Текст книги "Золушка"

Глава 54

Наутро, около десяти часов, Аталин, проснулся как от толчка. Что-то насильственно разбудило его, прервав крепкий сон, тяжелый, почти болезненный, как обморок. Какое-то странное чувство, еще во сне, вдруг возникло в нем. Смутная боязнь, ожидание неминуемой беды, предчувствие несчастия.

«Не ушла ли она?.. Не бежала ли? – вдруг спросил он себя и вскочил с постели. – И как это не пришло мне на ум вчера? Что же я? Безумный, малый ребенок? Надо было распорядиться, не допускать этого».

Он позвонил и стал ждать трепетно и боязливо. Жак постучался и вошел.

– Мадемуазель… – выговорил Аталин и, спохватившись, прибавил: – Что делает мадемузель Эльза? Где она? Встала?

– Давно встала. Еще в восемь часов… Сейчас у нее кто-то в гостях.

Аталин изумленно поглядел на Жака.

– Да-с. Поднявшись и сойдя вниз, мадемуазель объяснила, что если кто явится и будет ее спрашивать, то провести гостя в библиотеку и доложить ей. Так я и сделал.

– И кто же это?

– Простите. Я не счел нужным спросить его имя и докладывать, так как мадемуазель заранее приказала принять.

– Но это не тот, не Виган? Не тот господин, что был здесь год назад?

– Извините, монсиньор… Это простой рабочий. Блузник. Маленький, рыжеватый и выглядит довольно просто… очень просто.

И без всякой видимой причины, вдруг то же чувство страха еще сильнее нахлынуло на Аталина.

– Где они? В библиотеке?

– Точно так-с!

Аталин быстро, спеша, кое-как, не владея собой от волненья, начал умываться и одеваться.

– «Завтра»! – говорил он вслух. – Да. Вот и завтра… Нынче!.. Гость. Рабочий. Это он! Стало быть, он все решит. Кто же он? Это ведь не случайность. Она знала, предупредила людей. И решит он. Что же это? Нет. Так нельзя!

Через четверть часа, отчасти овладев собой и наружно-спокойный, он спустился вниз, и, войдя в библиотеку, остановился на пороге.

Эльза сидела на стуле у круглого стола, где лежали свежие газеты, а напротив нее сидел рабочий в новенькой синей блузе, толстыми складками топорщившейся на груди и на плечах. От новой дешевой материи, ни разу еще не мытой, слегка пахло ее обычным фабричным запахом. Он держал свой картуз в обеих руках, на коленях, и мял его. Быстро поднявшись при появлении Аталина, он поклонился по-крестьянски подобострастно, ради вежливости, улыбаясь и обнажая ряд коричневых зубов.

Лицо его чересчур простое, почти вульгарное, глуповато-доброе, покрытое веснушками, с круглыми, серенькими глазками, затем цвет волос белокуро-рыжеватый, наконец, маленький рост и широкие плечи, легкая сутуловатость и здоровенные руки и ноги – все делало его крайне нескладным и неуклюжим на вид.

Эльза при входе и изумлении Аталина несколько мгновений умышленно молчала, как бы давая ему время разглядеть гостя. Когда Аталин перевел глаза на нее, то увидел, что лицо ее сохраняло еще следы горьких ночных рыданий, а, быть может, и бессонницы.

– Это мой друг, – произнесла Эльза, и голос ее был хрипливый, сдавленный будто судорогой.

– Очень рад, – машинально отозвался Аталин.

– Старинный приятель, первый по времени друг, – продолжала она. – Мой и брата. Этьен всегда обожал месье Фредерика.

Гость этот был эльзасец из Териэля, все еще служившей, по-прежнему, в багажном отделении железнодорожной станции.

«Фредерик! Эльзасец, преследуемый за его произношение и неуклюжесть… – подумал Аталин. – Как часто Эльза говорила о нем».

И Аталин сразу многое вспомнил, понял, что за человек перед ним. Он изменился в лице от смутного чувства, от дикой мысли или невероятного предположения, которое, как молния, сверкнуло в его голове. И в то же мгновенье он будто услышал, или ощутил, или сам себе мысленно произнес:

«Он! Да! Ты с ума сошел. Нет, это именно так! Именно он! Это безумие! Да. Но так… Верно!»

