Текст книги "Тысяча и одна ночь"

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьсот девяносто пятая ночь

Когда же настала семьсот девяносто пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольница повелителя правоверных, увидав жену Хасана басрийского, описала её красоту СиттЗубейде и сказала: «О госпожа, я боюсь, что услышит о ней повелитель правоверных и нарушит закон и убьёт её мужа и женится на ней». И СиттЗубейда воскликнула: «Горе тебе, о Тухфа! Разве дошли красоты и прелести этой девушки до того, что повелитель правоверных продаст свою веру за земные блага и нарушит из-за неё закон? Клянусь Аллахом, я непременно должна посмотреть на эту женщину, и если она не такова, как ты говорила, я велю отрубить тебе голову. О распутница, во дворце повелителя правоверных триста шестьдесят невольниц, по числу дней в году, и нет ни у одной из них тех качеств, о которых ты упоминаешь!» – «О госпожа, – ответила Тухфа, – клянусь Аллахом, нет, и нет подобной ей во всем Багдаде; и даже больше – нет такой женщины среди неарабов и среди арабов, и не создал Аллах – велик он и славен! – такой, как она!»

И тогда Ситт-Зубейда позвала Масрура, и тот явился и поцеловал землю меж её руками, и Зубейда сказала ему: «О Масрур, ступай в дом везиря – тот, что с двумя воротами – ворота со стороны моря и ворота со стороны суши, – и приведи мне поскорее женщину, которая там живёт – её, и её детей, и старуху, которая с нею, и не мешкай». И Масрур отвечал: «Внимание и повиновение!» – и вышел от Зубейды.

И он шёл, пока не дошёл до ворот того дома и постучал и ворота, и вышла к нему старуха, мать Хасана, и спросила: «Кто у ворот?» И Масрур ответил: «Масрур, евнух повелителя правоверных». И старуха открыла ворота, и Масрур вошёл и пожелал ей мира, и мать Хасана возвратила ему пожелание и спросила его, что ему нужно. И Масрур сказал ей: «Ситт-Зубейда, дочь аль-Касима, жена повелителя правоверных Харуна ар-Рашида, шестого из сыновей аль-Аббаса, дяди пророка, – да благословит его Аллах и да приветствует! – зовёт тебя к себе, вместе с женой твоего сына и её детьми, и женщины рассказали ей про неё и про её красоту». – «О Масрур, – сказала ему мать Хасана, – мы люди иноземные, и муж этой женщины – мой сын. Его нет в городе, и он не велел ни мне, ни ей выходить ни к кому из созданий Аллаха великого, и я боюсь, что случится какое-нибудь дело, и явится мой сын и убьёт себя. Будь же милостив, о Масрур, и не возлагай на нас того, что нам невмочь». – «О госпожа моя, если бы я знал, что в этом есть для вас страшное, я бы не заставлял вас идти, но Ситт-Зубейда хочет только посмотреть на неё, и она вернётся. Не прекословь же, – раскаешься. Как я вас возьму, гак и возвращу вас сюда невредимыми, если захочет Аллах великий».

И мать Хасана не могла ему перечить и вошла и приготовила женщину и вывела её, вместе с её детьми, и они пошли сзади Масрура – а он шёл впереди них – во дворец халифа. И Масрур вошёл с ними и поставил их перед Ситт-Зубейдой, и они поцеловали землю меж её руками и пожелали ей блага, и молодая женщина была с закрытым лицом. И Ситт-Зубейда спросила её: «Не откроешь ли ты своего лица, чтобы я на него посмотрела?» И женщина поцеловала перед нею землю и открыла лицо, которое смущает луну на краю неба. И когда Ситт-Зубейда увидела эту женщину, она пристально посмотрела на неё и прогулялась по ней взором, и дворец осветился её светом и сиянием её лица, и Зубейда оторопела при виде её красоты, как и все, кто был во Дворце, и все, кто увидел её, стали одержимыми и они могли ни с кем говорить.

