Текст книги "Золушка"

Глава 23

Прошло два дня, что Эльза была у сестры и, хотя чувствовала себя слабой, но все-таки выздоровевшей. Приглядевшись к обстановке и образу жизни, она окончательно поняла, что за женщина Марьетта, и тяжелое чувство – смесь брезгливости с отвращением – гнетом легло на ее сердце. Она признавалась себе, что сестра стала для нее совершенно чужим человеком. Она стала ей еще более чуждой, чем когда-то при появлении в Териэле, и ее резких замечаниях относительно покойного отца и брата.

Под впечатлением, вероятно, квартиры Марьетты весь Париж представлялся ей огромным чудовищем, отвратительным и грязным, населенным негодяями и подлыми женщинами. Иначе и быть не могло. Все, что появлялось извне в комнатах Марьетты, было особым примером нового Вавилона.

Если за эти два дня Эльзе было лучше физически, то много хуже нравственно. Недавнее сближение с Аталиным, ее пребывание в Нельи, бурно-страстная, но кроткая вспышка любви – были теперь в каком-то тумане. Несколько светлых дней жизни заволокло от нее теперь будто свинцовой грозовой тучей.

Что касается личности самого Аталина, то Эльза относилась к нему на свой лад. В ее воображении рисовались теперь два Аталина. Тот, которого она так быстро, горячо полюбила, умер, как бы сам себя убил на ее глазах, а другой, в действительности существующий теперь был ей несколько чужд.

Эльза раскаивалась, конечно, что пpиexaлa к сестре, но с другой стороны понимала, что продолжать оставаться в Нельи было невозможно: тут было гадко и противно, а там было бы невыносимо тяжело. Постель ее, купленная Уорденом, была поставлена в столовой, то есть комнате проходной. В первое же утро, рано поднявшийся Уорден осторожно, на цыпочках, прошел мимо нее, но Эльза проснулась, и чувство стыда, обиды и утнетения сказалось в ней. Англичанин ушел, но она тотчас же поднялась и оделась. Весь день просидела она в маленькой коморке Жозефины, но от слабости раза два прилегла на ее кровать.

Марьетта проснулась в три часа дня, поднятая гостьей, Киноль. Она вызвала к себе сестру и представила ее женщине. «Червонный валет» окинула девочку взором с головы до пят и затем обернулась к Марьетте:

– Çа aura du succé![787]787
  Она будет иметь успех! (франц)


[Закрыть] – выговорила она.

– Какой вздор! – презрительно улыбнулась Марьетта.

– Точно говорю! У меня глаз наметан, она не похожа на других, этого достаточно, чтобы быть замеченной.

– Это обезьянка! – отозвалась Марьетта.

– Пожалуй, но обезьянка хорошенькая. Верно вам говорю, она будет иметь успех. Что ты намерена с ней делать? Не делай ничего, не посоветовавшись со мной.

– О-о! – вдруг протянула Эльза с таким откровенным презрением, что Киноль покоробило и от взгляда, и от голоса девочки.

– Quoi donc, ma charmante?[788]788
  О чем это вы, моя дорогая? (франц)


[Закрыть] – сухо выговорила Киноль.

– Неужели вы думаете, что я соглашусь поступать по совету Марьетты или вашему? В любом случае, через день или два я уеду или пешком уйду из этого грязного места.

– Какого места?

– Вот этого… Парижа вашего!

– Ого! Вот она у тебя какая! – рассмеялась Киноль.

– В любом случае, – сердито заговорила Марьетта, – ты не поедешь, а пойдешь пешком. Я не намерена тратиться на путешествие упрямой девчонки, у которой голова не на месте. Если ты не хочешь, чтобы я устроила твое счастье, то убирайся к черту! Vas crever de faim?![789]789
  Собираешься подохнуть с голода?! (франц)


[Закрыть] Я предложила, ты отказалась, ну так и иди в служанки на какую-нибудь ферму к крестьянам, сено косить и навоз чистить за скотиной, и околевай там с голоду, et ça fait le compte[790]790
  и счет закрыт (франц)


[Закрыть]. Ну, а теперь убирайся в свою комнату!

