Текст книги "Золушка"

Глава 20

А наверху в это же время Марьетта всячески ласкалась к сестре, целовала ее, жалела, уверяла в любви, говорила, что она с приезда в Париж только и думала, что о ней. Она даже просила прощения у сестры, не помня в чем именно…

Эльза была сумрачна и грустна, отвечала мало, и по лицу ее трудно было угадать, как она относится к неожиданной перемене в сестре. Верить или не верить?

Когда Марьетта заговорила о том, что Эльзе нехорошо болеть в чужом доме, а лучше переехать к ней в Париж, Эльза не ответила, но вдруг отерла выступившие на глазах слезы.

– О чем ты плачешь? – воскликнула Марьетта, изумляясь.

– Да. Лучше к тебе… Все-таки лучше, чем здесь… – отозвалась Эльза.

– О чем же ты плачешь?

– О! Этого я никогда никому не скажу! – с горечью воскликнула Эльза.

В комнату вошла сестра Антуанета и с изумлением на лице остановилась перед незнакомой дамой. Бог знает, случалось ли когда в жизни сестре милосердия стоять так близко от подобной дамы.

Марьетта встала с кресла и, театрально присев, сказала со смехом:

– Ма soeur, je suis sa soeur![740]740
  Моя сестра, а я ее сестра! (франц)


[Закрыть]

Антуанета молча потупилась… Лицо Эльзы вспыхнуло румянцем.

Внизу, между тем, Аталин терпеливо отвечал на все вопросы Баптиста о России. Однако, в голосе дежурного по переезду и в глазах его было что-то особенное, он будто болтал о пустяках, зная, что вот сейчас разговор должен перейти на другое, настоящее дело, их сведшее и для обоих важное.

Так прошло более получасу и, наконец, вдруг в гостиной появилась быстро сестра Антуанета с недоумевающим лицом и заявила вопросом:

– La demoiselle одевается. Она уезжает?

Аталин невольно вскочил с места.

– Это опасно для больной, – продолжала сестра. – Наконец, требуется разрешение доктора.

– Послушайте! – обернулся Аталин к Баптисту. – Это безумие. Это грех. Наконец, оставайтесь вы здесь и ваша… ее сестра… Оставайтесь и живите здесь. Я ничего против этого не имею… Я делаю доброе дело. Мне все равно. Я ведь посторонний. Но мне жаль эту бедную девочку…

– Это все довольно мудрено, – отозвался Баптист. – Но вы преувеличиваете… С ней ничего не случится. Впрочем, как хочет Марьетта. Я в это не вмешиваюсь. Это не мое дело.

И Баптист налег на слово «это», как бы говоря, что он npиexaл вовсе не для увоза Эльзы, а из-за более важного вопроса, о котором речи не было не по его вине. Если же речь впереди, то… он готов побеседовать…

– Пойдите. Уговорите ее, – сказала сестра-сиделка. – Ведь и на мне доля ответственности. Надо, по крайней мере, дождаться господина Гарнье.

Аталин не ответил и быстро двинулся наверх к комнате Эльзы. Он постучал в дверь и прибавил:

– Peut on entrer?[741]741
  Можно войти? (франц)


[Закрыть]

– Mais oui[742]742
  Да, конечно (франц).


[Закрыть], – откликнулась Марьетта.

– Non! Non![743]743
  Нет! Нет! (франц)


[Закрыть] – вскрикнула Эльза.

Аталин, уже приотворивший дверь, снова захлопнул ee.

Но он видел их обеих на мгновение. Эльза в сорочке и юбке держала над головой, накидывая на себя, свое старенькое платье и, вскрикнув, заслонила себя им от двери. Марьетта, насмешливо улыбающаяся, сидела в кресле.

– Подождите секунду! – крикнула Марьетта. – Elle fait des manières[744]744
  Тут свои правила (франц).


[Закрыть].

Он остался в коридоре и, оставшись теперь один после почти часовой пытки, провел руками по голове и по лицу. И прошептал:

– Какой туман. Непростительно! Ребяческая выходка! Слава Богу, вовремя… Да это… все это – чад…

– Entrez![745]745
  Войдите! (франц)


[Закрыть] – услыхал он слабый голос.

Отворив снова дверь, Аталин нашел Эльзу уже одетой.

Он стал уговаривать обеих не решаться на безумный поступок, и повторил все уже сказанное Баптисту. Обе молчали в ответ. Марьетта насмешливо усмехалась, а Эльза смотрела сумрачно в окно.

– Я умоляю вас, Эльза, – закончил он. – Ради вашего здоровья! Вы только едва поправились. Вы сильно рискуете! Это очень опасно для вашего здоровья!

