Текст книги "Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1"

В это время вдруг сделалась оттепель, ввергшая шведов в бόльшую еще опасность, нежели морозы. Все, казалось, клонилось к их бедствию. Внезапно лед потрескался на быстрой реке Сигаиоки и снес мост, по которому шведам надлежало отступать. Если бы граф Каменский напал в это время на шведов, то вся их армия была бы истреблена или принуждена сдаться. Но верный чести и данному слову, граф Каменский не нарушил перемирия и позволил шведам построить мост. Наконец, генерал Клеркер, видя, что войско его, утомленное быстрым преследованием графа Каменского, не в состоянии более противиться пылкой храбрости русских, собрал военный совет, на котором положено было войти в переговоры с графом Каменским. 23 ноября заключено условие в Олькиоках, по которому шведы обязались очистить всю Финляндию и занять зимние квартиры по берегам реки Торнео16551655
  Н. М. Каменский, получив во время переговоров, начавшихся по инициативе шведской стороны, предложение о прекращении военных действий, 5 (17) ноября отправил на утверждение главнокомандующего условия перемирия. В итоге 7 (19) ноября 1808 г. (а не 23-го, как ошибочно указал Булгарин, при этом через несколько страниц он назвал верную дату) в Олькиоки близ Брагештадта им и шведским генералом К. Н. Клеркером от имени командующих русской и шведской армий было подписано временное соглашение о перемирии сроком до 7 (19) декабря 1808 г. (затем было продлено до 6 (18) марта 1809 г.). По условиям Олькиокской конвенции шведская армия очистила всю Остерботнию, отступив далеко на север.


[Закрыть]. Шведская главная квартира учреждена в городе сего имени, а русская в Улеаборге. Можно смело сказать, что победы графа Каменского довели русских до пределов обитаемого мира, потому что за Торнео лежит уже дикая Лапландия, примыкающая к Северному океану.

Таким образом кончилась кампания 1808 года, которой вся слава и все успехи принадлежат бесспорно графу Каменскому. До принятия им под начальство действующего корпуса дела наши, как было изложено в начале этого обозрения, находились в самом неблагоприятном положении. С равными, а часто и с меньшими силами, без всякого вспомоществования в продовольствии граф Каменский одержал под личным своим предводительством две знаменитые победы, взяв штурмом укрепленные неприятельские позиции, и, сражаясь почти ежедневно, преследовал шведов с неимоверною быстротою по местам непроходимым, чрез реки, болота, утесы, леса, часто оспаривая каждый шаг штыками. Все распоряжения принадлежат графу Каменскому, который составлял свои планы почти всегда на месте битвы, соображаясь с положением неприятеля. В сражениях граф Каменский обыкновенно устремлялся в опаснейшие места, зная, что появление его одушевляло солдат и офицеров; в трудных переходах он был перед колонною и подавал собою пример. Он терпел нужду наравне с солдатами и тогда только был доволен, когда мог доставить войску какие-нибудь жизненные удобности. Исключая малого времени во время первого перемирия, корпус графа Каменского провел все время на биваках, в палящий зной лета, в ненастную осень и в жестокую зиму, и, невзирая на недостаток в продовольствии, солдаты были бодры и здоровы. Какой-то веселый дух, молодечество поддерживали войско и заставляли его все переносить охотно с добрым начальником. Многие плакали, когда граф Каменский по расстроенному здоровью отказался от начальства и отправился в Петербург из Улеаборга16561656
  Н. М. Каменский, уезжая из армии в ноябре 1808 г., сдал корпус генерал-лейтенанту Н. А. Тучкову.


[Закрыть]. Казалось, что, расставаясь с ним, подчиненные его осиротели. Офицеры и солдаты, принадлежавшие к корпусу графа Каменского, гордились этим, ибо вся армия с удивлением внимала известиям о подвигах чудной храбрости, об опасностях и трудах, прославивших этот корпус. «Господа! – сказал граф Каменский офицерам, прощавшимся с ним: – Мы завоевали Финляндию; сохраните ее. Сожалею, что не могу с вами оставаться!» Слезы навернулись на глазах героя при этих словах. Суровые воины плакали как дети!