Эльза вернулась в комнату бонны, несколько раздраженная разговором. Эта гостья – расфранченная дама – показалась ей еще хуже и отвратительнее сестры. Жозефина, явившаяся в свою комнату, чтобы взять что-то из комода, присмотрелась к Эльзе и вдруг подсела в ней.

– Не горюйте, ma chere demoiselle! – выговорила она участливо. – Выздоравливайте совсем и уезжайте к себе. Все это не стоит того, чтобы горевать. Вам здесь не место – вот и все. Вы ведь не останетесь здесь на житье?

– Никогда! – воскликнула Эльза.

– И правильно поступите! Отправляйтесь к себе в деревню. Как бы я рада была тоже попасть в деревню. Вот уже пятнадцать лет, что я вынуждена жить в Париже и завидовать всем деревенским жителям.

На вопрос Эльзы, что мешает женщине уехать из Парижа Жозефина ответила, что нужно поднакопить себе капиталец, в деревне не заработаешь и десятой доли того, что перепадает здесь, в Париже, в особенности между людьми подобными mamzelle Дюпре.

И Жозефина начала рассуждать, что люди родятся на свет затем, чтобы нажить себе капиталец на старость, что есть избранники и избранницы, легко наживающие большие деньги. Она же уродилась не под счастливой звездой и, хотя была недурна в молодости, могла бы приехать в Париж и быстро нажить большие деньги, но вместо этого она сделала глупость: семнадцати лет вышла замуж за своего двоюродного брата – простого рабочего, прижила двух детей: мальчика и девочку, и овдовела. И теперь приходится перебиваться, чтобы помогать детям. Сын ее, недавно кончивший обучение, состоит главным помощником каменщика в Бретани, дочь – в услужении на ферме.

Жозефина надеялась вскоре дать сыну достаточно денег, чтоб он мог сделаться сам хозяином, devenir patron[791]791
  стать начальником (франц)


[Закрыть], и завести своих собственных рабочих, чтобы брать подряды. Дочери она надеялась тоже дать маленькое приданое, франков около тысячи. А вся эта нищета – следствие ее неразумия и легкомыслия. Поступи она в юности так же, как две-три из ее приятельниц, то жизнь ее была бы совершенно иная. Они в юношеские лета уехали в Париж, за три или четыре года составили себе порядочное приданое, а затем уже вернулись на родину, вышли замуж, и теперь фермерши. У одной из таких именно находится теперь в услужении ее собственная дочь.

– Чем же они заработали? – спросила Эльза.

– А вот так же, как и ваша сестра.

Эльза покачала головой и вздохнула.

– И вы сожалеете, Фифина, что не поступили так же, как и ваши приятельницы?

– Конечно! Я бы теперь была также замужем, или, положим, тоже вдовой, но со средствами, и дети мои были бы счастливы.

– Зачем же вы копите приданое вашей дочери? Привезите ее сюда и заставьте ее самое так же зарабатывать это приданое! – произнесла Эльза, пытливо глядя в лицо бонны.

– Ah, mais non! Merci![792]792
  Ну нет! Спасибо! (франц)


[Закрыть] – вдруг оживилась и выпрямилась на месте Жозефина.

– Почему же?

– Vous êtes bonne![793]793
  Хорошо говоришь! (франц)


[Закрыть] – обидчиво и даже неприязненно выговорила женщина.

– Так вы не желаете подобного для вашей дочери?..

– Конечно, нет! – прервала Жозефина резко. – Я сожалею, что сама раньше не взялась за ум, а моя Loison иное дело. Она будет женой d’un brave ouvrier[794]794
  достойного трудяги (франц).


[Закрыть].

И Эльза, начавшая было презрительно относиться к бонне сестры, взглянула на нее дружелюбнее.

Глава 24

Беседа эта была прервана Марьеттой, которая, проводив гостью, потребовала себе утренний кофе. Вызвав к себе в спальню сестру, Марьетта сделала ей выговор за дерзкое обращение с ее гостями. Эльза не отвечала ни слова. Однако, Марьетта объяснила сестре, что если она положительно упрямится и не желает поручить свою судьбу ей, то может отправляться обратно к матери, получив на проезд необходимые семнадцать с половиной франков.

