Текст книги "Тайный заговор"

Смоленски отвернулся, и Лобелло закрыл глаза мертвому кардиналу. Затем он снова накрыл тело Шермана его облачением.

Смоленски нерешительно спросил:

– Вы позаботились обо всем необходимом, профессор?

Лобелло кивнул, внимательно посмотрев на государственного секретаря.

– Если позволите сделать замечание, вы выглядите плохо, ваше преосвященство.

Государственный секретарь отвернулся, словно не хотел, чтобы профессор видел его лицо.

– Я и чувствую себя не очень хорошо, – ответил он, не глядя на Лобелло. – Если быть до конца честным, мне просто отвратительно.

Лобелло подвел государственного секретаря к обтянутому красным бархатом табурету и вынул из своего чемоданчика шприц для инъекций. Набрал в него содержимое крошечной ампулы.

– Это пойдет вам на пользу, ваше преосвященство, – сказал он, закатывая рукав Смоленски.

Укол в локтевой сгиб – и профессор выдавил содержимое ампулы в вену кардинала. Тот апатично сидел на табурете, устремив взгляд в пол. Через некоторое время, не меняя позы, он заговорил:

– Не знаю, понятно ли вам, профессор, что на месте убитого вообще-то должен быть я.

Лобелло склонился к Смоленски. Его лицо было крайне обеспокоенным.

– Как вас понимать, ваше преосвященство?

– Очень просто. По средам утреннюю мессу в Сикстине обычно читает государственный секретарь Ватикана.

– Я знаю. Все это знают.

– Вот именно. Сегодня среда.

– Боже мой, действительно!

– Теперь вы понимаете, профессор, почему я так плохо себя чувствую?

Лобелло сжал губы и молча кивнул.

– Вы не предполагаете, кто может стоять за убийством? – спросил он наконец, вытирая большим белым платком очки без оправы, чтобы чем-то занять свои нервные пальцы.

Государственный секретарь натянуто рассмеялся и с горечью произнес:

– В Ватикане живут две с половиной тысячи человек. Тут речь может идти о любом, начиная с алебардиста и заканчивая писарем, от простого служащего до монсеньора, от кардинала до папы.

– Ваше преосвященство! – удрученно воскликнул Лобелло.

Тем временем укол начал действовать. Смоленски вскочил, подошел к Лобелло и с мерзкой улыбкой на лице сказал:

– Профессор, давайте будем откровенны. Ватикан – это точно такая же фирма, как тысячи других. Всемирный концерн, если вам так больше нравится. А в каждом концерне есть недоброжелательное отношение и зависть, тщеславие и корыстолюбие. Почему церковный концерн должен быть исключением?

Едва государственный секретарь закончил говорить, как двери открылись и вошли два одетых в серое носильщика с цинковым гробом. Они подняли тяжелое тело старшего духовника, уложили его в гроб и исчезли, ничем не выразив своего сочувствия.

Слух о смерти кардинала во время мессы распространялся со скоростью пожара. Если бы тот умер в постели, это никого не заинтересовало бы. Но в данном случае монсеньор Пьетро Чибо, пресс-секретарь Священного Престола, уже через пять часов после неожиданной кончины Шермана вышел в Сала Стампа делла Сайта Седе и официально сообщил журналистам, что старшего духовника постигла смерть от инфаркта прямо во время святой мессы в Сикстинской капелле.

Как всегда на пресс-конференциях Ватикана, Чибо раздал листки с бюллетенем государственного секретаря Ватикана кардинала Смоленски. На этот раз его преосвященство выражал сожаление по поводу безвременной кончины американского брата во Христе и восхищение человеком, жизненный путь которого начался в Колорадо, где тот был коневодом. Теперь же по воле божественного провидения кардинал Шерман был призван для несения высшей службы прямо во время исполнения своих священных обязанностей. Сообщалось также, что старший духовник, которому с большим трудом придется искать замену, уже давно страдал от проблем с кровообращением и лечился у профессора Лобелло.