Главнокомандующий финляндскою армиею граф Буксгевден, исполненный уважения к графу Каменскому и чувствуя всю важность его заслуг, написал к нему при отъезде следующее письмо:

«Поставляю себе обязанностью засвидетельствовать вашему сиятельству усерднейшую мою благодарность за все труды, мужество и благоразумные распоряжения по части, вам вверенной, с коими вы для пользы отечества и к славе оружия его императорского величества содействовали мне при завоевании Великого герцогства Финляндского до последних рубежей оного. Вменяя себе в приятнейший долг ценить заслуги, я не упустил и ныне не упущу случая свидетельствовать о них государю императору, дабы тем доказать вам мою признательность и уважение, с коими я всегда пребуду. При сем препровождаю также к вашему сиятельству ведомость, изъясняющую десятимесячные наши потери и приобретения в той надежде, что выгоды, полученные нами в сию войну, останутся всегдашним памятником для тех воинов, кои в оной участвовали».

Так говорил главнокомандующий, а что чувствовали, что говорили подчиненные графа Каменского, того нельзя передать словами. Героя давно уже нет в живых: лесть не нужна!

Теперь, когда мы имеем полное и прекрасное описание Финляндской войны, составленное его превосходительством А. И. Михайловским-Данилевским, мне излишне было бы распространяться о военных действиях. Изображал я более то, что сам видел и испытал и что тесно связано было с действиями корпуса графа Каменского, и пропускал иногда собственные впечатления, чтоб не прерывать и не затемнять повествования. Теперь представлю краткий перечень своих воспоминаний в общем виде об этой войне. Подобно последним лучам заходящего солнца, прошлое скользит по моей памяти, освещает ее и оживляет в воображении многое из забытого.

Не числом войска должно определять важность сражений и побед, но трудностями и последствиями войны, в этом отношении ни одна европейская война не может сравниться с войною Финляндскою и ни одно войско с корпусом графа Каменского. Справедливо сказал граф Каменский в Улеаборге, прощаясь с нами: «Мы завоевали Финляндию». Точно мы (т. е. корпус Каменского) завоевали эту страну, и притом в три месяца! Это подтвердил и знаменитый наш историк А. И. Михайловский-Данилевский, рассмотрев подробно и беспристрастно все события и исследовав все официальные известия. Смерть – ничто! К ней должен быть приготовлен каждый воин с той минуты, как надел мундир; но нужда – вот что может поколебать мужество в самом неустрашимом воине, разрушая его физические силы. Мы претерпевали величайшую нужду! В Финляндии узнали мы тщету золота! Было много таких дней, что каждый из нас отдал бы все свои деньги за кусок хлеба, за несколько часов сна в теплой избе на соломе! Уже с октября настали морозы, а в ноябре зима была во всей своей силе, и притом в этом году жестокая. Северный ветер жег, как пламя. Почти у всех нас щеки покрыты были струпьями. Нельзя было уберечься, потому что каждое дуновение ветра обжигало кожу на лице. Я сделал всю кампанию без шубы, в шинели на вате, без мехового воротника. Галоши, как я уже сказал однажды16571657
  Булгарин писал об этом в I главе третьей части.


[Закрыть], тогда не были еще выдуманы. На биваках мы, бывало, закроемся от страшного севера кучами снега, вроде вала, подложим под ноги пуки сосновых сучьев, разведем большой огонь и спим покойно, даже переодеваемся и переменяем белье. Дежурные должны были обходить кругом и будить офицеров и солдат, когда заметят следы отмораживания. Тогда мы вскакивали и поспешно натирали лицо снегом. В 17 градусов мороза мы даже брились на биваках! Самое роскошное кушанье наше – это была тюря из солдатских сухарей, в которую подливали немного хлебного вина (если оно было), чтоб согреться. Кто мог достать оленьих шкур, тот обвязывал ими ноги. Иные делали род маски из оленьей шкуры, чтоб закрывать ознобленное лицо, вымазав его сперва жиром. На кого мы походили тогда! Весьма часто нашему эскадрону, как я уже говорил, приходилось стоять всю ночь на аванпостах, без огней, в жестокую стужу, в открытом месте. Тогда мы закрывались от северного ветра срубленными елками в виде веера и плясали, т. е. перепрыгивали всю ночь с ноги на ногу, размахивая руками. Шведы и финны, местные жители, не устояли, хотя их нужда в сравнении с нашей была роскошь, потому что они, отступая, забирали все, что можно было взять у крестьян, и имели притом подводы. В шведской армии генерала Клеркера открылись болезни: кровавый понос и горячка. После Олькиокского перемирия бόльшая часть финнов начали дезертировать и приходили к нам толпами. На каждом переходе мы поднимали множество больных шведов и финнов, валявшихся на дороге. Мы пеклись об них столько же, как о своих, и наши солдаты разделяли с ними последние крохи своей скудной пищи. Удивительно, что в корпусе графа Каменского было весьма мало больных. Солдаты шли бодро и весело, и русская песня часто оглашала пустыни Финляндии. Бодрость духа, внушенная нам графом Каменским, поддерживала изнуренное нуждою тело. В Брагештадте, который шведы уступили нам без боя, мы несколько отдохнули.

