Текст книги "Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1"

Спешившихся французских гусар, которые не успели спастись чрез огороды, мы перекололи и поскакали по главной улице на площадь, где встретили нас саксонские драгуны, выстроившиеся в колонне, в числе нескольких эскадронов. Саксонцы храбро выдержали первый наш натиск, но мы врезались в их ряды и опрокинули их фронт. Они поскакали в тыл, а мы за ними, и вскоре уланы наши перемешались с саксонскими драгунами и скакали вместе по улицам, нанося друг другу удары. За городом мы увидели французский гусарский полк в зеленых мундирах, который шел к нам навстречу на рысях. Саксонские драгуны проскакали чрез интервалы между гусарскими эскадронами, а мы остановились, чтоб выстроиться. На нашей стороне трубили сбор, и вдруг из‐за реки несколько ядер из наших легких орудий ударило в неприятельскую колонну. Это остановило ее и дало нам время собраться и выстроиться поэскадронно.

По моему мнению, нет зрелища живописнее и привлекательнее, как кавалерийское сражение! Фланкировка11101110
  См. примеч. 153 на с. 316.


[Закрыть], атаки, скачка по чистому полю, пистолетные выстрелы, схватка между удальцами, военные клики, трубные звуки – все это веселит сердце и закрывает опасность смерти. Погода была прекрасная, поле обширное и ровное, и мы радостно вступили в бой. Орденские кирасиры остались при наших пушках и для защиты моста и города, а наш полк один выступил в чистое поле на битву с французскими гусарами и саксонскими драгунами. Сперва мы выслали фланкёров, а потом ударили на французских гусар и опрокинули их. Проскакав с версту, они остановились и выстроились за своею второю линиею, т. е. за саксонскими драгунами. Одним натиском мы смяли саксонцев. Несколько раз неприятель останавливался и строился на расстоянии около семи верст, и мы каждый раз принуждали его к ретираде нашими атаками и наконец загнали в лес. Стало смеркаться, и потому один эскадрон (майора Лорера) остался на аванпостах, растянув цепь под лесом, а прочие эскадроны отступили версты на три и расположились на биваках.

Эта первая встреча наша с французами, столь блистательная, осталась почти незаметною в военной истории. Жомини11111111
  Vie politique et militaire de Napoléon, etc. Tome 2, page 412.


[Закрыть], упоминая об этом деле, говорит от имени Наполеона: «Un de nos régiments de houssards qui occupait déjà cette ville en fut chassé le même soir», т. е. «Один из наших гусарских полков, который уже занимал этот город, был выгнан из него в тот же вечер». О саксонских драгунах и вовсе забыли! Однако ж мы очень хорошо помним их. Это были рослые, видные люди, с косами, в красных куртках с зелеными отворотами, на крепких и хороших лошадях. Дрались саксонцы не хуже французов. Мы взяли в плен человек до шестидесяти гусар и драгун, а перекололи и порубили, верно, с полсотни. От пленных узнали мы, что эти два полка высланы на рекогносцировку от корпуса маршала Ланна, из Домнау.

Впоследствии я слышал от весьма искусного французского генерала, что если б мы не остановились под лесом, а перешли через лес и заняли аванпосты по другую его сторону, то генеральное сражение под Фридландом на следующий день могло бы иметь другие последствия. Узнав о переходе Беннигсена чрез Алле, Наполеон двинул свою армию к Фридланду, не всю в одно время, но корпусами, из разных мест, прикрывая движение войск лесом таким образом, что мы не знали сил наступающего неприятеля, когда он, напротив, мог из-под леса видеть нас в чистом поле и распоряжаться сообразно нашим движениям и местоположению. Но мы не могли занять леса накануне, потому что управились с французами уже поздно, когда стало темнеть, а коннице невозможно было пуститься в лес ночью, не зная местности и сил неприятеля. К вечеру могла подойти французская пехота, и мы попались бы в засаду. Если б мы раньше, т. е. 1 июня, пришли к Фридланду и прогнали французов среди дня, то, вероятно, князь Д. В. Голицын перешел бы за лес. Впрочем, как знать будущее! Никто не предполагал, что здесь на другой день будет генеральное сражение.