Конечно, это не соответствовало истине, но пресс-конференции курии проводились не для того, чтобы распространять истину, а для того, чтобы делать объявления или опровержения. От ответов на вопросы журналистов по поводу более детальных обстоятельств смерти в Сикстинской капелле, а также свидетелей происшедшего монсеньор Чибо уклонялся, делая честь своему прозвищу «Monsignore Non-mi-risulta», что означало «Монсеньор Мне-не-известно».

Незадолго до окончания пресс-конференции Андреас фон Зюдов, ведущий репортер «Мессаггеро», которого боялись и уважали в равной степени благодаря его расследованиям, задал вопрос о безымянной могиле на Кампо Санто Тевтонико.

В зале, где присутствовало более тридцати журналистов, внезапно повисла напряженная тишина. Андреас фон Зюдов был известен среди своих коллег-репортеров. Хотя фамилия у него была немецкая, по-итальянски он говорил настолько хорошо, что все полагали, что он родом с севера, из южного Тироля или с озера Гарда. Кроме того, фон Зюдов стригся так коротко, что почти никто не замечал, что волосы у него на самом деле были соломенного цвета. Свои хитрые глаза он прятал за простыми никелированными очками с круглыми стеклами, придававшими ему более юный вид. И тем не менее в своем деле Андреас фон Зюдов, которому едва исполнилось сорок лет, был стреляным воробьем, он точно знал, что делает, задавая на пресс-конференции этот вопрос. Уже только из-за того, что вопрос прозвучал, тема получила определенную огласку и монсеньор Чибо просто обязан был высказаться.

Конечно же, к этому вопросу монсеньор Чибо не был готов. Он отреагировал довольно агрессивно и заявил репортеру, что пусть фон Зюдов лучше занимается другими делами, а не могилами на каких-то там кладбищах. Но тут монсеньор допустил ошибку. В первую очередь, он недооценил фон Зюдова. Тот возразил, что речь идет не о «каком-то там кладбище», а о Кампо Санто Тевтонико, которое находится в тени собора Святого Петра, и что даже если бы дело касалось обычного кладбища, все равно было бы странно узнать, что имя на могильной плите вдруг исчезло.

Монсеньор покраснел, по двойному подбородку пошли белые пятна – знак высшего напряжения у клириков. Он часто задышал и ответил, что на Кампо Санто Тевтонико никакие надписи не исчезали. В ответ на это Андреас фон Зюдов поднял вверх две фотографии, на которых можно было увидеть одну и ту же могильную плиту – один раз с инициалами «К. Б.» и датами жизни «13 января 1932 – 21 ноября 1998», и второй раз – без всяких надписей. А потом спросил, кто скрывается за инициалами «К. Б.».

Чибо начал поправлять свой белый воротничок, чтобы легче дышалось и чтобы выиграть время для раздумий. Наконец он с сомнением в голосе заявил, что в случае с безымянной могилой речь идет, вероятно, о благодетеле, оставившем Церкви наследство в сто миллионов долларов и пожелавшем быть похороненным в тени собора Святого Петра. Такое иногда случается.

Внезапно зал зашумел. Тема вызвала всеобщий интерес, и римский корреспондент «Вельт» задал вопрос: разве Кампо Санто Тевтонико не предназначено исключительно для немцев? И прав ли он в своем предположении, что человек, оставивший сто миллионов долларов, был немцем?

Для монсеньора Чибо это было уж слишком, и он, разволновавшись, на все последующие вопросы отвечал своим стандартным «Non mi risulta» – мне не известно. Кампо Санто Тевтонико находится вне подчинения курии.

На следующий день в газетах напечатали подробные отчеты о смерти кардинала Шермана. И только некоторые бульварные газетенки уделили смерти кардинала меньше внимания. «Мессаггеро» напечатала заголовок на несколько колонок: «Безымянная могила в Ватикане. Кто такой К. Б., оставивший Церкви сто миллионов долларов?» и поместила две фотографии могильной плиты – с надписью и без нее.

Итак, дело сдвинулось с мертвой точки.

Глава 13

Пока Жюльетт возилась на террасе, накрывая стол к завтраку, Бродка спешил к Панефицио на главной улице, чтобы купить свежего хлеба. Через четверть часа он вернулся с батоном и утренними газетами.

