Текст книги "Тайный заговор"

Глава 14

После двухчасовой поездки на автомобиле по узким дорогам с множеством поворотов, когда иногда начинало казаться, что они доехали до края мира, Бродка и Зюдов добрались до местечка Сан-Заккария, городка с населением две с половиной тысячи жителей. В основном здесь обитали старики, влачившие жалкое существование.

Молодежь давно покинула это место из-за безработицы. Пapа виноградников, кузница для сельскохозяйственных машин и две гончарные мастерские – вот и все работодатели городка, если не считать дюжины ресторанчиков и кафетериев, которыми, как правило, владела одна большая семья.

Только церквей тут было вдоволь, две из которых, впрочем, развалились во время последнего землетрясения, а остальные находились не в лучшем состоянии. Монастыря, который они искали, не было даже видно.

Проехав через ворота с зубцами, они оказались на небольшой рыночной площади, окруженной приземистыми домами. На одной стороне площади стояла ратуша, напротив нее – церковь. Неподалеку от ратуши, прямо перед своими домами, сидели на деревянных стульях старики и отчасти равнодушно, отчасти с любопытством взирали на чужой автомобиль.

Зюдов открыл окно и спросил одного из них, как попасть к монастырю. Тот не понял вопроса чужака, сложил ладонь раковиной и приставил ее к уху, показывая, чтобы Зюдов повторил свой вопрос. Тем временем из дома вышла одетая в черное женщина и крепкой палкой. на которую она опиралась, показала за крыши домов, на гору. Затем направила свою палку на БМВ Зюдова и хриплым голосом произнесла:

– Только не на этой машине.

– Почему нет? – поинтересовался Зюдов.

Женщина взяла палку в левую руку и почти вертикально подняла правую, чтобы показать, насколько крутая дорога в гору.

– А пешком?

– Час, – ответила она. – Что вам нужно там, наверху?

– Навестить кое-кого.

– Ой-ой-ой. – Сделав это многозначительное замечание, женщина снова исчезла в доме.

Между двух домов на площади начинался переулок, поднимавшийся круто в гору, однако он был хорошо вымощен, и по нему вполне можно было проехать.

– Пока нам никто не встретился… – заметил Бродка.

Зюдов завел мотор.

Они поднялись примерно на сотню метров над городом, когда мощеная дорога закончилась, зато открылось скалистое плато, где можно было развернуть машину.

Бродка и Зюдов решили идти дальше пешком.

Для устойчивости Бродка подложил под колеса автомобиля камни. Зюдов открыл багажник и вынул оттуда две орденские сутаны. Оба натянули их и отправились в путь. Хотя дорога в гору была не настолько крута, как показывала старуха, однако идти по ней оказалось не так-то просто. Полуденное солнце и непривычная одежда делали свое дело. Прошел уже час с того момента, как они тронулись в путь, а монастыря все еще не было видно.

И вдруг за проходом между скалами открылась панорама. Перед ними простиралась горная долина, не видимая снизу, а в центре этой долины, в окружении пиний и кипарисов, возвышался монастырь, скопление четырехэтажных домов и высокой кампанилы вдалеке. Немного в стороне от монастыря располагалось небольшое кладбище, что было странным для столь уединенного места.

Когда они приблизились к монастырю, казавшемуся вымершим, над долиной задул теплый ветер. Бродка и Зюдов не знали, что их ожидает, но во время поездки обговорили все возможные варианты и обсудили, как им действовать в том или ином случае.

Однако все вышло совершенно иначе.

Массивные ворота стояли нараспашку, открывая пустое подворье, окруженное крестовым ходом[30]30
  Обходная галерея вокруг монастырского двора.


[Закрыть] с арками. В центре находился круглый колодец, закрытый ржавой решеткой, а перед ним – умывальник. Странно, но никто не обратил внимания на появление чужаков; по крайней мере, ни один из пожилых монахов, сновавших по двору в своих изношенных сутанах, даже не спросил, что им здесь нужно, и не предложил свою помощь. Возраст и одиночество в этом уединенном месте, очевидно, сделали этих людей черствыми. Попытка Бродки расспросить одного из них провалилась. Монах лишь натянуто улыбнулся и пошел своей дорогой.