Эскадрон наш остановился бивакировать на том месте, где у нас была жаркая схватка с французскими гусарами. На поле лежало несколько убитых французов; одного из них я притянул за ноги к моему помещению, и как нам не дозволено было ни расседлывать лошадей, ни отвязывать чемоданов, то я употребил мертвого француза вместо изголовья – прилег и заснул преспокойно.

Но мне не дали отдохнуть после сильного движения. Я был очередной на службу, и мне велено немедленно отправляться в город, с командою для ковки лошадей. Корнет Жеребцов и я повели команду в город. Было около десяти часов вечера.

Не знаю, есть ли теперь фонари на фридландских улицах, но тогда во всей Германии просвещение процветало, как и теперь, но освещение было везде плохое. В городе было темно, как в яме. Кое-где горели свечи. Некоторые из жителей выбирались из города. Мы прямо отправились к ратуше требовать всего, что нам было надобно. Явился испуганный бургомистр и так засуетился, что мы не могли добиться от него толку. Другой немец, вероятно член ратуши, распорядился вместо бургомистра, указал нам три кузницы, приказал выдать овес из магазина и назначил домохозяев, которые должны были накормить наших уланов. Когда началась работа в кузницах, мы уговорились с Жеребцовым уснуть по два часа, поочередно, и бросили жребий, кому первому идти на покой. Первенство досталось мне, и я отправился в первый дом, который показался мне получше других. На сильный стук мой у дверей раздался женский голос: «Wer da?» (кто там?) – «Русский офицер – на квартиру», – отвечал я. «Gleich!» (тотчас). Чрез несколько минут отворились двери, и меня встретила служанка со свечою. Я пошел вверх, и в первой комнате меня принял хозяин дома, в шлафорке и в колпаке, извиняясь, что не успел одеться. Без всяких околичностей я объявил ему, что голоден и измучен до последней крайности, и просил чего-нибудь поесть и места, где бы мог отдохнуть часа два. Хозяин был виноторговец. Немедленно явилась бутылка вина и закуска, и, когда я насытился, хозяин указал мне постель в другой комнате. Я попросил хозяина разбудить меня ровно чрез два часа и, сняв куртку, бросился полуодетый, в сапогах со шпорами, на немецкие пуховики и в одну минуту заснул богатырским сном.

Проснувшись, я протирал глаза и не мог прийти в себя. Казалось, все чувства замерли во мне: я ничего не видел и не слышал. Машинально умылся я холодною водою, которую налил мне на руки хозяин. Опамятовавшись, я увидел, что возле моей постели стоят хозяин мой и наш унтер-офицер Завьялов. Вид последнего электризировал меня, и кровь моя пришла в движение, когда он сказал: «Пора в сражение, ваше благородие!» – «В сражение?» – возразил я и вскочил с постели. Пушечные выстрелы хотя изредка, но раздавались уже за городом. «А где же команда?» – «Ушла с корнетом Жеребцовым, – отвечал Завьялов. – Мы искали вас и не могли отыскать. По счастью, хозяин пришел в кузницу, где я оставался с десятком уланов, не успевших подковать лошадей, и знаками показал, что у него находится русс-официр, прибавив: кранк11121112
  Krank (нем.) – больной, ослабевший.


[Закрыть]. Это я выразумел и тотчас побежал за вами… Да вот бьемся с час и не можем добудиться: что поднимем, то вы снова упадете, как сноп, на постель. Я сам подумал, уж не больны ли вы, ваше благородие!» Хозяин примолвил, что он никак не мог разбудить меня и, зная, что уланы в кузнице, решился позвать их, полагая, что я болен. Между тем шум и стук на улице поразили меня. Я подошел к окну и увидел, что чрез город проходит наша армия. «С полночи началась суматоха, – сказал Завьялов. – И мы насилу могли отстоять нашу кузницу… Конница, артиллерия, пехота идут за город, и видно, что передние уже наткнулись на француза: слышите, как жарят!..»

Умывшись еще раз холодною водою и выпив стакан пойла, называемого в Германии кафе (кофе), я простился с хозяином и вышел на улицу, где ждала меня остальная команда. С величайшим трудом выбрались мы за город. Все улицы загромождены были идущим войском, пушками, ящиками, парками, обозами. Везде крик и шум. Где покупали, а где брали в долг… Шинки стояли без окон и дверей. У хлебников не осталось ни крохи хлеба… Оборванный немец, который, как шакал, искал добычи после наших солдат, провел нас за город поперечною улицею, и мы наконец выбрались в чистое поле.