Здесь я едва не лишился жизни с несколькими из товарищей. В городе мы запаслись французским вином (médoc16581658
  Французское красное сухое вино винодельческого региона Медок, являющегося частью региона Бордо.


[Закрыть]) и всем, что можно было достать для стола. На другой день на аванпостах мы купили превосходную рыбу у поселянина, и я предложил товарищам сварить матлот (т. е. рыбу в красном вине с пряностями и проч.). Моя стряпня понравилась товарищам, а потому оставшееся в кастрюле мы сохранили на ужин. После ужина, в полночь все мы жестоко заболели. По счастью, доктор поспел вовремя и открыл все следы отравления. Зная из шведских газет о происходившем в то время в Испании, некоторые из нас подумали, что мы отравлены жителями, и велели сохранить для исследования все припасы, купленные нами в городе. Но когда доктор расспросил нас, что мы ели в тот день, он велел принесть посуду, в которой варилось кушанье, и тотчас узнал причину нашей болезни, увидев ярь16591659
  Результат окисления меди, ядовитая соль зеленого цвета.


[Закрыть] в кастрюле, образовавшуюся от действия на медь красного вина и пряностей. Я не догадался, что в кастрюле не было никакой полуды16601660
  Полуда – употребляемый для лужения сплав олова со свинцом с целью предохранения изделий от окисления.


[Закрыть]! Нам поданы были всевозможные пособия, и, по счастию, вовремя, а если б мы не нашли скоро доктора, то к утру верно все бы отправились на лоно Авраамле16611661
  То есть умерли. «Авраамово лоно» – загробное местопребывание праведных, ср. в притче о богатом муже и нищем Лазаре: если умерший богатый попадает в ад, то нищий Лазарь после смерти «отнесен был ангелами на лоно Авраамле» (Лк. 16:22–23).


[Закрыть]. Однако ж все мы с неделю были больны.

После перемирия, или конвенции, заключенной графом Каменским в Олькиоки (7 ноября) с разрешения главнокомандующего, по которой шведы обязались уступить русским всю Финляндию до Торнео, мы шли вперед уже прогулкою, соблюдая, однако ж, в авангарде предосторожности, чтоб какой-нибудь отчаянный партизан, не признававший конвенции, не напал на нас нечаянно и не наделал хлопот. Но шведы, особенно финны, совершенно упали духом и уже не помышляли о войне, поспешая выбраться из Финляндии на зимние квартиры или в домы. С генералом Клеркером перешло через реку Кеми16621662
  Кеми (Кемийоки) – самая длинная река в Финляндии, впадает в Ботнический залив.


[Закрыть] не более 3 000 финнов; все прочие разошлись по домам или отдались нам добровольно. В единственной большой деревне в Финляндии, Лиминго (в 27‐ми верстах от Улеаборга), выстроенной по обоим берегам реки, где у нас была дневка, мы соединились с куопиоским корпусом генерала Тучкова 1‐го и свиделись со старыми сослуживцами и друзьями. Тут мы узнали о смерти доброго нашего товарища, поручика Лопатинского, который посмеивался в Куопио над моею осторожностью во время разъездов и командировок. Посланный со взводом на рекогносцировку с свитским офицером (по-нынешнему Генерального штаба), он пренебрег необходимою осторожностью в взбунтованном крае. Партизаны напали на него на ночлеге, и как он не хотел сдаться в плен и защищал вход в избу, то его подняли на штыки. Я описал характер и смерть его в особой статье, напечатанной в полном собрании моих сочинений16631663
  Я. Б. Лопатинский погиб под Куопио за 5 месяцев до этого. Очерк «Смерть Лопатинского» (1823) Булгарин перепечатывал несколько раз, в том числе в: Полн. собр. соч. СПб., 1843. Т. 5. С. 41–44.


[Закрыть]. 18 ноября в сильную стужу, доходившую до 20 градусов, мы вступили церемониальным маршем в Улеаборг16641664
  У А. И. Михайловского-Данилевского указано, что русская армия вошла в Улеаборг 20 ноября 1808 г. (Михайловский-Данилевский А. И. Описание Финляндской войны… СПб., 1841. С. 342).