И Ситт-Зубейда встала и поставила женщину на ноги и прижала её к груди и посадила с собою на ложе и велела украсить дворец. А затем она приказала принести платье из роскошнейших одежд и ожерелье из самых дорогих камней и надела это на женщину и сказала ей: «О владычица красавиц, ты понравилась мне и наполнила радостью мне глаза. Какие ты знаешь искусства?» – «О госпожа, – отвечала женщина, – у меня есть одежда из перьев, и если бы я её перед тобой надела, ты бы увидела наилучшее искусство и удивилась бы ему». – «А где твоя одежда?» – спросила Ситт-Зубейда. И женщина ответила: «Она у матери моего мужа. Попроси у неё для меня». – «О матушка, – сказала тогда Ситт-Зубейда, – заклинаю тебя моей жизнью, сходи и принеси её одежду из перьев, чтобы она показала нам, что она сделает, а потом возьми её снова». – «О госпожа, – ответила старуха, – она лгунья! Разве ты видела, чтобы у какой-нибудь женщины была одежда из перьев? Это бывает только у птиц». И женщина сказала Ситт-Зубейде: «Клянусь твоей жизнью, о госпожа, у неё есть моя одежда из перьев, и она в сундуке, что зарыт в кладовой нашего дома».

И тогда Зубейда сняла с шеи ожерелье из драгоценных камней, стоящее сокровищниц Кисры и кесаря, и сказала: «О матушка, возьми это ожерелье». И она подала ожерелье старухе и добавила: «Заклинаю тебя жизнью, сходи и принеси эту одежду, чтобы мы посмотрели на неё, а потом возьми её». И мать Хасана стала клясться, что она не видела этой одежды и не знает к ней дороги. И тогда Ситт-Зубейда закричала на старуху и взяла у неё ключ и позвала Масрура и, когда тот явился, сказала ему: «Возьми этот ключ, ступай в их дом, отопри его и войди в кладовую, у которой такая-то и такая-то дверь, и посредине неё стоит сундук. Вынеси его и взломай и возьми одежду из перьев, которая лежит в нем и принеси её ко мне…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьсот девяносто шестая ночь

Когда же настала семьсот девяносто шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ситт-Зубейда взяла у матери Хасана ключ и отдала его Масруру и сказала: «Возьми этот ключ, отопри такую-то кладовую, вынеси оттуда сундук, взломай его, вынь одежду из перьев, которая в нем лежит, и принеси её мне». И Масрур отвечал: «Внимание и повиновение!» – и взял ключ из рук Ситт-Зубейды и отправился. И старуха тоже вышла, с плачущими глазами, и раскаивалась, что послушалась женщины и пошла с ней в баню, а женщина и потребовала бани только из хитрости. И старуха вошла с Масруром и открыла дверь в кладовую, и Масрур вошёл и вынес сундук и вынул оттуда рубашку из перьев и, завернув её в платок, принёс её к Ситт-Зубейде. И она взяла одежду и стала её поворачивать, дивясь, как она хорошо сделана.

А потом она подала её жене Хасана и спросила: «Это ли твоя одежда из перьев?» – «Да, о госпожа», – ответила женщина и протянула руку и взяла одежду, радуясь, и потом она осмотрела её и увидела, что она в целости, такая же, какою была на ней, и из неё не пропало ни одного пёрышка. И она обрадовалась и поднялась, оставив Ситт-Зубейду, и взяла рубашку и развернула её и взяла своих детей в объятия и завернулась в одежду и стала птицей по могуществу Аллаха, великого славного. И Ситт-Зубейда удивилась этому, как и все, кто присутствовал, и все дивились тому, что делает жена Хасана. А молодая женщина стала раскачиваться и прошлась и поплясала и поиграла, и присутствующие уставились на неё, удивлённые её поступками, а потом она сказала им на ясном языке: «О господа, это прекрасно?» – «Да, о владычица красавиц, все, что ты сделала, – прекрасно», – ответили присутствующие. И она сказала: «А то, что я сделаю, – ещё лучше, о господа!»