– Вот они, ты можешь их взять!

И Марьетта показала на свой ночной столик.

Эльза увидела около подсвечника несколько золотых монет в кучке, а рядом три пятифранковые монеты, два франка и поверх маленькая – пятьдесят сантимов.

Марьетта объяснила, что Киноль приходила к ней с большой и серьезной просьбой. Она согласилась исполнить эту просьбу за двести франков, но вместе с тем, чтобы не тратиться на сестру, выторговала еще надбавку в семнадцать с половиной.

– Таким образом, – прибавила она, – твое возвращение в Териэль мне ничего не стоит. Деньги эти можешь взять, если желаешь уехать.

Эльза поблагодарила, но объяснила, что чувствует себя еще слишком слабой, чтобы дойти пешком до вокзала и затем от станции домой.

– Через дня два, я буду уже в состоянии отправиться! – прибавила она.

– Да, через пару дней уже будет пора, – заметила Марьетта. – Повторяю: или одумайся и оставайся совсем, тогда я переменю расположение комнат и устрою тебе отдельную комнату или сниму еще комнату здесь в соседней квартире. Или же уезжай, так как у меня будет на несколько дней постоялец. За это я и получила двести франков. Но подумай прежде, чем решиться. Не забудь, что ton butor[795]795
  твой пень (франц)


[Закрыть] может приехать к нам. Он настолько в тебя влюблен, что вряд ли вытерпит и явится сегодня или завтра. И я все еще надеюсь на успех.

– Какой успех? – выговорила Эльза, и лицо ее потемнело.

– Простой, mademoiselle! – резко и нравоучительно отозвалась Марьетта. – Если он имеет на тебя виды, то должен раскошелиться. Я его считаю, все-таки достаточно порядочным человеком, чтобы предложить подобную глупость.

– А я его считаю слишком честным человеком, чтобы сделать такое предложенье…

– Но я сама предложу ему это!

Эльза сухо рассмеялась.

– Надеюсь, что подобного глупого разговора между вами не произойдет, так как я надеюсь на то, что он сюда не явится. Не зачем! Во всяком случае, я решительно не могу тебя понять. Я не вещь, которую можно продать, да и кто же меня имеет право продавать? Если бы и нашелся покупатель, кому же пойдут эти деньги? – рассмеялась Эльза.

– Матери!

– Нет, мать не возьмет.

– Ну, мне.

– У тебя и так достаточно, и больше, чем нужно… От собственной самопродажи, – резко выговорила Эльза.

Но Марьетта отнеслась к упреку равнодушно и произнесла:

– Ну, так Баптисту.

– Да, это было бы недурно! – воскликнула Эльза. – Единственное существо в миpe, для которого я готова сделать все на свете – это Этьен, но и ради него я не думаю, чтобы я решилась продавать себя. Впрочем, если бы он был при смерти и мне обещали бы его выздоровление, то не знаю… Я, пожалуй, пошла бы на все, с мыслью, что, когда он вырастет и станет юношей, я могу искупить свой грех, пойдя в монастырь, или в сестры милосердия, или просто покончить с собой.

– Трата-та! Ну, пошла городить! Если бы платили деньги за дурацкие рассуждения и глупые слова, ты была бы миллионершей через год.

Разговор этот был прерван появившейся Со-Ли-Лэс. Поздоровавшись с обеими, она молча и грустно села у окна.

– Ну, что? – насмешливо усмехаясь, спросила Марьетта. – Как твои дела?

– Pas de chance[796]796
  Как всегда, без вариантов (франц)


[Закрыть], – отозвалась Со-Ли-Лэс.

– Пожалуй, сегодня и не завтракала? – спросила Марьетта.

– Маковой росинки с утра не было, да и вчера не обедала, хлеба с сыром поела.

– А двадцать франков моего Биби?

– От них в тот же день ничего не осталось. Надо было заплатить молочнице и прачке, да за починку ботинок, да отдать часть долга консьержке в сто су.