[Закрыть], предпоследний город обитаемого мира. За Улеаборгом на севере только один город, Торнео (в 151‐й версте), а далее лапландские юрты, пустыни до самого Ледовитого моря и конец умственной жизни и растительности. Там уже начинается царство белых медведей! Авангард наш немедленно выступил на реку Кеми и, невзирая на жестокую стужу, стал биваками; но улан пощадили и поместили на квартирах в самом городе. Главнокомандующий, который ехал в экипаже за нашим корпусом в нескольких переходах, не вмешиваясь вовсе в распоряжения графа Каменского, прибыл в тот же день в Улеаборг, где и назначена была главная квартира финляндской армии16651665
  То есть русской армии, воюющей на территории Финляндии.


[Закрыть].

В нашем эскадроне осталось не более пятидесяти лошадей, а около восьмидесяти околело от голода и неимоверных трудов. Спешенные уланы, вооруженные карабинами, примкнули к пехоте, к арьергарду. Седла и пики мы оставляли в городах. Гвардейский егерский батальон, пришедший с генералом Тучковым 1‐м, был также оборван и без обуви, и главнокомандующий решился отослать к русской границе все гвардейские батальоны и эскадроны. Нам позволено было отдохнуть и велено приготовиться к обратному походу.

Вообразите мое удивление, когда в 1840 году в Гельсингфорсе, где я находился с семейством для купанья в море, явился ко мне старик и спросил по-шведски, помню ли я его. Я не мог припомнить. Он объявил мне, что он почтмейстер из Улеаборга, бывший и в 1808 году в том же звании, и хозяин моей давнишней улеаборгской квартиры. Тогда я припомнил его, потому что он был добрый хозяин и угождал мне как мог. Он тогда еще записал мою фамилию и, читая мои сочинения в переводе на шведский язык, особенно все, что я писал о Финляндии16661666
  В переводе на шведский язык вышли романы Булгарина «Иван Выжигин» и «Димитрий Самозванец» (см. примеч. 22 на с. 257–258) и его очерки, посвященные событиям Русско-шведской войны 1808–1809 гг. и путешествию в Финляндию и Швецию, – в периодике печатались «Опасная ночь в лесу», «Смерть Лопатинского», «Переход русской армии через Кваркен в 1809 г.» и отрывки из «Летней прогулки по Финляндии и Швеции в 1838 г.». О переводах произведений Булгарина на шведский и рецепции в Швеции его произведений см.: Клеберг Л. Поездка Фаддея Булгарина в Швецию в 1838 году // Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик. М., 2019. С. 249–270; о полемике в Финляндии вокруг сочинений Булгарина см.: Карху Э. Г. Финляндская литература и Россия. 1800–1850. Таллин, 1962. С. 199–211.


[Закрыть], всегда вспоминал о своем старом постояльце, с которым расстался дружески. Узнав, что я в Гельсингфорсе, куда он приехал как финский патриот и старый питомец Абоского университета праздновать трехсотлетие его существования, он не мог воздержаться, чтоб не повидаться со мною. Мы обнялись дружески, и я повторил ему мою благодарность за угощение в Улеаборге. Старый почтмейстер весьма удивился, что я разучился говорить по-шведски, полагая, что с тех пор, как я лепетал на этом языке, должен говорить на нем, не уступая природному шведу. «Скажите по совести, – спросил я старого моего хозяина, – правду ли сказал я тогда в вашем доме, что вам будет не хуже после соединения с Россиею, как было при шведском правлении?» Старик отвечал: «Предсказание ваше сбылось, и мы совершенно счастливы!» – «Вы этого и стоите!» – примолвил я, и старик пожал мне дружески руку.

Улеаборг, небольшой, чистенький городок, застроенный порядочными деревянными домами, почитается в Финляндии важным городом, лучшим после Або и Гельсингфорса. В Улеаборге строятся (по крайней мере, строились) купеческие суда отличной доброты. Наделяя фабричными и мануфактурными товарами чужеземного производства и колониальными товарами всю Северную Финляндию (а тогда и Северную Швецию), Улеаборг имел большие запасы их к зиме, когда обыкновенно бывают везде ярмарки. Не думали и не гадали в Улеаборге, что мы придем к ним в гости на зиму; следовательно, мы нашли в городе все, что нам было нужно. Хозяева знакомили постояльцев в кругу своих родных и приятелей, и мы приглашаемы были на вечеринки, на которых проводили время чрезвычайно весело, потому что улеаборгские женщины славятся своею красотою и образованностью, а без женщин лучшее общество – казарма. В городе была даже книжная лавка, в которой находились книги на разных языках, и библиотека для чтения, выписывавшая французские, немецкие и английские газеты. Словом, в Улеаборге Европа отражалась ярко. Жители были раздражены против шведского короля, и, исключая нескольких упрямых патриотов, оставивших город, все беспрекословно присягнули на верность императору Александру. В Улеаборге мы забыли претерпенные нами нужды и не весьма рады были обратному походу, хотя нас и уверяли, что мы пойдем прямо в Петербург. Поход около 800 верст, зимою, чрез голодную и разоренную страну не представлял нам много приятностей, и мы желали бы до весны простоять в Улеаборге. Мы жили здесь, как обыкновенно живут военные люди в городах в военное время, жили шумно и весело. По тогдашнему обычаю, если у одного были деньги, то все его приятели и близкие товарищи веселились за его счет. Нашлись добрые люди между улеаборгскими купцами, которые давали русским офицерам в долг товары и даже деньги взаймы.