И она в тот же час и минуту распахнула крылья и полетела со своими детьми и оказалась под куполом дворца и встала на крышу комнаты. И присутствующие смотрели на неё во все глаза и говорили: «Клянёмся Аллахом, поистине это искусство дивное и прекрасное, которого мы никогда не видели!» А женщина, когда ей захотелось улететь в свою страну, вспомнила Хасана и сказала: «Слушайте, о господа мои, – и произнесла такие стихи:

 
О, кто оставил край наш и уехал
К любимым, и спешил он, убегая!
Ужель ты думал, что с вами мне прекрасно
И жизнь у вас от горестей свободна?
Как попала в плен и запуталась я в сетях любви,
Мне любовь тюрьма, и место моё – далеко,
Как одежду спрятал, уверился и подумал он,
Что не кляну его перед единым.
И беречь её он наказывал своей матери
В кладовой своей, и жесток он был и злобен.
И услышала разговор я их и запомнила,
И ждала я благ и великих и обильных,
И пошла я в баню, и было это способом,
И все умы красой моей смутились.
И жена Рашида дивилась тоже красе моей,
И справа осмотрев меня и слева.
Я крикнула: «Жена халифа, у меня
Одежда есть роскошная из перьев.
Будь на мне она, ты увидела бы диковины,
Что стирают горе и гонят прочь печали».
И жена халифа меня спросила: «Где она?»
И ответила я: «В доме моем прежнем».
И Масрур пошёл и принёс одежду пернатую,
И вдруг она сиянья все затмила.
И взяла её я из рук его и увидела,
Что и пуговки и сама она в порядке.
И закуталась я в одежду, взяв сыновей с собой,
Развернула крылья и быстро полетела.
О мужа мать, когда придёт, скажи ему
«Если нас он любит, расстанется пусть с домом».
 

А когда она окончила свои стихи, Ситт-Зубейда сказала ей: «Не опустишься ли ты к нам, чтобы мы насладились твоей красотой, о владычица красавиц. Хвала тому, кто дал тебе красоту и красноречие». Но жена Хасана воскликнула: «Не бывать тому, чтобы вернулось минувшее, – и потом сказала матери Хасана, бедного и печального: – Клянусь Аллахом, о госпожа, о Умм-Хасан, ты заставишь меня тосковать. Когда придёт Хасан и продлятся над ним дни разлуки и захочет он близости и встречи и потрясут его ветры любви и томления, пусть он придёт ко мне на острова Вак!»

И потом она улетела со своими детьми и направилась в свою страну. И когда мать Хасана увидела это, она заплакала и стала бить себя по лицу и так рыдала, что упала без памяти. А когда она очнулась, Ситт-Зубейда сказала ей: «О госпожа моя паломница, я не знала, что это случится, и если бы ты мне о ней рассказала, я бы тебе не противилась. Я узнала, что она из летающих джиннов только сейчас, и знай я, что она такого рода, я бы не дала ей надеть одежду и не позволила бы ей взять детей. Но освободи меня от ответственности, о госпожа!» И старуха сказала (а она не нашла в руках хитрости): «Ты не ответственна!» – и вышла из халифского дворца и шла до тех пор, пока не вошла в свой дом.

И она стала так бить себя по лицу, что её покрыло беспамятство, а очнувшись от забытья, она начала тосковать по женщине и её детям, и ей захотелось увидеть своего сына, и она произнесла такие стихи:

 
«В разлуки день уход ваш вызвал слезы
От горя, что из мест родных ушли вы.
И крикнула от мук любви я с горестью
(А слезы плача разъели мне ланиты):
«Вот расстались мы, но будет ли возвращение?»
Разлука уничтожила всю скрытность!
О, если бы вернулись они к верности!
Коль они вернутся, вернётся время счастья».
 

И потом она поднялась и вырыла в доме три могилы и сидела над ними, плача, в часы ночи и части дня, а когда продлилось отсутствие её сына и увеличилась её тревога, тоска и печаль, она произнесла такие стихи:

 
«Твой призрак меж закрытых век я вижу,
В движенье и в покое тебя помню.
Любовь к тебе в костях моих так льётся,
Как льётся сок в плодах и гибких ветках.
В тот день, как нет тебя, мне грудь сжимает,
И скорбь мою прощает мне хулитель.
О ты, любовь к кому владеет мною
И от любви сильней моё безумье,
Побойся милостивого, будь кроток –
В любви к тебе погибель я вкусила…»
 

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьсот девяносто седьмая ночь

Когда же настала семьсот девяносто седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что мать Хасана стала плакать в часы ночи и части дня из-за разлуки со своим сыном и его женой и детьми, и пот то, что было с нею.