– Все равно, – выговорила, наконец, Эльза глухо и не глядя ему в лицо. – Я должна немедленно выехать отсюда. Мне здесь не место.

– Да это бредни, выдумки вашей сестры! – воскликнул он, взбешенный нахально-довольным лицом Марьетты. – Она вас уверила в этом вздоре.

– Нет. Не она мне сказала это, а вы…

– Я!.. Когда?!

– Вот… перед ее приездом… здесь. На этом кресле, – тихо произнесла она.

– Бог с вами, Эльза…

– Вы забыли… Я хорошо помню.

– Я не понимаю! – воскликнул он.

– Вы говорили о всеобщем презрении… – тихо и грустно заговорила Эльза, и голос ее рвался. – Спрашивали, что я об этом думаю… Я потом, когда вы ушли, думала. И увидела, что мне не следует лежать больной в доме чужого человека. Совсем, совсем чужого… который… который… судит по-своему, по-русски… Я подумала… Вдруг вы мне предложите идти воровать. Даже поставите это условием за то, что вы меня лечили и деньги на доктора и аптеку тратили….

– Эльза! – выговорил Аталин глухо, и голос его задрожал от чувства, почти от слез.

Марьетта, глядевшая на сестру, удивленно обернулась на него. Казалось, что она совершенно не понимала ничего: ни рассуждений сестры, ни его волнения.

«Qu’est се qu’elle chante?»[746]746
  «О чем это она поет ему? (франц)


[Закрыть] – думалось ей. А затем, при взгляде на Аталина, она прибавила мысленно: «Rien que du bleu[747]747
  Ничего не понимаю (франц).


[Закрыть]. Ни черта…»

– Благодарю вас за все, monsieur dAtalin… – продолжала Эльза, – я еду к сестре, а когда поправлюсь, то уеду домой.

Аталин стоял истуканом, молча глядя на нее. Лицо и голос Эльзы отняли у него способность говорить. Такого выражения на этом милом лице он еще не видал никогда. Лицо было темное, холодное или почти злое, голос глухой, сдавленный и будто с оттенком презрения к нему.

– Как вам угодно. Que Dieu vous protège[748]748
  Защити вас Господь! (франц)


[Закрыть], – вымолвил он.

– Je n’ai que lui![749]749
  У меня ничего нет! (франц)


[Закрыть] – отозвалась Эльза шепотом, – А Он покровитель беззащитных.

– Quelles litanies! – расхохоталась вдруг Марьетта, – Mais j’assiste à une messe, ma parole[750]750
  Прямо месса какая-то тоскливая! (франц)


[Закрыть].

Аталина покоробило от этого смеха и голоса. Эта женщина становилась ему невыносимой от головы до пят, как какой-то отвратительный гад. Он отвернулся и, не взглянув на Эльзу, вышел из комнаты, но прошел не в гостиную, а прямо в сад и быстро двинулся в чащу.

– Я оскорбил ее, – заговорил он вслух. – Чад. Да. Чад и больше ничего. Кто тут прав? Этот негодяй и эта «мерзавка» правы. Кого оскорбили? Девочку, полусироту. Кто вел себя гадко, подло… Тот, кто презирал Отвилей, отца и сына. Да. Чад. Угар… Опьянение…

Однако через несколько минут Аталин, будто опомнившись, быстро двинулся в дом и, войдя, приказал скорее закладывать карету.

Сестры были уже в гостиной, но Аталин прошел в свою библиотеку и попробовал немного успокоиться. Затем он вышел к гостям и объявил, что просит довезти Эльзу в его карете, которая просторнее и покойнее фиакра.

Эльза стала отказываться, но Марьетта поблагодарила и заявила, что так действительно будет удобнее для них, ибо иначе Баптисту придется идти пешком через весь Нельи до первого омнибуса.

Затем, пригласив Аталина навестить ее в Париже, она начала расспрашивать, давно ли он живет в Нельи, что заплатил за свою виллу, сколько держит людей в доме, сколько лошадей, какое платит жалование, что стоит мясо и хлеб в России и что стоит билет до Петербурга. Аталин, скрепя сердце, отвечал и ждал, когда Жак доложит, что карета готова.

Изредка он взглядывал на Эльзу, и сердце сжималось в нем. Она сидела, углубившись в кресло, еще очевидно слабая, в легкой лихорадке, с оттененным, будто тусклым лицом, и беспомощно печальными глазами смотрела через окно в сад.

Она казалась несправедливо обиженным ребенком, у которого нет защитников.

Наконец появился Жак и доложил, что карета подана… Все встали… Марьетта стала чопорно благодарить Аталина за сестру. Баптист начал снова гладить свой цилиндр, и был как бы отчасти угрюм и недоволен. Эльза, стояла, опустив глаза в пол.