Наконец Бродке и Зюдову встретился человек в синем комбинезоне. Он шел, согнувшись, в руках у него был узелок и ящик с инструментами. Глядя на чужаков снизу вверх, он сказал:

– А вас я здесь никогда раньше не видел. Или я ошибаюсь?

– Нет, – ответил Зюдов, – вы не ошибаетесь. Мы только что прибыли. Мы идем из Сан-Заккарии.

Тут горбун захихикал и воскликнул:

– Конечно, откуда же еще, братья мои! Тут ведь другой дороги нет. Но что вам, собственно, нужно? Провести здесь остаток своих дней вы уж точно не собираетесь, ведь так?

– Мы ищем падре Теодоруса, – ответил Бродка, не видя повода скрывать цель своего прихода.

Горбун провел ладонью по морщинистому лицу.

– Не знаю такого, – сказал он после паузы. – Должно быть, новенький. Хотите забрать его обратно?

– Нет, нет, – отмахнулся Бродка. – Нам просто нужно поговорить с ним.

– Тот, кто приходит сюда, вообще-то, больше не уходит, – хихикая, заметил горбун. И, немного помолчав, продолжил: – Разве только на восьми ногах.

Бродка и Зюдов удивленно смотрели на человека в комбинезоне.

– Ну как же, – пояснил тот, – я имел в виду гроб, который несут четверо носильщиков.

Бродка поднял голову, обвел взглядом здания и в некоторых окнах увидел лица любопытных, которые тут же исчезали, едва их глаза встречались.

Тем временем к ним медленно подходил худой старик на костылях. Он присоединился к троице, чтобы послушать, о чем разговор, но мужчины внезапно замолчали.

– Брат, – сказал горбун, повернувшись к монаху на костылях, – ты знаешь падре по имени Теодорус?

– Теодорус? – Монах поднял свой костыль и указал на противоположное здание, ставни которого были большей частью закрыты. – Сумасшедший, – высоким голосом пропищал он и добавил: – Там, на втором этаже. Еще не старый, однако не совсем в своем уме. – И поковылял дальше.

– На вашем месте я бы не стал туда идти, – заметил горбун и плюнул на землю, словно ему было противно.

– А почему нет, позвольте спросить? – Бродка удивленно поглядел на горбуна.

– Там – хворые. Я бы туда не пошел, – повторил он.

Бродка задумался, стоит ли воспринимать предупреждение всерьез. Однако их вторжение могло быть обнаружено в любую минуту, поэтому он решил искать Теодоруса.

– Я иду, – сказал он Зюдову. – А вы можете остаться здесь.

– Чушь, – ответил Зюдов. – Конечно же, я пойду с вами.

Горбун, покачав головой, удалился вместе со своим ящиком для инструментов.

В доме царили темнота и прохлада. Деревянная лестница, ведущая на верхние этажи, была ветхой. Оттого что она была усыпана песком, ее ступеньки скрипели при каждом шаге.

– Странно, – сказал Бродка, когда они начали подниматься наверх, – я представлял себе все совершенно иначе. Я думал, они впустят нас с большой неохотой. А тут – все двери нараспашку.

Зюдов остановился. Не заметив ничего подозрительного, он пошел дальше.

– Отсюда никто не уходит. А куда им идти? Эти бедняги рады, что хотя бы получают еду. А чужих им вряд ли стоит опасаться. Разве только придут два переодетых в монахов журналиста.

Бродка подмигнул правым глазом.

– Кто знает, не пригодится ли нам то, что мы переоделись. Должен признать, сейчас я кажусь себе довольно странным.

На лестничной площадке они увидели дверь. Бродка был уверен, что она закрыта, и стал размышлять, как попасть внутрь. Но едва он прикоснулся к двери, как та открылась. Он недоверчиво поглядел на Зюдова. Тот только пожал плечами. Они вошли на цыпочках в темный коридор. Здесь не было электрического света, а в воздухе стоял отвратительный запах гнилых фруктов и карболовой кислоты. В дверях, расположенных по обе стороны, на уровне глаз были вырезаны окошки, через которые можно было заглянуть внутрь. В большинстве келий не было видно ничего, кроме кровати и стула. Некоторые были пустыми, в других влачили свое существование дряхлые старики. Падре Теодоруса нигде не было видно.

