Текст книги "Тайный заговор"

Бродка с наслаждением разглядывал нежный бифштекс, но выражение его лица моментально изменилось, когда он понял, что ему придется бороться с коварством тупого ножа. Однако он подозревал, что, пожаловавшись официанту, получит взамен всего лишь другой нож, который будет таким же тупым, и поэтому продолжил мужественно пилить мясо.

– Кажется, Смоленски забыл, – сказал Александр, – что его римско-католическое предприятие охватывает как раз двадцать процентов человечества. Но ближе к делу. После того как вы кое-что узнали… хотите ли вы помочь мне?

Андреас фон Зюдов промокнул губы салфеткой и выпил немного воды. Затем, с наслаждением закатив глаза, ответил:

– Я не был бы репортером, если бы ответил на ваш вопрос «нет». У меня такое ощущение, что за всем этим стоит что-то крупное. И это дело с картиной, загадочная могила на Кампо Санто Тевтонико, смерть вашей матери и странное агентство недвижимости… Здесь явно замешан Смоленски. Похоже, он вездесущ, словно милосердный боженька.

– Либо его соперник.

Зюдов кивнул.

– Да.

В ходе дальнейшей беседы мужчины договорились, что все права на публикацию истории получит Зюдов. Бродка же был заинтересован исключительно в том, чтобы это дело, его дело, разрешилось. Совместными усилиями мужчины разработали план на последующие дни.

Для начала нужно было посетить Бруно Мейнарди.

В половине четвертого, когда было довольно жарко и ни один нормальный римлянин не рискнул бы отправиться в гости, Бродка и Зюдов пошли к Мейнарди. Они не сомневались в том, что застанут его дома.

Когда они вышли из такси на Виа Сан-Джакомо, в лицо им ударила волна беспощадного зноя. Прохлада подъезда несколько примирила их с мыслью о том, что придется подниматься на седьмой этаж. Подъезд словно вымер. Только с заднего двора через узкие окна доносилось пронзительное пение птиц. Зюдов был почти уверен в том, что хитростью сумеет заставить говорить уволенного музейного смотрителя. Он хорошо владел итальянским и попросил Бродку, из-за произношения которого любой римлянин немедленно заподозрил бы в нем tedesco,[28]28
  Немец (итал.).


[Закрыть] поначалу держаться в тени, чтобы не вызвать недоверия со стороны Мейнарди. Поднявшись на верхний этаж, Зюдов нажал на кнопку звонка.

Через некоторое время Мейнарди открыл. На нем была линялая футболка и широкие шорты, из которых торчали белые тонкие ноги. Он недоверчиво посмотрел на обоих мужчин и недовольным тоном спросил, что им нужно.

Зюдов представился, однако не назвал Бродку, сказав только, что он его коллега, то есть тоже репортер «Мессаггеро». Затем он спросил, могут ли они поговорить. Старик, казавшийся намного старше, чем был на самом деле, разъярился. Он начал кричать, чтобы они оставили его в покое, что его уже несколько дней преследует эта «журналистская банда», как он выразился, и все из-за истории, которая уже разрешилась сама собой.

Но Зюдов был слишком опытным журналистом, чтобы дать себя запугать такими заявлениями и вообще прогнать. Он выслушал возмущенного Мейнарди и сообщил, что они пришли только с одной целью – разобраться в этом деле. Как и ожидалось, старик задумался и спросил, действительно ли они из «Мессаггеро». Показав свой пропуск, Зюдов вежливо осведомился, могут ли они войти, и поставил при этом одну ногу на порог.

Мейнарди бросил обеспокоенный взгляд на лестничную клетку и пригласил Зюдова и Бродку войти, бормоча извинения по поводу того, что у него не убрано, поскольку он не ожидал гостей.

Переступив порог, они оказались в длинной неосвещенной прихожей, на правой стороне которой темными пятнами выделялись три коричневые двери. Последняя из них вела в кабинет, где стояло несколько предметов старой мебели, совершенно не подходивших друг другу. В комнате было только два круглых низких окна, напоминавших иллюминаторы корабля. Стены были оклеены множеством репродукций картин Рафаэля. Однако были тут и вырезки из журналов с запечатленными на них другими полотнами из Ватиканских музеев.

