потом они поискали Хасана, но не увидели его, – а Хасан стоял на своём месте, – и стали ругать один другого и сказали: «Пропали и палочка и колпак – ни мне, ни тебе, и наш отец говорил нам эти самые слова, но мы забыли, что он нам рассказывал».

И они вернулись обратно, а Хасан вошёл в город, надев колпак и неся в руках палочку, и не увидел его ни один человек. И он поднялся во дворец и проник в то помещение, где была Шавахи Зат-ад-Давахи, и вошёл к ней в колпаке, и она его не увидела. И он шёл, пока не приблизился к полке, тянувшейся над её головой и уставленной стеклом и фарфором, и потряс её рукой, и то, что было на полке, упало на пол. И Шавахи Зат-ад-Давахи закричала и стала бить себя по лицу, а затем она подошла и поставила на место то, что упало, и сказала про себя: «Клянусь Аллахом, что царица Нур-аль-Худа не иначе как послала ко мне шайтана, и он сделал со мной это дело! Я прошу Аллаха великого, чтобы он освободил меня от неё и сохранил меня от её гнева. О господи! Если она сделала такое скверное дело и побила и распяла свою сестру, которая дорога её отцу, то каков будет её поступок с кем-нибудь чужим, как я, когда она на него рассердится?..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот двадцать вторая ночь

Когда же настала восемьсот двадцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха Зат-ад-Давахи думала: «Если царица Нур-аль-Худа делает такие дела со своей сестрой, то каково будет положение чужого, когда она на него рассердится?» И затем она воскликнула: «Заклинаю тебя, о шайтан многомилостивый, благодетелем, великим по сану, сильным властью, создателем людей и джиннов, и надписью, которая на перстне Сулеймана, сына Дауда, – мир с ними обоими! – заговори со мной и ответь мне!» И Хасан ответил ей и сказал: «Я не шайтан, я Хасан, любовью взволнованный, безумный, смятенный».

И затем он снял колпак с головы и явился старухе, и та узнала его и взяла и уединилась с ним и сказала: «Что случилось с твоим умом, что ты пробрался сюда? Иди спрячься! Эта развратница причинила твоей жене те пытки, которые причинила, а она – её сестра. Что же будет, если она нападёт на тебя?» И потом она рассказала ему обо всем, что выпало его жене и какие она вынесла тяготы, пытки и мученья, и рассказала ему также, какие достались мученья ей самой, и сказала: «Царица жалела, что отпустила тебя, и послала за тобой человека, чтобы тебя воротить, обещая дать ему кинтар золота и поставить его при себе на моё место, и поклялась, что, если тебя воротят, она убьёт тебя и убьёт твою жену и детей».

И потом старуха заплакала и показала Хасану, что царица сделала с нею, и Хасан заплакал и воскликнул: «О госпожа моя, как освободиться из этой земли и от этой жестокой царицы и какая хитрость приведёт меня к освобождению моей жены и детей и возвращению с ними в мою страну невредимым?» – «Горе тебе, – воскликнула старуха, – спасайся сам!» Но Хасан вскричал: «Я непременно должен освободить её и освободить моих детей против воли царицы!» – «А как ты их освободишь против её воли? – молвила старуха. – Иди и скрывайся, о дитя моё, пока позволит Аллах великий».

И тогда Хасан показал ей медную палочку и колпак, и, увидав их, старуха обрадовалась сильной радостью и воскликнула: «Слава тому, кто оживляет кости, когда они истлели! Клянусь Аллахом, о дитя моё, ты и твоя жена были в числе погибающих, а теперь, о дитя моё, ты спасся вместе с твоей женой и детьми! Я ведь знаю эту палочку и того, кто её сделал, – это был мой наставник, который научил меня колдовству, и он был великий колдун и провёл сто тридцать пять лет, тщательно делая эту палочку и колпак. А когда он кончил их совершенствовать, его настигла смерть, которой не избежать. И я слышала, как он говорил своим детям: «О дети мои, эти вещи – не ваша доля, но придёт человек чужеземный и возьмёт их у вас силой, и вы не будете знать, как он их у вас возьмёт». И они говорили: «О батюшка, скажи нам, как ему удастся их у нас отнять?» И он отвечал: «Я не знаю этого». Как же тебе удалось отнять их, о дитя моё?»