– Зачем же ты, дура, долги платишь из последнего…

– Что делать…

– Ну, так ступай скорее, спроси у Фифины позавтракать! Что-нибудь найдется.

Со-Ли-Лэс вышла, а Марьетта начала рассуждать как бы сама с собой:

– Удивительное дело! Всякие дуры на свете есть – и такие, как ты, и такие, как вот эта! Ты не хочешь faire de l’argent[797]797
  делать деньги (франц)


[Закрыть], а могла бы. И Киноль говорит, что ты могла бы иметь успех. А эта – урод с крокодиловой кожей – неизвестно зачем торчит в Париже и все надеется нажить деньги. А ей уж и сам Бог велел идти в доярки.

Со-Ли-Лэс вернулась в комнату и объявила, что от вчерашнего дня ничего не осталось и что она обойдется одним кофе.

– Но яйца вроде есть? Вели себе сделать яичницу!

Со-Ли-Лэс отказалась.

– Все та же история? Ведь это глупо! – заговорила Марьетта. – Меня не разорят четыре яйца.

– Я тебе раз и навсегда сказала, Марьетта, – отозвалась Со-Ли-Лэс твердо и серьезно, – что я согласна пользоваться у тебя теми остатками, которые не нужны и Жозефине. Я возьму то, что никому не нужно или должно быть выброшено, но заставлять тебя тратить деньги на мою пищу – я не могу. Сколько раз было об этом говорено и какая охота снова начинать этот разговор! Вот Бог даст, поправятся мои дела, и тогда…

– Ах, перестань, пожалуйста!.. Этот вздор я слышу давно. Точно песенка: «Sur le pont d’Avignon»[798]798
  «По мосту Авиньона» (франц)


[Закрыть]. Никогда твои дела не поправятся. А впрочем, – вдруг спохватилась Марьетта, – знаешь что! Пожалуй, что через неделю тебе свалятся с неба франков двести.

– Каким образом? – оживилась Со-Ли-Лэс.

– А видишь ли, в чем дело!

И Марьетта подробно рассказала, по какому поводу была у нее Киноль. Оказывалось, что женщина просила Марьетту принять к себе на жительство на одну неделю ее protege, графа Соколова. По одному очень серьезному делу, политическому, русского графа, очевидно, разыскивает полиция. Ему надо некоторое время скрываться на квартирах своих знакомых. Киноль, которая, по-видимому, втюрилась в молодого русского графа, желает его спасти. Она дала Марьетте двести франков только за то, чтобы она позволила графу прожить у нее несколько дней, а затем она найдет ему другую квартиру, и таким образом, в течение месяца он будет кочевать из одного места в другое и ускользнет от временного преследования.

– Она говорит, – прибавила Марьетта, – что эти деньги принадлежат самому русскому, но это вздор. Я начинаю подозревать, что этот граф Соколов прокутился в Париже, обнищал совсем и живет теперь за счет Киноль. Но нам это все равно. Я продержу его дней пять, неделю самое большое, и выкину за дверь. Вот тогда Киноль, по всей вероятности, обратится к тебе с той же просьбой и предложит тебе те же деньги.

– Что же? Я буду очень рада, – ответила Со-Ли-Лэс. – Хоть так добыть себе спокойное и сытное существование на целый месяц. А там авось Господь пошлет мне богача-сожителя, вот как у тебя. Я всякий вечер горячо молюсь, – грустно прибавила она.

– Вы молитесь?! Об этом?! – воскликнула Эльза, широко раскрывая глаза.

– Pourquoi pas?[799]799
  Почему же нет? (франц)


[Закрыть] Я вас не понимаю. Кого же просить, если не Бога.

– Жанна, не разговаривай с ней… Оставь… – рассмеялась Марьетта. – Ты и так не из прытких, а с Эльзой совсем идиоткой станешь… Молись, молись, mon enfant. Çа ne rapporte rien[800]800
  Пусть даже это тебе ничего и не даст (франц).


[Закрыть]… Но и не стоит тоже ничего.

