Текст книги "Золушка"

Глава 9

После завтрака время пролетело страшно быстро. Согревшись, Эльза оживилась и освоилась, будто забыв, что она «у него» в доме. Однако, перед сумерками она снова притихла, но уже не от робости, а от какого-то странного неприятного ощущения во всем теле. Ей казалось, что все внутри ее горит, а по спине и рукам пробегала временами дрожь. Ей чудилось, что в комнатах свежо и сыро, и на воздухе в саду, наверное, будет лучше. На ее заявление об этом, Аталин будто спохватился предложить ей пройтись по саду. Он знал, что Эльза обожает цветы, и он рад был похвастаться самыми чудными и редкими растениями в полном цвету.

Они вышли в сад, и Эльза, очутившись среди цветов, ахнула, озираясь кругом.

– Только этим я и могу похвастать у себя, – сказал Аталин.

– А тишиной? – заметила Эльза… – Прислушайтесь. Мертво тихо. Если бы я была богата, – прибавила она, подумав, – я бы купила громадный лес, на сотню километров до людей, выстроила бы себе домик в чаще и жила бы так, не выходя из лесу и никого не пуская к себе.

– Никого?

– Разумеется, взяла бы Этьена с собой…

– И только?..

– У меня больше никого нет.

– А мужа…

– О-о! – чуть слышно отозвалась она, но это восклицаниe было двусмысленно по интонации. Оно говорило: «Какой вздор!» И в то же время оно говорило… «Да, пожалуй!»

– Разве вы не желали бы встретить человека, который бы вас полюбил и счел бы себя счастливыми поселиться с вами в этом лесу… Скажите. Отвечайте искренно.

Сердце у Эльзы забилось сильнее при этом вопросе, который как будто вел к чему-то, и она, снова слегка смутившись, замолчала.

– Отчего вы не хотите отвечать? – спросил он.

– Трудно… Объяснить нельзя, стало быть, надо молчать или лгать.

И вдруг наступило такое молчание, которое красноречивее и опаснее всяких разговоров. В такие мгновения два существа думают об одном и том же и чувствуют это, но будто тщательно оберегают друг от друга свою общую тайну.

– Но, как холодно… – произнесла, наконец, Эльза, вздрогнув всем телом и поведя плечами.

– Не простудились ли вы под дождем? – заметил Аталин озабоченно. – Пойдемте лучше в дом…

– Да, вернемтесь. Пора ведь тоже давно… объяснить вам, почему я захотела вас видеть… – робко прибавила она, со страхом готовясь к этому объяснению.

– La grosse affaire?[595]595
  Серьезное дело? (франц)


[Закрыть] – улыбаясь, сказал он, но неестественно и как бы заставляя себя шутить.

– Да. Но не смейтесь. Это крайне важное дело. И вы должны бы были уже догадаться, в чем дело.

– Я догадываюсь, но желал бы ошибиться, – вдруг холодно проговорил он.

Они вернулись в дом в гостиную и смолкли, будто уставши от прогулки… В столовой Жак гремел посудой…

Усевшись, Эльза как-то вся съежилась. Ей или нездоровилось, или она робела все более от приближения минуты рокового объяснения.

«Если он откажет, что тогда делать? – думалось ей. – Нельзя же бросать все и допустить, чтобы он рисковал своей жизнью и еще, к тому же, из-за меня».

Уже начинало смеркаться, и сквозь обманчивый полусвет в комнате Аталин полусознательно глядел на ее хрупкую фигурку в кресле, а мысли его почему-то были далеко… Ему мерещился Петербург, а в нем «госпожа» Аталина… как называл он давно по привычке свою жену. Но почему? Какие мысли, какие мечтания заставили его, глядя на это красивое и симпатичное ему создание, вдруг вызвать воображением женщину, которая загубила его существование, которая была, – и станет еще, пожалуй, в будущем – помехой его личного счастья… Почему он, никогда не думающий о ней, теперь вспомнил об этой ненавистной ему женщине, с которой все еще связан, благодаря клятве, данной умирающему отцу. Почему? Он сам не cознавал этого. Или же он не хотел прислушаться к внутреннему голосу, который подсказывал и объяснял все… простое, понятное, но невозможное, непонятное…

Как часто бывает в людях, что сердце и мозг спорят, даже борются и бессовестно лгут, обманывают друг друга, даже предают друг друга на пытки и мучения, иногда на казнь поздних раскаяний….