Наконец, все двинулись в переднюю.

Эльза пропустила сестру и Баптиста впереди, протянула руку Аталину и глянула ему в лицо в первый раз… Она собиралась что-то сказать, но губы ее вдруг задрожали, голос замер… Она стиснула ему руку и шепнула через силу:

– Adieu[751]751
  Прощайте (франц).


[Закрыть]…

– Я приеду навестить вас.

Эльза мотнула головой, и слезы показались в ее глазах. Она быстро двинулась за Марьеттой неровной, слабой походкой и, взяв в передней свою шляпку из рук сестры Антуанеты, поспешно и горячо расцеловалась с ней.

– Oh, ma pauvre enfant[752]752
  Ох, мое бедное дитя… (франц)


[Закрыть]… – начала, было, сестра-сиделка, но смолкла, растроганная до слез.

Эльза, страстно расцеловав сестру, оторвалась от нее и без оглядки, еще быстрее, двинулась из дома и исчезла в карете.

Жак захлопнул дверцу. Лошади тронулись.

Аталин стоял истуканом на крыльце и внимательно разглядывал как вертелись колеса кареты и мигали спицы. И эти мигающие спицы он будет еще долго видеть и помнить…

Глава 21

Марьетта и Баптист, увезя Эльзу от «русского», ехали на квартиру в Chaussee-d’Antin почти в одинаковом расположении духа и с теми же мыслями. И у железнодорожника-вахтера и у Марьетты в головах возник один и тот же вопрос: умно ли, правильно ли было, все ими сделано?

Марьетта спрашивала себя, зачем она собственно везет к себе сестру, которая будет для нее только обузой. Извлечь из этой «обезьянки» пользу себе было мудрено. В этом Марьетта убедилась еще в Териэле после разговоров с ней. Теперь же, дорогой, она окончательно увидела, что сестра упрямо смотрит на вещи или как ребенок, или как ограниченное существо.

Марьетта, однако, мысленно обвиняла Баптиста, что он не сумел переговорить с Аталиным, не сумел взяться за торг.

«С русскими надо браться иначе! – думала Марьетта. – Русские наивны, как дети, или двуличны и хитры, как черти. Этот русский – Аталин, кажется, принадлежит к первому сорту. Баптист ждал, что Аталин сам заговорит и предложит разрешить вопрос, а это – ошибка. Надо было самому начать, надо было все объяснить «дикарю», разжевать и в рот положить. Теперь дело почти проиграно! Весь вопрос сводится к тому, насколько Аталин интересуется Эльзой. Настолько ли, чтобы немедленно прискакать в Париж ради свидания с ней. По всей вероятности, он махнет рукой. Да и мало ли женщин в Париже! Впрочем, второй, такой подходящей для него, русского, вряд ли найдет он в Париже. Ему, очевидно, нужна девочка и дура, но особенная, именно такая, как Эльза».

Снова и подробнее расспрашивала она сестру, как та попала к Аталину и какие беседы вели они в продолжение нескольких дней. Эльза по своему прямодушию правдиво передала сестре все, а после легкого колебания решилась признаться в главном, то есть передать разговор, который был между ними за несколько минут до ее приезда с Баптистом.

– Как ты глупа! – воскликнула Марьетта. – С этого надо было начать, а ты мне рассказываешь всякие пустяки.

Узнав, что сестра ничего не обещала Аталину, только оскорбилась и ответила отъездом из Нельи, Марьетта начала уговаривать сестру не пренебрегать русским, у которого во Франции собственный дом. Эльза только отмалчивалась на все красноречие сестры, а на ее вопрос: «Что же ты не отвечаешь?» раздраженно отозвалась:

– Vous vous valez tous[753]753
  Вы все стоите друг друга (франц).


[Закрыть]! Способны только посылать воровать или резать людей.

Женщина замолчала угрюмо и думала: «Зачем же я ее увезла оттуда? Оставайся она там, может быть понемногу, что-нибудь и устроилось бы!»

Баптист, ехавший за сестрами в наемной карете, рассуждал сам с собой почти так же. Он тоже спрашивал себя, за каким чертом они увезли Эльзу, и отчасти упрекал себя в том, что не сумел переговорить с Аталиным.

Эльза чувствовала себя снова слабее, приписывая это грустному настроению духа. По временам на несколько секунд ею овладевало какое-то отчаянье. Она не могла себе представить, каким образом привыкнет к мысли не видеться более с Аталиным, несмотря на все произошедшее между ними.