Солнце еще стояло низко, и горы отбрасывали длинные тени.

– Даже в отпуске не могло быть лучше! – радостно воскликнула Жюльетт. – Ты не находишь? Иногда мне хочется забыть о причинах нашего здесь пребывания.

– Мне тоже хочется, – ответил Бродка, занимая место напротив Жюльетт за грубым деревянным столом. – Однако, к сожалению, это невозможно. И ты знаешь об этом.

Жюльетт громко засопела, и Бродка понял, что это было проявлением ее несогласия.

– Разве нельзя подарить себе пару дней каникул теперь, когда мы в безопасности? – Она махнула рукой в сторону темного озера, расположенного далеко внизу, где от весельной лодки расходились по воде круги.

После довольно продолжительной паузы Бродка наконец нашелся что ответить.

– В общем-то, ты права, – сказал он. – Днем больше, днем меньше – ничего не изменится. Перед воротами стоит автомобиль. Давай сделаем вылазку в Албанские горы. Согласна?

Жюльетт обрадовалась как ребенок.

Аромат крепкого черного кофе витал над террасой, и Бродка стал пролистывать газеты. В «Мессаггеро» он обнаружил статью о загадочной могиле на Кампо Санто Тевтонико.

– Есть новости? – беззаботно спросила Жюльетт. И только потом заметила внезапную перемену в Бродке. От его веселого выражения лица не осталось и следа. – Что случилось-то, Бродка?

Александр, качая головой, уставился в газету. Затем сложил ее и протянул через стол Жюльетт. Жюльетт тут же узнала фотографии. Быстро подняла глаза на Бродку, а затем углубилась в газету.

– Быть того не может, – тихо сказала она, дочитав до конца. – Что все это значит?

Бродка вскочил, засунул руки в карманы и стал задумчиво ходить по каменной лестнице, ведущей с террасы в сад. На нижней ступеньке он остановился, облокотился на перила и поглядел на виноградники. Нежные листочки сверкали в лучах утреннего солнца.

В который раз Жюльетт прочитала заголовок: «Безымянная могила в Ватикане. Кто такой К. Б., оставивший Церкви сто миллионов долларов?»

– Теперь я вообще ничего не понимаю, – произнес Бродка, нарушая тишину. – Это что, простое совпадение: инициалы моей матери на могильной плите, даты ее жизни? Но зачем они стерли надпись, когда мои вопросы показались им чересчур надоедливыми? Или в могиле действительно лежит какой-то богатый немец? Признаться, я не могу себе представить, чтобы моя мать оставила Церкви такую огромную сумму. Разве что… – Он замолчал.

– Разве что…

– Разве что деньги принадлежат тому странному агентству недвижимости «Pro Curia», с которым имела дело моя мать. Но если это часть наследства, то я должен был знать об этом!

Спустя какое-то время Жюльетт спросила:

– Бродка, ты, кажется, когда-то упоминал в связи со своим наследством репортера «Ньюс», который разоблачил махинации этого агентства недвижимости, а потом внезапно исчез.

– Да. Эту историю рассказал мне Дорн. Давно уже. Тогда я еще не знал, что меня ожидает.

– Ты помнишь, как его звали?

– Того репортера?

– Да.

– Бюлов… или как-то так. А почему ты спрашиваешь? – Бродка вернулся к столу.

Жюльетт протянула ему газету.

– А не могли его звать Зюдов? Андреас фон Зюдов?

Бродка разглядывал подпись под заголовком.

– Черт возьми! Именно так его и звали!

Из выходных данных газеты он узнал номер «Мессаггеро», подошел к телефону и позвонил, но ему ответил приветливый женский голос, сообщивший, что Зюдов будет в редакции не раньше десяти. Бродка оставил свой номер телефона, сказал, что речь идет о заметке по поводу могилы на Кампо Санто Тевтонико, и попросил перезвонить.

Не прошло и десяти минут, как позвонил фон Зюдов. Бродка заявил, что готов помочь ему в разрешении данного вопроса. Интересно ли это репортеру?

