Текст книги "Золушка"

Глава 51

Эльза была далеко не из хилых женских натур, легко теряющих самообладание, но на этот раз полученный удар был настолько неожиданен, настолько силен, что нравственное потрясение привело к потери сознания, а затем к полной разбитости физической, словно от падения с высоты на землю… Представление об окружающем было смутное, как сквозь пелену. Мысли бродили, путались, обрывались. Общая слабость переходила в горячечную дремоту.

Поднятая без сознания у камина Аталиным и Мадленой и тотчас же перенесенная и положенная на диван, она пробыла без памяти минут десять, которые показались Аталину вечностью. Придя в себя, она долго озиралась кругом, как бы, не понимая, что с ней, и стараясь припомнить, что случилось…

Наконец, она вспомнила и тихо простонала, взглянув на Аталина долгим испытующим взором, как бы желая убедиться, что все это не сновидение, а действительность бурно всколыхнула и возмутила все до глубины ее души. По его виновато-смущенному лицу она прочла ответ, отвела от него глаза и с этого мгновения ни разу не взглянула на него снова, как бы умышленно избегая видеть его лицо… Она лежала на спине с широко открытыми глазами, но недвижно, безмолвно, и не отвечала ни слова на вопросы его, как она чувствует себя и не хочет ли чего.

Затем, спустя час, она тихо попросила снова позвать Мадлену. Когда горничная явилась, она приказала перенести и устроить ее постель в той комнате, где когда-то была она и хворала, в первый раз явившись в Нельи.

Аталина больно кольнуло это распоряжение, но он не стал противоречить.

С трудом встав и посидев несколько минут на диване, она, при его помощи, через силу поднялась по лестнице в эту свою прежнюю, а теперь вновь устроенную, отдельную спальню.

Аталин оставил Мадлену уложить ее, а сам вышел пройтись по саду и подышать свежим воздухом. Он чувствовали себя тоже дурно от последствий испуга и нравственных пыток за те минуты, что она лежала без сознания…

Аталин опасался, что слишком сильное нервное потрясение перейдет сразу в какую-нибудь болезнь. Опасные симптомы будто уже начали сказываться… Выражение лица ее изменилось, цвет лица сразу стал землисто-темный, взгляд больших, всегда ярких глаз будто слегка потускнел и мгновениями был испуганно-бессмысленным.

Вместе с тем он недоумевал… Почему так страшно поразило ее объяснение, что он еще не имеет развода. Она даже как будто лишились чувств от одного известия, что он женат. Да ведь она же знала это давным-давно, уже более года назад!

Вернувшись в дом, он сел и просидел до рассвета около постели Эльзы. Он пробовал, когда она шевелилась и открывала глаза, заговаривать с ней, но она не отвечала ни слова, тяжело вздыхала, или тихо стонала и начинала нервно двигаться, менять положение и позы в постели, будто металась от жара или боли… Затем она затихала и лежала, будто в оцепенении, с открытыми глазами, но без малейшего движения по целому часу.

Только изредка она что-то бессвязно шептала. И только два слова, повторяемые часто, он смог расслышать и понять:

– Его жена!..

Так прошла вся ночь, и лишь на заре она действительно заснула и стала дышать ровнее.

Посадив Мадлену около постели вместо себя, измученный Аталин ушел в свою спальню, показавшуюся ему унылой и опостылевшей, и, не раздеваясь, лег на диван, чтобы только полежать и отдохнуть с полчаса. Но усталость взяла свое, и он тотчас заснул глубоким и тяжелым сном. Проснувшись часов в десять, он вскочил и быстро, но тихо и осторожно, двинулся к комнате Эльзы и остановился у прикрытой двери, так как услышал голос Мадлены.

Горничная громко рассказывала что-то такое, и это указывало, что Эльзе гораздо легче.

Не сразу он понял, в чем дело, но, наконец, сообразил… Мадлена рассказывала, что бывает и что с ней было от испуга при пожаре, и с ее братом, за которым гнался бешеный бык.

– Хозяин должен сожалеть о том, что вас это так испугало, – закончила она. – Конечно, он не предвидел этого и не ожидал.

– Разумеется. Это я виновата, а не он, – отозвалась Эльза.

И голос ее показался Аталину слегка глухим, но спокойным.

«Слава Богу» – подумалось ему.

И он вошел в комнату.

– Как ты себя чувствуешь? – вымолвил он, стараясь придать голосу спокойный оттенок.

– Хорошо! – кратко ответила Эльза, но не поглядела ему в лицо и даже не подняла глаз. Помолчав, она прибавила:

– но я так слаба, что останусь в постели весь день.