И Хасан рассказал ей, как он отнял у детей эти вещи. И когда он рассказал ей об этом, старуха обрадовалась и воскликнула: «О дитя моё, раз ты можешь овладеть своей женой и детьми, послушай, что я тебе скажу. Мне не пребывать у этой развратницы, после того как она посягнула на меня и подвергла меня пытке и я уезжаю от неё в пещеру колдунов, чтобы остаться у них и жить с ними, пока я не умру. А ты, о дитя моё, надень колпак, возьми в руку палочку и войди к своей жене и детям в помещение, где они находятся, и ударь палочкой по земле и скажи: «О слуги этих имён!» И поднимутся к тебе слуги палочки, и если к тебе поднимется один из главарей племён, прикажи ему что захочешь и изберёшь».

И затем Хасан простился со старухой и вышел и надел колпак и, взяв с собой палочку, вошёл в помещение, где находилась его жена. И он увидел, что она в состоянии небытия и распята на лестнице и привязана к ней за волосы, и глаза её плачут, и она печальна сердцем и находится в самом плохом положении, не зная дороги к спасению, а её дети играют под лестницей, и она смотрит на них и плачет над ними и над собою. И Хасан увидал её в наихудшем положении и услышал, что она говорит такие стихи:

 
«Осталось лишь дыханье легче
И глаз зрачок – в смущенье, недвижен он.
Влюблённый вот – внутри его пышет все,
Огнём горя, но молча все терпит он.
Злорадные, и те над ним сжалились,
О горе тем, кто к врагам жалок стал!»
 

И когда Хасан увидел, какое его жена терпит мученье, позор и униженье, он так заплакал, что его покрыло беспамятство, а очнувшись, он увидал, что его дети играют, а их мать обмерла от сильной боли. И он снял с головы колпак, и дети закричали: «Батюшка наш!» И тогда он снова накрыл себе голову, а мать мальчиков очнулась из-за их крика и не увидела своего мужа, а увидела только детей, которые плакали и кричали: «Батюшка наш!» И их мать заплакала, услышав, что дети упоминают о своём отце, но её сердце разбилось, и все внутри её разорвалось, и она закричала из глубины наболевшего сердца: «Где вы и где ваш отец?» А затем она вспомнила время близости с мужем и вспомнила о том, что с ней случилось после разлуки с ним, и заплакала сильным плачем, так что слезы поранили ей щеки и оросили землю. И щеки её были залиты слезами от долгого плача, и у неё не было свободной руки, чтобы отереть со щёк слезы, и не находила она себе помощника, кроме плача и утешения стихами, и произнесла такие стихи:

 
«И мне вспомнился расставанья день, как простились мы
И покрыли слезы потоками мой обратный путь.
Как увёл верблюдов погонщик их, не могла найти
Я ни стойкости, ни терпения, ни души моей.
И вернулась я, где идти не зная, и не могла
От тоски очнуться и горести и страдания.
Тяжелей всего на пути обратном злорадный был,
Что пришёл ко мне, и имел он облик смиренного.
О душа моя, коль вдали любимый, покинь тогда
Жизнь приятную, и на долгий век не надейся ты.
О владыка мой, прислушайся к речам любви,
Пусть не будет так, чтоб не вняло сердце речам моим.
О любви преданья связал я цепью с диковинным
И чудесным, так что кажется, что я Асмаи…»
 

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот двадцать третья ночь

Когда же настала восемьсот двадцать третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда, увидав Хасана, дети его узнали и закричали: «Батюшка!», их мать заплакала, услышав, что они вспоминают своего отца, и воскликнула: «Нет хитрости против приговора Аллаха!»

А про себя она подумала: «О диво Аллаха! Почему они сейчас вспоминают отца и зовут его?» И она заплакала и произнесла такие стихи:

 
«Опустели земли, светила нет восходящего!
О глаз, будь щедр и слез пролей потоки ты.
Они тронулись, и как терпеть мне после них?
Клянусь, ни стойкости, ни сердца нет по мне.
О путники – а место их в душе моей! –
Наступит ли, владыки, возвращение?
В чем будет вред, коль они вернутся и дружбы их
Я вновь добьюсь, и им жалко станет тоски и слез.
Тучи глаз они течь заставили в день отъезда их
Дивным образом, и огонь не гаснет внутри меня.
Я надеялась, что останутся, но противится
Пребыванье их, и разлукою унесло мечты,
Любимые, вернитесь к нам, молю я вас –
Достаточно пролила я слез по вас уже».
 