Сначала Андреас фон Зюдов повел себя очень сдержанно, однако, узнав, что Бродка лично замешан в этом деле и что ему известно его имя по статье в «Ньюс», в нем взыграл журналистский интерес. После паузы фон Зюдов спросил Бродку, не сможет ли тот срочно приехать в Рим – но, по возможности, один. Казалось, Зюдов не доверял никому.

Они договорились встретиться в двенадцать часов в «Нино», на Виа Боргонья, 11, неподалеку от Испанской лестницы, где обычно предпочитали встречаться журналисты и киношники и где подавали лучшие бифштексы по-флорентийски. Зюдов сказал, что на нем будут джинсы и синий блейзер.

Прежде чем уехать, Бродка поцеловал Жюльетт, но в мыслях был уже не с ней. Она разочарованно посмотрела вслед машине, скрывшейся за поворотом. Уже много недель они просто жили рядом – без секса, без искры, без волнения, которое придавало остроту их отношениям на протяжении нескольких лет. Собственно говоря, теперь их связывали только обстоятельства. Они были командой, но отнюдь не парой.

Жюльетт опустилась на боковые ступени террасы. Солнце светило ей прямо в лицо.

Она думала о Клаудио.

Бродка знал, какое в Риме движение, знал и о проблемах с парковкой в центре города. Поэтому он оставил машину на одной из стоянок возле главного вокзала и направился на Виа Боргонья на такси.

Бродка увидел фон Зюдова, сидевшего за столиком в углу. Прежде им никогда не доводилось встречаться, хотя долгое время они работали в одном и том же журнале. Может, дело было в общей профессии, но в любом случае они сразу почувствовали взаимную симпатию.

– Дорн как-то назвал мне ваше имя – в связи с расследованием по делу агентства недвижимости «Pro Curia». Он также сказал, что вы потом внезапно исчезли из страны.

– О да! – Зюдов рассмеялся и заказал обоим капуччино. – Это было пару лет назад. В принципе, одно к другому не имеет отношения. Дорн – трус. Он все время думает, что его преследуют какие-то люди – то ли мафия, то ли каморра.[27]27
  Террористическая организация в Италии в XIX в.


[Закрыть] Все это чепуха. У меня были совершенно другие причины исчезнуть из Германии.

Конечно же, Бродке было безумно интересно, почему Зюдов скрылся, но он сдержался и не стал задавать вопросов. Вместо этого он поинтересовался, откуда фон Зюдов узнал о могиле на Кампо Санто Тевтонико.

– Очень просто, – ответил Зюдов. – Получил фотографии от одного человека, у которого есть родственники в Ватикане. У меня множество информаторов. Италия – страна доносчиков. О чем бы ни шла речь – о супружеской измене, сокрытии налогов или какой-то особенной привилегии, – всегда есть кто-то, кому не нравится твое лицо и кто готов очернить тебя перед кем-нибудь. Некоторые газеты только этим и живут. Однако если быть честным, то девяносто процентов всех звонков оказываются мыльными пузырями, поскольку нам звонят люди, которыми движут ханжество, зависть и недоброжелательство.

– А остальные десять процентов?

– За ними действительно скрывается какая-нибудь история.

– Вроде этой. – Бродка с многозначительным видом постучал пальцем по газете «Мессаггеро», лежавшей на столе.

Зюдов кивнул.

– Вроде этой. Только я не могу ничего расследовать. Во всех официальных учреждениях я словно натыкаюсь на стену. Расскажите, что вам известно об этой истории?

Бродка смущенно провел рукой по газете. Он осознавал, что постороннему человеку все, о чем он собирался рассказать, возможно, покажется невероятным. Но он взял себя в руки и заявил:

– У меня есть причины предполагать, что в той самой могиле на Кампо Санто Тевтонико похоронена моя мать, Клер Бродка.

– Ага. – Реакция Зюдова не очень-то ободряла. – Доказательства есть?

– Скажем так: есть много указаний на это. С одной стороны, это инициалы, но, в первую очередь, даты жизни.

– Ваша мать родилась тринадцатого января 1932 и умерла двадцать первого ноября 1998?

– Именно так.