Бродка заглянул уже во все кельи, когда услышал позади себя голос:

– Мы с вами, кажется, уже встречались?

Бродка, невольно вздрогнув, обернулся.

– Падре Теодорус?

– Ах, вы помните. Я наблюдал за вами, когда вы разговаривали с горбуном. В этом монастыре, к сожалению, очень мало развлечений. В основном это подслушивание и подглядывание. – Он облизнул губы и погладил бороду, затем насмешливо поглядел на Бродку и, не скрывая иронии, сказал:

– Честно говоря, я рассчитывал, что вы рано или поздно появитесь. Не ожидал, однако, такого маскарада.

Бродка смутился.

– Мы полагали, что в монашеском одеянии нам будет легче попасть в монастырь. Кстати, этот брат – Андреас фон Зюдов из «Мессаггеро».

Падре рассмеялся.

– Друг мой, вы забываете о том, что не сутана делает человека членом ордена, а его осанка.

– Вы говорили, что рассчитывали на мой приход, – ответил Бродка. – Как это понимать?

Падре огляделся по сторонам, затем открыл одну из дверей позади себя и втащил гостей внутрь.

Как и остальные кельи, эта комната была очень скромно обставлена: полка, стул и закрепленная на одной из стен деревянная доска, служившая столом. Монах предложил гостям присесть на доску.

Опираясь руками на спинку единственного стула, падре Теодорус обратился к Бродке:

– Вы уже напали на верный след тогда, на Кампо Санто Тевтонико. Вероятно, у вас сложилось впечатление, что у капуцина Теодоруса не все дома. Да, не нужно смущаться, я сам этого хотел. Я должен был вести себя подобным образом. Ведь вы были не единственным человеком, который интересовался таинственной могилой.

– Значит, вы признаете, что на Кампо Санто Тевтонико состоялись похороны?

– Конечно. Я же на них был.

Бродка бросил многозначительный взгляд на Зюдова. Очевидно, благодаря отдаленности монастыря от Ватикана память падре Теодоруса прояснилась.

– В таком случае вы знаете и то, кто был там похоронен?

Падре Теодорус склонил голову к плечу и, немного поколебавшись, ответил:

– Нет. Могу сказать только то, что видел лично.

– А что вы видели, падре?

– Катафалк с мюнхенскими номерами.

– Вы уверены? – взволнованно воскликнул Бродка.

– Совершенно уверен, – спокойно ответил Теодорус. – Было уже темно, когда машина въехала в ворота Кампо Санто Тевтонико, но номерной знак я все же увидел. За день до этого меня поставили в известность о предстоящем событии и строжайше приказали хранить тайну. Ну, такое не каждый день случается. Если быть точным, с пятидесятых годов на этом кладбище не было ни одних похорон. Сначала я ничего такого не подумал. Однако потом явились четыре монаха из неизвестного мне монастыря. Как только закрыли ворота, они начали копать могилу. И едва они сделали это, подъехала машина из Мюнхена. Через час фоб исчез в недрах земли, все было закончено. Ни священника, ни молитв, ни траурной процессии. Правда, поздней ночью к могиле пришел какой-то человек. Он неподвижно стоял перед ней больше часа, а затем бесшумно исчез. Незнакомец вернулся к могиле следующей ночью, потом приходил еще раз, через день. После этого привидение перестало являться.

– Вы не узнали, кто это был?

Падре покачал головой.

Бродка нахмурился.

– Мог ли это быть кардинал Смоленски?

– Нет, не думаю. Государственный секретарь Ватикана отличается невысоким ростом. Этот был выше. То есть это мог быть кто угодно.

– Скажите мне еще одну вещь. – Бродка пристально посмотрел на монаха. – Почему вы так охотно рассказываете нам об этом?

– Почему? – Падре Теодорус потер подбородок. – Я знаю, что месть не относится к числу христианских добродетелей, однако для меня – это единственная возможность противостоять произволу старших.

– Что вы имеете в виду, падре Теодорус?

– Вы же видите, что со мной стало! – Он обвел рукой комнату.