– Мне страшно начинать, – вымолвила, наконец, Эльза.

Она долго думала и колебалась, с чего ей начать, и по правдивости своей натуры начала именно с того, что чувствовала. По пословице: «что на уме, то и на языке».

Аталин пришел в себя, вздохнул и, уже сознательно глядя в лицо Эльзы, кротко улыбнулся.

– Чего же вам, Эльза, бояться? – невольно вырвалось у него.

– Чего? Неудачи… У меня просьба.

– Просьба! Ко мне? У вас?.. – оживился он. – Я буду, Эльза, счастлив исполнить ваш малейший каприз.

– Без исключения? Все!.. Все, что я попрошу?! – воскликнула она, выпрямляясь.

Аталин пристально поглядел ей в лицо, и в нем появилось сомнение.

– Говорите. Прямо. Все, что возможно – я исполню. А l’impossible, nul n’est tenu[596]596
  А совершать невозможное, никто не обязан (франц).


[Закрыть].

Эльза снова понурилась, поняв значение этой оговорки. Помолчав, она выговорила нетвердым голосом:

– Не соглашайтесь драться с Монклером!

Аталин видимо изумился, зорко поглядел на нее и ответил угрюмо:

– Я думал, вы явились ко мне по собственной воле, я был рад, даже, право, счастлив… А получается, вас подослали!

– Никогда! Кто же? Да и зачем? – встрепенулась она.

– Спасти Монклера от меня.

– Я сама пришла. В замке это никому не известно. А почему? Почему… Извольте. Я скажу вам откровенно.

И Эльза объяснила, что она получила письмо к нему от графини только за тем, чтобы бросить на почту и списала себе его адрес. Затем она подробно рассказала, как лукаво и нечестно поступила она, подслушав разговор графини с Жюли. Разумеется, Эльза ни словом не обмолвилась о том, в чем, по словам графини, он якобы сознался ей.

Аталин все внимательно выслушал и досадливо покачал головой. Разумеется, он тотчас же понял коварную махинацию графини. Но почему она так полагалась на влияние на него Эльзы, он не понимал. Неужели и она тоже пришла к заключению и убеждена, что эта девочка всевластна над ним.

– Слушайте, Эльза, – заговорил он почти раздражительно. – Вы ни в чем не виноваты. Абсолютно ни в чем. Не вы причина моей ссоры, а скотский поступок художника. Я не за вас заступился, а вообще за нравственность, за приличия, за законы общежития. Вы тут не при чем… Будь на вашем месте горничная Жюли, я поступил бы так же.

Лицо Эльзы вдруг потемнело… У нее совсем отнимали нечто, что она, борясь сама с собой, то сомневаясь, то снова веря, лелеяла уже три дня. Отнимали самую яркую, золотую грезу. Изгоняли из сердца самое лучезарное чувство.

«Я и Жюли – для него одно и то же!.. Он, стало быть, лгал графине?»

Подавив в себе горькое чувство полного и внезапного разочарованья, Эльза снова начала страстно упрашивать не играть своей жизнью.

Аталин объяснил ей подробно всю махинацию графини ради желания спасти Монклера, а не его.

– Она поступила просто непозволительно, даже нечестно, по отношению к вам, – сказал он.

– Вы считаете способной ее на ложь? – вдруг робко спросила Эльза.

– Если она была способна разыграть подобную комедию с вами, то, конечно… Ведь это ложь, что я рискую… Рискует Монклер. В этом она прямо солгала, чтобы, зная вашу симпатию ко мне, заставить вас немедленно отправиться сюда… Она просила меня сама отказаться от дуэли, и я отказал. И вот она подослала вас комедией, обманом, ложью.

– О, теперь я все поняла! Все, все… – прошептала Эльза и тихо схватилась руками за голову.

– Что, все?.. Разве было еще что-нибудь?