Несколько дней назад, даже несколько часов, был на свете человек, которого она могла любить и уважать, который был выше всех других на свете, который был ей так же дорог, как ее маленький брат. И если не дороже брата, то дорог иначе, на другой лад, и сравнивать эти два чувства было невозможно. А теперь этого человека она снова потеряла; он остался на свете, но исчез из ее сердца.

И снова, по-старому, остался на свете один, который для нее лучше всех: эльзасец Фредерик…

При въезде на центральные улицы Парижа и на Большие бульвары мысли Эльзы поневоле приняли другой оборот. Все окружающее изумило и поразило ее. Она широко раскрыла глаза и смотрела в окно кареты недоумевающим взглядом.

– Что же это!? – вырвалось у нее, наконец.

Марьетта догадалась и расхохоталась.

– И это всегда так? – спросила Эльза.

– Что? Народ?

– Да, все это…

И все это, движение, суета, шум и гул громадного человеческого муравейника поразило Эльзу, но на особый лад. Она не пришла в восторг, как многие и многие, как когда-то сама Марьетта. Ей стало жутко от этого вавилонского столпотворения и, в то же время, в ней возникло неприязненное к окружающему чувство. Она рада была, что около нее все-таки родная сестра, на всякий случай, как если бы она ожидала, что каждую минуту на нее будет сделано вражеское нападение. Вместе с тем, она была рада, что вскоре, дня через три, будет далеко отсюда.

– Ну, что, каков тебе Париж? – спросила Марьетта, смеясь.

Эльза мотнула головой, вздохнула и вдруг вымолвила:

– Ты мне дашь двадцать франков на дорогу?

– Куда?

– Как куда? Домой!

Марьетта запнулась и произнесла сухо:

– Там видно будет!

– Если ты не дашь, я пешком уйду!

Марьетта пожала плечами.

– Впрочем, я, может быть, на несколько дней останусь у тебя… Только с одним условием: не буду выходить на улицу.

– Еще лучше! – воскликнула Марьетта. – Вот дура-то! Знаешь, в Париже есть все. Что бы на свете ни водилось, все найдется. Ну, а второй такой дуры, как ты, конечно, не найти!

Переступив порог квартиры сестры, Эльза была вторично изумлена: она ожидала встретить обстановку гораздо проще. Войдя в спальню сестры, она несколько минут простояла перед постелью, вытаращив глаза. На вопрос Марьетты, как ей нравится спальня, Эльза ответила нерешительно:

– Красиво, но как-то странно… Не знаю… Я бы такой спальни не желала иметь.

– В самом деле?.. – иронически отозвалась Марьетта.

– Божусь, что не желала бы. Неужели же в Париже у всех такие кровати?

– Конечно, нет! У кого есть деньги, у тех такие же.

– Однако, графиня Отвиль, богатая женщина, – заметила Эльза, – а ее спальня не такая. По-моему, это все ложь…

– Что ложь?

– Да… это все, оно не нужно! Весь этот бархат, атлас, серебро, все это не нужно. От этого постель не будет покойнее. Да и когда спишь, всего этого не видишь; это для других. Хвастовство, кривлянье и, стало быть, ложь.

Эльза собиралась по приезде тотчас лечь в постель, ибо чувствовала себя слабой, но теперь на предложение сестры наотрез отказалась. Марьетта обещала ей, что к вечеру будет кровать, которую поставят в столовой. Обойдя еще раз всю квартиру, Эльза уселась в углу гостиной на большое кресло и скоро от слабости и утомления задремала.

Между тем Баптист, явившийся в своем фиакре несколько позже, заперся с Марьеттой в ее спальне, чтобы серьезно обсудить вопрос, касающийся Аталина и Эльзы.

– Все-таки, ты не сумел говорить с ним, – заявила Марьетта.

– Он не хотел говорить ни о чем! – оправдывался Баптист.

– Теперь весь вопрос в том, приедет ли он сюда сам завтра или дня через два. Если приедет, то есть еще надежда справиться с ним.

– Если не приедет, – решил Баптист, – черт с ним! Мало ли в Париже народу!

– Глупое рассуждение! – досадливо ответила Марьетта. – Народу в Париже много, но с этою обезьяной справиться нельзя. А этот русский ей нравится и нам остается только ее подталкивать. Да, наконец, она и сама никакому парижанину понравиться не может. Надо быть русским казаком или краснокожим, чтобы такая обезьяна нравилась. Вот ты, ты находишь ее прелестной?

– Она отвратительна. Un sale negrillon![754]754
  Негритенок на продажу! (франц)


[Закрыть] – отозвался Баптист.