Чтобы предложить гостям присесть, Мейнарди сначала пришлось отодвинуть несколько деревянных столиков, ящиков и пюпитров. Наконец Зюдов и Бродка устроились на продавленной оттоманке.

– Вы говорили, – начал Зюдов, пока Мейнарди искал себе стул, – что история уладилась сама по себе. Что вы имели в виду?

Медленно, чтобы выиграть время, Мейнарди усаживался на черный лакированный стул с высокой спинкой и вычурными подлокотниками, а затем так же медленно начал отвечать:

– Ну да, синьоры, как бы вам лучше объяснить? Это действительно очень неприятная история, только нервы мне вымотала. Вообще-то, я не хочу об этом говорить.

– Вы ведь не станете утверждать, – вставил слово Бродка, – что ваше наблюдение по поводу картины Рафаэля оказалось ошибочным?

– Да. К сожалению.

Бродка окинул взглядом комнату, посмотрел на многочисленные репродукции на стенах и сказал:

– Человек, который так тесно связан со своими картинами, не может ошибаться, синьор. Вы наверняка знаете Рафаэля лучше, чем любой из профессоров.

Слова Бродки, судя по реакции Мейнарди, польстили старику. Однако было видно, что он переживает сильную внутреннюю борьбу. Мужчины долго наблюдали за ним, прежде чем хозяин смущенно сказал:

– Может быть. Сорок лет каждый день одни и те же картины в одном и том же зале – это очень долго. В какой-то момент начинаешь сомневаться, была ли та или иная деталь всегда такой, как сейчас. Видите ли, я стар, и глаза мои уже не те. Это не говоря о моих маленьких сереньких клеточках. Тут вообразишь себе что-то, а потом пожалеешь.

– Но, синьор, – вставил Зюдов, – вам ведь не о чем жалеть. Вы просто сделали вывод из наблюдения.

– Да, но я ошибся. И последствия этой ошибки были самые катастрофические.

– Что вы имеете в виду?

– Меня отправили на пенсию, а в газетах написали, будто бы за сорок лет один на один с Рафаэлем я свихнулся. Я слышал даже, что меня хотят объявить недееспособным.

– Кто такое говорит? – спросил Бродка.

Стараясь не называть имен, Мейнарди начал рассказывать:

– Мое начальство, знаете ли. Я сам об этом слышал. Нет, все именно так, как я говорил: у меня просто разыгрались нервы. Давление у меня тоже не самое лучшее. Мне действительно стоит сходить к врачу. Напишите, что я осознал свою ошибку и отдаюсь в руки докторов.

– Синьор! – воскликнул Зюдов. – Вы затеяли опасную игру. Если вы пойдете к психиатру, он объявит вас невменяемым, а что это значит, думаю, не нужно объяснять. Я считаю, что лучше придерживаться истины – со всеми вытекающими последствиями.

– Что вы имеете в виду?

– Все очень просто. Поскольку картины сами по себе не могут измениться, разве что произойдет чудо, то единственным объяснением ваших выводов является утверждение, что данная картина Рафаэля – это копия. Насколько вам известно, чудеса происходят по всему миру, кроме Ватикана. В любом случае последнее ватиканское чудо случилось пару сотен лет назад.

Мейнарди казался разбитым.

– Мадонна Рафаэля – подделка? Ни в коем случае! Нет, уж поверьте мне. Напишите в своей газете, что я ошибся.

Зюдов и Бродка переглянулись. Им обоим пришла в голову одна и та же мысль.

– Могло ли случиться, – начал Бродка, и в тоне его голоса послышалась угроза, – что вы изменили свое мнение из-за денег? Или из-за какого-то обещания? Или из-за угрозы? На вас надавили и заставили говорить именно так?

Старик искоса посмотрел на Бродку и возмущенно ответил:

– Думайте что хотите, но оставьте меня в покое. Уходите!