И Хасан не мог вытерпеть и снял с головы колпак, и его жена увидела его и, узнав его, испустила вопль, который испугал всех, кто был во дворце, и спросила Хасана: «Как ты добрался сюда? С неба ты, что ли, спустился или из-под земли поднялся?» И её глаза пролили слезы, и Хасан заплакал, и она сказала ему: «О человек, сейчас не время плакать и не время упрекать – исполнился приговор, и ослеп взор, и пробежал калам с тем, что судил Аллах в предвечном. Заклинаю тебя Аллахом, откуда ты пришёл? Иди спрячься, чтобы никто тебя но видел и не узнала бы об этом моя сестра: она зарежет меня и зарежет тебя». – «О моя госпожа и госпожа всех царевен, – сказал Хасан, – я подверг себя опасности и пришёл сюда и либо умру, либо освобожу тебя от того, что ты терпишь, и мы с тобой и с детьми поедем в мою страну наперекор носу этой развратницы, твоей сестры».

И, услышав его слова, Манар-ас-Сана улыбнулась и Засмеялась и долгое время качала головой и сказала: «Не бывать, душа моя, не бывать, чтобы освободил меня от того, что я терплю, кто-нибудь, кроме великого Аллаха! Спасай же свою душу и уезжай и не ввергай себя в погибель: у неё влачащееся войско, которому никто не в силах противостоять. Но допусти, что ты взял меня и вышел, как ты доберёшься до твоей страны и как вырвешься с этих островов и из этих тяжёлых, опасных мест? Ты ведь видел на дороге чудеса, диковины, ужасы и бедствия, из которых не вырвется никто из непокорных джиннов. Уходи же скорее, не прибавляй горя к моему горю и заботы к моей заботе и не утверждай, что ты освободишь меня отсюда. Кто приведёт меня в твою землю через эти долины и безводные земли и гибельные места?» – «Клянусь твоей жизнью, о свет моего глаза, я не выйду отсюда и не уеду иначе как с тобой!» – воскликнул Хасан.

И его жена сказала тогда ему: «О человек, как ты можешь быть властен на такое дело? Какова твоя порода? Ты не знаешь, что говоришь! Даже если бы ты правил джиннами, ифритами, колдунами и племенами и духами, никто не может освободиться из этих мест. Спасайся же сам, пока цел, и оставь меня. Быть может, Аллах свершит после одних дел другие». – «О госпожа красавиц, – отвечал Хасан, – я пришёл только для того, чтобы освободить тебя этой палочкой и этим колпаком».

И затем он начал ей рассказывать историю с теми двумя детьми. И когда он говорил, вдруг вошла к ним царица и услышала их разговор. И, увидав царицу, Хасан надел колпак, а царица спросила свою сестру: «О развратница, с кем ты говорила?» – «А кто может со мной говорить, кроме этих детей?» – ответила жена Хасана. И царица взяла бич и начала бить её (а Хасан стоял и смотрел) и била её до тех пор, пока она не лишилась чувств. И затем царица приказала перенести её из этого помещения в другое место, и её развязали и вынесли в другое место, и Хасан вышел с ними туда, куда её принесли. И потом её бросили, покрытую беспамятством, и стояли, смотря на неё. И Манар-ас-Сана, очнувшись от обморока, произнесла такие стихи:

 
«Я не мало плакал, когда случилось расстаться нам,
И пролили веки потоки слез от горя.
И поклялся я, что, когда бы время свело нас вновь,
О разлуке вновь поминать не стал бы устами.
Я завистникам говорю: «Умрите от горя вы!
Клянусь Аллахом, мечты осуществились!»
Был я полон счастья, и полон так, что оно меня,
Обрадовав, заставило заплакать.
О глаз, стал плач теперь твоей привычкою,
От радости ты плачешь и от горя».
 