Тут открылась передо мною великолепная картина. Восходящее солнце играло на блестящем оружии наших колонн, шедших в различных направлениях для занятия позиции. Белые перевязи на зеленых мундирах блестели, как весенний цвет на деревьях. Пушки светились, как жаровни! Одним взглядом можно было обозреть огромное пространство между городом и лесом. Почти вся кавалерия наша была на правом фланге. Три дивизии пехоты под начальством князя Горчакова прикрывали кавалерию. Левое крыло, состоявшее почти исключительно из пехоты и артиллерии, занимало позицию между рекою Алле и ручьем, вытекающим из большого пруда за городом; позади нашего левого фланга устроены были три моста. Мы скоро нашли своих: уланские флюгера пестрели, как маков цвет, на правом фланге. Мы пошли рысью и присоединились к полку.

В первой линии уже виден был пороховой дым, и кое-где раздавались пушечные выстрелы. Но массы еще не действовали, и только стрелки наши перестреливались с французами, которые ограничивались защитою, высылая беспрерывно новые подкрепления из леса. Почему мы не атаковали французов немедленно всею нашею силою? Почему не вторглись в лес? Почему дали время Наполеону собрать бόльшую часть сил своих? Все это должно приписать счастию Наполеона! Наконец около пяти часов пополудни французы атаковали нас на всех пунктах. Земля застонала от грома пушек, из ружейных выстрелов образовался один беспрерывный рев, и настала ужасная битва, каких было и будет немного в мире!..

Как я уже говорил однажды о похождениях моих в этом сражении (см. Собр. сочин., издание второе, часть II, стр. 187)11131113
  См.: Приключения уланского корнета под Фридландом, 2 июня 1807 года (Быль) // Сочинения Фаддея Булгарина. Изд. 2‐е, испр. СПб., 1830. Ч. 2. С. 187–211.


[Закрыть], то и теперь должен повторить мой рассказ, хотя другими словами и с большею историческою верностью. Скажу сперва о том только, что я видел и испытал, а потом расскажу, что узнал впоследствии.

Перед нами на правом фланге, ближе к центру, была деревня, а за нею тот самый лес, куда накануне мы загнали французов. Наш командирский эскадрон под начальством ротмистра Василия Харитоновича Щеглова сперва прикрывал два легкие орудия, которые стреляли в лес и по цепи французских стрелков. Внезапно из леса показалась неприятельская кавалерийская колонна. Фронт ее был невелик, а мы издали не могли видеть толщины колонны. Несколько пушечных выстрелов не остановили ее движения. Эскадронам, нашему и ротмистра Радуловича, и одному эскадрону лейб-казаков, приказано было ударить на эту колонну. Мы пошли повзводно на рысях, прошли чрез деревню, повернули налево и выстроились поэскадронно. Наш эскадрон шел впереди. Саженях во сте от неприятеля храбрый ротмистр Щеглов скомандовал: «Пики наперевес – марш-марш!» – и понесся вперед, крикнув: «Ура!» Дружно бросился за ним весь эскадрон, повторяя тот же крик, но, прискакав на несколько шагов к французской колонне, остановился. Колонна была по малой мере впятеро сильнее нас и стояла неподвижно, как каменная стена. Это были знаменитые французские драгуны генерала Латур-Мобура (Latour Maubourg). Они стали стрелять в нас на расстоянии нескольких шагов из задней шеренги, а передняя шеренга отбивала палашами пики храбрецов наших, которые хотели врезаться в их фронт. Вдруг во французской колонне раздалось: «En avant! Vive l’Empereur!» (т. е. «Вперед, да здравствует император!»), и вся колонна ринулась на нас, на рысях, и, так сказать, отбросила нас в тыл своею тяжестью. Мы, однако ж, назад не поскакали, как это обыкновенно бывает в кавалерии, когда атака не удается, но отступали медленно. Наши фланкёры начали отстреливаться из карабинов, и несколько смельчаков, выехавших из французской колонны, чтоб рубить отступающих, подняты были на пики. Тут французская колонна быстро сделала пол-оборота направо и заградила нам обратный путь. Мы бросились вправо, но здесь непредвиденная беда – крепкий плетень, сработанный сильными немецкими руками! Мы остановились, и, пока лейб-казаки, бывшие позади нас, разламывали плетень, французская колонна наперла на нас всею своею силою. Нам нельзя было двинуться ни в какую сторону: пошла ужасная свалка! Сперва французы стреляли в нас из ружей, но чрез несколько минут мы смешались с ними и сбились в одну толпу; стреляли куда попало, и в своих и в чужих, дрались пиками, саблями, бросались друг на друга как бешеные… Едва ли есть в военной истории другой пример подобного кавалерийского дела! Это была настоящая резня… Французам ловчее было в тесноте действовать палашами, чем уланам пиками, и материальный перевес был на их стороне…