Что же касается до её сына Хасана, то когда он приехал к девушкам, те стали его заклинать, чтобы он провёл у них три месяца, а после этого они собрали для него денег и приготовили ему десять тюков – пять с золотом и пять с серебром, – и приготовили один тюк припасов и отправили его и выехали с ним. И Хасан стал заклинать их воротиться, и они начали обниматься на прощанье, и младшая девушка подошла к Хасану и обняла его и плакала, пока её не покрыло беспамятство, а потом она произнесла такие два стиха:

 
«Угаснет когда огонь разлуки вблизи от вас,
И страсть успокою я, и будем мы вместе вновь?
Страшит меня день разлуки с вами я мучает,
Прощанье же лишь сильней, владыки, ослабило».
 

И подошла к нему вторая девушка и обняла его и сказала такие два стиха:

 
«Прощаться с тобою, – как с жизнью прощаться,
Тебя потерять-потерять всех друзей!
Отъезд твой мне душу огнём прожигает,
А близость твоя – в ней скрывается рай!»
 

И подошла к нему третья девушка и обняла его и произнесла такие два стиха:

 
«Мы прощанье оставили в день разлуки
Не по лени, и нет дурной здесь причины,
Ты – мой дух ведь, поистине, несомненно,
Как мне с духом хотеть моим распрощаться?»
 

И подошла четвёртая девушка и обняла его и произнесла такие два стиха:

 
«Заставляет плакать рассказ меня о разлуке с ним,
Рассказал его потихоньку мне при прощанье он,
Он – жемчуг тот, что доверила я ушам моим,
И я выпила в виде слез его из очей моих».
 

И потом подошла пятая девушка и обняла Хасана и произнесла такие два стиха:

 
«Не трогайся, – ведь без вас не будет мне стойкости,
Проститься чтоб я могла теперь с отъезжающим,
Терпения больше нет, чтоб встретить разлуку нам,
И слез уже нет, чтобы их пролить на кочевья след».
 

И потом подошла к нему шестая девушка и обняла его и сказала такие два стиха:

 
«Сказала я, как уехал караван их
(А страсть из тела мне вырывала душу):
«Когда бы был властелин со мною могучий,
Все корабли я б силой захватила».
И потом подошла седьмая девушка и обняла
Хасана и сказала такие два стиха:
«Увидишь прощанье ты – будь стоек,
И пусть не страшит тебя разлука!
И жди возвращения ты вскоре –
«Прощанье» прочти назад: «вернулись»[619]619
  То есть прочти слово «прощанье» в обратном порядке букв (для арабов – слева направо), получится слово «вернулись».


[Закрыть].
 

И ещё такие стихи:

 
«Я печалился, что расстался с вами и вы вдали,
Нет силы в сердце, чтоб проститься с вами мне,
Аллах лишь знает, что прощаться я не стал,
Боясь, что сердце мне растопит боль».
 

И Хасан простился с девушками и плакал, пока не лишился чувств по причине разлуки с ними, и потом он произнёс такие стихи:

 
«В день разлуки струи из глаз моих потекли чредой.
Как жемчужины, – ожерелья их я из слез низал.
Ушёл погонщик и их увёл, и не мог найти
Я ни стойкости, ни терпения, ни души моей.
Я простился с ними, затем ушёл с моей горестью,
И оставил я прежних встреч места и свой стан забыл.
И вернулся я, позабыв дорогу, и буду я
Лишь тогда спокоен, когда, вернувшись, увижу вас.
О Друг, к рассказам о любви прислушайся –
Не годится сердцу не впять тому, что скажу тебе.
О душа моя – коль рассталась с ними, расстанься же
С наслажденьем жизнью и вечности не желай себе».
 

И затем он ускорял ход ночью и днём, пока не прибыл в Багдад, Обитель Мира и святыню халифата Аббасидов, и не узнал о том, что случилось после его отъезда. И он вошёл в дом и пришёл к своей матери, чтобы её приветствовать, и увидел, что её тело похудело и кости её стали тонкими от великих рыданий, бессонницы, плача и стонов, так что она сделалась подобна зубочистке и не могла отвечать на слова. И Хасан отпустил верблюдов и подошёл к своей матери и спросил её про жену и детей, и старуха так заплакала, что её покрыло беспамятство, и, увидав, что она в таком состоянии, Хасан стал ходить по дому и искать свою жену и детей, но не нашёл и следа их.