И когда она кончила свои стихи, невольницы вышли от неё, и Хасан снял колпак, и его жена сказала ему: «Смотри, о человек, что меня постигло! Все это потому, что я тебя не послушалась, не исполнила твоего приказания и вышла без твоего позволения. Заклинаю тебя Аллахом, о человек, не взыщи с меня за мой грех, и знай, что женщина не ведает, какова цена мужчине, пока не расстанется с ним. И я согрешила и ошиблась, но прошу у великого Аллаха прощения за то, что из-за меня случилось. И если Аллах соединит нас, я никогда не ослушаюсь твоего приказа после этого…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот двадцать четвёртая ночь

Когда же настала восемьсот двадцать четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что жена Хасана извинилась перед ним и сказала ему: «Не взыщи с меня за мой грех, и я прошу у великого Аллаха прощения». И Хасан отвечал ей (а сердце его из-за неё болело): «Ты не ошиблась, ошибся только я, так как я уехал и оставил тебя с теми, кто не знал твоей цены и достоинства, и Знай, о любимая сердца, плод моей души и свет моего глаза, что Аллах – хвала ему! – дал мне власть тебя освободить. Любо ли тебе, чтобы я доставил тебя в страну твоего отца, и тогда ты получишь подле него сполна то, что определил тебе Аллах, или ты скоро поедешь в нашу страну, раз досталось тебе облегчение?» – «А кто может меня освободить, кроме господа небес? – отвечала его жена. – Уезжай в свою страну и оставь надежду, ты не Знаешь опасностей этих земель, и если ты меня не послушаешься, то увидишь». И потом она произнесла такие стихи:

 
«Ко мне! У меня все то, что хочешь ты, ты найдёшь!
Чего же ты сердишься, зачем отвернулся ты?
А то, что случилось… Пусть не будет минувшая
Забыта любовь, и дружба пусть не окончится.
Доносчик все время подле нас был, и, увидав,
Что ты отвернулся, он ко мне подошёл тотчас,
Но я в твоих добрых мыслях твёрдо уверена,
Хотя и не знал доносчик гнусный и подстрекал.
Так будем хранить мы тайну нашу, беречь её,
Хотя бы упрёков меч и был обнажён на нас.
Теперь провожу я день в тоске и волнении:
Быть может, придёт гонец с прощеньем от тебя».
 

И потом они с детьми заплакали, и невольницы услышали их плач и вошли и увидели плачущую царевну Манар-ас-Сана и её детей, но не увидели с ними Хасана, и заплакали из жалости к ним и стали проклинать царицу Нур-аль-Худа.

А Хасан подождал, пока пришла ночь, и сторожа, приставленные к ним, ушли к месту сна, и поднялся и, затянув пояс, подошёл к своей жене и развязал её и поцеловал в голову и прижал к своей груди и поцеловал между глаз и воскликнул: «Как долго мы тоскуем по нашей родине и по сближению там! А это наше сближение – во сне или наяву?» И затем он понёс своего старшего сына, а жена его понесла младшего сына, и они вышли из дворца – Аллах опустил на них свой покров, – и они пошли.

И они достигли выхода из дворца и остановились у ворот, которые запирались перед дворцом царицы, и, оказавшись там, увидели, что ворота заперты. И Хасан воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!» И они потеряли надежду спастись. И Хасан воскликнул: «О облегчающий горести! – и ударил рукою об руку и сказал: – Я все рассчитал и обдумал последствия всего, кроме этого. Когда взойдёт над нами день – нас схватят! Какова же будет хитрость в этом деле?» И потом Хасан произнёс такие два стиха:

 
«Доволен ты днями был, пока хорошо жилось,
И зла не боялся ты, судьбой приносимого,
Храним ты ночами был и дал обмануть себя,
Но часто, коль ночь ясна, приходит смущенье».
 

Потом Хасан заплакал, и его жена заплакала из-за его плача и унижения и тягот судьбы, ею переносимых, и Хасан обернулся к своей жене и произнёс такие два стиха:

 
«Противится мне судьба, как будто я враг её,
И горестью каждый день встречает меня она.
Задумаю я добро, – противное рок несёт,
И если один день чист, то смутен всегда другой».
 