– Сядьте и выслушайте, – сказала Эльза едва слышно и таким голосом, как если бы сильная судорога сжимала ей горло.

Взяв стул слегка дрожащей от волнения рукой, Аталин придвинул его и сел. Фредерик тоже конфузливо опустился на край своего стула.

Скромного и глуповатого эльзасца, очевидно, смущал этот визит и нахождение в доме русского, которого он часто видел на станции Териэля и в замке Отвиль. Два раза этот русский сам расписался в книге его, при получении посылок на его имя. Однажды Фредерик помог Аталину, занес в вагон его вещи и получил на чай пятьдесят сантимов.

Аталин, со своей стороны, ничего этого теперь не помнил, но лицо эльзасца было ему смутно знакомо…

«Так вот «каков», вот «который» – этот Фредерик», – думал он, вспоминая все, что знал от Эльзы об эльзасце.

Сколько раз шутила и смеялась она над тем, что он был, собственно, ее «первой любовью». И мало этого… Когда она вернулась в Териэль, после отъезда из Нельи, Фредерик радостно встретил ее, два вечера просидел у них в домике… А когда они с матерью и Этьеном двинулись навсегда из Териэля – Фредерик вызвался провожать их две станции… Когда же он совсем прощался с ними – Эльза это помнила и над этим не смеялась – в глазах его стояли крупные слезы… Но он никогда не обмолвился, ничего ей не сказал, ни прежде, ни в эту минуту. Эльза все это оценила, поняла и глубоко почувствовала. И с тех пор, более года, изредка она думала и даже иногда, кротко улыбаясь, говорила Аталину:

– Мой бедный Фредерик! Возможно ли продолжение нашей дружбы? Бог знает…

И все это забыл Аталин, и все это вспомнил теперь.

– Месье, Жорж, если вкратце, то… – через силу выговорила Эльза, едва владея своим голосом, который дрожал, рвался и звучал хрипло… – Я написала Фредерику записку и вызвала сюда… Я сейчас ему все объяснила. Он знает все, что случилось со мной, и как случилось. Он по-прежнему любит меня и не… Продолжает уважать меня. Я сама его уважаю и люблю давно. Это славный и честный мужчина. Мы решили все… И мы не боимся. Мы будем работать на переезде, и у нас совсем не будет времени для печали.

– Эльза! Ради Бога! – воскликнул Аталин, чуть не теряя рассудок и чувствуя, что готов потерять сознание.

– Умоляю вас… смириться, – выговорила Эльза с чувством. – Другого исхода нет. Мы останемся друзьями, будем видеться, когда вы захотите. Фредерик не будет ревновать. Он меня знает. Он даст мне то, что я ставлю теперь выше всего на свете – положение законной жены. И он знает, что я не опорочу, не осрамлю это святое званиe. Правда, Фредерик, ведь это все так?..

– О, да, – отозвался восторженно эльзасец. – Месье не имеет понятия, обернулся он к Аталину, – какая славная девушка Газель! Другой такой нет, это правда. Я ведь ее знал еще крошкой. И по моему суждению, она ни в чем не виновна. Трудно сироте на свете жить. Недобрых людей на свете много. Я всю мою жизнь теперь ей одной… Я счастливейший человек… Я теперь… Я…

Фредерик отчаянно махнул рукой с картузом и воскликнул:

– Да что там! О чем еще говорить? Нет, того человека, который бы не женился на Газель! Не я один… Любой в городке это скажет. Все знают, какая это девушка – Газель! Великий Боже! Мы будем счастливы. Она хочет, чтоб я выхлопотал себе прежнее место Вигана, дежурного у переезда за мостом. Ну, что же? Мне его дадут, я знаю. И «малыша» заберем из лечебницы к себе! Будем жить семьей.

Аталин схватил себя за голову, бледный, как полотно и зашатался на стуле… Эльза вскочила с места и с криком бросилась к нему. Фредерик наивно растерялся.

Через несколько мгновений Жак с Мадленой были в библиотеке и ухаживали за потерявшим сознание Аталиным.

В тот же день, в сумерки, Аталин снова был один на вилле. Эльза простилась с ним так же, как и со всеми людьми, спокойно, твердо, с суровым лицом…

Он почти не сознавал, что творится…

– Мои дни сочтены, – прошептал он невольно, последний раз подавая ей руку.