И потом он посмотрел в кладовую и увидел, что она открыта и сундук открыт, и не нашёл в нем одежды. И тогда он понял, что его жена завладела одеждой из перьев и взяла её и улетела, взяв с собой своих детей. И он вернулся к своей матери и, увидев, что она очнулась от обморока, спросил её, где его жена и дети, и старуха заплакала и воскликнула: «О дитя моё, да увеличит Аллах за них твою награду! Вот три их могилы!» И, услышав слова своей матери, Хасан вскрикнул великим криком и упал, покрытый беспамятством, и оставался в обмороке с начала дня до полудня. И прибавилось горя к горю его матери, и она потеряла надежду, что Хасан будет жить. А очнувшись, Хасан принялся плакать и бить себя по лицу и разорвал свою одежду и начал в смятении кружить по дому и произнёс такие два стиха:

 
«Таю я к ним любовь, покуда можно,
Но пламя страсти все не потухает.
Кому разбавлен был огонь любовный?
Я пил любовь без примеси без всякой».
 

И ещё:

 
«И до меня разлуки горесть знали,
Её боялся и живой и мёртвый,
Но то, что затаили мои ребра, –
Я этого не видел и не слышал».
 

А окончив свои стихи, он взял меч и обнажил его и, придя к своей матери, сказал ей: «Если ты не осведомишь меня об истине в этом деле, я отрублю тебе голову и убью себя!» И его мать воскликнула: «О дитя моё, не делай этого! Я расскажу тебе. Вложи меч в ножны и садись, и я расскажу тебе, что случилось», – сказала она потом.

И когда Хасан вложил меч в ножны и сел с нею рядом, она повторила ему эту историю с начала до конца и сказала: «О дитя моё, если бы я не увидела, что она плачет и требует бани, и не побоялась, что ты приедешь и она тебе пожалуется и ты на меня рассердишься, я бы не пошла с ней в баню, и если бы Ситт-Зубейда не рассердилась на меня и не взяла от меня ключ силой, я бы не вынула одежду, даже если бы умерла. Но ты знаешь, о дитя моё, что нет руки, длинней руки халифа. И когда принесли одежду, твоя жена взяла её и осмотрела, и она думала, что на ней чего-нибудь не хватает, но увидала, что с одеждой ничего не случилось. И тогда она обрадовалась и, взяв детей, привязала их к себе к поясу и надела одежду из перьев после того, как Ситт-Зубейда сняла для неё с себя все, что на ней было, в уваженье к ней и к её красоте. А твоя жена, надев одежду из перьев, встряхнулась и превратилась в птицу и стала ходить по дворцу, и все на неё смотрели и дивились на её красоту и прелесть, а потом она полетела и оказалась на верху дворца и посмотрела на меня и сказала: «Когда твой сын вернётся и покажутся ему долгими ночи разлуки, и захочет он близости со мной и встречи, и закачают его ветры любви и томления, пусть оставит родину и отправится на острова Вак». Вот что было с нею в твоё отсутствие…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьсот девяносто восьмая ночь

Когда же настала семьсот девяносто восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, услышав слова своей матери, которая рассказала ему обо всем, что сделала его жена, Хасан вскрикнул великим криком и упал без чувств. И он остался лежать так до конца дня, а очнувшись, стал бить себя по лицу и извиваться на земле, точно змея, и мать его просидела подле него, плача, до полуночи. А Хасан, очнувшись после обморока, заплакал великим плачем, и произнёс такие стихи:

 
«Постойте, взгляните на того, кого бросили:
Быть может, и сжалитесь вы после суровости.
Его не узнаете, увидев, вы, – так он хвор –
Как будто, клянусь Аллахом, он не знаком был вам!
Поистине, он мертвец от страсти великой к вам,
Считался бы мёртвым он, когда б не стонал порой.
Разлуку ничтожною считать вам не следует:
Влюблённым она горька, и легче им будет смерть».
 