Бродка и Зюдов медленно поднялись. Когда Зюдов попытался еще что-то добавить, Мейнарди громко повторил:

– Уходите же наконец!

Прежде чем закрыть дверь квартиры, он крикнул:

– И прекратите распускать обо мне слухи! Я буду все отрицать! Все!

Мужчины молча спустились по лестнице.

Остановившись перед домом, где из-за послеполуденной жары пахло пылью и плесенью, Зюдов сказал:

– Такой реакции следовало ожидать. Вопрос только в том, как отреагировал бы Мейнарди, если бы мы заявили, что видели передачу денег.

– Ради бога, его недоверие только усилилось бы! Этот козырь лучше держать в рукаве.

– Вы правы, – кивнул Андреас фон Зюдов.

Проходя мимо магазина, они купили бутылку граппы. Увидев такси, водитель которого отдыхал в тени дома, Зюдов подошел к нему и потряс задремавшего мужчину за плечо:

– Эй, работа не ждет!

Водитель испуганно подскочил и, зевнув, осведомился:

– Куда направляемся, синьоры?

– Cittk del Vaticano, – ответил Зюдов. – Presto![29]29
  Быстро (итал.).


[Закрыть]

Возле Канцелло дель Сант'Уффицио они вышли. Оттуда было недалеко до Кампо Санто Тевтонико.

Зюдов знал Рим вдоль и поперек. Конечно же, у него и в Ватикане были определенные связи, которые он старался поддерживать, как это принято у журналистов. Одним из его людей был Розарио, работник почты родом из Ареццо, попавший в Рим с большим трудом и даже устроившийся в Ватикане.

Розарио был распорядителем в Доме Святой Марты, доме для гостей, который находился напротив ризницы церкви Святого Петра и большую часть года пустовал. И лишь когда кардиналы собирались на выборы папы, это здание оживало. В современном пятиэтажном доме было сто тридцать два номера «люкс» и холл, обставленный старой помпезной мебелью эпохи барокко, призванной скрыть роскошь номеров. Что касалось Розарио, то он совмещал здесь функции портье, управляющего и швейцара. В любом случае ему всегда было известно, кто сейчас гостит в Ватикане. Для Зюдова он был бесценным источником информации.

В этот день в Доме Святой Марты, как всегда, было пусто, и Розарио, приятный господин с черными, строго зачесанными назад волосами, очень обрадовался гостям. Особенно он оживился, когда увидел бутылку граппы, которую Зюдов передал ему. Затем "репортер представил Бродку как своего коллегу.

Мужчины знали друг друга уже многие годы. Поэтому Розарио понял, что Зюдову нужна информация, – иначе он не пришел бы сюда без предупреждения.

– Что я могу сделать для вас, профессор? – спросил Розарио. Он называл Зюдова «профессор», как и всех своих хороших друзей, но только в том случае, если они, как Андреас, носили очки.

– Что тебе известно о загадочной могиле на Кампо Санто Тевтонико? – без экивоков спросил Зюдов.

Розарио смущенно рассмеялся.

– Если честно, ничего – или почти ничего.

Зюдов доверительно положил руку на плечо Розарио.

– Ты ведь живешь в двух шагах от кладбища. Неужели ты хочешь убедить меня, что не видел похорон? Да ладно тебе, Розарио, выкладывай.

– Профессор, – засуетился Розарио, – я говорю правду. Зачем мне вас обманывать? Однажды эта могила появилась, да и все тут. На плите были две буквы, под ними – две даты. Точно так, как на фотографии в газете. Я своими глазами видел. А потом в какой-то момент надпись исчезла.

– Речь не об этом, Розарио. Должны же быть свидетели – хоть кто-нибудь! – которые видели похороны.

– Клянусь святой Мартой, нет! В этот день руководство Ватикана проводило собрание персонала. Оно началось в четыре часа дня и закончилось в половине седьмого. В это время, видимо, все и произошло. Когда я вернулся, уже стемнело. Но напротив, у Баварца, еще горел свет.

– У Баварца?

– Так мы называем монаха-капуцина, который дежурит в офисе немецкого коллегиума. Он говорит по-итальянски с забавным акцентом, потому что родом из Баварии. Поэтому мы и прозвали его Баварцем, а вообще-то его зовут падре Теодорус.