– Так почему же ты думаешь, что парижанин найдет ее иной? А искать в Париже другого краснокожего вроде Аталина – на это нужно время и много хлопот. Если он не придет сам, то я, через пару дней решусь опять съездить к нему в Нельи. Я буду разговаривать не как ты.

– Ну, и сама увидишь, как это мудрено!

– Да, но я попробую подделаться к нему. Ты этого не понимаешь, а мы знаем, что это такое. Нам приходится по два, по три раза в день быть на разные лады, приноравливаясь к людям. Мне случалось иногда так разговаривать и говорить такие вещи целый вечер, что если бы ты меня видел и слышал, то глазам бы своим не поверил. Да вот вчера еще, я целый вечер объясняла одному приятелю моего Уордена, какое счастье быть монашкой и по целым дням не выпускать из рук молитвенника.

Совещание Марьетты с Виганом было прервано легким стуком в дверь. Это была Жозефина, пришедшая доложить, что явился Уорден. Марьетта велела его звать и прибавила Баптисту:

– Он глуп, как пень, но ты все-таки приласкай его. Ведь нынче всякий дурак считает себя вправе или своей обязанностью – ревновать.

Юный англичанин, войдя в комнату, косо взглянул на Вигана, затем быстро окинул взором всю комнату и, по-видимому, сразу пришел в лучшее расположение духа. Марьетта познакомила мужчин и назвала Уордена «mon ami»[755]755
  «мой друг» (франц)


[Закрыть], а Баптиста «mon cousin»[756]756
  «мой кузен» (франц)


[Закрыть]. Ловкий и хитрый Баптист тотчас приложил все старанья, чтобы понравиться англичанину и через полчаса приуспел в этом.

Глава 22

Между тем Марьетта, найдя сестру, дремлющую в гостиной на кресле, оставила ее дремать и прошла в кухню переговорить с Фифиной об обеде на четырех человек. Оказалось, что догадливая Фифина уже распорядилась и, снова сбегав на рынок, купила все, что было нужно. Обед готовился и мог поспеть через час, так как бонне помогала Со-Ли-Лэс.

– Когда ты пришла? – спросила ее Марьетта.

– Да уже давно.

– Что же ты не показалась даже мне?

– Не хотела беспокоить тебя. Я, было, хотела сегодня обедать у тебя, но нельзя – не хватит на пятерых.

– Пустяки, оставайся! Я сбуду с рук это животное!

Со-Ли-Лэс не спросила, к кому относится этот эпитет, так как знала, что величание животным перешло по наследству от Годриона к англичанину.

Марьетта вернулась в спальню и, прервав оживленную беседу между Уорденом и Виганом об автомобилях на паровом ходу, выговорила:

– Assez! Assez![757]757
  Хватит! Хватит! (франц)


[Закрыть] Будет вам из пустого в порожнее переливать! Voyons, toi![758]758
  Послушай! (франц)


[Закрыть] – обернулась она к Уордену. – Бери свою шляпу и марш… Поскорей найди мне хорошую кровать с принадлежностями, да кроме того, одеяло и коврик. Разыщи все это получше и привези. Сестре надо раньше лечь спать, она больна.

Юный англичанин неохотно поднялся.

– Поскорей присылай сюда! Да, кстати, пообедай, где знаешь. У меня на пятерых не хватит.

– Да кто же пятый? – несколько обидчиво спросил Уорден.

– Со-Ли-Лэс пришла…

– Ты бы могла ее отправить.

– Bêtise![759]759
  Не говори глупость! (франц)


[Закрыть] – отозвалась Марьетта. – Ты знаешь, что ей негде обедать, а в ресторане не на что.

– Мне очень жаль, – отозвался Уорден, обращаясь к Баптисту, – я надеялся с вами еще побеседовать.

– Впрочем, – вдруг сообразила Марьетта, – мы устроим это иначе. Дай Со-Ли-Лэс двадцать франков и пускай она отправляется в ресторан, а ты обедай с нами.

– Согласен! – оживился англичанин. – Но зачем так много? Она пообедает у Bouillon-Duval’я и за три франка.

– Çа n’est pas ton affaire![760]760
  Это не тебе решать! (франц)


[Закрыть] – вдруг, неизвестно почему, рассердилась Марьетта. – По какому праву ты будешь считать, сколько Со-Ли-Лэс может проесть? Так ты дашь ей эти деньги, чтобы обедать у меня? Да или нет?

– Конечно! С удовольствием.

И англичанин сконфузился, как бы поняв, что поступил крайне глупо, впутавшись не в свое дело.

– Ну, давай! – протянула она руку.

– Что? – удивился Уорден.