– И в самом деле интересно. А чем вы объясняете, что вашу мать похоронили рядом с церковью Святого Петра в Риме, на старом кладбище всяких знаменитостей, где уже давно никого не хоронят?

– Ничем, – коротко ответил Бродка. Помолчав, он продолжил: – Официально моя мать покоится на мюнхенском кладбище Вальдфридхоф. Впрочем, меня при этом не было.

Зюдов потер подбородок и скривился, словно, ситуация была ему неприятна.

– Буду откровенен, – сказал он после паузы. – Если бы вы были не моим коллегой, а неким анонимным информатором, то сейчас бы мы с вами распрощались. Итак, жертвовала ли ваша мать Церкви сто миллионов?

– Наверняка нет. Но я столкнулся с целым рядом странностей в связи со смертью моей матери. И чем больше я этим занимаюсь, тем более абсурдным и невообразимым кажется это дело. Не стану утомлять вас подробностями, но есть указания на то, что в могиле на мюнхенском кладбище лежит пустой гроб.

– И поэтому вы полагаете, что вашу мать похоронили в Ватикане?

Бродка уловил иронию, прозвучавшую в словах Зюдова.

– Нет, – ответил он. – Знаю, все это звучит очень странно…

– У вашей матери были хоть какие-нибудь связи с Ватиканом?

– Об этом мне тоже ничего не известно. Есть только письмо, адресованное старой подруге, в котором она пишет о кардинале Смоленски и спрашивает, почему он «так с ней поступает».

– Что? – переспросил внезапно заинтересовавшийся Зюдов. Бродка пожал плечами.

– Подробностей я не знаю. Мои отношения с матерью вряд ли можно было назвать близкими.

Андреаса фон Зюдова словно наэлектризовали. Казались, он не слышал последних слов Бродки.

– Вероятно, у вас ложное представление о кардинале Смоленски, – сказал он. – Говоря о его преосвященстве, люди обычно представляют себе одухотворенного, почтенного старичка…

– Моя мать писала, что Смоленски – это дьявол во плоти, – перебил его Бродка.

– Что вам известно о Смоленски?

– К сожалению, недостаточно. А что известно вам?

Их беседа напоминала осторожное прощупывание. Эти двое мужчин мало знали друг друга, чтобы слепо доверить свои тайны. Но оба понимали, что занимаются одним и тем же делом.

Зюдов осторожно произнес:

– Я давно уже наблюдаю за этим Смоленски, но доказать ничего не могу. То есть я не могу доказать того, о чем скажу вам сейчас, и не буду упрекать вас, если вы сочтете меня параноиком. Я уверен, что Смоленски является главой организации, которая под прикрытием Ватикана занимается настолько грязными делишками, о которых даже помыслить нельзя.

На лице Бродки появилась многозначительная улыбка, и Зюдов почувствовал себя неуверенно.

– Признаюсь, Америку вы мне не открыли, – сказал Бродка.

– Как… Вы об этом знали?

– Я на собственной шкуре испытал дьявольские махинации Смоленски. В Мюнхене в меня стреляли. В Вене мне попытались пришить убийство, а потом заперли в психушку. Они даже позаботились о том, чтобы выставить мою спутницу жизни причастной к подделке произведений искусства. Не могу пожаловаться на то, что эти люди обделили меня своим вниманием.

– Вы когда-либо встречались с кардиналом Смоленски?

– Нет, никогда. У его преосвященства достаточно людей, которые работают на него. Ведь не станет же государственный секретарь Ватикана пачкать ручки! Вы боитесь Смоленски?

– Боюсь? – Зюдов самоуверенно ухмыльнулся. – Будь это так, Я бы вряд ли выбрал профессию репортера. Но не мне вам это объяснять.

– Я спрашиваю потому, что Дорн утверждал, будто вы исчезли после того, как в «Ньюс» появилась статья о махинациях агентства недвижимости «Pro Curia».

– Чепуха, – отмахнулся Зюдов. – У меня были другие причины исчезнуть. Женщины, понимаете ли. Кстати, вам известно, кто стоит за «Pro Curia»?

– Догадываюсь… Смоленски.