– Было. Но, что именно – я не скажу. Однако, несмотря на то, что Монклеру грозит беда, а не вам, тем не менее, я все-таки умоляю вас не стреляться с ним. Мало ли что может случиться. Господи! Мало ли что ужасное, непредвиденное случается. Согласитесь. Обещайте мне это.

– Нет, ma chere enfant… – холодно отозвался он. – Этого я вам обещать не могу. Все, что хотите, но не это. C’est une affaire d’honneur…[597]597
  Это мужское дело (франц).


[Закрыть]

– Ну… так идите рисковать, играть двумя жизнями, своей и моей… – глухо вымолвила Эльза.

– Что вы говорите? Я вас не понимаю.

– Я виновна во всей этой беде, – вдруг почти грозно сказала она. – И если вы будете убиты, то раскаяние заставит меня… Я не переживу этого. Не захочу пережить!

Аталин вдруг вспыхнул… Он слишком верил в правдивость этой девочки, да и голос, лицо ее заставлял верить.

«Но если это правда? Если она способна на подобное?.. Что же понять тогда?» – мысленно воскликнул он и затем произнес уже шепотом:

– Это так говорится. Да! оно и было бы бессмыслицей. Я ведь вам чужой человек.

Эльза не ответила и, еще более сжавшись и понурившись в кресле, закрыла себе лицо руками.

Она чувствовала, что, помимо волнения от всего разговора, лицо ее пылает, в висках стучит, а в голове ощущается какая-то тяжесть, какой-то туман… И она была рада водворившемуся мертвому молчанию. Долго ли оно продолжалось, Эльза не помнила.

Дверь отворилась, наконец, и на пороге появился Жак. Яркий свет ламп с нежно– белого, накрытого стола вдруг ворвался в гостиную, уже давно погруженную в сумрак. Лакей доложил: «Monsieur est servi»[598]598
  «Обед подан, моньсиньор!» (франц)


[Закрыть], чопорно и с достоинством.

Они поднялись и вышли, ослепляемые светом.

Обед прошел странно и таковым показался даже Жаку. Они почти промолчали все время, не желая говорить при лакее о том, что просилось на язык, о том, что было на уме у обоих. О пустяках же не хотелось говорить, так как эти пустяки, казалось, непременно должны профанировать все, что накопилось на душе за весь день.

После быстро поданного обеда, за которым Эльза отказывалась почти от всех блюд, чувствуя себя в каком-то странно тяжелом, даже новом для нее состоянии, она, пройдя в гостиную, не выдержала и объявила тотчас, что желала бы уйти в отведенную ей комнату.

– Конечно!.. И ложитесь спать. Вы измучены. Мне надо было самому сообразить это и предложить вам. Но мужчины глупы в этих случаях.

– Да, я пойду… Я очень, очень устала. Но все-таки скажите мне еще раз. Повторите.

– Что…

– В последний раз… Завтра, как только я проснусь, вероятно, часов в шесть утра, я уйду от вас в Париж и прямо на вокзал….

– Я прикажу довезти вас до вокзала в карете, – отозвался Аталин.

– Нет! Этого я не хочу ни за что! Я уйду пешком, возьму фиакр и доеду… Когда я отсюда двинусь, вы еще будете спать… Скажите же теперь… Вы не можете уступить… Не стреляться?

– Милая Эльза, – горячо выговорил Аталин… – Вы умны и умны не по летам. Вы должны сами понять, что просите невозможное. Ведь это жертва и притом такая….

– Которой вы для меня не можете сделать.

– Которая вам не нужна!

– Нужна! – страстно и гневно воскликнула она, будто с угрозой поднимая на него руку. – Для Этьена нужна. Он будет сиротой…

– Эльза! Я не могу этому верить!

– Клянусь вам, – еще с большею страстью произнесла она. – Клянусь памятью моего бедного отца и его дорогой для меня могилой, что если вы будете убиты, то я покончу с собой. Je vous le sacre, et Dieu m’entend![599]599
  Клянусь вам, и Бог меня слышит! (франц).


[Закрыть]

Наступило молчание и длилось долго. Аталин тяжело дышал и, наконец, вымолвил дрогнувшим голосом:

– Простите меня… Но я… Я не верю.