– Вы пришли сюда не по своей воле, падре?

Теодорус горько рассмеялся.

– Разве можно представить себе, чтобы кто-либо пришел сюда добровольно?

– С трудом.

– Ну вот, видите. Монахи боятся этого монастыря больше, чем самого дьявола. Тот, кто приходит в Сан-Заккарию, больше не уходит отсюда. Сюда приходят умирать. Нет и дня, чтобы из монастыря не вынесли одного из нас.

– Но почему вы позволили так с собой поступить?

– Почему, почему! Меня привезли сюда насильно. Генеральная курия моего ордена сначала прислала мне письмо, в котором было сказано, что по возрастным причинам мне надлежит оставить службу в немецком коллегиуме. Спустя несколько дней явились два санитара, которые и отвезли меня сюда. Я с ума схожу при мысли о том, что мне придется провести здесь остаток своих дней.

– А почему бы вам просто не уйти отсюда? – напомнил о своем существовании Зюдов. – Неужели это так трудно?

Уголки рта падре опустились. Выдержав небольшую паузу, он сказал:

– Уйти? А куда? И как вы себе это представляете? Я не учился ни одной профессии. Я буду совершенно беспомощен в миру. Нет, отсюда никто не убегает.

– А в чем причина вашего заточения? – поинтересовался Бродка. – Как вы полагаете?

Теодорус выглянул во двор монастыря через прикрытые ставни.

– Вероятно, им нужно было устранить свидетеля. Другого объяснения у меня нет. Впрочем, я не знаю, что такого предосудительного в похоронах на Кампо Санто Тевтонико и почему это нужно скрывать от целого мира. Может, вы объясните, в чем тут дело? Наверняка у вас есть личные причины уделять этой истории столь пристальное внимание.

– Если я вам расскажу об этом, – ответил Бродка, – вы сочтете меня сумасшедшим. Но в любом случае у меня есть причины полагать, что во время операции «Под покровом ночи» на Кампо Санто Тевтонико была похоронена моя мать. Ваше наблюдение подтверждает мое предположение. Моя мать умерла в Мюнхене.

Теодорус, казалось, был удивлен меньше, чем ожидал Бродка. В неверном свете полутемной кельи он видел, что падре задумался. Наконец тот сказал:

– Это довольно рискованное утверждение, синьор. Какие причины могли быть у такого поступка, если позволите спросить?

Бродка растерянно кивнул.

– Я тоже задавался этим вопросом. Однако пока у меня нет объяснения. Если бы оно было, вероятно, я решил бы проблему самостоятельно.

С монастырского двора послышался шум, и падре Теодорус, по-прежнему наблюдавший за двором через прикрытую ставню, забеспокоился.

Внезапно он обернулся.

– Вам нужно немедленно уходить. Думаю, горбун выдал вас. Посмотрите!

Бродка и Зюдов подошли к окну. Через крошечную щель между створками ставней было видно, как вокруг двух монахов, отличавшихся от остальных своими светлыми сутанами, собиралась толпа шумных стариков с топорами, вилами, крюками, цепями и дубинами.

– Это старшие! – не скрывая тревоги, пояснил падре Теодорус. – Идемте! Скорее! Вам нужно уходить отсюда. Нас не должны видеть вместе.

Падре стал подталкивать Бродку и Зюдова к двери. Очутившись в коридоре, друзья направились в другую сторону, противоположную той, откуда они пришли, и вскоре оказались на узкой лестнице из песчаника. Поднявшись по разбитым ступеням на два пролета, они достигли верхнего этажа монастырской церкви, кампанилу которой видели издалека.

В лицо им повеял приятный прохладный ветерок, но монах торопил своих спутников, не давая передохнуть и минуты. Он открыл узкую дверь на противоположной стороне площадки, и они увидели деревянную лестницу, ведущую вниз. Из двух отверстий в потолке свисали канаты колоколов.

Падре Теодорус кивнул в сторону арочного отверстия в стене.

– Здесь, – произнес он и показал на улицу. – Здесь невысоко, а вы оба еще молоды!

Бродка перегнулся через перила и посмотрел вниз. До земли было добрых два с половиной метра. Он снял через голову сутану. Зюдов сделал то же самое. Затем они поочередно сбросили одежду за окно.