– Верно. Его люди выманивали имущество у одиноких женщин. За это они обещали им полное отпущение грехов и надежду на вечное блаженство. Само название агентства уже чистейшей воды цинизм: «Pro Curia» – для курии. Если ваша мать действительно завещала Церкви миллионное состояние, это, возможно, объяснит тот факт, что ее похоронили на Кампо Санто Тевтонико.

– Но она ничего не завещала курии. Наоборот, «Pro Curia» продала ей в Мюнхене удобно расположенный дом за символическую цену в одну марку. Я видел все документы. Я – полноправный наследник.

– Вот этого я не понимаю. – Андреас фон Зюдов обвел взглядом ресторанчик. Было видно, что ему трудно все это принять. – Люди из «Pro Curia» вовсе не благодетели, они скорее вымогатели. – Помолчав немного, он добавил: – Не хочу показаться слишком назойливым, поэтому простите мое любопытство: считаете ли вы возможным, что ваша мать работала на людей Смоленски?

– Честно говоря, я уже задавался этим вопросом. Вероятно, у моей матери были со Смоленски какие-то дела, иначе бы она не высказывалась о нем столь негативно в том письме. Но что и как – мне неизвестно. Как я уже сказал, у меня не было с матерью доверительных отношений. Собственно говоря, я познакомился с ней по-настоящему только после ее смерти, как бы странно это ни звучало. При жизни я полагал ее добродушной эстетствующей женщиной, которая ведет отшельнический образ жизни и живет только воспоминаниями. После ее смерти мне пришлось изменить свое мнение. Она была настолько богата, что теперь я могу позволить себе повесить на крючок свой фотоаппарат. Ей принадлежал не только сдающийся в аренду дом, в котором она жила, но и акции, ценные бумаги, которые я нашел. Возможно, именно поэтому она хранила дома оружие. Еще недавно я бы просто посмеялся, представив себе мать с пистолетом в руке. Но теперь, признаться, мне не смешно.

Зюдов отпил немного капуччино.

– Ваша история действительно кажется невероятной и совершенно нелогичной. Но в то же время именно поэтому она интересна. Если позволите, я охотно займусь этим делом. Нужно добраться до Смоленски. Вопрос только в том, каким образом…

Постепенно ресторанчик заполнялся посетителями. Среди гостей были и «белые воротнички». Бродка едва сдерживался, чтобы не рассказать фон Зюдову, что у него есть средство, которое наверняка поможет разоблачить кардинала Смоленски: кассеты. Но он не был уверен в том, что может безоговорочно доверять Зюдову, хотя тот и производил на него хорошее впечатление.

Вздохнув, Александр сказал:

– Смоленски и его люди не любят, когда ими интересуются.

– Откуда вы это знаете? Вы говорите, исходя из собственного опыта?

Бродка кивнул.

– Что бы вы подумали, если бы однажды получили два оплаченных билета на самолет на свое имя с доставкой на дом? Билеты на самолет, которые вы никогда не заказывали?

– И это действительно было?

– Я же вам говорю.

– Но вы не согласились на это предложение. Точнее сказать, на угрозу.

– Ну почему же?

– Тогда зачем вы здесь?

– Мы с моей спутницей жизни для вида исчезли из Рима. Мы выехали из отеля и отправились в аэропорт, прошли регистрацию и покинули зал через боковой выход. Теперь мы снимаем дом в Албанских горах и можем незаметно, как нам кажется, продолжать свое расследование.

– Очень умно.

Внимание Бродки привлек посетитель, который вошел в ресторанчик и стал кого-то искать глазами. Затем он сел у окна и со скучающим видом уставился на прогуливающихся по улице людей. Мужчина сразу же показался Бродке знакомым. Это был Титус. Зюдов продолжал говорить, а Бродка с безопасного расстояния наблюдал за тем, как к Титусу присоединился пожилой мужчина, с которым у того завязалась оживленная дискуссия.

Зюдов замолчал, проследил за взглядом Бродки и тоже стал смотреть на мужчин, сидевших у окна. Внезапно он ухмыльнулся и кивнул в их сторону.

– Вы знаете, кто это? Я имею в виду старика.

– Нет, но надеюсь, что вы мне скажете.