В столице Лапландии (она входила в состав Улеаборгской области, по-шведски Län) мы почти ежедневно лакомились оленьим мясом в разных видах, которое привозили лапландцы на санях, запряженных оленями. Копченые оленьи языки – настоящее лакомство, délicatesse! Тут же многие из нас запаслись на дорогу оленьими шубами с капюшоном шерстью вверх (парками) и лапландскою обувью, которая одна из всех обувей может противостоять северным морозам. Это род кенег, шерстью вверх, сшитых чрезвычайно плотно нитками, сделанными из оленьих кишок, правильнее – струнами. Устлав эти кеньги соломой (лучше сухим мохом), их надевают на босые ноги, вымазанные сперва жиром. Некоторые из нас купили лапландские маски, также из оленьих шкур, которыми лапландцы закрывают лицо в самые сильные морозы, когда отправляются на промыслы в море.

Повторяю и готов повторить сто раз: славные офицеры были тогда в армии! Читайте описание Финляндской войны А. И. Михайловского-Данилевского, и вы увидите, что самые блистательные сражения названы офицерскими делами. Никогда я не видал здесь офицера за фронтом! Где была сильнее перестрелка, где шли на штыки, где была резня – там всегда были впереди офицеры. Они вели солдат в самые опасные места. В Калужском мушкетерском полку был поручик Голешев, гигантского роста и необыкновенной силы. В одной рукопашной схватке с шведами они изорвали на нем шинель штыками. Голешев носил после этого солдатскую шинель, доходившую ему до колен, и в сражениях брал солдатское ружье, работая и штыком, и прикладом. Когда во время Куртанского сражения мы действовали с генералом Казачковским по другую сторону озера, чтоб зайти неприятелю в тыл, к Сальми, Голешев шел впереди с стрелками своего полка, которых подкреплял наш эскадрон. Шведы засели в кустах за небольшим заливом, примыкая правым флангом к скалам. Обходить правый их фланг было далеко, да и не с кем; карабкаться на скалы было невозможно, и Голешев, перекрестясь и крикнув: «За мной, ребята!», бросился в озеро и по грудь в воде, под жестоким неприятельским огнем перешел чрез залив, ударил в штыки на шведов и прогнал их. Солдаты Голешева несли сумы на штыках. Мы перешли вброд за стрелками. «Знаешь ли ты пословицу: “Не спросясь броду, не суйся в воду”, – сказал я Голешеву, – ведь ты мог бы утонуть!» – «Казенное ни в огне не горит, ни в воде не тонет!» – отвечал мне шутя Голешев. Во время одной перестрелки (а они происходили по нескольку раз в день) шведы задерживали нашу стрелковую цепь картечными выстрелами из фальконета16671667
  Фальконет – мелкокалиберная пушка (45–65 мм).


[Закрыть], поставленного в лесу между густыми зарослями. Голешев с двумя своими любимыми солдатами, которые не отходили от него ни на шаг, подкрался ползком к шведам и, когда они выстрелили из фальконета, бросился на них, повалил человек двух прикладом, а потом, отбросив свое ружье, схватил обеими руками фальконет и размозжил голову третьему шведу, крича своим: «Сюда, ребята! ура!» Изумленные шведы, которых было тут до двадцати человек, побежали в тыл, а между тем наши стрелки подоспели на помощь. Голешев возвратился в полк, неся фальконет на плече!

Я упоминал о двух молодых лифляндцах, прапорщиках 3‐го егерского полка, Вильбоа и Штакельберге. Земляки и едва ли не родственники16681668
  П. В. Вильбоа был женат на Марии фон Штакельберг.