– И мои? – вопросом, тихо и грустно, отозвалась она.

Глава 55

Через неделю Аталин получил письмо по почте со штемпелем Териэля и узнал почерк Эльзы. Это было событием среди уныния и мертвой тишины на вилле.

В четырех строках было извещение, что она только что вернулась из мэрии и из церкви.

Он прочел и перечел несколько раз эти строки, потом поднялся и достал револьвер из ящика стола.

Повертев его в руках несколько минут, он бросил его на письменный стол и вымолвил:

– Нет. Так нельзя. Успеется, конечно. Но не сейчас… Надо сначала дела привести в порядок… Надо передать все в разные московские благотворительные общества в память отца. И надо, чтобы она была богата, а не осталась лишь со «славным работягой». Пусть они будут счастливы не в одни лишь редкие часы отдыха от работы. Стало быть, когда же? Неужели придется ехать в Poccию ради формальностей?.. Что же делать?

Затем он поглядел на револьвер и усмехнулся:

– Когда ты узнаешь, поймешь, как я тебя любил. Поймешь поздно, что сделала! И счастлива не будешь… Поймешь, что многое на свете лишь только навязанная неведомо кем и зачем отвратительная ложь и обман! Бессмысленные призраки от колыбели до могилы обступают человека и мешают жить, когда и без того бесцельно и безотрадно это жалкое, случайное существование. Боже мой, да можно ли придумать что-нибудь безумнее этой жизни? Жизнь простого муравья неизмеримо разумнее.

Человек стремится к недостижимому. Так неужели у Тебя нет других миров, где все… человечнее… Где существование на уровне хотя бы здешнего, даруемого Тобой разума. Где существа не презирают себя и окружающее, не способны уходить самовольно со скрежетом и проклятиями, как я вот решил уйти отсюда, не зная куда, но зная, что не найду ничего?.. Вечная тьма – разумная, тьма в сравнении с этим мизерно-мерцающим светом, освещающим лишь бесконечные загадки и бессилие человека.

После получения рокового известия от Эльзы, что он безвозвратно потерял ее и с ней потерял все… Аталин занялся своими делами и убивал время в мелочах, в переписке с сестрой, с нотариусом в Москве и с управляющим фабрикой.

«Убивать время, это ведь убивать себя! – часто думалось ему. – Зато, убей себя и убьешь все и всех. Твой конец будет концом миpa».

Через несколько дней уныло-однообразная жизнь в Нельи была снова прервана небольшим происшествием.

Рано утром на виллу явилась полиция… Комиссар расспрашивал прислугу и затем пожелал видеть самого домовладельца.

Он желал получить у Аталина некоторые сведенья. Дело шло об известной на вилле личности, которую сыщики и агенты тайной полиции разыскивали по всему Парижу и окрестностям. Это был шатун и сутенер, скрывавшийся после совершения возмутительного убийства, которое рассказывалось подробно на страницах всех газет и взволновало даже таких обывателей, как парижане, которых удивить трудно.

Негодяй зарезал свою любовницу в ее квартире, обезглавил ее и повесил ее голову над улицей, привязав за волосы к ставне окошка.

Убийца успел, однако, бежать и скрыться, прежде чем прохожие заметили кровь на тротуаре и увидели женскую голову, висевшую под окном.

В квартире, на груди изуродованного трупа, распростертого на полу, была пришпилена булавкой бумажка-записка:

«Эта бедная, девушка, заплатила за все, что общество задолжало мне. Я убил, потому что я хотел жить! Какая издевка! Я знаю, что за ее убийство меня ожидает гильотина. Но она будет долго меня ждать, дорогая дама. Современные женщины, защищая нас в этом мире, нас же и посылают в иной! Мерзавки!..»

Полицейский комиссар рассказал все это и подтвердил номером газеты, которая была при нем. Он попросил Аталина дать сведения, какие только он может дать.

Через неделю Аталин узнал от Жака, читавшего газеты, что убийца попался в доме депутата Грожана, куда нахально заявился вечером, спьяну, во время большого местного бала. Он явился с запиской на имя хозяйки, в которой требовал немедленно выдать ему тысячу франков, грозясь, в случае отказа, страшным скандалом посреди бала. Шантаж не удался благодаря присутствию духа у госпожи Грожан, и преступник был арестован.