А окончив свои стихи, он поднялся и стал кружить по дому, стеная, плача и рыдая, и делал так пять дней, не вкушая в это время ни пищи, ни питья. И его мать подошла к нему и стала брать с него клятвы и заклинать его, чтобы он умолк и перестал плакать, но Хасан не принимал её слов и не переставая рыдал и плакал. И его мать утешала его, а он ничего не слушал, и потом он произнёс такие стихи:

 
«О, так ли воздают за страсть к любимым,
Таков ли нрав газелей чернооких?
Пчелиный мёд меж уст её найдёшь ты
Иль лавочку, где вина продаются?
Расскажите мне вы историю тех, кто в любви убит, –
Печального утешит подражанье.
И главы своей не клони, стыдясь, пред упрёком ты, –
Не первый ты средь умных очарован».
 

И Хасан все время плакал таким образом до утра, а потом его глаза заснули, и он увидел свою жену, печальную и плачущую. И он поднялся от сна, с криком, и произнёс такие два стиха:

 
«Твой призрак передо мной, на миг не уходит он,
И в сердце ему назначил лучшее место я,
Когда бы не надежда встречи, часа б не прожил я,
Когда б не видение во сне, не заснул бы я».
 

А когда наступило утро, его рыдания и плач усилились, и он все время был с плачущим оком и печальным сердцем, и не спал ночей и мало ел. И он провёл таким образом целый месяц. И когда этот месяц миновал, ему пришло на ум поехать к своим сёстрам, чтобы они помогли ему в его намерении разыскать жену, и он призвал верблюдов и нагрузил пятьдесят верблюдиц иракскими редкостями, и сел на одного из них, поручив своей матери заботиться о доме, и все свои вещи он отдал на хранение, кроме немногих, которые он оставил в доме.

И затем он поехал и направился к своим сёстрам, надеясь, что, может быть, найдёт у них помощь, чтобы соединиться со своей женой, и ехал до тех пор, пока не достиг дворца девушек на Горе Облаков. И он вошёл к ним и предложил им подарки, и девушки обрадовались им и поздравили Хасана с благополучием и спросили его: «О брат наш, почему ты поспешил приехать? Ведь ты отсутствовал не больше двух месяцев». И Хасан заплакав и произнёс такие стихи:

 
«Я вижу, душа скорбит, утратив любимого,
И жизнь с её благами ей больше не радостна.
Недуги мои – болезнь, лекарства которой нет.
А может ли исцелить больного не врач его
О сладость, отнявшая дремоту, оставив нас, –
Расспрашивал ветер я о вас, когда веял он.
Недавно ведь с милою он был, а краса её
Так дивна, что из очей не слезы бегут, а кровь.
О путник, в земле её на время прервавший путь –
Быть может, нам оживит сердца ветерок её».
 

А окончив свои стихи, он вскрикнул великим криком и упал без памяти, и девушки сидели вокруг него, плача, пока он не очнулся от обморока, а очнувшись, он произнёс такие два стиха:

 
«Надеюсь, что, может быть, судьба повернётся
И милого приведёт, – изменчиво время.
Примет мне на помощь рок, желанья свершит мои,
И после минувших дел случатся другие».
 

А окончив свои стихи, он так заплакал, что его покрыло беспамятство, а очнувшись, он произнёс такие два стиха:

 
«Аллахом клянусь, предел недугов и горестей,
Довольна ли ты? В любви, клянусь, я доволен!
Покинешь ли без вины меня и проступка ты?
Приди же и пожалей былой ты разлуки».
 

А окончив свои стихи, он так заплакал, что его покрыло беспамятство, а очнувшись, он произнёс такие стихи:

 
«Покинул нас сон, и сблизилось с нами бденье,
И щедро глаз хранимые льёт слезы.
И от страсти плачет слезами, точно кораллы, он,
Чем дальше, тем все больше и обильней.
Привела тоска, о влюблённые, огонь ко мне:
Меж рёбрами моими он пылает.
Как тебя я вспомню, так с каждою слезинкою
Из глаз струятся молнии и громы».
 