И после нового молчания Эльза медленно протянула ему руку, стиснула крепко его пальцы и, будто нехотя выпустив их, произнесла шепотом.

– Adieu donc alors… Ici ou là-bas[600]600
  Тогда, до свидания… здесь или там… (франц)


[Закрыть]…

– Я вас не понимаю, – тоже прошептал он.

– Если вы останетесь живы, – произнесла она медленно, через силу, – то мы, конечно, никогда в жизни больше не увидимся. Не надо, и я не хочу. Если же вы будете убиты, то мы свидимся уже par devant le Seigneur[601]601
  у Господа (франц)


[Закрыть] и в этом случае… пожалуй, можно сказать: Au revoir à Dieu[602]602
  Прощайте, с Богом (франц)


[Закрыть]. Если бы не брат, я бы предпочла… второе.

Эльза проговорила это дрожащим голосом, и слезы вдруг засияли в ее глазах. Аталин в волнении двинулся ближе и хотел что-то сказать, но она остановила его почти гордым движением руки и, повернувшись, тихо вышла из комнаты.

Глава 10

Маделена уже поджидала в передней диковинную гостью, о которой за день немало наговорилась с Жаком и с Карпо. И доведя ее до приготовленной комнаты, она собралась поболтать с ней, в надежде выспросить девочку…

– Je vais lui tirer les vers du nez![603]603
  Попробую что-нибудь вытянуть из нее (франц)


[Закрыть] – похвасталась она лакею и привратнику, которые были очень озадачены появлением у них гостьи, пешком, в старых ботинках, в поношенной соломенной шляпке, без пальто и с сучковатым посохом.

Однако Маделена заметила теперь сразу странный вид Эльзы, и, доведя ее до комнаты, ей предназначенной, добрая от природы женщина тотчас участливо спросила:

– Вы случайно не больны?.. Это правда, что вы прошли пешком сто километров?

– Нет. Меньше.

– Dieu! Я бы не могла. И одна?..

Маделена собралась было все-таки поболтать, но Эльза однообразно отвечала лишь «да» и «нет»… Найдя на комоде свое платье и белье, все тщательно вымытое и выглаженное, а ботинки чистыми и высушенными, она поблагодарила и сказала, что ляжет.

– Я вам помогу раздеться.

– О, что вы? Вы смеетесь надо мной, – ответила Эльза, гордо, – вы же видите, что я ничем не выше вас по положению.

– Je suis servante dans la maison[604]604
  в этом доме я работаю служанкой (франц)


[Закрыть], – сказала Маделена, как бы извиняясь, но слегка назидательно.

– Eh bien quoi?[605]605
  И что же?… (франц)


[Закрыть]… Я, может быть, буду тем же, – резко ответила Эльза.

– Alors je puis me retirer?[606]606
  тогда я свободна? (франц)


[Закрыть] – сухо заявила горничная, ошибившаяся в своих расчетах выпытать что-либо.

– Мне ничего не нужно…

– Когда разбудить вас?

– А дома, вы полагаете, меня будит горничная, когда мне нужно бежать отворять заставы?..

– Какие заставы?!

– Ну, до свиданья. Dormez bien[607]607
  Доброй ночи… (франц)


[Закрыть]… – ответила Эльза, улыбаясь, но через силу, потому что чувствовала себя разбитой и обессиленной.

Горничная вышла, а она быстро разделась и легла в большую, чудно покойную кровать. Она ни на что не обратила внимания в комнате, но невольно заметила теперь коричневое шелковое одеяло с тонкой простыней, помеченной красивым шифром из двух букв. Вторую букву А она понимала, но первая не имела смысла. Это было французское Т, у которого не хватало наверху куска… Догадка, что это русская буква, не могла ей прийти в голову…

«Странно, что со мной?» – подумала она, продолжая чувствовать тяжесть во всем теле и будто легкий туман в голове, застилавший и комнату с мебелью, и даже ее мысли и соображения.

«Это с дороги. Я устала. И дождь. Пожалуй, отчасти и простуда… А главное – он. Да. Ужасно… Ужасно!»