Я скакал перед моим взводом, когда мы пошли в атаку, а когда наши повернули лошадей, очутился в тыле. Лишь только мы подались назад, против меня выскочил из фронта молодой французский офицер, выстрелил из пистолета шагах в десяти, не более, и не попал. Когда наши уланы сбились в кучу у плетня, тот же молодой офицер опять наскакал на меня с поднятым палашом и закричал: «Rendez-vous, officier!11141114
  Сдайся, офицер! (фр.).


[Закрыть]» Вместо ответа я занес на него саблю, чтоб рубнуть его по руке, но промахнулся, потому что он в то же мгновение опустил руку. Сабля моя скользнула по гриве его лошади, она испугалась и быстро повернулась, а я в это самое время хватил офицера по плечу… Кажется, что я ранил его. Он отскочил и закричал своим драгунам: «Tuez-le!11151115
  Убейте его! (фр.).


[Закрыть]» Но, видно, французские драгуны сжалились над моею юностью и не захотели убить меня наповал. Два ружейные выстрела раздались в нескольких шагах, и я, как сноп, повалился на землю: две пули попали в голову моей лошади. По счастью, в эту самую минуту толпа наша попятилась в тыл, и задние уланы, защищаясь, обернулись к французскому фронту. Я имел время отстегнуть мой чемодан и вынуть пистолеты из кубур, перелез через плетень и пустился во весь дух бежать в деревню, перебрался через другой плетень, гораздо выше, и остановился за дровами, сложенными стеною позади крестьянских домов. Запыхавшись, я бросился на землю отдохнуть и тут только заметил, что потерял свою уланскую шапку. Чрез несколько времени в деревне раздались громкие крики «en avant11161116
  вперед (фр.).


[Закрыть]» и конский топот… Я выглянул из‐за угла… Наши скакали по улице, а за ними гнались французские драгуны. Мне делать было нечего. Я прикрепил чемодан к шарфу, за плечами, повесил заряженные пистолеты на ветишкетах и, когда французская колонна проскакала, вышел на улицу, чтоб взглянуть на чистое поле. На улице лежала лейб-казачья пика – я поднял ее… Вдруг вижу, та же французская колонна несется обратно в деревню, и гораздо быстрее прежнего, – я опять скрылся в мою засаду за дровами и остановился на самом углу. Когда колонна проскакала чрез деревню, я снова вышел на улицу и вижу, что наши лейб-казаки и гусары скачут в деревню… Несколько французских драгун поотстали от своих; один из них слез с лошади, подтянул подпруги у седла, вскочил опять на лошадь и пустился во всю конскую прыть догонять товарищей… Я бросился на него с пикою… Он направил на меня лошадь, перегнулся, чтоб рубнуть меня, но мне удалось так метко ударить его в бок пикою, что он свалился с лошади. Пика моя осталась у него в боку, и он повис ногою в стремени. Я ухватил лошадь за поводья, но, испуганная, она стала рваться и становиться на дыбы, и я никак не мог справиться с нею и выпутать ногу убитого мною драгуна из стремени… В эту минуту прискакали лейб-казаки и лейб-гусары. Наш эскадрон и эскадрон майора Лорера понеслись мимо деревни к лесу, чтоб отрезать французам ретираду. Я кричу из всех сил: «Помогите, братцы!» Никто не обращает на меня внимания – все скачут вперед. Наконец я успел выпутать ногу драгуна из стремени и поднял мою пику, но лошадь не давалась садиться на нее, и я принужден был вести ее за поводья. Несколько казаков уже возвращались на рысях, с добычею – французскими лошадьми и несколькими пленными… «Пособи, братец, сесть на лошадь – она бесится!» – сказал я одному лейб-казаку, который вел французскую офицерскую лошадь. «Некогда!» – отвечал он и пронесся мимо. С тою же просьбою обратился я к лейб-гусару (рядовому Ансонову), который догонял своих, оставаясь прежде в тыле при раненом товарище. «Извольте, ваше благородие!» Ансонов слез с лошади, отвязал драгунское ружье от седла, укоротил стремена, пристегнул на мундштуке цепочку, которая сорвалась с крючка и звоном своим пугала лошадь, и, посмотрев на огромного французского драгуна, который еще шевелился, спросил с удивлением: «Неужели это вы уходили его?» – «Я, братец, с помощью Божиею!» – «Нешто, что Божией волей, – примолвил Ансонов, – да ведь он убил бы вас кулаком, если б дошло до схватки! Счастливо, счастливо, ваше благородие!» Мы поскакали с Ансоновым к своим. Мне никак не хотелось расстаться с казачьею пикою, доставившей мне победу над французским Голиафом11171117
  См. примеч. 131 на с. 269.