А окончив свои стихи, он так заплакал, что его покрыло беспамятство, а очнувшись от обморока, произнёс такие стихи:

 
«В любви и страданиях вы верны, как верны мы?
И разве так любите вы нас, как мы любим вас?
О, если б убил Аллах любовь – как горька она!
Узнать бы мне, что любовь желает от нас теперь.
Прекрасный ваш лик, хоть вы далеко от нас теперь,
Стоит перед взорами, где б ни были вы, всегда,
Душа моя занята лишь мыслью о страсти к вам,
И радует голубя нас крик, когда стонет он.
О голубь, что милую все время к себе зовёт,
Тоски ты прибавил мне и вместе со мной грустишь.
Заставил глаза мои ты плакать без устали
О тех, кто ушёл от нас, кого уже не видим мы.
Влечёт меня всякий миг и час к удалившимся.
А ночью тоскую и по ним, как придёт она».
 

И когда сестра Хасана услышала его слова, она вышла к нему и увидела, что он лежит, покрытый беспамятством, и стала кричать и бить себя по лицу, и услышали это её сестры и вышли и увидели, что Хасан лежит покрытый беспамятством, и окружили его и заплакали о нем. И не скрылось от них, когда они его увидели, какая его охватила любовь, влюблённость, тоска и страсть. И они спросили Хасана, что с ним. И Хасан заплакал и рассказал им, что случилось в его отсутствие, когда его жена улетела и взяла с собой своих детей. И девушки опечалились и спросили, что она говорила, улетая, и Хасан ответил: «О сестрицы, она сказала моей матушке: «Скажи твоему сыну, когда он придёт и покажутся ему долгими ночи разлуки, и захочет он близости со мной и встречи, и закачают его ветры любви и томления, пусть придёт ко мне на острова Вак».

И, услышав слова Хасана, девушки стали перемигиваться и задумались, и каждая из них взглядывала на своих сестёр, а Хасан глядел на них, затем они склонили на некоторое время головы к земле и, подняв их, воскликнули: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! – и сказали Хасану: – Протяни руку к небу: если достанешь до неба, то достанешь свою жену…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьсот девяносто девятая ночь

Когда же настала семьсот девяносто девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда девушки сказали Хасану: «Протяни руку к небу: если достанешь до него, то достанешь и свою жену и детей», слезы потекли по его щекам, как дождь, так что замочили ему одежду, а он произнёс такие стихи:

 
«Волнуют меня ланиты алые и глаза,
И стойкость уходит, как приходит бессонница.
О нежные, белые! Суровостью губите
Вы тело, и духа в нем уж больше не увидать.
Газелям подобные по гибкости, гурии,
Красу их коль видели б святые – влюбились бы,
Гуляют, как ветерок, они в саду утренний,
В любви к ним я поражён тревогой и горестью.
С одной из красавиц тех мечты я свои связал, –
И сердце моё огнём пылает из-за неё.
О юная, нежная и гибкая членами!
Лицо её утро нам несёт, её кудри – мрак.
Волнует она меня, и сколько богатырей
Щеками взволновано красавиц и взорами».
 

А окончив свои стихи, он заплакал, и девушки заплакали из-за его плача, и охватила их жалость к нему и ревность, и начали они его уговаривать и внушать ему терпение, обещая ему близость к любимым. И сестра его подошла к нему и сказала: «О брат мой, успокой свою душу и прохлади глаза! Потерпи и достигнешь желаемого, ибо кто терпит и не спешит, получает то, что хочет, и терпение – ключ к облегчению. Поэт сказал:

 
Оставь же бежать судьбу в поводьях ослабленных
И ночь проводи всегда с душою свободной.
Пока ты глаза смежишь и снова откроешь их,
Изменит уже Аллах твоё положенье».
 

И потом она сказала ему: «Ободри твоё сердце и укрепи волю, – сын десяти лет не умрёт девяти лет, а плач, горе и печаль делают больным и недужным. Поживи у нас, пока не отдохнёшь, а я придумаю тебе хитрость, чтобы добраться до твоей жены и детей, если захочет Аллах великий». И Хасан заплакал сильным плачем и произнёс такие стихи:

 
«Поправлюсь от болезни я телесной,
От боли в сердце нету исцеленья.
Одно лекарство от любви болезней:
То близость любящего и любимой».
 