– Пару дней назад его портрет был во всех газетах. Очень трогательная история. Его зовут Бруно Мейнарди. Он сорок лет был смотрителем в зале Рафаэля Ватиканских музеев. Сорок лет смотрел на одни и те же картины. Мейнарди утверждает, что может заметить на своих картинах любое, даже мушиное пятнышко. Пару дней назад ему показалось, что с Мадонной Рафаэля произошли какие-то изменения. Мейнарди заявил, что у Мадонны внезапно испачкались ногти. Вы только представьте себе! Бедняга. Иметь дело с одними и теми же картинами на протяжении сорока лет – очевидно, он сошел с ума.

– Интересно.

Зюдов внимательно посмотрел на Бродку, не смеется ли тот над ним.

Но лицо Бродки оставалось серьезным.

– Вы знаете второго мужчину? – спросил он.

– Нет. Никогда не видел. А вы знакомы с ним?

– Да. Его зовут Титус. Это не настоящее имя, однако этот факт никакого отношения к делу не имеет. Намного интереснее то, что когда-то он был секретарем Смоленски. Очевидно, они поссорились. Либо Смоленски его вышвырнул, либо Титус тайком исчез. В любом случае люди Смоленски преследовали его до Вены, где он залег на дно, поскольку боялся… – Бродка замолчал. – Вы только посмотрите!

Мужчина, которого Бродка назвал Титусом, протянул второму, в котором Зюдов узнал Бруно Мейнарди, конверт. Мейнарди открыл конверт и осторожно пересчитал купюры, что, судя по всему, не очень-то понравилось Титусу. Он постоянно оглядывался, проверяя, не следит ли кто за ними. Пересчитав купюры, Мейнарди удовлетворенно кивнул, спрятал деньги в карман своей куртки, поднялся и пожал Титусу руку. После этого они вышли из ресторана.

– Идемте! – Зюдов бросил на стол купюру. – Не спускайте глаз с этого Титуса. Я беру на себя Мейнарди. Через час мы встречаемся здесь, в ресторане. Вот мой номер телефона. – Он протянул Бродке свою карточку.

– Согласен.

Бродке понравилась решительность фон Зюдова, выдававшая в нем хорошего репортера. Из рассказанных обоими историй выходила интересная комбинация, ключ от которой мог быть только один. В тот миг Зюдов и Бродка думали об одном и том же. Оба понимали, что по каким-то причинам Титус покупал молчание Мейнарди.

Перед рестораном «Нино» Титус и Мейнарди расстались. Титус направился к Виа дель Корзо, где сел в такси, не заметив, что за ним по пятам идет Бродка. Мейнарди пошел на север по Виа Бока ди Леоне, а на небольшом расстоянии от него шагал Зюдов.

Следить за Титусом Бродке было нелегко, но после того как он пообещал водителю щедрые чаевые, тот согласился проехать несколько раз на красный свет. Так они добрались до Виа Банко ди Санто Спиррито, и Титус исчез в доме Фазолино.

Мейнарди никуда не спешил. Прогулочным шагом он добрался до Виа ди Бабуино, где в кафе съел стаканчик мороженого и купил в эксклюзивном магазине пару туфель, затем повернул на Виа Сан-Джакомо и исчез в бесформенном доме со съемными квартирами, украшенном высокими ставнями, большей частью в это время закрытыми.

Зюдов проводил его до входа в дом, откуда несло затхлым прохладным воздухом. На двери был целый список и добрых пять десятков звонков. Большинство фамилий были заклеены, поверх них написаны другие. На самом верху Зюдов обнаружил табличку «Б. Мейнарди». Удовлетворенный результатом, он вернулся в «Нино» на Виа Боргонья.

Его уже поджидал Бродка.

Они заказали бифштекс по-флорентийски и обменялись свежей информацией.

– Что вы обо всем этом думаете? – спросил Бродка.

– Причины ясны, – заявил фон Зюдов. – Мейнарди либо должен молчать, либо по-прежнему притворяться сумасшедшим. А все почему? Потому что его наблюдение было верным! «Святое семейство» Рафаэля в Ватикане – это подделка.