Аталин выслал Мадлену, приказав подать кофе, и, оставшись наедине с Эльзой, с волнением ждал, что она скажет. Но он долго и напрасно ожидал. Она упорно молчала. Он же не решался заговорить первый.

Мадлена подала кофе, пристроив и накрыв маленький столик около постели. Эльза села в кровати, взяла свою чашку, намазывала масло на жженые сухари или «тарты» и пила кофе, как всегда, как бы совершенно здоровая и спокойная. Только лицо ее было, по-прежнему, темное, коричневое, что всегда случалось с ней в минуты крайнего возбуждения и волнения.

Аталин умышленно сделал несколько пустых вопросов, она тихо, отрывисто и односложно ответила. Со стороны казалось, что они в пустой ccopе и просто «будируют» как влюбленные, по пословице: милые бранятся только тешатся. А между тем, он мучился от нетерпения знать, к чему она пришла и что решила.

Когда Мадлена снова явилась, убрала все и ушла, он тихо вымолвил:

– Что же? Эльза?

Но она не ответила, как если бы и не слышала вопроса. Он порывисто поднялся с места и грустный, тревожный, двинулся было из комнаты. Эльза будто встрепенулась и остановила его движением руки.

– Погоди! Только одно слово! – произнесла она вдруг громко и решительно, будто поневоле заговорив от подступившего гнева или мгновенного порыва отчаяния.

– Я готов и только прошу объясниться ясно, – ответил он почти радостно.

– Объяснять нечего… Я только одно тебе хочу сказать… Это нужно…

– Но ведь ты напрасно мучаешься, страдаешь. Пойми, Эльза, что все поправимо… Все в наших руках, и если…

– Слушай… – резко прервала она его… – Пойми… Я же все поняла и знаю… Слушай. Когда ты говорил мне… Ну, тогда, в Париже, год назад… Ты говорил, что ты женат. Я решила, что ты лжешь и обманываешь. И я не знала… Пойми! Не знала, что ты женат. Иначе я никогда бы… О, никогда!.. Несчастье во мне самой!.. Я сама себя погубила. Ты поступил правдиво, честно. Я поверила россказням болтунов в замке Отвиль, а не тебе… Я поступила бессмысленно. И вот я наказана. За мою срамную роль при графе – я тоже наказана. Недоразумение ужасное, роковое, но понятное. Так и должно было случиться.

– Эльза, я могу, повторяю, иметь развод и тогда все…

– Достаточно! Хватит! – махнула она рукой. – Я все сказала…

– Это будет лишь простая формальность. Мы более двадцати лет не видались с этой женщиной, которую я презираю. А клятва, про которую я говорил тебе, клятва умиравшему отцу…

– О, Боже, достаточно! – воскликнула Эльза отчаянно. – Уйди! Оставь меня… Потом… А теперь… Уйди.

Аталин растерянно и грустно поглядел на нее и медленно вышел. Часа через два он снова пришел, но она отвернулась к стене лицом.

И затем весь день прошел томительный, мучительный, не разъяснивший ничего.

Что думала Эльза, он не знал; на что она решилась, догадаться было нельзя. Говорить с ним она упорно не хотела.

– Оставь меня, – тихо отзывалась она на все его вопросы.

Глава 52

На следующий день, рано поднявшись и тихо войдя в комнату Эльзы, Аталин остановился на пороге, неприятно удивленный.

У постели Эльзы сидела Марьетта. Она поднялась к нему навстречу и знаком попросила его выйти вместе в другую комнату. Вид ее, скромный и серьезный, какое-то темное шерстяное платье и исхудалое печальное лицо, со впалыми тусклыми глазами, наконец, будто надтреснутый, устало-тихий и спокойный голос, когда она заговорила – сразу заставили Аталина иначе отнестись к ее нежданному появлению. Марьетта вызвала в нем жалость.

– Эльза просыпалась и опять задремала, – заявила она почти шепотом. – Мы говорили, но она отказалась объясниться. Скажите, что у вас случилось?

Аталин вздохнул и отвернулся… Они стояли у окна, и он, не ответив, стал грустно смотреть на деревья перед домом, которые раскачивал осенний ветер, срывая, швыряя в воздух и разнося последние листья…

– Она не жалуется ни на что, говорит, что здорова… – продолжала Марьетта. – Но она два раза сказала… Сказала мне… – Марьетта потупилась сурово и, произнесла будто против воли. – Она говорит, что жестоко наказана за свою гордость, за то, что презирала меня, а теперь стала такой же…

Аталин молча сел на подоконник и, прислонив локоть на холодную раму, уныло оперся на руку головой.