[Закрыть], они были неразлучны. Все офицеры любили их за скромность, благородство и необыкновенную храбрость. В одном авангардном деле шведы перестреливались с нашими егерями, засев за камнями. Сражающихся разделял не широкий, но быстрый ручей, с шумом и пеною текущий по острым камням. На берегу ручья стояло высокое и толстое дерево. Под градом пуль Вильбоа и Штакельберг, командовавшие в этом месте нашею цепью, велели срубить дерево, и когда оно перевалилось через ручей, они первые бросились на него, чтоб перебежать на другую сторону. Вильбоа шел впереди и на половине дерева поражен был пулею в грудь. Он упал в объятия друга своего Штакельберга, и в ту самую минуту, когда тот хотел отдать драгоценную ношу егерям, вторая пуля ударила в висок Штакельберга, и оба друга, обнявшись, уже мертвые упали в воду. Наши егеря, чтоб отмстить за смерть своих офицеров, без начальников бросились по дереву на другой берег, ударили отчаянно в штыки и перекололи всех, кто не успел уйти. Тела храбрых офицеров отнесло течением за версту. Их похоронили с честью, и в безлюдной долине между скалами поставили деревянный крест над могилою, скрывшею блистательные надежды!

Во время одной перестрелки две роты пехоты и пол-эскадрона улан поставлены были в лощине, чтоб поддержать нашу стрелковую цепь, если б она подалась в тыл. Пули перелетали безвредно над нашими головами. Капитан Верещагин (не помню, Низовского или Азовского полка), лихой малый, сел на камень, поставил перед собою барабан и сказал: «Господа, я закладываю банк, не угодно ли поиграть перед смертью?» Нашлись охотники, и началась игра, которая продолжалась с полчаса, пока выстрелы не стали усиливаться. Тогда Верещагин попросил одного из не игравших товарищей дометать за него банк и, сказав: «Пойду взглянуть, что наверху делается», взошел на возвышенную окраину лощины, взлез на камень и, посмотрев в поле, обернулся к нам лицом и сказал игравшим: «Конец игре…» Шведская пуля не дала ему кончить, и он свалился в лощину. Лекарь, игравший также в банк, подошел к нему, осмотрел рану и сказал: «Убит соника!»16691669
  Здесь в значении мгновенной смерти, т. к. карточный термин «соника» означал выигрыш с первой же ставки, принесенный первой открывшейся картой.


[Закрыть] Пуля раздробила несчастному Верещагину череп и засела в мозгу. Игра кончилась, игравшие рассчитались, и деньги Верещагина взял старший капитан для отдачи полковому казначею на сохранение, а между тем прибежал унтер-офицер из стрелковой цепи, требуя помощи. Резерв вступил в дело, и Верещагин остался навеки на месте. Ужасно, когда видишь человека здорового и веселого, который через минуту уже не существует! Но наконец и к этому привыкнешь. Бывало, когда полки и команды сойдутся на биваках после сражения, приятели ищут друг друга и, получив в ответ «приказал долго жить», безмолвно возвращаются к своему огню, с грустью в сердце, с мрачною мыслью в душе. Но спустя несколько часов все забыто, потому что подобная участь ожидает каждого!

В корпус графа Каменского присланы были из Петербурга военным министром, графом Аракчеевым, поручики Белавин и Брозе, не помню какого пехотного армейского полка. Они общими силами написали сатирические стишки под заглавием «Весь-гом»16701670
  У меня остался в памяти один куплет, и по прошествии сорока лет можно привесть его:
Пришли к Фридланду мы, местечку,Тут, к несчастью и с стыдом,Побросали пушки в речку,Сами сделали весь-гом124.  Господа поэты стоили наказания, потому что сказали неправду. Стыда тут не было: по сознанию самого Наполеона, русские дрались превосходно под Фридландом. В этом роде были все куплеты, и каждый кончался словом весь-гом.


[Закрыть]. Надобно знать, что прежде командовали «весь-кругом» и что это движение, фронтом в тыл, делалось медленно, в три темпа, с командою: раз, два, три, а потом стали делать в два темпа по команде в два слога: весь-гом. Эта маловажная перемена послужила армейским поэтам предметом к критическому обзору Аустерлицкой и Фридландской кампаний. В службе не допускаются ни сатиры, ни эпиграммы, и молодых поэтов наказали справедливо и притом воински. Военный министр прислал их к графу Каменскому без шпаг, т. е. под арестом, предписав: «Посылать в те места, где нельзя делать весь-гом». Эти офицеры были прекрасные, образованные молодые люди. В первом сражении граф Каменский прикомандировал их к передовой стрелковой цепи, однако ж без шпаг. Поэты отличились и, не смея прикоснуться ни к какому оружию, потому что считались под арестом, вооружились дубинами и полезли первые на шведские шанцы. Граф Каменский после сражения возвратил им шпаги и написал к военному министру, что «стихи их смыты неприятельскою кровью». Граф Аракчеев позволил им возвратиться в полк, но они не согласились и остались в корпусе графа Каменского до окончания кампании, отличаясь во всех сражениях16711671
  Фрагмент «В корпус графа Каменского присланы были из Петербурга военным министром <…> до окончания кампании, отличаясь во всех сражениях» был исключен в журнальной публикации, см.: Библиотека для чтения. 1848. Т. 88. Отд. I. С. 144.