И потом он сел рядом со своей сестрой, и она стала с ним разговаривать и утешать его и спрашивать, что было причиной ухода его жены, и Хасан рассказал ей о причине этого, и она воскликнула: «Клянусь Аллахом, о брат мой, я хотела сказать тебе: «Сожги одежду из перьев!» Но сатана заставил меня забыть об этом». И она стала беседовать с Хасаном и уговаривать его, и когда все это продлилось и увеличилась его тревога, он произнёс такие стихи:

 
«Владеет моей душой возлюбленная моя,
И все, что судил Аллах, ничем отвратить нельзя.
Арабов всю красоту она собрала в себе,
Газель, и в моей душе резвится она теперь.
Мне тяжко терпеть любовь, и хитрости больше нет,
И плачу я, хотя плач мне пользы и не даёт.
Красавица! Ей семь лет да семь: как луна она,
Которой четыре дня и пять и ещё пять дней».
 

И когда сестра Хасана увидела, какова его любовь и страсть и как он мучается от волнения и увлечения, она пошла к сёстрам, с плачущими глазами и опечаленным сердцем, и заплакала перед нипи и бросилась к ним и стала целовать им ноги и просить их, чтобы они помогли её брату достичь своих желаний и соединиться с детьми и женой и дали обещание придумать для него способ достигнуть островов Вак. И она до тех пор плакала перед сёстрами, пока не заставила их заплакать, и они сказали ей: «Успокой твоё сердце! Мы постараемся свести его с его – семьёй, если захочет Аллах великий».

И Хасан провёл у девушек целый год, и глаз его не переставал лить слезы.

А у девушек был дядя, брат их отца и матери, и звали его Абд-аль-Каддус. Он любил старшую девушку сильной любовью и каждый год посещал её один раз и исполнял псе её прихоти. И девушки рассказали ему историю Хасана и что случилось у него с магом и как он сумел его убить. И их дядя обрадовался этому и дал старшей девушке мешочек с куреньями и сказал: «О дочь моего брата, когда что-нибудь тебя озаботит и постигнет тебя нехорошее или случится у тебя надобность в чем-то, брось эти куренья в огонь и назови меня: я быстро к тебе явлюсь и исполню твоё дело».

А этот разговор был в первый день года. И старшая девушка сказала одной из своих сестёр: «Год прошёл полностью, а дядя не явился. Пойди ударь по кремню и принеси мне коробочку с куреньями». И девушка пошла, радуясь, и принесла коробочку с куреньями и, открыв её, взяла из неё немножко и протянула сестре, а та взяла куренья и бросила их в огонь и назвала своего дядю. И курения ещё не кончили дымиться, как уже поднялась пыль в глубине долины, и стал из-за неё виден старец, ехавший на слоне, который ревел под ним.

И когда девушка увидела старца, тот принялся им делать знаки ногами и руками, а через минуту он подъехал и сошёл со слона и подошёл к девушкам. И девушки обняли его и поцеловали ему руки и приветствовали его, и старец сел, и девушки начали с ним беседовать и расспрашивать его о причине его отсутствия. И Абд-аль-Каддус молвил: «Я сейчас сидел с женой вашего дяди и почуял Запах курений и явился к вам на этом слоне. Что ты хочешь, о дочь моего брата?» – «О дядюшка, мы стосковались по тебе, и год уже прошёл, а у тебя не в обычае отсутствовать больше года», – ответила девушка. И старик сказал: «Я был занят и собирался приехать к вам завтра». И девушки поблагодарили его и пожелали ему блага и сидели с ним, разговаривая…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до восьмисот

Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушки сидели и разговаривали со своим дядей, и старшая девушка сказала: «О дядюшка, мы рассказывали тебе историю Хасана басрийского, которого привёл Бахраммаг, и как он его убил, и рассказывали о женщине, дочери царя величайшего, которую он захватил, и говорили тебе, какие он перенёс тяжкие дела и ужасы, и как он поймал птицу – дочь царя – и женился на ней, и как он уехал с нею в свою страну». – «Да. Что же случилось с ним после этого?» – спросил старец. И девушка молвила: «Она обманула его, а ему досталось от неё двое сыновей, и она взяла их и улетела с ними в свою страну, когда Хасан отсутствовал, и сказала его матери: «Когда твой сын явится и продлятся над ним ночи разлуки, и захочет он близости со мной и встречи, и закачают его ветры любви и томления, пусть приходит ко мне на острова Вак».