– Вы мне позволите остаться ходить за ней?.. Это будет мне практикой для начала. Мой, так сказать, дебют, в роли сиделки. Я решилась идти в сестры милосердия.

– Вы?! – невольно вырвалось у него.

– Да. Вы удивлены? Что ж… Все же лучше в сиделки, нежели в горничные или в консьержки.

– Конечно. Но ведь это страшно трудно. Тут требуется призвание.

– Призвание… Это просто так говорится. А моя вся жизнь была ли призванием? Все решает случай. Раскаешься, да поздно… Когда все уже рассыпалось… И все потеряно, молодость, красота, веселость. Однажды, когда уже больше никто не хочет вас, разверните свою жизнь в обратную сторону. Молодость пролетела быстро, авось и старость не затянется. А то еще можно и ее сократить. Вот одна моя приятельница, с прозвищем Sot l’y laisse, на днях распорядилась. Поставила около постели керосинку, заперла дверь и легла… К вечеру ее нашли уже мертвой. Ничего сложного… Простое самоусыпление. И счет подбит.

– Послушайте, – вымолвил Аталин. – Если Виган явится сюда устраивать скандал… это будет мне крайне неприятно, в особенности теперь, по многим причинам.

– Если явится, и я увижу, что мирно с его болтовней не справиться, то я уеду с ним, а через день опять его брошу и скроюсь где-нибудь в меблирашках…

– Вам лучше уехать куда-нибудь в провинцию… Он стал совсем больной… Я думаю, он пьет.

– Все последнее время он страшно пил и все абсент. Утверждает, что это вводит его в полное исступление.

– Отупение, – поправил ее Аталин.

– Ну да, – не поняла Марьетта. – Ведь эту гадость зовут теперь «l’assommoir».

– Он от вас не отстанет… Уезжайте подальше и лучше всего в Нормандию.

– Подальше от Парижа! – покачала Марьетта головой. – Трудно. Я привыкла. Какая же жизнь вне Парижа? Нет, я хочу здесь освоить профессию сестры милосердия.

– Это не профессия, мадемуазель Марьетта! – нетерпеливо ответил он. – Обучиться этому нельзя. Здесь требуется призвание. Да потом вас и не примут ни в одну общину. Справятся о прошлом и откажут.

– Вы думаете?

– Скорее всего…

– Стало быть, возврата нет! что ж, это мило. Ну, если не позволят стать честной женщиной… тогда остается то, что сделала Со-Ли-Лэс.

В эту минуту в спальне раздался голос Эльзы, которая звала сестру. Они вошли вместе.

Эльза была на вид совершенно спокойна, вполне оправившаяся. Она поглядела на Аталина вопросительно, будто желая знать, как он относится к появлению Марьетты. Он понял ее мысли.

– Если ты желаешь, – сказал он, – Марьетта могла бы ходить за тобой.

– Нет. Я совершенно здорова и потом я советую ей скорее уезжать из Парижа. И в любом случае, не оставаться у вас. Если она сдержит свое обещание начать жить на другой лад, то я может быть… если не устроюсь иначе, как мне хочется… тоже к ней перееду, и мы станем вместе работать, а скопив денег, может быть, магазин откроем.

– Это было бы забавно! – быстро отозвалась Марьетта. – Целый день пялиться на народ.

– Ну… Если так… – тихо сказала Эльза. – То лучше и не пробовать… Ты всегда останешься собой. Знаешь что, Марьетта? Мы вместе не магазин откроем, а просто вместе заснем… И сделаем то же, что и Со-Ли-Лэс. Мы все должны так кончить. У нас одна дорожка…

– Эльза! – горьким упреком вырвалось у Аталина.

– Да что у вас тут происходит? – воскликнула Марьетта. – Вы же любите друг друга, любите уже, наверное, целый век и зажили, наконец, здесь вместе, спокойно… А дело опять не ладится из-за ее вздорного характера. И что же? Разве лучше быть любовницей усохшего пирожка с кремовой начинкой, как твой Отвиль? Всякая, самая последняя, пропащая женщина все-таки предпочла бы тысячу раз, месье Талина!

– Это пытка какая-то! – шепнула Эльза, закрывая лицо руками.

– Перестаньте! – резко выговорил Аталин. – Подобный разговор неуместен. Действительно, лучше уезжайте. Извините!.. Но я не могу согласиться на ваше присутствие здесь!