[Закрыть], и я приехал в эскадрон на французской лошади, с обнаженною головою, с казачьею пикой в руке. Товарищи почитали меня убитым, потому что некоторые из улан видели, как в меня выстрелили и как я свалился с лошади. Гусар Ансонов рассказал, в каком положении нашел меня. Еще есть несколько товарищей моих в живых, и есть люди, которые слышали об этом от Александра Ивановича Лорера…

Французские драгуны ушли в лес, а деревню, в которой я, спешенный, укрывался за дровами, заняла наша пехота и протянула цепь стрелков под лесом. Мы слезли с лошадей, ожидая дальнейших приказаний, и в это время я с товарищами стал рассматривать мою добычу, т. е. чемодан французского драгуна. Дай бог иному пехотному офицеру иметь такой багаж! Белье тонкое, шелковые платки, серебряная ложка, пенковая трубка, две пары белых шелковых чулок, танцевальные башмаки, новый мундир и проч. Вообще, французские солдаты были тогда богаты, получая часто денежное награждение из контрибуций, налагаемых на покоренные земли и живя на всем готовом. Я разделил все вещи между Ансоновым и двумя моими трабантами11181118
  См. примеч. 128 на с. 269.


[Закрыть], уланами, которые безотлучно находились при мне, Кандровским и Табулевичем, и оставил для себя ложку, пенковую трубку и два фунта курительного табаку. Взятая мною лошадь была, кажется, нормандской породы, сильная, крепкая на ноги и легкая на бегу, но немного пуглива.

Я просил ротмистра моего, Василия Харитоновича Щеглова, рекомендовать гусара Ансонова полковнику его, князю Четвертинскому, что ротмистр мой исполнил немедленно, потому что гусары стояли от нас в двухстах шагах. Ансонов после кампании получил Георгиевский крест за спасение офицера, а потом был произведен в унтер-офицеры. Он хаживал ко мне в Петербурге. Не знаю, жив ли он.

Приключение мое сделалось известным в гусарском полку и особенно потому обратило на себя внимание, что я был очень молод…

Французская пехота стала выходить из леса, и на том месте, где мы дрались, и в деревне завязалось пехотное сражение. Нас потребовали на крайний правый фланг. Наш полк, три эскадрона лейб-гусарского и Александрийский гусарский полк составили отряд под начальством генерала графа Ламберта: ему поручено было сделать рекогносцировку на крайнем левом фланге французов, который как будто прятался от нас за лесом и селениями. Мы пошли вперед, обогнули лес и увидели сильную пыль. Это были свежие войска, шедшие к маршалу Мортье. Кавалерия прикрывала их движение и стояла, спешившись, перед деревнею. Лишь только мы показались на опушке леса, во французской кавалерии затрубили тревогу, и она двинулась шагом. Противу нас были драгуны и знаменитые кирасиры. Здесь мы впервые встретились с ними. Надобно сказать правду, что вид этих кирасиров, на огромных лошадях, в блестящих латах, с развевающимися по ветру конскими хвостами на шишаках, производил впечатление. Но мы так быстро ударили на них, что не дали им опомниться и прогнали их за деревню. В погоне наши уланы многих кирасиров и драгунов ссадили с лошадей пиками. Я также был в атаке с своею пикой, и два мои любимца, Кандровский и Табулевич, не отставали от меня ни на шаг и беспрестанно повторяли: «Не горячитесь, ваше благородие! Берегитесь, чтоб лошадь не занесла вас в середину французов! Не выскакивайте вперед!» – и т. п. Я работал пикою наравне с другими и вдогонку покалывал дюжих кирасиров a posteriori11191119
  на основе опыта (лат.).