Пожав на прощание руку падре, Бродка спросил:

– Вы ведь здесь недавно, падре. Откуда вы знаете этот ход?

Падре Теодорус печально улыбнулся. На его лице читалась покорность.

– Я нашел его еще в день своего прибытия. Но с тех пор я понял, что отсюда бессмысленно бежать. Удачи вам.

– Бродка вылез на карниз и соскользнул спиной вперед, за ним последовал Зюдов.

Приземлившись, они сложили одежду и некоторое время шли в тени монастырской стены. Затем перебежали открытую местность и остановились у опушки леса, где, пыхтя и отдуваясь, сели под пинией.

– Бедняга, – сказал Зюдов, отдышавшись, и посмотрел на монастырь. – Мне его жаль.

Бродка не отреагировал на слова Зюдова, он просто сидел и водил по земле тоненькой веточкой. Вытерев рукавом пот со лба и не поднимая глаз, он сказал:

– Мне тоже. Но зато мы знаем то, что хотели узнать. В могиле на Кампо Санто Тевтонико лежит тело моей матери. Теперь у меня не осталось сомнений.

Зюдов кивнул.

– Однако все это похоже на то, как если бы Мэрилин Монро похоронили в Кремле, если позволите такое сравнение. Почему вашу мать похоронили на Кампо Санто Тевтонико?

– Вот именно, почему? – Бродка отбросил ветку. Затем поднялся, сунул узелок с сутаной под мышку и сказал: – Идемте, Зюдов!

Жюльетт села в машину и поехала в Рим. Она хорошо справлялась с взятым напрокат автомобилем, по крайней мере, лучше, чем с движением, становившимся все более оживленным по мере приближения к городу. Надо сказать, что римские водители ведут себя безжалостно, если женщина за рулем допускает слабину. При помощи карты города через два часа Жюльетт добралась до здания «Мессаггеро» и, проехав еще одну улицу, даже нашла место для парковки.

На ней была белая, бесстыдно короткая юбка, светлая футболка и туфли на высоком каблуке, благодаря которым ее длинные ноги казались еще длиннее. Жюльетт жаждала провокации. Ей хотелось чувствовать на себе жадные взгляды мужчин и возбуждение. Последние недели были одинокими и грустными. Она много думала о Бродке. Он стал другим. Обстоятельства изменили его. Некогда страстный и жизнерадостный мужчина, он теперь гонялся за призраком и ни о чем другом не думал. Иногда Жюльетт казалось, что она стала ему совершенно безразлична. Она сомневалась в том, что он по-прежнему любит ее.

Жюльетт уверенно направилась в архив. Проходя мимо портье, она заметила, как он от наслаждения закатил глаза и с улыбкой посмотрел ей вслед. Поднявшись на лифте на пятый этаж и оказавшись возле стеклянной двери с надписью «Архив», Жюльетт вдруг почувствовала, что мужество едва не покинуло ее. Однако колебалась она недолго и, нажав на ручку, открыла дверь.

Кроме служащих, в архиве никого не было. Окинув помещение взглядом, Жюльетт заметила, с каким любопытством смотрят на нее девушки-архивариусы. Затем из-за одного из шкафов показался Клаудио.

– Джульетта! – воскликнул он и бросился к ней.

Для сотрудниц архива это было достаточным поводом для возобновления деятельности или по меньшей мере для того, чтобы сделать вид, будто они работают. Клаудио схватил Жюльетт за руку.

– Я и не думал, что ты когда-нибудь еще придешь, – негромко сказал он и повел ее к своему рабочему месту.

Жюльетт села на стул перед письменным столом и нарочно закинула ногу на ногу. На самом деле она была настолько не уверена в себе, что ощущала внутреннюю дрожь. Клаудио присел, тоже чувствуя себя не в своей тарелке. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза – молчаливая проверка, оценка возможностей. Затем Клаудио приглушенным голосом произнес:

– Я целую неделю каждый вечер сидел в нашем ресторанчике, надеясь, что ты придешь. Потом я сдался.

– Ты действительно думал, что я вернусь? – Жюльетт с вызовом посмотрела на молодого человека.