И потушив свечу, Эльза стала смотреть во тьму комнаты, а мысль ее, усталая, ленивая, рвущаяся и будто придавленная, носилась Бог весть где… Ей представлялась какая-то комната, а в ней стоят друг против друга Аталин и Монклер, и, держа ружья, все палят друг в друга. Пули из ружья Аталина все проходят насквозь Монклера, и он жив, а пули художника застревают в груди Аталина, и он бледный… Он тяжело вздыхает, глядя на нее, будто умирая, прощается…

Еще днем, раза три, она хотела спросить у него, как именно дерутся на поединках, но ей не удалось это. Теперь она воображала дуэль по-своему.

Вскоре Эльза начала было дремать, но несколько раз просыпалась от собственного голоса. Она разговаривала с Аталиным, просила, отвечала, вскрикивала… Голова при пробуждении казалась каждый раз все тяжелее. Ничего подобного никогда еще не бывало с ней, и теперь она приписала это всему, что пережила и перечувствовала за весь этот день.

– Он отказал! Графиня солгала! Что же теперь? Если он будет убит, я не хочу жить. А Этьен?..

Усталость превозмогла, наконец, все. Она заснула крепким, но лихорадочным сном, с бессмысленно страшными сновидениями и с бредом. И все, что всплывало и мерещилось в каком-то круговороте и огне, – все это давило грудь и будто душило ее. Она ворочалась в постели, металась, глубоко вздыхала, бормотала, но, однако, не просыпаясь и не приходя в себя.

Между тем Аталин, несколько взволнованный, вышел в сад и, пройдя в цветник, сел на скамью. Два угловые окна второго этажа обыкновенно темные – ярко светились. Уже много лет он не видал огня в этих комнатах, всегда пустых.

Он стал смотреть на них и видел на опущенных занавесях две тени, которые двигались, но вскоре окна потемнели. Аталин поднялся и побрел в самую чащу сада.

Никогда еще, казалось, не было на душе его такой смуты, какая была теперь…

Борьба, длившаяся в нем уже давно, теперь будто стихла… Мозги уступили сердцу и начинали вторить ему. Рассудок сознался, но стал грозиться, признал действительность, но заявлял свои права на власть над чувством.

«Да. В этом сомнения нет, – думал он, медленно шагая по дорожкам сада. – Я хочу любить! И не так, как когда-то полюбил было кузину зятя. Но ведь это опять так же невозможно… Пока жива она, эта женщина, испортившая мне всю жизнь. Пока?! Она меня переживет. Стало быть, и Эльза – запретный плод… А так, не женясь, взять ее? Никогда! Она мне слишком мила, чтоб я мог решиться на подобное. Да и сама она на это не пойдет… И странно. Будь она способна на такое – я бы ее не полюбил… Не полюбил?! Стало быть, я сознаюсь, наконец, что люблю ее…

И пройдя еще несколько шагов по чаще, Аталин снова сел на попавшуюся скамью и произнес вслух:

– Стало быть, я сознаюсь?!

И затем он опять поднялся и начал бродить по саду, тихо, бессознательно, с опущенной на грудь головой.

Как много значит в жизни один день. Еще сегодня утром он скучал, вспоминал об Эльзе, но пожимал плечами, иронизировал над собой и точно знал – а не только надеялся, – что это все пройдет… А теперь, через несколько часов, он уже испуган. Он робеет перед тем будущим, которое надвинулось на него, темное, грозное.

«Пройди, проживи меня, – будто говорит оно. – Ты думаешь, у тебя хватит сил? Это ребяческое самомнение. Не одолеешь».

Наконец, устав физически и от ходьбы и от мыслей, Аталин вернулся в дом и тихо, осторожно прошел наверх, к себе в спальню. Комната была первой по коридору и далеко от комнаты Эльзы, но он все-таки боялся нашуметь и разбудить ее. Вместе с тем ему было приятно стесняться, быть осторожным в этом доме, где столько лет жил он один одинехонек, не имея повода стесняться.