[Закрыть].

Русские и шведы дрались отчаянно, но взаимно уважали друг друга. Граф Каменский, узнав, что шведы не грабят наших пленных, запретил нашим солдатам пользоваться военною добычею, и приказание его соблюдалось свято и ненарушимо. О пленных и раненых мы пеклись едва ли не более, как о своих. С пленными шведскими офицерами мы обходились как с товарищами, разделяя с ними последнее. Однажды у пленного шведского офицера пропали часы на биваках. Швед промолчал из деликатности. Когда стали собираться в поход, наш улан, отыскивая что-то, нашел в песке часы, которые, вероятно, выпали из кармана у шведа во время беспокойного сна, и отдал их ротмистру. Он, держа часы над головою, спросил, кому они принадлежат. Тогда швед объявил, что часы его, признался откровенно, что не смел объявить о пропаже часов, и просил в этом извинения. Он сознался, что наше с ним обхождение и этот случай истребили в нем совершенно невыгодное мнение, внушенное ему с малолетства, о русских, примолвив, что, где бы он ни был, всегда с уважением будет отзываться о русских воинах.

Но каждая война сопряжена с бедствиями, которые оставляют глубокие следы в памяти пострадавших. Я был свидетелем нескольких ужасных сцен, которые до сих пор живо представляются моему воображению. Мы стояли с егерями 3‐го егерского полка на аванпостах. Один из передовых пехотных часовых стоял в опушке леса на вершине. Внизу протекала речка, а за нею стоял шведский пикет, также укрытый в лесу. Русский часовой увидел шагах в полутораста шведского солдата, который переправлялся на лодке с нашей стороны на свою. Это показалось нашему егерю подозрительным; он подкрался между кустами, прицелился, выстрелил, и шведский солдат, правивший лодкою стоя, упал в нее. На выстрел выбежали шведы из лесу, и наш пикет стал под ружье, но с обеих сторон не начинали перестрелки, видя, что ни шведы, ни русские не наступают. Между тем лодку, оставленную на произвол воды, прибило течением к нашему берегу. В ней лежал в предсмертных судорогах шведский солдат, а возле него сидели двое детей: один мальчик – лет пяти, другой – лет трех. Старший плакал, а младший дергал за мундир отца, как будто желая его разбудить. Пуля пробила череп несчастного шведского солдата, и он в страшных мучениях и беспамятстве зажал пальцем рану; мозг с кровью тек по руке… Лицо его страшно искривлялось судорогами, глаза выкатились из-под век, на губах застывала пена, но он еще шевелился… Ужасное зрелище!.. Вдруг из леса выбежала молодая женщина и опрометью кинулась к умирающему, с пронзительным воплем. Это была жена солдата, мать малюток, которые ухватились за нее с криком и плачем… Я не мог выдержать и ускакал. После сказали мне, что шведский солдат, родом финн, находясь поблизости своего дома, решился навестить семейство и, не смея долго оставаться, взял с собою двух своих малюток, чтоб натешиться ими, сказав жене, что оставит их у приятеля, которого дом находился в нескольких стах шагов от шведского пикета по ту сторону реки. Жена провожала его до опушки леса и видела, как он упал… Пехотный офицер, командовавший нашим пикетом, велел отвезть тело солдата на своей верховой лошади в его дом, находившийся в версте от нас… Жену его принуждены были связать и несть на носилках, потому что она впала в бешенство и бросалась на наших солдат с страшными проклятиями… Несчастные!..