– Я надеялся на это, – ответил Клаудио. – Тут за любую соломинку ухватишься.

Жюльетт улыбнулась и обвела взглядом комнату, столы со стоящими на них мониторами.

– Я знаю, – сказала она наконец. – Мне знакомо это чувство. – Она снова перевела взгляд на Клаудио и, чуть помедлив, добавила: – Поэтому я и пришла. Хотела тебя увидеть.

Глаза Клаудио сверкали, словно две черные жемчужины. Он посмотрел на часы и осторожно спросил:

– У тебя есть немного времени для меня?

Жюльетт кивнула.

– Смотри, – сказал Клаудио, – я через полчаса заканчиваю. Встретимся в нашем ресторане на Пьяцца Навона. Договорились?

– Договорились.

Жюльетт поднялась, и Клаудио послал ей воздушный поцелуй.

Спускаясь, Жюльетт почувствовала возбуждение, засосало под ложечкой, она словно сошла с ума. Ей так не хватало этих ощущений! Почему же, ради всего святого, она должна сопротивляться этому, если для Бродки она перестала быть желанной?

Когда Жюльетт вошла в ресторан, Клаудио уже ждал ее. Поиски места для парковки длились на этот раз гораздо дольше.

– В Риме существует только один разумный вид транспорта, и это – мотороллер! – Лицо Клаудио сияло. Он поцеловал ее в щеку и произнес: – Я ждал тебя здесь каждый вечер в течение целой недели. – Наблюдая, как Жюльетт усаживается за стол, за которым они сидели в первый вечер, он добавил: – Потом я решил, что все кончено.

– Этим ты обязан себе, – заметила Жюльетт.

– Я знаю. – Клаудио смущенно водил пальцем по столу. – Я сделал большую ошибку, и мне нет прощения. Ты очень сердишься, Джульетта?

– Да.

– Та девушка в подъезде была puttana, понимаешь? Одна из многих «артисток» и «моделей», которые за хорошие деньги скрашивают досуг одиноким мужчинам.

Жюльетт весело разглядывала Клаудио.

– Это было так необходимо?

Клаудио пожал плечами.

– Я пришел в отчаяние, когда ты сказала, что между нами все кончено. Она же была под боком, она этого хотела. Кроме того, я был пьян. А вообще-то, я не пью. – Он сглотнул.

Подошел официант, и они сделали заказ: Жюльетт попросила принести салат, Клаудио – пасту и минеральную воду.

– Как ты жила все это время? – спросил Клаудио.

– С тех пор как мы виделись в последний раз, многое произошло. Нашлись картины из моей галереи в Мюнхене. Их как следует упаковали и доставили в наш пансионат.

– Невероятно!

– Да. Однако, к сожалению, была одна загвоздка. Позвонил некто и поставил два условия. Мы должны были исчезнуть из Рима и вернуть микрокассеты, которые достались нам совершенно случайно. Ты помнишь?

– Конечно. Насколько я понимаю, на требования вы не согласились.

– Верно.

– Это опасно, Джульетта! Только вчера арестовали смотрителя музея Бруно Мейнарди. Сегодня об этом сообщили агентства новостей.

– Арестовали? По какой причине?

– Он хотел положить в банк двадцать пять миллионов лир – фальшивых. Готов спорить, что за этим стоит ватиканская мафия.

От колодца на Пьяцца размеренным шагом шел мужчина, с которым Жюльетт была знакома и который, как всегда, притягивал к себе взгляды: Пауль Шперлинг. Как обычно, на нем была широкая рубашка навыпуск, поверх нее – цепочка с большим медальоном. На голове – шляпа.

Жюльетт немного смущал тот факт, что она опять была здесь в сопровождении другого мужчины. Она не знала, случайно или намеренно Шперлинг прошел к своему столику сбоку, а не прямо, – чтобы не идти мимо Жюльетт и Клаудио. В любом случае он занял место в дальнем углу и повернулся к ним спиной, давая понять, что ему совершенно не интересно, с кем сейчас Жюльетт.

Клаудио заметил внимание своей спутницы к писателю, однако промолчал. Осторожно накрыв ее руку своей, он лишь сказал:

– Что мне сделать, чтобы доказать мою любовь к тебе, Джульетта?