Улегшись в постель, он чувствовал себя немногим лучше Эльзы. Голова отяжелела под смутой дум, сердце ныло, будто жаловалось рассудку, не понимая его указов и предрешений…

– Да, завтра конец, – шептал он сам себе и прислушивался к своему голосу. – Сегодня уже конец. Завтра утром она уйдет отсюда и, разумеется, второй раз не явится. Я же никогда не буду у Отвилей или в Tepиэле. Надо только проснуться раньше, чтобы увидеть ее еще раз, взглянуть на нее в окно, когда она выйдет из дому. Но говорить с ней, слышать ее милый голос уже никогда не придется. Это было сегодня в последний раз в жизни. Ну, что же? Иначе нельзя…

Однако ночь проходила, а Аталин не спал и в десятый, и в сотый раз передумывал одно и то же. Наконец утомление взяло-таки верх.

Глава 11

Когда Аталин снова открыл глаза, после крепкого беспробудного сна, на дворе было уже светло, и толстые темные занавеси его спальни были будто обрамлены проскользнувшим светом. Чувствовалось, что там, за окнами, горит яркое солнце, уже высоко стоящее в безоблачном небе.

Он взглянул на стенные часы против кровати и ахнул. Он проспал уход Эльзы.

– Странная судьба! – проговорил он. – Однако, вот жизнь. Сама жизнь. Человек – животное, а жизнь… Жизнь на земле?.. Не то, что мы думаем или желали бы…

Он вздохнул и прибавил:

– Да, философствуй теперь. Любовь, думы терзанья сами по себе. А дурацкое, глупое спанье – само по себе. Уж если на то пошло… Как же я не почувствовал, что она уходит из этого дома навсегда. Я должен был проснуться в этот момент… Засыпая, я был глубоко уверен в этом. И вот, человек верил, а животное проспало…

И сев в постели, он стал соображать, где уже может быть Эльза… Было девять часов. Она, вероятно, поднялась в шесть или семь и была теперь уже километров за двадцать от Парижа, в поезде, на северной железной дороге.

Чувствуя, что снова он, конечно, не заснет, Аталин поднялся и раскрыл окна. Затем, надев халат, он позвонил и, обождав, опять позвонил. Жак, однако, не появлялся… Барин никогда не звал его так рано, и лакей был в своей комнате с лицом густо намыленным и с бритвой в руке. Звонок заставил его привскочить.

– Vas te faire f…. fendre![608]608
  И что теперь… расколоться! (франц)


[Закрыть] – вскрикнул он, не зная как быть…

Однако когда Аталин собрался звонить в третий раз, в дверь постучали.

– Entrez![609]609
  Войдите! (франц)


[Закрыть] – крикнул он, но дверь не отворилась, а за ней раздался голос Маделены.

– Это я… Жака нет… Что прикажете?

Будучи в халате, он двинулся сам, отворил дверь и приказал готовить кофе, но при этом он глядел в лицо горничной как настоящий инквизитор, пытающий не сознающегося преступника.

Женщина, изумляясь этому взгляду, все-таки оставалась совершенно спокойной и ничего не докладывала…

– Давно ли ушла mamzelle Caradol? – спросил он вдруг, видя, что женщина уже направляется к лестнице.

Маделена снова обернулась и вместо ответа удивленно взглянула на него.

– А разве mademoiselle должна была сегодня уйти? – спросила она в недоумении.

– Хорошо, стало быть, вы пропочивали! – с оттенком раздражения произнес он.

– Извините… Я не знала, – отозвалась Маделена укоризненно. – Я на ногах с половины седьмого, как всегда… Но mamzelle Caradol стало быть ушла в шесть часов… Прикажете узнать у Франсуа?

– Нет… Это лишнее. Это все равно… – сказал он, стыдясь, что напрасно упрекнул ее.

Аталин запер дверь и, не приступая к своему туалету, стал ходить по комнате. Он чувствовал себя скверно. И уныние, и раздражительность странно сказывались вместе.

– Ну, если так… то надо уезжать. Проболтаться. В Россию… Ну, в Италию… Ну, хоть к черту… А здесь оставаться невозможно.

И он вдруг вздрогнул от легкого стука в дверь.