– Est-il bete, mon Dieu![761]761
  какая тупость, Боже мой! (франц)


[Закрыть] – воскликнула Марьетта. И, обращаясь к Баптисту, она прибавила, тыча пальцем чуть не в лицо англичанину. – И вот так-то у нас всегда! Когда с кем хватит три слова, чтобы объясниться, то с тобой – imbécile que tu es[762]762
  мой дурачок (франц)


[Закрыть] – нужно истратить тридцать слов! Ты думаешь, что это голова? – прибавила она, снова обращаясь к Баптисту и постучав Уордену по маковке. – Ошибаешься, милый мой! C’est une cruche![763]763
  Это просто пустой горшок! (франц)


[Закрыть]

Уорден слегка зарумянился, но улыбался, зная по опыту, что со своей новой приятельницей надо быть всегда или хоть казаться: bon garçon[764]764
  хорошим мальчиком (франц)


[Закрыть]. Обижаться было невыгодно, ибо вело неизбежно еще к худшему.

– Ну, же! Ты! – продолжала протягивать руку Марьетта. – Nouveau-né et ganache – en même temps[765]765
  младенец и дурачок в одной обертке (франц)


[Закрыть]. He догадываешься? Господи! Давай двадцать франков, im-be-ci-le![766]766
  ду-ра-чи-на! (франц).


[Закрыть]

Англичанин спохватился и, достав портмоне, передал деньги.

– Ты бы, кстати, ma chere Rose, послала ее купить все, что нужно. Она лучше меня это сделает, как женщина! – заявил Уорден.

– Вздор! Буду еще я гонять Со-Ли-Лэс по моим поручениям! Она устала… Ступай поскорее и привези кровать! Если запоздаешь, мы сядем обедать без тебя.

– Нет, нет, я в одну минуту! Тут на соседней улице есть магазин. Literie. «А la belle étoile»[767]767
  Спальни «Прекрасная звезда» (франц).


[Закрыть].

Виган расхохотался и, пожав плечами, произнес:

– Ну, Париж! Я думаю, больше нигде не выдумывают таких названий! Кровати и постели под вывеской: «a la belle etoile»! На подобное только парижане способны.

Англичанин, сам назвавший магазин, не понимал, однако, чему смеется Виган. Он недостаточно знал французский язык, чтоб уловить шутку и двусмыслие.

– Ты думаешь, он понимает? – сказала Марьетта Баптисту, – снова указывая пальцем на своего сожителя.

– В чем дело? – спросил Уорден.

– C’est çа![768]768
  Вот именно! (франц)


[Закрыть] Так! Мы будем давать тебе уроки французского! Voyons! File! File![769]769
  Ну, беги, беги! (франц)


[Закрыть] Да живо возвращайся, а то без супа останешься.

Уорден вышел, прошел через столовую на цыпочках, чтобы не помешать дремлющей по-прежнему в кресле Эльзе, и вышел из квартиры, тихонько затворив за собой дверь.

– Ну, Марьетта, – смеялся между тем Баптист, – не думал я, что ты способна так обращаться…

– С моими-то? Я «их» веду, как капельмейстер. Знаешь, a la baguette![770]770
  багет! (франц)


[Закрыть] Иначе нельзя! Их надо так вести. Сначала обижаются, а потом живо привыкают, и все как по маслу идет. Le seul moyen de les garder – n’en faire pas de cas[771]771
  Единственный вариант их приручить – не давать никому поблажек (франц).


[Закрыть]. Да, кстати, как поживает Багет?

– Никак! – угрюмо отозвался Баптист.

– Ты тоже хорош? Неужели ты вообразил себе, что он мне понравился?

– Однако, ты с ним кокетничала! И настолько, что заставила меня вытурить его.

– Не глупи! У меня была цель.

– Какая же?

– Даровой билет из Териэля в Париж. И он мне его дал. И предложил каждый раз, что я соберусь в Териэль, написать ему заранее, чтоб иметь дармовой билет туда и обратно.

– Дармовой! – вымолвил, ухмыляясь Баптист, – в каком смысле?

– Во всех смыслах! Ты дурак. Впрочем, если хочешь знать, то на этот раз я получила билет, по самой дорогой цене… Сажая меня в вагон, он поцеловал у меня ручку… Большего ему от меня не видать.

– Неужели, это все правда, Марьетта?

– Dis donc, mon garçon[772]772
  Боже, мой мальчик (франц)


[Закрыть] мой новоявленный двоюродный братец, – серьезно и резко произнесла она. – Правда, я постоянно лгу, как и всякая женщина, как всякая парижанка, но не с такими, как ты, и не при таких отношениях, как наши. Ты отлично понимаешь, что лгать тебе смысла нет. Me payes tu?[773]773
  Ты, понимаешь меня? (франц)


[Закрыть]

– Да, это правда! – отозвался Баптист. – Но, знаешь ли, является привычка: солжешь, когда и не нужно.