– Да, уезжай… И лучше всего, подальше от Парижа, – сказала Эльза. – Я тоже скоро уеду.

– Ну, тогда… Если вы меня гоните, – ответила Марьетта обиженным тоном, – то делать нечего.

Глава 53

После полудня Эльза, простившись и сбыв с рук Марьетту, поднялась с постели, оделась и сошла вниз в гостиную. На вид она была спокойна, но лицо оставалось по-прежнему мрачным. Не только выражение было суровое и жесткое, но и цвет лица не был обычный светло-матовый, а какой-то коричневый… Она заметно похудела за эти два дня, щеки осунулись и глаза подернулись синевой, казались больше, но глубже впавшими. Аталин молча встретил ее, хотел обнять и поцеловать, но она отстранилась, тихо вымолвив:

– Оставим это…

Они сели у того же камина… Она понурилась в своем кресле, задумалась и сидела, как бы предполагая молчать целый день.

– Эльза, – вымолвил он через минуту, – ведь это же невозможно… Так…

– Что? – отозвалась она рассеянно.

– Мучиться задаром! Зачем себя терзать всячески, когда я повторяю тебе, что дело в наших руках. Через полгода я смогу быть свободными человеком, и ты станешь моей женой.

– Никогда!.. – шепнула она твердо.

– И почему?..

– Я не хочу этого. Я…

– Ты не можешь не хотеть этого. Скажи, что тебя смущает?

Эльза помолчала и затем произнесла холодно, как бы отдавая приказание:

– Расскажи мне все подробно… Как ты женился? Когда?.. Почему разошелся с женой? Зачем скрываешь, что женат?.. И почему твой отец взял с тебя такую клятву?

Аталин ободрился, придвинув свое кресло ближе к ней и, заговорил с воодушевлением.

Он стал рассказывать все малейшие подробности своей незатейливой жизни с детства. Она слушала с напряженным вниманием… Известие, что отец Аталина был простой крестьянин, поразило ее, и лицо ее на мгновение оживилось.

– Недаром я полюбила тебя! – грустно отозвалась она. – Никогда не понимала, как я могу любить un aristo[910]910
  Аristo – аристократ (франц).


[Закрыть]. Теперь ясно.

Когда Аталин, рассказывая, коснулся обстоятельств своей женитьбы по приказанию отца и затем передал возмутительные подробности поведения своей жены, почти вскоре после брака, Эльза покачала головой и выговорила, оживляясь:

– Это же ужасно! И бесчестно! Как может женщина обманывать своего законного мужа, я этого никогда понять не могла и никогда не пойму. Можно возненавидеть мужа, можно уйти от него в монастырь, стать сестрой милосердия, наконец, просто уйти, жить одной… Но оставаться рядом, иметь любовника за его спиной, лгать и обманывать его и всех… Не понимаю…

Подробно рассказав, как госпожа Аталина сама уехала от него к своим родным, и как старик призвал его, умирая, и потребовал его клятвы, Аталин горячо и красноречиво стал доказывать, что он не может теперь сдержать обещанное, а вследствие рокового недоразумения между ними, даже и не должен… Он, напротив, должен, обязан, как честный человек, нарушить эту клятву и назвать ее своей женой. И законное стремление к личному счастью, и разум, и совесть, и долг – все вместе требуют этого.

Аталин смолк и стал глядеть в лицо Эльзы, которое было теперь уже не сурово, а лишь печально. Он ждал, что она скажет.

– Почему отец твой потребовал это? – заговорила она, наконец. – Почему он не считал тебя вправе отомстить этой женщине разводом, или если не мстить, то просто освободить себя, не портить своей жизни?

Аталин объяснил, что отец его, человек строгих правил в жизни и глубоко верующий христианин, слепо, благоговейно относился ко всем установлениям церкви. Поэтому, он считал развод грехом и кощунством. Если брак, сочетание двух людей на всю жизнь, есть таинство, то люди не могут разрушать дело рук Божьих… Если же допустить, что могут, то, стало быть, брак – не таинство, а формальность, как простой контракт, купчая, нотариальная сделка…

– Странно!.. – воскликнула Эльза. – Как это странно!

– Что? – удивился он.

– Да, именно… Это дело рук Божьих, – с печальным восторгом заговорила она, – таинственное, Богом созданное и определенное на земле людям. Соединение двух, мужчины и женщины, святым чувством, громадным, точно отделяющим их двух от всех других людей, живущих кругом… Это соединение чудное и священное и непонятное вполне нашему уму… Вот такое точно, как рождение или смерть. Я не знала, не могла это выразить, рассказать, но так, именно так, считала всегда. Второй или третий брак – бессмыслица.