Глава 56

Прошло более полугода. Весна была уже на дворе, воскрешая природу, призывая все к новой жизни, нашептывая даже людям начать жить сначала: «Авось будет хорошо! Лучше!»

Местечко Териэль, станция и в паре километров от нее маленький сторожевой домик вблизи рельс и огромного железнодорожного моста – все одевалось зеленью. Перед домиком, где уже месяца три жил новый сторож с женой и больным мальчиком, готовился и разводился садик, чистились дорожки и клумбы.

В теплый, но туманный день, уже в сумерки, в сторожевом домике было тихо и пусто… Бледный и худой, изможденный болезнью мальчик, лежал один в постели. Ему хотелось пить, но он не мог, не умел спросить этого… А те, кто за ним любовно всегда ухаживали, были в отсутствии… Сторож-путеец, крайне смущенный многим происшедшим дома в эти последние дни, все-таки отправился осматривать свой участок полотна.

Жена его, заперев заставы на переезде у моста в ожидании скорого поезда в Париж, исчезла и против обыкновения не ждала прохода его с флажком в руках.

Однако, недалеко отсюда, на спуске крутого берега, под самым мостом, что-то белело. Это и была жена путейца в простом ситцевом платье, полинявшем от стирок. Она сейчас спустилась сюда, бросила флаг и села на пробивающуюся траву, оперев локти в колена, скорчившись и положив голову на руки. Казалось, будто она в порыве горького отчаяния и неодолимой муки бессознательно схватила себя за черную, густо-кудрявую голову…

Прошло минут десять, она не двигалась, будто забылась… Вдали раздался глухой гул, потом стих, но тотчас же раздался ближе и громче… Скоро этот гул стал грозным грохотом, будто невидимая рука сыпала каменьями по окрестности… Два пронзительных свистка прорезали воздух… Наконец, загрохотал, будто содрогаясь, огромный мост и от его трепета будто глухо вздохнула, и застонала река.

Сидевшая под мостом вздрогнула, очнулась, подняла голову. Черные глаза ее блеснули ярче, зловещим светом, сверкнули отвагой безумия.

В мгновенье она вскочила, быстро вбежала на гору и застыла у самых рельс на выезде с моста, где несся с грохотом поезд.

Паровоз будто стоял среди моста, но вырастал, становился все больше, все виднее… И вот он перед ней всего с десяток шагов…

– Жорж! – вдруг дико вскрикнула она, взмахнув руками к небу. И одним прыжком бросилась навстречу поезду и… исчезла под ним…

Паровоз пронесся, за ним вереницей бежали вагоны, а под их вертящимися колесами мелькало что-то белое… Вагоны пробежали все, и это белое белелось уже на пустых рельсах.

Но состав сразу круто остановился… Машинист, кондуктора и десяток пассажиров, соскочив на полотно дороги, побежали назад к мосту и окружили останки несчастной.

Женщина была раздавлена насмерть, колеса прорезали грудь… Она уже не дышала, и только в больших черных глазах еще не погас светоч жизни…

Шумя, толкуя, крича и ужасаясь, изуродованное тело женщины подняли с рельс, бережно перенесли и подняли в последний вагон…

– Это же дежурная с застав! – сказал кто-то.

– Как? Они же получили на днях огромное наследство за границей. Вот не повезло!

Десятки пассажиров повылазили между тем из вагонов и бежали к месту происшествия… Но тут же раздался громкий и повелительный крик кондукторов:

– Садитесь в вагоны, господа! В вагоны!

И снова полотно дороги быстро опустело… Все исчезли в вагонах. Поезд тронулся, загремел, задвигался быстрее, наконец, понесся, и, словно змей, скользя и извиваясь стальным туловищем, пропал за холмом.

Изуродованное и безжизненное тело сдали на станции…

Мертвое лицо, обрамленное массой черных кудрей, было красиво… Мертвые глаза, глубокие, умные, кроткие, все еще блестели и, пристально глядя на толпящихся любопытных, смущали их своей красотой, своей загадкой, вопросом о чем-то, на что у людей ответа нет!..