И ещё он произнёс такие два стиха:

 
«Враждебна ко мне судьба: не знает она, что я
Превыше напастей всех, а беды – ничтожны.
Показывает судьба беду и вражду её,
Я ж – стойкость ей показал, какою бывает».
 

И жена его сказала ему: «Клянусь Аллахом, нет нам освобождения, если мы не убьём себя, и тогда мы отдохнём от этой великой тяготы, а иначе нам придётся испытать болезненные мучения». И когда они разговаривали, вдруг сказал из-за ворот говорящий: «Клянусь Аллахом, я не открою тебе, о госпожа моя Манар-ас-Сана, и твоему мужу Хасану, если вы меня не послушаетесь в том, что я вам скажу!» И, услышав эти слова, оба умолкли и хотели вернуться в то место, где были, и вдруг сказал говорящий: «Что это вы замолчали и не даёте мне ответа?»

И тогда они узнали, кто говорит, а это была старуха Шавахи Зат-ад-Давахи. И они сказали ей: «Что ты нам ни прикажешь, мы сделаем, но открой сначала ворота, – теперешнее время – не время для разговоров». И старуха воскликнула: «Клянусь Аллахом, я не открою вам, пока вы мне не поклянётесь, что возьмёте меня с собою и не оставите меня у этой распутницы. Что постигнет вас, постигнет и меня, и если вы уцелеете, и я уцелею, а если вы погибнете, я погибну – эта трущаяся развратница унижает меня и ежечасно меня мучает из-за вас, а ты, о дочка, знаешь мой сан».

И, узнав старуху, они доверились ей и поклялись ей клятвами, которым она верила, и когда они поклялись ей тем, чему она верила, Шавахи открыла им ворота, и они вышли. И, выйдя, они увидели, что она сидит на румийском кувшине из красной глины, а вокруг горлышка кувшина обвита верёвка из пальмового лыка, и кувшин вертится под нею и бежит бегом, более сильным, чем бог недждийского жеребца. И старуха пошла впереди них и сказала: «Следуйте за мной и не бойтесь ничего: я помню сорок способов колдовства, и самым маленьким из этих способов я сделаю этот город ревущим морем, где бьются волны, и заколдую в нем всякую девушку, так что она превратится в рыбу, и все это я сделаю раньше утра. Но я ничего не могла сделать из этого зла, так как боялась даря, её отца, и уважала её сестёр, которые получают помощь от множества джиннов, племён и слуг. Но я покажу чудеса моего колдовства. Идите же, с благословения Аллаха великого и с его помощью». И тут Хасан с женой обрадовались и убедились в спасении…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот двадцать пятая ночь

Когда же настала восемьсот двадцать пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан с женой и старухой Шавахи вышли из дворца, они убедились в спасении. И они вышли за город, и Хасан взял в руку палочку и ударил ею об землю и, укрепив свою душу, сказал: «О слуги этих имён, явитесь ко мне и осведомьте меня о ваших обстоятельствах!»

И вдруг земля раздалась, и вышли оттуда семь ифритов, и у каждого из них ноги были в нижних пределах земли, а голова – в облаках. И они поцеловали землю меж рук Хасана три раза и сказали все одним языком: «Мы здесь, о господин наш и правитель над нами. Что ты нам прикажешь? Мы велению твоему послушны и покорны. Если хочешь, мы высушим для тебя моря и перенесём горы с их места». И Хасан обрадовался их словам и быстроте их ответа и, ободрив своё сердце и укрепив свою душу и решимость, сказал им: «Кто вы, как ваше имя, к какому племени вы относитесь, из какого вы рода, какого племени и какой семьи?» И ифриты вторично поцеловали землю и сказали одним языком: «Мы – семь царей, и каждый царь из нас правит семью племенами джиннов, шайтанов и маридов, и мы, семеро царей, правим сорока девятью племенами из всевозможных племён джиннов, шайтанов, маридов, отрядов и духов, летающих и ныряющих, в горах, пустынях и степях обитающих и моря населяющих. Приказывай же нам, что хочешь: мы тебе слуги и рабы, и всякий, кто владеет этой палочкой, владеет шеями нас всех, и мы становимся ему покорны».