[Закрыть], а одного даже свалил с лошади при помощи Табулевича. Но когда мы, прогнав французов за деревню, остановились, я был так измучен, что едва мог держать пику в руках. Отломив острие, я спрятал его в чемодан, на память, и бросил древко. Пика была не по моим силам и утруждала меня.

Французы в больших массах собирались за деревней, и мы отступили к своим. В нашей первой линии на правом фланге было до 35 эскадронов легкой кавалерии. Впереди стоял Гродненский гусарский полк, потом наш, на одной линии с Александрийским гусарским, далее лейб-гусары и лейб-казаки. Противу нас вышли из‐за леса 50 эскадронов французских драгунов и кирасиров, в трех колоннах: одна ударила в центр, а две во фланги.

Я всегда удивлялся и удивляюсь храбрости тех писателей, которые, не видав даже издали сражения, описывают битвы и еще рассуждают о военных действиях! Например, кто не бывал в кавалерийском деле, тот не может иметь об нем ясного понятия. Многие воображают, что две противные кавалерии скачут одна противу другой и, столкнувшись, рубятся или колются до тех пор, пока одна сторона не уступит, или что одна кавалерия ждет на месте, пока другая прискачет рубиться с нею. Это бывает только на ученье или на маневрах, но на войне иначе. Обыкновенное кавалерийское дело составляет беспрерывное волнение двух масс. То одна масса нападает, а другая уходит от нее, то другая масса, прискакав к своим резервам, оборачивает лошадей и нападает на первую массу и опрокидывает ее. Это волнение продолжается до тех пор, пока одна масса не сгонит другой с поля. Во время беспрерывного волнения рубят и колют всегда тех, которые скачут в тыле, т. е. бьют вдогонку. Бывают и частные стычки, но это не идет в общий счет. Иное дело в фланкировке. Это почти то же, что турнир. Тут иногда фланкёры вызывают друг друга на поединок, и каждый дерется отдельно.

Мы дрались с французскою кавалериею несколько часов сряду, с переменным счастьем. То мы их прогоняли, то они нас, а между тем и к ним, и к нам приходили подкрепления. Но подкрепления их были гораздо сильнее, и мы должны были бы уступить им поле, если б не прибыл к нам кстати на помощь генерал-адъютант Уваров, с резервной кавалерией и несколькими орудиями конной артиллерии. Мы повели общую атаку целым правым флангом, опрокинули всю французскую кавалерию, устлали поле их латниками и драгунами, прогнали всю массу под лес и, возвратясь на наше прежнее место, выстроились шашечницей (en echiquier) и ожидали окончания пехотного сражения. Итак, на правом нашем фланге была одержана победа: поле сражения было в наших руках, и прогнанный неприятель не смел более атаковать нас11201120
  Генерал Беннигсен в донесении своем государю императору говорит об этом кавалерийском деле: «Сражение продолжалось несколько времени с равною с обеих сторон жестокостью и отчаяньем, однако ж успех был еще не решителен!» Совершенно справедливо. Наши уланы и гусары отчаянно врубались в средину французов и скакали вместе с ними, нанося удары на все стороны. Я также увлечен был в средину французских кирасиров.


[Закрыть].