Бродка нахмурился.

– Допустим, вы правы. В таком случае объясните мне, что произошло с оригиналом Рафаэля. Я имею в виду, что столь известные картины невозможно продать на черном рынке.

– Это вы так думаете! Я бы тоже счел такое невозможным, но рынок произведений искусства – это сборище ненормальных. Ради того, чтобы завладеть картиной, даже убивали людей. Очень часто невероятные суммы, которые платят за полотна, не имеют ничего общего с их реальной ценностью. Картины стали объектом престижа и приобретаются для того, чтобы удовлетворить чье-то больное эго. Если обычный человек идет к психиатру, он говорит, что страдает комплексом неполноценности или чем-нибудь в этом роде. В подобном случае коллекционер подойдет к своему Рафаэлю или Рембрандту и скажет: «Ты мой, и я – единственный из шести миллиардов людей, кто может это утверждать».

– Вероятно, вы вплотную занимались этой проблемой, Зюдов. Я только одного не пойму. Такая сделка, как в случае с картиной Рафаэля, обычно хранится в тайне. Соответственно, должно быть очень мало сообщников. А это значит, что сумасшедший коллекционер должен всю жизнь прятать объект своей страсти.

– Верно. Однако есть люди, которых такое положение дел вполне устраивает.

– Но ведь подмена подразумевает факт существования профессионалов, которые с невероятной точностью умеют подделывать картины.

– Конечно, они существуют, друг мой! Среди них есть настоящие гении. И за последние годы они поставили себе на службу технический прогресс. Они работают с рентгеновским излучением и ультрафиолетом. При помощи химических манипуляций они могут создать патину, которая будет выглядеть так, словно ей уже сотни лет. В рентгеновском излучении они видят даже особенности мазка того или иного художника. А что касается необходимого материала, то они покупают на аукционах картины второго или третьего класса той же эпохи и используют полотно, дерево или медь в качестве основы для своих копий, либо же удаляют краски, измельчают их, снова смешивают и в результате располагают даже аутентичными красками.

– Восхитительно. Если я правильно понял, то Лувр, Прадо или Старая пинакотека могут наполовину состоять из подделок, в то время как оригиналы висят себе у каких-нибудь коллекционеров.

– Возможно, хотя и маловероятно.

– А почему?

– Крупные музеи мира находятся под патронатом государства. Они подчиняются министерствам, которые назначают директоров, музеев, а те, в свою очередь, находятся под контролем каких-нибудь комиссий. Иными словами, существует слишком много контролирующих инстанций, и порой достаточно одной статьи в газете какого-нибудь научного сотрудника, чтобы началось обследование картины, уже десятки или сотни лет висящей на своем месте.

– Это многое проясняет, – согласился Бродка. – Но какое отношение к этому имеет Смоленски?

– Я знаю, как поступают в подобных случаях в Ватикане. Хотя существует официальный директор Ватиканских музеев, его никто не знает, поскольку в важных вопросах решающее слово остается за одним-единственным человеком – государственным секретарем Ватикана.

Мужчины замолчали, а официант тем временем быстро накрыл стол для бифштекса.

– В этом свете, – продолжал Зюдов, – некоторые вещи начинают выглядеть совершенно иначе. Один раз в году на пресс-конференции Ватикан разрешает заглянуть в свой баланс. И при этом каждый раз там оказывается гротескное число. Стоимость всех ватиканских произведений искусства обозначена суммой в одну-единственную символическую лиру. На мой вопрос, какова реальная ценность произведений искусства и оценивали ли их когда-либо вообще, четкого ответа получено не было. Вместо этого монсеньор Чибо, в свою очередь, спросил, зачем мне это знать, если они все равно ничего не собираются продавать. А когда китайский журналист поинтересовался, нельзя ли помочь всем беднякам в мире, продав часть невероятных сокровищ Ватикана, что явно будет существеннее, чем благочестивые молитвы, вместо потерявшего дар речи монсеньора Чибо слово взял Смоленски. Государственный секретарь заявил, что они в Ватикане управляют культурным наследием всего человечества по общему доверию, вследствие чего ни один объект не может покинуть стены города.