– Нет, ты ошибаешься! – вдруг задумалась Марьетта, стоя среди комнаты. – Столько лжешь, столько обманываешь, что, наконец, становится противно или, вернее сказать, надоесть и иногда вдруг захочется с кем-нибудь перестать лгать и обманывать. Это очень странно, но это так. Мы вот отводим душу между собой. Я, Jaquette и Sot-l’y-laisse. Мы никогда не лжем друг другу. Но это женщины. Мне кажется, теперь мне было бы приятно иметь под рукой mon homme[774]774
  моего мужчину (франц)


[Закрыть], которому бы мне можно было не лгать.

– Ну, что же, вот он. Есть. Налицо! – улыбнулся Баптист.

– Да, конечно. Скорей ты, чем кто-либо другой, потому что ты не парижанин. Через полгода, конечно, и ты станешь таким же негодяем, как и все парижане.

– Чудно! – усмехнулся Баптист. – Неужели же в Париже только и есть что негодяи?

– Ты глуп! Конечно, есть много порядочных людей, но они с нами не знаются. Они не топчутся в разных «Мельницах».

– Ну, да. Это я понимаю! Люди из высших сфер, очевидно, с вами не якшаются. Вообще же, конечно, в Париже много порядочных людей… Ну, вот депутаты, министры, сенаторы.

– Pas ceux-la![775]775
  Да никогда! (франц)


[Закрыть] – воскликнула Марьетта. – Деревня! Не эти, во всяком случае! Порядочные и честные люди попадаются скорее dans la haute finance[776]776
  на финансовой вершине (франц)


[Закрыть], на бирже, в Сен-Жерменском предместье, равно и dans la haute bourgeoisie[777]777
  среди самой знатной буржуазии (франц)


[Закрыть]. Но уже никак не в среде, о которой ты говоришь. Там одни мошенники. C’est connu[778]778
  Запомни это (франц)


[Закрыть]. Они все – панамисты, грабители. А почему так – не знаю. Впрочем, черт знает, где водятся честные и порядочные люди. Говорят, что такие есть, и я повторяю, но сама никогда не встречала ни одного.

– Merci! А я?

– Ты? – вдруг удивилась Марьетта. – Как? Ты серьезно, искренно думаешь, что ты порядочный человек?

И Марьетта непритворно-изумленными глазами глядела на Баптиста, пока он в свой черед не менее изумленным взором не посмотрел на нее.

– Понятное дело, – отозвался он, наконец, – я всегда считал себя порядочным человеком.

– Что значит: порядочный?

– Ну, честный… Я всегда считал себя таковым.

– Ну, да, на словах… Как и все на свете. Даже заключенные… Но в действительности… Серьезно говоря… Неужели ты убежден, что ты – порядочный человек?

– Разумеется! – воскликнул Баптист.

– Bah, quelle sottise… Quel toupet!..[779]779
  Ба, какая чушь… Какая наглость!.. (франц)


[Закрыть]

– Как? Что ты хочешь сказать…

– Quel toupet! Quel toupet! – повторяла Марьетта шепотом.

– Объяснись, черт побери.

– Человек, которому около тридцати лет, – заговорила Марьетта протяжно, будто повествуя, – который вполне здоров, умен, силен, который бы мог найти себе всякое любое ремесло и зарабатывать много денег, соглашается жить на содержании у старухи, болезненной, придурковатой, и уже родившей на свет десять раз… Затем, человек, с радостью соглашающийся перейти на содержание к другой, молодой, но дочери этой старой, чтобы faire le monsieur[780]780
  быть монсиньором (франц)


[Закрыть] за ее счет в Париже… Затем, человек, который помогает теперь или хотел было помогать, да не сумел, в деле продажи другой дочери этой старухи, чтобы тоже заработать денег. И этот человек – порядочный и честный?.. Voyons!!.. Voyons, mon garcon… Soi gentil, ne fais pas la bête[781]781
  Взгляни!! Посмотри на себя получше, мой мальчик… Дорогой, не валяй дурака (франц).


[Закрыть]. Если нравится – будь нахалом, но не со мной… Я не позволю.

Баптист между тем широко вытаращил глаза, разинул рот и озадаченный, даже ошеломленный сидел, как истукан. Он окончательно ничего не понимал и, наконец, вместо оправдания выговорил:

– А ты? Ты сама, Марьетта? А твоя жизнь? Ты что такое? Ты знаешь, что ты? Нет?

– Еще лучше! – расхохоталась раздражительно Марьетта. – Так ты думаешь, что я считаю себя порядочной женщиной? Нет, милый друг, я ни нахальна, ни наивна до такой степени!