Его слова звучали трогательно, хотя и были произнесены из желания немного приукрасить свое чувство. Но как бы там ни было, мальчик старался сделать все, чтобы завоевать ее снова, и Жюльетт испытала к нему благодарность. Она не отдернула руку и долго молчала, глядя в его большие темные глаза.

– Я хочу… – начала она, но не успела закончить фразу, потому что официант принес заказ.

Не обращая внимания на свою пасту, Клаудио спросил:

– Что ты хочешь, Джульетта?

– Я хочу с тобой переспать, – ответила Жюльетт, словно это было само собой разумеющимся. Она говорила так громко, что Клаудио огляделся по сторонам, проверяя, не услышал ли кто'.

– Причем немедленно, – добавила Жюльетт.

Клаудио посмотрел на нее. Затем отодвинул тарелки в сторону, положил на стол две купюры и сказал:

– Пойдем!

Выйдя из ресторана, они сели на мотороллер. Жюльетт обеими руками крепко держалась за Клаудио, пока тот вел свою «ламбретту» сквозь плотный вечерний поток автомобилей к своей квартире в районе Трастевере. Когда они поднялись наверх, Клаудио распахнул дверь, подхватил Жюльетт на руки и отнес ее в спальню. Затем упал на кровать вместе с Жюльетт.

Она застонала от наслаждения, когда Клаудио начал ее раздевать. Он казался ей маленьким мальчиком, который разворачивает подарок и давно знает, что внутри, но это ни капли не умаляло его радости, совсем наоборот.

Клаудио провел губами по обнаженному телу Жюльетт, не пропуская ни единого сантиметра. Когда он добрался до бедер, Жюльетт выгнулась дугой.

– Иди сюда! – нетерпеливо прошептала она. – Иди же сюда, наконец!

Они любили друг друга с неукротимой страстью. Затем, запыхавшись, лежали в объятиях друг друга. Их тела дрожали.

Первой заговорила Жюльетт:

– Ты только что осчастливил вдову.

Клаудио приподнялся на локте и с недоумением посмотрел на нее.

– Что ты имеешь в виду, Джульетта?

– Ты все правильно расслышал. Я вдова. Мой муж совершил самоубийство.

– Я думал, твой муж парализован и прикован к инвалидной коляске.

Жюльетт кивнула.

– Кто хочет расстаться с жизнью, всегда найдет способ.

– Мне очень жаль, – сказал Клаудио и, собравшись с духом, спросил: – А этот Бродка? Ты его еще любишь?

Жюльетт промолчала, но Клаудио верно понял ее молчание. Помедлив, он задал простой вопрос, который давным-давно должна была задать себе Жюльетт:

– Что же будет с нами?

Жюльетт долго смотрела на Клаудио, потом перевела взгляд на террасу. В сумерках загорались огни города.

Ответа она не знала.

В комнате не было окон, а потолок оказался настолько высок, что его не было видно, и оттого становилось как-то не по себе. В отличие от всех остальных комнат Ватикана, у этой не было названия, по крайней мере, столь звучного, как, например, Сала делле Музе, Габинетто дель Канова или Сала делли Индирицции. Те немногие люди, которые знали о существовании этой тайной комнаты, называли ее просто Сала сенца Номе, то есть «комната без имени», и тому были свои причины.

Лео X, обладавший роскошью и величием папы из рода Медичи, велел расширить эту комнату, возникшую в результате пристроек между двух внешних стен, и расписать ее непристойными фресками. Чтобы доставить ему и его друзьям удовольствие, стены разрисовали резвящимися обнаженными женщинами, часто в непристойных позах, из-за чего последователь Лео велел закрасить грешные изображения известью. Но известь не держалась на грехе, она осыпалась подобно добрым намерениям, и вскоре фривольные картинки показались снова, после чего преемник Лео решил замуровать вход в Сала сенца Номе. Безымянная комната была забыта и до сих пор не обозначена ни на одном плане.

Каким образом государственный секретарь кардинал Смоленски обнаружил необычную комнату, осталось тайной – как и многое другое, что касалось этого человека. Поскольку в Сала сенца Номе отсутствовали окна и была только одна дверь, Смоленски использовал помещение для совершенно особенных встреч, никогда не начинавшихся раньше полуночи, ибо только тогда кардинал был уверен, что не встретит тех, кого здесь быть не должно.