После жаркого авангардного дела, в котором шведов вытеснили картечью из засек, я шел со взводом в голове авангарда, постоянно имея в виду отступающего неприятеля. Возле самой большой дороги стоял порядочный крестьянский дом. Я поскакал вперед, чтоб посмотреть, не засели ли тут шведы, и увидел на дворе шведскую таратайку, запряженную в одну лошадь, и верховую лошадь, а при них двух шведских драгун верхом. Когда они увидели меня, один из них, вывесив белое полотенце на палаш, стал махать им и кричал изо всей силы: «Мир, мир!» Я дал знак рукою, чтоб он приблизился, и саволакский драгун спешился, вышел безоружный за ворота и сказал мне, что в доме лежит раненый шведский офицер, при котором оставили лекаря и двух драгун для конвоя. Я вошел в избу. На окровавленной кровати лежал молодой шведский офицер с закрытыми глазами; возле кровати стояла на коленях женщина, не сводя глаз с больного, а подле нее мальчик лет пяти… Шведский лекарь, без мундира, с засученными рукавами рубахи, мыл и вытирал инструменты; ему помогал фельдшер. Доктор говорил по-немецки и сказал мне, что этому офицеру раздробило картечью обе ноги, что он в эту минуту кончил операцию, отрезал обе ноги и поручает больного человеколюбию русских, надеясь, что его и драгун отпустят без задержания к шведскому войску. «Офицер родом финляндец, – примолвил доктор, – а это жена его с сыном; она следовала за своим мужем…» При этом лекарь сделал сомнительный знак, показывавший, что положение больного весьма плохое. Я подошел к женщине и сказал ей по-французски, что с нашей стороны будут употреблены все средства к спасению ее мужа… Но она быстро отскочила, страшно взглянула и обеими руками оттолкнула меня от кровати, сказав тихо, каким-то диким голосом: «Прочь, прочь отсюда, русский! Прочь, или я убью и тебя, и себя!..» Я содрогнулся от этого взгляда и молча вышел в сени, растроганный положением несчастной. Доктор вышел за мною, и я велел ему поскорее убираться со своей свитой, приставив к воротам конного улана, чтоб известить обо всем Кульнева, когда он прибудет на место с авангардом. Женщина была прекрасная, но страшный взгляд ее и звук ее голоса, в которых выражались ненависть, жажда мести и отчаянье, превращали ее в какое-то ужасное существо. Такова долженствовала быть Медея, когда готовилась из мщения убить собственных детей!..16721672
  В греческой мифологии Медея – дочь царя Колхиды, волшебница. Полюбив Ясона, она помогла аргонавтам добыть золотое руно и бежала с ними в Грецию. Решение Ясона жениться на дочери царя Коринфа вызвало месть Медеи: она погубила соперницу и убила своих детей от Ясона.


[Закрыть] Но ни Жорж, ни Дюшенуа, ни Семенова никогда не возвышались до такой страшной натуры!16731673
  Булгарин называет трагических актрис первой половины XIX в., исполнительниц роли Медеи.


[Закрыть]

Шведскою кавалерией, т. е. саволакскими драгунами, командовал капитан Фукс, человек лет за сорок, храбрый воин, веселый и откровенный. Он подружился с Кульневым и часто приезжал к нему на аванпосты. Неустрашимый, неутомимый Кульнев был по душе Фуксу, и если он мог достать курительного табаку, рому или другого аванпостного лакомства, то или присылал Кульневу чрез своего драгуна, или сам привозил на наши пикеты. Саволакские драгуны одеты были в синие куртки, а голову покрывали железными круглыми шляпами. Амуниция у них была желтого цвета. Лошади их были малорослые, финской породы, но крепкие и быстрые. Капитан Фукс был всегда в синем сюртуке и в круглой пуховой шляпе. Наши казаки, гродненские гусары и уланы так свыклись с саволакскими драгунами, что в авангарде вовсе с ними не перестреливались без крайней нужды, т. е. когда не надлежало дать знак к наступлению. Чрез час явился ко мне саволакский драгун с письмом к Кульневу от капитана Фукса, в котором он просил своего великодушного противника приберечь раненого офицера. Кульнев похвалил меня за то, что я отпустил немедленно шведского лекаря и конвойных солдат.

Гвардейские батальоны и эскадроны пошли разными путями в Петербург. Наш эскадрон пошел берегом до Вазы, а оттуда чрез Куопио и Нейшлот в Выборг. На этом пути мы уже находили магазины с провиантом и фуражом. В Куопио я навестил нашу добрую хозяйку. Сыновья ее возвратились в город вместе с прочими жителями, и в городе был порядок как в мирное время. На мое изъявление благодарности и на извинение, что мы слишком самовластно распоряжались в ее доме, хозяйка и ее сыновья отвечали еще большим изъявлением благодарности за наше ласковое с нею обхождение и сбережение собственности в военное время. Финны думали прежде, что мы идем грабить их, как бывало во времена древних войн с Великим Новгородом!