– А Баварца на собрании не было? – вмешался в разговор Бродка.

– Нет, – ответил Розарио, – он ведь не относится к нам. Я имею в виду, к управлению.

Зюдов поглядел на Бродку.

– Нужно нанести визит этому монаху из Баварии.

– Я давно уже сделал это, но ничего не выяснил, – сказал Бродка. – Он вел себя очень скрытно, если не сказать, отталкивающе. В любом случае он утверждал, что ему ничего не известно. Но тогда я вообще не знал, что этот человек, возможно, единственный свидетель происшедшего.

Зюдов поднял указательный палец.

– Именно поэтому мы и должны нанести ему визит.

– Но это невозможно, синьоры! – воскликнул Розарио.

– Почему?

– Его здесь больше нет. В тот день, когда в газетах появились статьи о таинственной могиле, немецкий коллегиум посетил государственный секретарь Ватикана. Синьоры, с тех пор как я здесь, его преосвященство никогда не приходил в коллегиум! Когда Смоленски вышел из здания, его сопровождал Баварец. Перед домом они расстались. Кардинал сел в темно-синий лимузин, падре Теодорус – в свой старенький «фиат» годов этак семидесятых. И они уехали.

Зюдов схватил телефонный справочник, лежавший на стойке, что-то записал в свой блокнот, а потом вручил Розарио пару купюр.

– Ты нам очень помог. До скорого! – И, обращаясь к Бродке, добавил: – Идемте!

Когда они направились к выходу, Зюдов пояснил:

– Мы должны найти этого падре Теодоруса! Совершенно очевидно, почему его удалили отсюда. Не хотели, чтобы журналисты его расспрашивали. Но то, что за ним приехал именно Смоленски, очень и очень интересно. Вы так не думаете?

Перед входом они сели в такси.

– Виа Пьемонте, 70, – назвал адрес Зюдов.

Машина тронулась.

Бродка искоса посмотрел на Зюдова.

– Вы не скажете мне, куда мы едем?

Зюдов нахмурился.

– Разве я не сказал?

– Нет.

– Извините. Я настолько погрузился в тему, что потерял способность здраво рассуждать. Баварец был монахом-капуцином, как и преподобный падре Пио. В Риме есть место, откуда управляют делами всех монахов-капуцинов, которые есть на планете. Генеральная курия капуцинов на Виа Пьемонте.

Генеральная курия ордена, двухэтажное здание из красного кирпича, построенное в пятидесятых годах, располагалась на улице с очень оживленным движением. У ворот за стеклянным окном сторожки сидел молодой брат. Когда Зюдов изъявил желание поговорить с падре Теодорусом, юный монах недовольно оглядел посетителей и, помедлив, соизволил ответить:

– К сожалению, это невозможно. Падре Теодоруса в генеральной курии больше нет.

– А где нам его найти? – нетерпеливо поинтересовался Бродка. – Я должен это узнать. Речь идет о семейных обстоятельствах.

Молодой привратник поглядел на него участливо и в то же время беспомощно, потом схватил телефонную трубку. Приглушенным голосом он обменялся со своим начальством парой невнятных слов, затем высунулся из своего окошка и сказал:

– Мне действительно очень жаль, синьоры. Я не уполномочен давать справки о теперешнем местонахождении падре Теодоруса. Вынужден просить вас пройти стандартную, как принято в случае семейных обстоятельств, процедуру и письменно обратиться в генеральную курию.

Было очевидно, что привратник просто повторяет чьи-то слова. Он не знал, в чем суть дела, и не понимал, по какой причине ему запретили говорить о местопребывании брата.

– Послушайте, падре, – сказал Зюдов, при этом явно польстив молодому брату. – Мой друг – племянник падре Теодоруса, он приехал из Германии и проделал немалый путь, чтобы повидаться с ним. Может, вы хотя бы намекнете, где его найти?