Глава 25

Между тем на вилле в Нельи стояла тоскливая тишина.

Аталин, проводив своих нежданных гостей и отпустив с ними Эльзу, целый день пробродил по дому и по саду в угнетенном, точно бессознательном состоянии, как потерянный. Недолгое пребывание Эльзы в этом доме оставило, казалось, здесь навсегда неизгладимый след. Вилла при ней как бы осветилась вдруг каким-то чарующим светом, а теперь снова сразу померкла, потонула во мраке, и эта наступившая тьма тяжело легла на все и на всех.

Раздумывая о себе и обо всем, что приключилось в его жизни за последнее время, Аталин, как многие люди, тысячу раз высказал мысленно и вслух пожелание, что лучше бы этому прошлому никогда и не бывать!.. Встреча эта только смутила пагубно будничный застой его существования. И снова начал он нелепо рассуждать сам с собой, ребячески искать логику в этой путаной нити с узлами и петлями, которую зовут жизнью разумного существа, человека, якобы разумнейшего изо всех тварей земных. Еще недавно в его жизни, был смысл, разум, была воля. Ему было тоскливо и жутко на свете, но все, однако, кругом было ясно… А теперь все спуталось… В голове по пословице: ум за разум заходит, а воля уступила и сражена, будто ранена… Кто виноват во всем? Его однообразное одинокое существование!? Да, конечно, не в этой удивительной девушке причина всего, а в его одиночестве, в необоримой и законной необходимости «кого-либо» или «чего-либо», в его сером прозябании на земле.

Стало быть – чего проще?!

Окунуться в океан, именуемый Парижем, нырнуть хотя бы на самое дно его и искать. Искать то, что может озарить его существование ярким и животворящим светом. Да, но такие поиски кажутся не только бессмыслицей, не только глупостью, но даже оскорбительным для сердца паясничеством. «Искать счастье» есть пошлое выражение, а применяемое на деле – самый тягчайший самообман.

Доктор Гарнье, приехавший на другой день утром, отнесся к внезапному отъезду своей пациентки довольно хладнокровно и объяснил, что она почти поправилась и могла бы уже уехать и к себе домой. Зато сам Аталин показался доктору в нравственно серьезном положении.

Давно зная и любя Аталина, Гарнье тревожно отнесся к тому, что вдруг заметил в друге. Так как тот сам молчал, то доктору пришлось насильно вызвать его на объяснение.

Потребность ли в исповеди или надежда на добрый совет, но Аталин схватился за друга-медика, как утопающий за соломинку, и чистосердечно признался во всем, не скрывая даже мелочей. Он рассказал другу всю незатейливую историю своей странной, поздней и совершенно нежданной любви. Он ссылался на какое-то якобы предопределение, стыдясь разницы лет между ним и «ею» и оправдываясь своим бессмысленно пустым, бесцельным и безродным существованием. Говоря, он ни разу не назвал Эльзу по имени…

– Да, ваше положение мудреное! – заговорил Гарнье, выслушав повествование друга. – Вы богаты и свободны, без дела, без цели, без семьи, даже без родины. И самая главная беда в том, что вы не раб себялюбия и честолюбия и всяческих человеческих страстей. Вы можете начать страстно желать только то, что невозможно. Девиз ваш, невольно навязанный вам обстоятельствами жизни: «что могу, того не хочу, что хочу, того не могу». Будь ваш милый дичок попроще, понизменнее в своих наивно-честных убеждениях и суждениях, несколько покладистее и легкомысленнее, вы отнеслись бы к нему так же, как к десяткам, сотням женщин, которыми кишит Париж. Не протестуйте! Это – истина… Но я сделаю вам сейчас уступку. Я соглашусь, что если бы вы были свободны, не связаны брачными узами и решились бы предложить ей руку и сердце, то быть может, вы и были бы счастливы… года на два, на три. Не возмущайтесь! Пожалуй, и прибавлю; ну, шесть лет, но не более. Долго вы не можете быть довольны и счастливы. Чтобы быть счастливым, надо, чтобы чего-нибудь в жизни недоставало, а у вас все есть. Я бы от всей души пожелал вам теперь полюбить эту креолку еще сильнее и долго с трудом добиваться счастья обладания ею. И не отчаиваться, не бросать мысли о победе… Или же желаю вам от души вдруг разориться, или заболеть и, быть при смерти, одной ногой в гробу, а затем выздороветь… Только после подобного, жизнь улыбнется вам от малейшего цветка в вашем саду и до красивых созвездий в небе ночном.