И, услышав их слова, Хасан обрадовался великой радостью, и его жена и старуха также, и потом Хасан сказал джиннам: «Я хочу, чтобы вы показали мне ваше племя, войско и помощников». – «О господин наш, – отвечали джинны, – если мы тебе покажем наше племя, то будем бояться за тебя и за тех, кто с тобою, ибо это войска многочисленные, и разнообразен их облик, вид, цвет, и лица, и тела. Среди нас есть головы без тел и тела без голов, и иные из нас имеют вид зверей, а другие – вид львов. Но если ты этого желаешь, мы непременно должны показать тебе сначала тех, у кого облик зверей. Чего же, о господин, хочешь ты от нас теперь?» – «Я хочу, чтобы вы снесли меня и мою жену и эту праведную женщину сию же минуту в город Багдад», – сказал Хасан.

И, услышав его слова, ифриты опустили головы. «Отчего вы не отвечаете?» – спросил их Хасан, и они сказали единым языком: «О господин наш, правящий над нами, мы существуем со времён господина нашего Сулеймана, сына Дауда, – мир с ними обоими! – и он взял с нас клятву, что мы не будем носить никого из сыновей Адама на наших спинах. И с тех пор мы не носили никого из сыновей Адама – ни на спинах, ни на плечах. Но мы сейчас оседлаем тебе коней джиннов, которые доставят в твой город тебя и тех, кто с тобой». – «А какое расстояние между нами и Багдадом?» – спросил Хасан. И ифриты сказали: «Расстояние в семь лет для спешащего всадника».

И Хасан удивился тогда и спросил джиннов: «А как же я пришёл сюда меньше, чем в год?» И ифриты ответили: «Аллах вложил сочувствие к тебе в сердца своих праведных рабов. И если бы не это, ты не достиг бы этих стран и городов и никогда не увидел бы их глазом, так как шейх Абд-аль-Каддус, который посадил тебя на слона и посадил тебя на счастливого коня, прошёл с тобою в три дня расстояние в три года пути для спешащего в беге всадника. А что до шейха Абу-р-Рувейша, который дал тебя Дахнашу, то он прошёл с тобой за день и за ночь расстояние в три года. И было это по благословению Аллаха великого, так как шейх Абу-р-Рувейш – из потомков Асафа ибн Барахии, и он держит в памяти величайшее имя Аллаха. А от Багдада до дворца девушек один год; вот и все семь лет».

И, услышав их слова, Хасан удивился великим удивлением и воскликнул: «Хвала Аллаху, который облегчает трудное и скрепляет сломанное, приближает к себе рабов и унижает всякого непокорного притеснителя! Он облегчил нам все трудные дела и привёл меня в эти земли и подчинил мне эти существа и соединил меня с женой и детьми. Не знаю я, сплю я или бодрствую, трезв я или пьян!» И затем он обернулся к джиннам и сказал: «Когда вы посадите меня на ваших коней, во сколько дней они доставят нас в Багдад?» И джинны ответили: «Они доставят тебя туда меньше, чем в год, после того как ты вынесешь тяжкие дела, беды и ужасы и пересечёшь безводные долины и безлюдные пустыни, и степи и множество гибельных мест, и мы не уверены, о господин, что ты спасёшься от жителей этих островов…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот двадцать шестая ночь

Когда же настала восемьсот двадцать шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что джинны говорили Хасану: «И мы не уверены, о господин, что ты спасёшься от жителей этих островов, от зла величайшего царя и от этих колдунов и кудесников». – «Может быть, они покорят нас и отнимут вас у нас, и мы будем испытаны ими. И всякий, до кого дойдёт потом весть об этом, скажет нам: «Это вы – обидчики! Как вы пошли против величайшего царя и унесли из его страны людей и унесли с собою также его дочь». – «Будь ты с нами один, дело было бы для нас ничтожным, но тот, кто привёл тебя на эти острова, может привести тебя в твою страну и соединить тебя с матерью в час близкий, недалёкий. Решай же, положись на Аллаха и не бойся: мы перед тобою, чтобы доставить тебя в твою страну».