Между тем в центре, где находился генерал Дохтуров, и еще более на левом фланге кипела ужасная битва. Особенно тяжело было князю Багратиону на левом фланге, куда устремлены были все усилия французской пехоты и артиллерии. Выстрелов уже нельзя было различать: гремел беспрерывный гром и поле покрыто было дымом. Страшный гул разносился по полю и по лесу, земля стонала. Местоположение, занимаемое князем Багратионом, было самое невыгодное. Река Алле изгибается в этом месте в виде буквы С, с острою впадиною в середине. Долина эта острым концом примыкает к городу. На этой-то площади в 250 квадратных сажен дрался князь Багратион с величайшим отчаянием и ожесточением против тройных сил, удерживая штыками густые колонны неприятеля. Тридцать шесть французских орудий беспрерывно стреляли картечью на один пункт, на пятьдесят сажен расстояния, между тем как французская пехота неустрашимо лезла на штыки. Намерение Наполеона состояло в том, чтоб, перекинув наши левый фланг и центр за реку, овладеть городом и таким образом отрезать наш правый фланг. Однако ж пехота наша держалась до вечера с величайшим мужеством, и каждый шаг вперед дорого стоил французам. Наконец в шестом часу Беннигсен приказал князю Багратиону отступать за реку по мостам, выслав прежде артиллерию и устроив на возвышенном противоположном берегу батареи из 120 орудий, которые сильно громили французов. Беннигсен тогда еще не думал решительно отступать: он намеревался только собрать армию, дать ей отдых, на другой день перейти снова по сю сторону реки и возобновить сражение. При переправе настала жестокая резня, но наши должны были уступить, потому что французы были здесь вдесятеро сильнее и подавляли наших своею массою. Князь Багратион принужден был идти по зажженным мостам. В то же время французские брандскугели11211121
  Брандскугель – артиллерийский зажигательный снаряд, пустотелое ядро с отверстиями, начиненное зажигательной смесью.


[Закрыть] зажгли Фридланд.

Мы не знали положительно, что происходит на нашем левом фланге. Уже смеркалось, и зарево пожара осветило горизонт. Беспрерывный гром орудий превратился в частые залпы. Мы не предвидели ничего хорошего. Наконец несколько заплутавшихся пехотинцев известили начальника правого фланга князя Горчакова, что князь Багратион и Дохтуров перешли через реку, что мосты горят и что французы заняли город. Положение наше было весьма опасное: мы были отрезаны! Но князь Горчаков решился штыками проложить себе путь сквозь французскую армию. На правом фланге была сильная часть нашей армии, и фланг наш удержал до последнего часа поле сражения. Князь Горчаков надеялся еще поправить дело. Пехота пошла обратно в город, а кавалерия прикрывала это движение. Вся французская конница выступила противу нас и шла за нами, не смея нас атаковать. Когда мы остановились, и французская кавалерия сделала то же. Между тем одна наша дивизия ворвалась со штыками в город и бросилась на французов. Настала страшная битва! Французы были вдесятеро сильнее. Корпуса Нея и Виктора удержали напор нашей пехоты, корпуса Ланна и Мортье ударили на нее с тыла, но ни перекрестный огонь, ни нападение в штыки не могли принудить ее к сдаче. Наши дрались в полном смысле слова до последней капли крови, успели отбиться и выйти за город. Но куда идти, где искать спасения, когда мосты уже не существовали, а между нами и другою частью нашей армии были французы? В это время кавалерия их двинулась вперед, выставив перед собою многочисленную конную артиллерию. Ядра и брандскугели посыпались в нас, и по всей французской линии раздались громкие клики: «Victoire! en avant! Vive l’Empereur!11221122
  Победа! Вперед! Да здравствует император! (фр.).


[Закрыть]» Пожар освещал поле сражения… Мы видели, что к французской кавалерии подходит колоннами их пехота с артиллерией и, образуя полукруг, прижимают нас к реке Алле. Пушечные выстрелы стали чаще… Под городом где-то был брод… Пехота правого нашего фланга бросилась в реку… но многие не попали на мелкое место и утонули; другие бегали по берегу, ища брода; иные поплыли, – никто не хотел сдаться в плен. Артиллерия наша также пошла вброд… Наконец пришла и наша очередь, мы пошли вплавь чрез реку… Легко сказать – переплыть на лошади чрез реку, но каково плыть ночью, не зная местности и когда с тыла жарят ядрами и брандскугелями! На берегу реки был сущий ад! Крик и шум ужасный… Тут тонут, там умоляют о помощи, здесь стонут раненые и умирающие… Пехота и конница сбились в кучу… Нельзя пробраться к берегу, а между тем ядра и брандскугели валят в толпы и в реку… Господи воля твоя!.. Если б в эту минуту французская кавалерия бросилась на нас, то наделала бы беды; но она помнила, как мы дрались с нею днем, и не посмела напасть на нас! Только криком она давала нам знать, что она тут…

Я пробился к берегу вместе с поручиком нашего эскадрона Кеттерманом. Берег был крутой и песчаный, хотя и не слишком высокий. Мы стали рассуждать, не лучше ли отправиться в другое место, как вдруг перед нами ударило ядро и засыпало нас песком. Лошадь Кеттермана с испуга соскочила в воду, а я пришпорил свою, приударил фухтелем11231123
  Фухтель – плоская сторона клинка холодного оружия (сабли, палаша).