Доктор пробыл в Нельи до сумерек, и результатом беседы друзей было то, что Гарнье уговорил Аталина не воображать себя индусским или иным богом, истуканом, не фантазировать, а действовать.

– Surtout ne faites pas du roman![801]801
  Главное, не сочиняйте роман! (франц)


[Закрыть] – сказал он.

Аталин, решивший было оставаться в Нельи, как в келье, и не делать ни шагу, убедился, благодаря красноречию Гарнье, что надобно взглянуть на дело проще и поступать так же, как и все простые смертные.

Уезжая, Гарнье сказал:

– Дайте мне слово, что завтра вы поедете в гости к этой сестрице, к этому антиподу моей пациентки, и повидаетесь с нашею милой квартеронкой qui doit chasser de race[802]802
  достойной представительницы своей расы


[Закрыть] и которую теперь жжет собственный расовый огонь. А затем, если хотите, заезжайте и ко мне.

Аталин дал слово и, проводив Гарнье, почувствовал себя несколько бодрее и веселее. Поездка в Париж на следующей день стала все-таки занимать и тревожить его.

– Что-то будет?

На другой день после полудня он был уже в Париже, но на беду свою не захотел гонять своих лошадей, а взял фиакр. Обратясь к консьержке дома с вопросом, здесь ли живет Мария Карадоль, он получил тот же ответ, и так же изумился, как недавно случилось с Виганом.

Несмотря на уверения Аталина, что он не ошибся адресом, консьержка упорно отвечала, что такой дамы в числе квартирантов нет. Вспомнить псевдоним – или le nom de guerre сестры Эльзы – Аталин не мог подобно Баптисту, так как сама женщина, приглашая его, забыла оговориться. В разговоре она дала Аталину номер дома и номер квартиры, не зная, что русскому мудрено будет решиться идти звонить у дверей, когда консьержка заявит, что такой квартирантки не существует.

Консьержка, разумеется, снова лукаво перечислила обитателей дома и упомянула о постоялице Розе Дюпре, но Аталин не спохватился, как когда-то Баптист, и настаивал на имени Марии Карадоль. Консьержка, конечно, сообразила, что посетитель этот вовсе не желателен для Марьетты и, чтобы сохранить получаемые с нее на чай пятьдесят франков в месяц, надо от этого посетителя отделаться. Она по профессии отлично знала, что женщины, подобные Марьетте, ограждают себя псевдонимами от непрошенных гостей, от родителей и родственников, от кредиторов и от прежних друзей и знакомых, с которыми, переменив фамилию, желают прекратить сношения.

Аталин, встревоженный, вернулся к себе, вызвал Джона, отвозившего Эльзу с сестрой и узнал от него, что не ошибся. И тотчас же в нем сказался «русский» и заговорил так, как не мог бы заговорить парижанин. Он вообразил себе, что консьержке были даны его приметы, и было дано приказание не принимать. Это поразило его и даже уязвило самолюбие. Такая женщина, как Марьетта, порога квартиры которой, он никогда бы не переступил при иных обстоятельствах, теперь не соизволила принять его у себя.

Джон описал подробно дом, вход, фигуру консьержи, которая помогала Эльзе выйти из кареты. Не было ни малейшего сомнения, что Аталин не ошибся домом. Что же делать?

Прошло еще два дня. Много раз собирался он снова поехать на улицу Chaussee d’Antin, несколько раз собирался написать Эльзе, один раз собрался и написал письмо Марьетте, но затем раздраженно порвал его. Наконец, однажды, перед полуднем, он вдруг, приказал закладывать поскорее лошадей и полетел к другу-доктору, как бы за медицинской спешной помощью.