– Тогда, что же ты такое, по твоему мнению?

– Я? – гордо выговорила Марьетта. – Я – грязь, я – падаль. Я не могла когда-то остаться порядочной женщиной, а теперь не хочу ею быть. Да если бы и хотела – возврат невозможен. Обманывать других я привыкла и всегда буду, но обманывать самое себя – никогда! Вот тебе честное и порядочное существо… вот тут спит в кресле, но прибавлю: «пока». Впрочем, нет! Такая оригинальная дура, как Эльза, пожалуй, на всю жизнь останется такой.

И затем, после минутного молчания, Марьетта покачала головой и выговорила, как бы себе самой:

– Удивительно! Вот уж не думала!

– Что? – Отозвался Баптист.

– Да то, что ты считаешь себя порядочным человеком!

Лицо Баптиста вдруг покрылось краской, чего с ним уже очень давно не бывало. Глубокая искренность голоса Марьетты вызвала этот румянец стыда.

– Ну, довольно, однако, болтать о пустяках, – прибавила она. И ты, и я, и моя мать, nous sommes – de la canaille[782]782
  мы – негодяйки (франц)


[Закрыть]. Ho я лучше вас двух, потому что сознаю, что я такое. А вы – почти отребье рода человеческого, воображаете que vous êtes d’honnêtes gens! Ну вот… Assez causer de ça![783]783
  что вы из четных людей! Ну вот… Ну, хватит болтать об этом! (франц)


[Закрыть]

И Марьетта двинулась к кухне и кликнула Со-Ли-Лэс. Гузка вышла в коридор.

– Вот двадцать франков. Ступай пообедай. Cet animal[784]784
  эта скотина (франц)


[Закрыть] дал откупился и сегодня будет жрать здесь.

– Спасибо! – отозвалась Со-Ли-Лэс – Это очень мило с твоей стороны. У меня оставалось ровно сорок сантимов в портмоне.

– Вот что, Жанна, слушай и не забудь. Когда случайно у меня будут гости обедать, ты всегда приходи, а я буду объявлять этому скотине, что обеда мало и он будет откупаться. Глупо, что нам это раньше на ум не пришло! По крайней мере, ты с него франков сто в месяц заработаешь.

– Как можно! Зачем это делать? – отозвалась Со-Ли-Лэс. – Один раз, пожалуй, а так нехорошо.

– Э! Вздор какой! Не все ли равно, на что его деньги уйдут!

– Нет, нехорошо, я не хочу. Это нечестно. Это мошенничество все-таки.

Марьетта под влиянием разговора с Баптистом пристально взглянула на приятельницу и выговорила задумчиво:

– Знаешь что, Жанна, ты меня с толку сбиваешь. Я всех нас, nous autres[785]785
  мы другие (франц)


[Закрыть], считаю parmi la canaille[786]786
  негодяйками (франц)


[Закрыть], а тебя, пожалуй, надо из этого числа исключить. В сущности, ты честная девушка, во всяком случае, из всех нас.

Со-Ли-Лэс добродушно рассмеялась. Марьетта развернулась и вернулась в спальню. Найдя там задумчивого Вигана, она произнесла ему с порога:

– Баптист! Придумаем способ, чтобы тебе, будучи в Париже, как-нибудь пользоваться кошельком моего англичанина, вот так же, как Со-Ли-Лэс. Нужно вытаскивать у него франков по сто в неделю и больше, и чтобы эти деньги шли прямо от него к тебе. Придумай какой-нибудь предлог, у него денег много. И еще, ему нельзя давать тебе мелочь на обед, вот как ей. Надо что-нибудь умнее и приличнее придумать. Изобрети-ка!

– Хорошо, я подумаю! – отозвался Баптист.

– Ведь так тебе может перепасть франков триста-четыреста в месяц, – это не шутка. Ты согласен?

– Понятное дело!

Марьетта помолчала, потом язвительно улыбнулась и спросила:

– А что, по-твоему, Со-Ли-Лэс такая же дрянь, как и мы все?

– Не знаю… Вероятно!

– Ну, а она, между прочим, двадцать франков взяла, а больше брать деньги с англичанина тем же способом отказалась, говоря, что это нечестно.

– Ну, если так! – вдруг рассердился Виган. – Если ты будешь меня постоянно так пилить… Я и не знал, что ты такая!

– Я вовсе не «такая», но есть вещи, которые меня выводят из себя. Не смей болтать при мне, что ты честный человек, и я тебя не трону.

И весь день Баптист был не в духе, а вечером выехал в Териэль, все еще сильно озадаченный этим разговором.