[Закрыть], и она также прыгнула в реку.

Лошадь моя плыла тяжело, так что только голова видна была из воды. При первой опасности я приготовился спрыгнуть с седла и ухватиться за гриву или за хвост, потому что в корпусе нас не учили, по несчастью, плавать, а это необходимо военному человеку. Тут же переправлялась и пехота. Пехотинцы плыли, ухватясь за хвост уланских лошадей. У одного пехотинца лошадиный хвост выскользнул из рук, и он на самой средине реки схватил меня за ногу. Вот беда! Я стал барахтаться, чтоб освободить ногу, а между тем лошадь моя начала фыркать, пыхтеть, отстала от других и наконец приметно опустилась в воду… Нет спасенья, подумал я… как вдруг стременка (по-нынешнему штрипка) на рейтузах лопнула, сапог слез с ноги, и пехотинец ухватился за гриву плывшей рядом со мною лошади, а я давай жарить фухтелями и даже колоть саблей мою лошадь, она ободрилась и кое-как доплыла до берега. Вышед на берег, я перекрестился! Наполовину я был в поту, а наполовину мокрый… В голове у меня вертелось…

В некотором расстоянии от берега был лес. Под лесом и в лесу горели огни и собирались полки. Тут раздавались звуки трубы, там били в барабан, здесь громко звали полки по именам, а между тем пушечные выстрелы с противоположного берега не умолкали и ядра прыгали по берегу. Я стал прислушиваться. «Гей, уланы его высочества, сюда!» Потом труба протрубила сбор… Еду на родной голос – и вот наши флюгера… Ну, слава богу, я дома!

Надлежало переодеться и обуться. Мой чемодан был подмочен. Уланы стали сушить при огне мое платье и белье; один товарищ дал мне сапоги, другой напоил каким-то адским напитком, горячей водою с простым хлебным вином, чтоб согреть мне желудок, и, пока платье и белье мои сушились, я завернулся, in naturalibus11241124
  голышом (лат.).


[Закрыть], в солдатскую шинель и заснул на сырой земле так спокойно и приятно, как не спал ни один откупщик накануне торгов…

Поработали мы в эти два дня, 1 и 2 июня! Зато и сам Наполеон, и все французские воины, бывшие под Фридландом, сознались, что русские дрались превосходно и что в плен взяты только раненые. Не только ни один полк – ни один русский взвод не положил оружия и не сдался, все дрались, пока могли!

Дрались чудно, а почему же не одержали победы? Не наша вина. Генерал Жомини, опытный судья (juge compétent) в военном деле, говорит, что Беннигсен наделал множество ошибок в этом сражении, и главные ошибки его в том, что утром он не напал сильно на маршала Ланна, которого легко мог бы разбить до прибытия всей французской армии, заняв выгодную позицию, и что дал сражение на самом невыгодном для нас местоположении, имея в тыле реку и поместив левое крыло, так сказать, в мешке (cul-de-sac), в таком месте, где ему нельзя было маневрировать, растянув притом слишком далеко свое правое крыло. Верю генералу Жомини, но думаю, что вся беда произошла оттого, что Беннигсен никак не предполагал иметь дело с самим Наполеоном и со всеми его силами. Пленные французы, которых наши брали во весь день на разных пунктах, единогласно утверждали, что противу нас только корпуса Ланна, Нея, Удино и корпус, составленный из немцев и поляков. Французы сами не знали, что к Фридланду идут поспешно все силы Наполеона, и только в 6 часов вечера мы узнали, что Наполеон и вся французская армия (исключая кавалерии Мюрата и корпусов Даву и Сульта) находятся на поле сражения. Наполеон подоспел в сражение не ранее второго часу пополудни, но передние его войска, бывшие уже в деле, не знали об этом. Впрочем, хотя Беннигсен был хороший генерал, но такие генералы были и будут, а Наполеоны, Александры Македонские, Цесари, Фридрихи Великие и Суворовы рождаются веками. У Наполеона при одном взгляде на поле битвы рождались соображения, которых достаточно было бы для десяти отличных генералов. Наполеон был гений! Дело мастера боится!