И Хасан поблагодарил за это ифритов и сказал им: «Да воздаст вам Аллах благом! – А затем молвил: «Поторопитесь с конями!» И джинны ответили: «Слушаем и повинуемся!» И они ударили об землю ногами, и земля раздалась, и джинны скрылись под нею на минуту, а потом они появились и вдруг поднялись. И было с ними три коня осёдланных, взнузданных, и спереди каждого седла был мешок, в одном из отделений которого лежал бурдюк с водой, а другое отделение было наполнено припасами. И ифриты подвели лошадей, и Хасан сел на одного коня и посадил перед собой ребёнка, и его жена села на другого коня и посадила перед собой другого ребёнка, а затем старуха слезла с кувшина и села на третьего коня, и они поехали и ехали не переставая всю ночь.

А когда наступило утро, они свернули с дороги и направились к горе (а языки их неослабно поминали Аллаха) и ехали под горой весь день. И когда они ехали, Хасан вдруг увидел перед собой гору, подобную столбу, и она была высока, как дым, поднимающийся к небу. И он прочитал кое-что из Корана и свитков и воззвал к Аллаху о спасении от сатаны, битого камнями (а эта чёрная громада становилась все виднее, чем больше к ней приближались).

И когда к ней подъехали близко, оказалось, что это ифрит, голова которого была, как большой купол, клыки – как крючья, а подбородок – как переулок. Ноздри у него были точно кувшины, а уши – как кожаные щиты, и его рот был точно пещера, а зубы – точно каменные столбы; руки у него были, как вилы, и ноги – как мачты, и голова его была в облаках, а ноги – в нижних пределах земли, под прахом.

И, увидя этого ифрита, Хасан склонился и поцеловал землю меж его рук. И ифрит сказал ему: «О Хасан, не бойся меня! Я глава обитателей этой земли. Это первый остров из островов Вак, и я – мусульманин, исповедующий единственность Аллаха. Я о вас слышал и знал о вашем прибытии. И когда узнал о вашем положении, мне захотелось уехать из страны колдунов в другую землю, которая была бы свободна от жителей и далеко от людей и джиннов, чтобы жить там одиноким, в уединении, и поклоняться Аллаху, пока не настигнет меня мой срок. И захотел я стать вашим товарищем и быть вам проводником, пока вы не выйдете с этих островов. Я не появляюсь иначе как ночью: успокойте же относительно меня ваши сердца – я мусульманин, как и вы мусульмане».

И Хасан, услышав слова ифрита, обрадовался великой радостью и убедился в спасении, а затем он обратился к ифриту и сказал ему: «Да воздаст тебе Аллах благом! Иди с нами, с благословения Аллаха!» И ифрит пошёл перед ними, и они стали разговаривать и шутить, и их сердца успокоились, и грудь их расправилась. И Хасан принялся рассказывать своей жене обо всем, что с ним случилось и что он испытал, и они шли не переставая всю ночь…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот двадцать седьмая ночь

Когда же настала восемьсот двадцать седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что они шли не переставая всю ночь до утра и кони мчались с ними, как поражающая молния. А когда взошёл день, каждый из путников опустил руку в свой мешок и, вынув оттуда кое-что, поел и достал воды и выпил, а затем они ускорили ход и ехали не переставая, и ифрит шёл перед ними (а он сошёл с дороги на другую дорогу, непроезжую, но берегу реки).

И они проходили через долины и степи в течение целого месяца, а на тридцать первый день поднялась над ними пыль, которая застлала все края неба, и потемнел от неё день. И, увидев её, Хасан впал в смятение. И послышались устрашающие крики. И старуха обратилась к Хасану и сказала ему: «О дитя моё, это войска с островов Вак догнали нас, и сейчас они нас возьмут и схватят». – «Что мне делать, о матушка?» – спросил Хасан. И старуха сказала: «Ударь об землю палочкой!»

И Хасан сделал это, и поднялись к нему те семь царей и приветствовали его и поцеловали перед ним землю и сказали: «Не бойся и не печалься!» И Хасан обрадовался их словам и сказал им: «Хорошо, о владыки джиннов и ифритов. Настало ваше время!» И ифриты сказали ему: «Поднимись ты, с твоей женой и теми, кто есть с тобой, на гору и оставьте нас с ними. Мы ведь знаем, что вы стоите на истинном, а они – на ложном, и поддержит нас против них Аллах». И Хасан с женой и детьми и старухой сошёл со спин коней, и они отпустили их и поднялись на верхушку горы…»