Перед узким проходом, закрытым железной дверью без каких-либо украшений, стояли два высоких толстых диакона. Почему-то им совершенно не шли свежевыглаженные сутаны. Их задача состояла в том, чтобы проверять, имеет ли право присутствовать на совещании тот или иной человек.

С этой целью мужчина, называвший себя Бельфегором, выдумал утонченную систему. Поскольку не все члены организации приглашались сюда каждый раз, он передавал по телефону кодовую фразу из Священного Писания. На этот раз это была цитата из Матфея 10:17.

Бельфегор, возможно, и был дьяволом, однако дьяволом, хорошо знающим Библию. Он так и сыпал цитатами направо и налево, что, однако, не означало, что этот человек принимал их всерьез. Напротив, он смеялся над ними, и у Матфея 10:17 тоже был циничный подтекст. Стих этот звучал так: «Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища…»

Чтобы быть допущенным в безымянную комнату, каждый из приглашенных должен был прошептать на ухо одному из дьяконов: «Матфей 10:17». Мужчины – а здесь присутствовали исключительно мужчины – были в черных одеяниях, но не в церковных одеждах: на них были черные двубортные костюмы, скроенные как униформа, а также черные галстуки и белые стоячие воротники.

Мужчины не обращались друг к другу по настоящим именам. Казалось, они перенеслись в другой мир. Как всегда, одним из первых появился Смоленски, и, как всегда, на нем был элегантный черный костюм вместо кардинальского облачения. На этот раз с ним пришел его секретарь Польников.

Покрасневший и крайне взволнованный, кардинал занял место за длинным черным столом, стоявшим в центре полупустой комнаты и освещенным массивными канделябрами.

Обычно Смоленски предпочитал, чтобы к нему обращались «ваше преосвященство», но в безымянной комнате он раздавил бы всякого, кто забыл бы его псевдоним.

Человек, сидевший слева от него, Вельзевул, на самом деле звался Пьетро Садона; он тоже был кардиналом, префектом богословской конгрегации и, кроме того, другом Бельфегора. Духовным другом, если быть точным, поскольку настоящую дружбу в этой организации осуждали.

Напротив него сидел еще один кардинал, Энрико Фиоренцо, префект конгрегации по вопросам евангелизации народов. Этого сутулого мужчину с колким взглядом здесь звали Нерсал. Место рядом с ним пустовало, и на то была причина: раньше там сидел кардинал Шерман. Отсутствие последнего приводило в ужас монсеньора, сидевшего на стуле напротив; он неотрывно смотрел на пустой стул, при этом то и дело кривился, словно ему было больно. За этим столом его называли Велиалом, а настоящее его имя было монсеньор Пьетро Чибо, которого все знали как пресс-секретаря Ватикана.

Рядом с Велиалом сидел Аполлион. На самом деле Аполлиона звали Энрико Польцер, и он был главой мастерской по изготовлению подделок, имея в подчинении пятерых рабочих. Пока Пальмеззано находился в тюрьме, Энрико занял его место и зарекомендовал себя превосходным мастером.

Мужчина, сидевший напротив него, – наш старый знакомый, Альберто Фазолино, которого здесь звали Молохом.

Наконец в безымянную комнату вошел Адраммелех, более известный как профессор Андреа Лобелло, главный специалист по вопросам здравоохранения в Ватикане. Он уселся рядом с человеком, отличавшимся серьезностью взглядов, монсеньором Джованни Батиста Ломбадо. Этого профессора теологии, члена богословской конгрегации, побаивались за острый язык, а также из-за оружия, которое он всегда носил с собой. Наличие у него оружия объяснялось тем, что Ломбадо боялся. Если бы его спросили, кого он боится, профессор не смог бы ответить. Однако, прикрыв рот ладонью, Ломбадо называл главного среди всех демонов, самого Люцифера, с которым, как часто и с напором уверял окружающих профессор, он встретился в юности, из-за чего и выбрал духовную карьеру. В организации Ломбадо получил имя Люцифуге.