– Но, Эльза!.. Если я… сам… Если я не верю, что это таинство… то я могу допускать развод. Ради нашего счастья мы можем теперь…

– Вдвойне не можем!.. – вскрикнула она горько. – Мы… Ты и я… Я не могу стать женой, законной, Богом благословляемой и поэтому счастливой – человека женатого, то есть принадлежащего другой женщине, быть выше Бога и всех людей. Ты не можешь стать моим мужем по той же причине и, кроме того, еще вследствие клятвы, данной отцу. После нарушения подобных священных обязательств перед близкими, ушедшими в тот мир, что же людям останется еще… Дальше… Идти убивать… Нет! Нет! Всему этому… Да. Конец! Конец!

Она тихо подняла руки, взяла себя за голову и прошептала что-то со страданьем в голосе, но Аталин не расслышал слов.

– Эльза. Ради Бога, попытайся вникнуть. Пойми… Нельзя же так играть своей и чужой жизнью.

– Да. Да. Жизнью играть нельзя! – воскликнула она. – Но вот что ужасно, что обстоятельства, случайности играют нами как копеечной игрушкой. За что? Чем я это заслужила?! И теперь?.. Теперь? Что же остается?..

Аталин снова горячо и страстно начал убеждать ее.

– Я это решил, Эльза, бесповоротно, – кончил он. – И решил со спокойной совестью. Если нас, при нашей любви, не благословит небо, как ты говоришь, то кого же тогда… Повторяю, это решенное дело. Ты не можешь оставаться в положении любовницы. Поэтому успокойся и не терзай себя.

Эльза отняла руки от головы, обернулась к нему и с обычным огнем в глазах и в голосе, когда она бывала возбуждена, твердо вымолвила:

– Да. Я не останусь в этом положении. Это выше сил моих. Я не могу прожить даже месяца, зная, что я не имею права и никогда не получу его – прямо смотреть людям в глаза. Мне надо стать законной женой честного человека, который будет меня любить и уважать, проставь все… Или надо… Не жить!

– Что ты хочешь сказать? Ведь я тебе, именно, это же и говорю. То же самое…

– Нет. Нет! Не то же.

– Объяснись! – тревожно воскликнул Аталин.

– Скоро. Завтра, послезавтра… ты узнаешь. А пока более ни слова об этом.

И напрасно начинал он снова тот же разговор и всячески умолял ее объяснить ему ее загадочные слова. Она отвечала все то же, что он узнает вскоре, как она намерена поступить.

День прошел томительный, грустный и мрачный.

Наконец, уже вечером, после горячих, неотступных просьб Аталина решить их участь, Эльза вдруг ответила резко:

– Прекрати! Если ты будешь так меня преследовать, то я уйду из этого дома… На улицу! Ведь мне же некуда больше. Сестра Рене меня, такую, не примет. Хочешь ты меня выгнать на улицу, чтобы я была подобрана полицией как бродяга, то продолжай просить о невозможном, не должном, бесчестном и греховном… Прошу тебя!.. Лучше не мучай напрасно себя и меня…

И просидев молча весь вечер, она рано ушла наверх к себе в спальню.

Аталин оделся, вышел в сад и долго бродил, несмотря на ветер и стужу.

«Кажется, я был несчастлив здесь, – горько думалось ему, – год тому назад, когда она вдруг уехала отсюда с Марьеттой и затем пропала без вести. А сейчас еще хуже! Да, хуже! Боже мой! Неужели нельзя пересилить ее, побороть?»…

Наконец, он вернулся в дом и тихонько, чтобы не разбудить Эльзу, так же, точь в точь, как тогда, год назад, осторожно поднялся наверх. Проходя мимо дверей комнаты Эльзы, он остановился, прислушался и вдруг вздрогнул, встрепенулся всем телом. Он расслышал глухие рыдания. Она, очевидно, закрылась с головой одеялом и всячески душила эти неудержимые рыдания. Он схватился за ручку. Дверь была заперта. Он хотел начать стучать в дверь, но рука его замерла. Он понял, что это было бы полным, жестоким и немыслимым насилием над ней. Он быстро прошел к себе, бросился на диван и, схватив себя за голову, снова воскликнул в сотый раз:

– Как же убедить ее, как пересилить!? Неужели это невозможно? Может быть завтра же, то есть через несколько часов, я, Бог весть, что узнаю… Но что? Что?!