– Однако нервы славно расходились, – сухо сказал он себе и прибавил громче: – Entrez…

В дверях появился Жак и, увидев, что барин в халате, обернулся назад и выговорил: – Вы можете войти…

За Жаком появилась опять Маделена и доложила, что Карпо не отлучался ни на минуту от ворот и калитки, но не видал гостьи. Поэтому надо думать, что она еще спит.

– Как, еще спит?! – вырвалось у Аталина против воли так громко, как если бы он услыхал чрезвычайную новость.

И лакей, и горничная удивились…

– Так вы, стало быть, не были в ее комнате и говорили наобум, – крикнул он на горничную.

Маделена разобиделась.

– Извините. Если бы можно было узнать, не будя ее, я бы, прежде всего, это сделала… Но она заперлась вчера на ключ, стало быть, надо взяться за замок и толкнуть дверь… Я ручаться не могу, что она проснется от этого.

– Вы правы, Маделена. Mademoiselle очевидно спит или в саду гуляет. Вероятнее спит еще…

И Аталин радостный занялся туалетом. Но вдруг сомнение снова возникло.

«Ведь она дикая девочка. Она способна, чтобы не будить привратника, перелезть через ограду на улицу. Недаром она именуется «Газелью» в своем местечке».

Мысль еще раз увидеть Эльзу настолько сейчас обрадовала его, что это предположение снова сильно взволновало его.

– Oui, mademoiselle… Сейчас. Будьте спокойны, – раздался в коридоре голоc Маделены умышленно-громкий.

Аталин, вздохнул полной грудью… Будто гора с плеч свалилась. Почти весело принялся он умываться и плескаться в воде.

И ему вспомнилось вдруг… Так, во времена оны, когда он был еще ребенком, спешно и весело умывался он в воскресные дни, собираясь с отцом к обедне в Кремль, где любил бывать среди волн пестрого народа под звон колоколов.

Однако все-таки странным казалось ему, что Эльза проспала при ее привычке рано вставать.

«Вероятно, она не захотела расстаться так… – думалось ему. – Так… Недружелюбно»…

И он вспомнил уже не в первый раз, как вчера Эльза, резко прекратив излишние разговоры, вдруг подняла на него руку и, отвернувшись, вышла из гостиной.

«Она хочет проститься как следует. Но ведь это… хуже… Расстаться навсегда прилично и вежливо, право, еще тяжелее, чем так, как вчера».

Когда Аталин был уже почти одет, снова появилась на пороге горничная, но уже озабоченная. Она объяснила, что гостья одевается, но что ей не по себе и даже очень нехорошо.

– Elle a très mauvaise mine. Mais très, très, très mauvaise[610]610
  Она очень плохо выглядит. Очень плохо (франц).


[Закрыть].

– Больна, хотите вы сказать?

Маделена объяснила, что по ее мнению гостья совершенно больна и что ей бы следовало даже остаться в постели…

– Как! Да такой степени? – воскликнул он.

– Да я же говорю вам… Elle très mal[611]611
  Она очень плоха… (франц)


[Закрыть]…

Он быстро накинул платье и двинулся, было, к комнате Эльзы, но остановился в коридоре, вспомнив, что она только еще одевается, да и вообще его появление в спальне обидит ее. Он не знал что делать, и решился спуститься и дожидаться ее в столовой.

Через четверть часа раздались голоса на лестнице, и он вышел навстречу. Эльза, снова в своем сером платье, спускалась по ступенями и подошла к нему, но настолько изменившаяся в лице, что Аталин не выговорил ни слова от изумления, но в уме решил:

«Судьба! Она останется здесь на несколько дней. Это начало болезни».

– Я непростительно проспала! – заговорила Эльза тихим голосом, через силу. – Мне немного нездоровится.

– Немного!? Да вы совсем больны.

– На воздухе это пройдет.

Эльза двинулась за ним в столовую, но вдруг на середине комнаты слегка пошатнулась.

– Маленькая слабость. Позвольте мне проститься с вами. Я и так опоздала… Кофе я не хочу…

– Садитесь… Садитесь… – вымолвил он строго, как бы чувствуя, что его долг сломить ее волю.