– Impossible![803]803
  Этого не может быть! (франц)


[Закрыть] – был ответ Гарнье на все, что рассказывал ему Аталин. – Impossible! – отвечал на все доктор, добродушно улыбаясь. – Что-нибудь, да не так!

И затем Гарнье предложил другу подождать час или полтора и позавтракать с ним, обещаясь дать ему разъяснение всего, вместе с десертом.

Действительно, не позже, как через час, когда они заканчивали завтрак, в гостиной появился камердинер доктора и молча стал на вытяжку перед доктором. Только лицо его свидетельствовало, что он ждет вопроса, чтобы заговорить. Гарнье улыбнулся, мотнул головой Аталину на камердинера и произнес:

– Вот Пифия, которая просто ответит на все ваши мудреные вопросы! Ну, отвечайте, Эдуард, что вы узнали?

– Дом, тот самый, а в нем действительно живет lа personne en question[804]804
  обсуждаемая персона (франц)


[Закрыть], – скромно заявил Эдуард. – Но только именует она себя иначе. А так как господин Аталин спрашивал ее под настоящим именем, а не под вымышленным, то консьержка и не имела права отвечать. Имя ее по указываемому адресу – Роза Дюпре.

– И что вам это стоило? – улыбнулся Гарнье.

– Несколько дороговато. Консьержка оказалась упряма или жадна. Пятьдесят франков! Впрочем, я взял с нее расписку в получении денег для предоставления вам.

И камердинер достал клочок бумажки, где было что-то нацарапано и крючковато подписано.

– Какие подробности вы узнали вы еще? – спросил Гарнье.

– Госпожа Дюпре живет там уже более года. Прежде les termes[805]805
  арендные платежи (франц)


[Закрыть] уплачивались банкиром Годрионом, а последний terme был уплачен англичанином, фамилию которого, извините, я запомнить не мог. В настоящее время у нее гостит ее сестра, приехавшая из деревни. Гостей у нее бывает мало. Консьержка называет ее une dame très bien, qui montera[806]806
  дама неплохая, обычно поднимается… (франц)


[Закрыть]…

Когда доктор, улыбаясь самодовольно, отпустил камердинера, Аталин достал из портмоне пятьдесят франков и протянул их Гарнье.

– Jamais![807]807
  Никогда! (франц)


[Закрыть] – отозвался, смеясь, Гарнье. – Помилуйте. Разве можно упустить такой случай! Другого подобного во всю жизнь не представится. Купить счастье друга и преподнести его ему за сумму в пятьдесят франков. А все это потому, что надо действовать проще. Ne pas faire du roman[808]808
  Не делайте изо всего роман (франц)


[Закрыть]. Надо было просто дать на чай два-три наполеондора, а вы вернулись домой, вообразив, что какая-то женщина, живущая подачками и которая должна гордиться и быть счастлива тем, что у нее есть знакомые pyccкиe, а не простые парижане, вдруг, не желает вас принимать. Ну-с, поезжайте немедленно, спросите Розу Дюпре и, отбросив в сторону всякий идеализм, всякие романические и фантастические соображения, действуйте и говорите проще. Avec les points sur les «i»[809]809
  Со всеми точками над «i». (франц)


[Закрыть].

Через час Аталин был снова на Chaussee d’Antin и спрашивал Марьетту под ее вымышленным именем. Консьержка покровительственно заявила, что действительно такая живет в доме, но прибавила, что ее нет дома.

– Тогда вероятно, ее больная сестра, недавно прибывшая, дома? – сказал он.

Консьержка пристально посмотрела на него, вспомнила, что этот господин являлся уже сюда однажды и спрашивал госпожу Карадоль, и замолчала в нерешительности, подозревая и не зная, что отвечать.

– Вам нужно что-нибудь передать Розе? – спросила она.

– Нет, ничего! Я желаю ее видеть или, вернее, видеть ее сестру.

Консьержка помолчала и, наконец, выговорила, слегка пожимая плечами:

– Montez s’il vous plait[810]810
  Поднимитесь, пожалуйста (франц).


[Закрыть]. Сестра госпожи Дюпре дома.