– Мне надо спешить… – ответила она, садясь на стул как бы поневоле. – Говорить нам не о чем. Все сказано. Все стало ясно.

– Нет. В этом положении я не отпущу вас. Вы останетесь… Я сейчас пошлю лошадей за доктором.

– Никогда. Бог с вами!..

Эльза быстро поднялась и пошла снова к передней… Он заступил ей дорогу и стал горячо упрашивать, доказывая, что она серьезно больна и что когда доктор увидит ее, то решит все… Тогда он доставит ее сам в экипаже до Северного вокзала или даже пошлет Маделену проводить до Териэля.

Эльза стояла перед ним молча, со сверкающими лихорадочно глазами и еще более страшная… Красивая смуглость ее исчезла, и она казалась просто темно-коричневой, с жестким выражением в лице и будто старше лет на пять…

– Я вас не выпущу. Ни за что… – выговорил Аталин, став перед дверями передней.

– Полноте. Я сказала, что ухожу, – и уйду!

– Я вас умоляю сделать мне эту уступку. Ну не для вас… Лично для меня! – горячо воскликнул он и схватил ее за руки.

– Никогда!.. Вы для меня ничего не хотите уступить. Я вчера всячески умоляла вас напрасно. Какое же имеете вы право меня просить? Пустите же… Меня никто еще никогда не заставил поступить против моей воли.

– Эльза. Ну, а если я… Ну, да, будь по-вашему… Если я откажусь от вызова Монклера… Вы останетесь?..

– Вы откажетесь?! – воскликнула она, и лицо ее на мгновение просветлело.

– Да… Да… Если вы останетесь у меня здесь, пока не поправитесь… Ну, хоть два, три дня… Сколько велит доктор.

– Вы откажетесь от дуэли только ради того, чтобы я здесь?..

И Эльза от волнения зашаталась и оперлась на его протянутые руки. Она поглядела ему в глаза… Взгляд ее, за мгновение лихорадочно-яркий и блестящий, вдруг потух…

Но этот исчезнувший огонь, видно, проник в его сердце.

– Merci, de coeur![612]612
  Спасибо, сердце! (франц)


[Закрыть] – вымолвила она тихо… Я это век буду помнить. Это важнее, чем платок в мастерской Монклера.

– Так вы останетесь!

– Я прошла голодная сто километров, чтобы вы отказались от дуэли. А теперь вы просите ради того же, сидеть спокойно… – улыбнулась она через силу. – Что легче?

– Так я пошлю за доктором? Вы будете его слушать?

– Я вас буду слушать!.. Вас! Все мне теперь будет милым приказом… – вымолвила она таким голосом, что Аталин вдруг вспыхнул от смуты на сердце.

Этого оттенка голоса этой странной девочки он еще не знал. Эти простые слова будто обожгли его. Они были произнесены чуть слышно, а в них было что-то властное, сильное и… нравственно палящее.

Оправившись от волнения, он предложил Эльзе идти тотчас к себе и ложиться снова в постель в ожидании приезда доктора, но она отказалась.

– Нет. Пойдемте теперь в сад… Маделена сказала, что кофе там. Теперь я хочу его с вами пить… Я себя даже лучше, крепче чувствую. Так вы не будете драться с этим… се rustre[613]613
  этим мужланом (франц)


[Закрыть], с Монклером. Не будете? Повторите.

– Нет, нет! Если он напишет или пришлет виконта, я отвечу, что я боюсь. Понимаете, милая Эльза. Напишу письмо Монклеру и скажу, что я струсил, что я хвастун, лгун. Скажу… Я скажу, Эльза, все, что вы захотите!.. Идемте… Обопритесь на мою руку.

– Нет… Я одна… Я теперь могу опять сто километров идти.

И, войдя в сад до накрытого столика под большой липой, Эльза села, оглянулась, улыбаясь, поглядела на Аталина и выговорила страстным шепотом:

– Ах, как я рада, что я заболела. Как Господь милостив. Как Он умеет все устроить. Ну, кто мог думать… Как я счастлива!.. Encore un brin, et j’expire ici me-me, de bonheur![614]614
  Еще немного, я отдышусь от всего этого (франц).


[Закрыть]