Привратник задумался. Затем высунулся из окошка и тихо, почти шепотом произнес:

– На вашем месте я бы сначала попробовал поискать в Сан-Заккарии, это далеко отсюда, в Сабинских горах. Там есть монастырь для пожилых братьев, нуждающихся в уходе.

Бродка прекрасно понял, что имел в виду брат, однако, изобразив на лице недоумение, воскликнул:

– Но ведь падре Теодорус не нуждается в уходе! Наверное, все дело в том несчастном случае. Но зачем из-за этого прятать его в доме для престарелых?

Привратник поднял обе руки, чтобы успокоить Бродку.

– Это не дом для престарелых, – возразил он. – Это монастырь для братьев ордена, которым трудно жить в общине. Кроме того, синьоры, я не утверждал, что падре Теодорус находится именно там.

– Верно, – ответил, подмигнув ему, Бродка. – И тем не менее огромное вам спасибо.

В любом случае они вышли на след, по всей видимости, единственного свидетеля таинственных похорон. Но вместе с этим у них зародилось страшное подозрение.

В двух кварталах от генеральной курии они нашли кафе и, не присаживаясь за столик, выпили по чашке эспрессо. Оба понимали, что необходимо посовещаться и решить, как действовать дальше.

Зюдов задумчиво водил ложечкой по крошечной чашке.

– Вы ведь говорили с этим Теодорусом. Какое впечатление он произвел на вас?

– Он показался мне очень странным. С одной стороны, он был очень разговорчив и прямо-таки горел желанием рассказать кому-то о своей болезни, но на все вопросы по поводу могилы на Кампо Санто Тевтонико заявлял, что вообще ничего не помнит. Не могу, однако, утверждать, что он был растерян. У меня скорее сложилось впечатление, что он совершенно точно знал, о чем шла речь, но не хотел или не мог об этом говорить.

Зюдов, залпом выпив свой эспрессо, негромко произнес:

– У нас есть свидетель. Мы знаем, где он находится. Вероятно, не по своей воле. Вопрос номер один: как нам к нему пробраться? Вопрос номер два: как заставить его говорить?

Бродка задумчиво смотрел на улицу, на поток машин, ставший в это время очень оживленным. Смеркалось, загорались первые светящиеся рекламы, мигали фары машин.

Как же заставить его говорить, мысленно повторил вопрос Зюдова Бродка.

Жюльетт встала в восемь часов утра и открыла ставни. Озеро Неми все еще было затянуто дымкой, но все вокруг предвещало теплый день. Затем она снова нырнула в постель и придвинулась к Бродке. Тот еще крепко спал.

Он вернулся из Рима почти в полночь, и они не обменялись даже парой слов. Александр сказал только, что его поиски увенчались успехом. И больше ничего. А потом уснул.

Жюльетт, улыбаясь, прижалась к нему. Утро – лучшее время для любви. Указательным пальцем она стала водить по шее, затем по груди и животу Бродки, пробралась к бедрам, доставляя спящему Александру явное удовольствие.

Когда она взяла в руку его пенис, Бродка раскрыл глаза и спросил:

– Который час?

Жюльетт была шокирована. С тех пор как они познакомились – а это произошло три с половиной года назад, – она еще ни разу не видела такой реакции.

– Который час? – повторил он.

Жюльетт села на постели и посмотрела в окно, на виноградники.

– Восемь! – обиженно ответила она.

Бродка поцеловал ее обнаженное плечо.

– Боже мой, мне пора вставать. В девять придет Зюдов.

Жюльетт раздосадованно спросила:

– Этот Зюдов собирается с нами позавтракать?

– К чему иронизировать? Нам нужно поехать в Сан-Заккарию, это в Сабинских горах. Туда упекли монаха с Кампо Санто Тевтонико. Он – единственный свидетель похорон, с которым мы можем встретиться.

– Вот как! А куда ты отправишься со своим новым другом завтра?

Бродка схватил Жюльетт за плечи.

– Ты забываешь, что мы здесь не отдыхаем. Хотя в этой местности об этом очень трудно помнить.

– Ну хорошо, хорошо, – пробормотала Жюльетт.

Совместный завтрак прошел в полном молчании. Бродка мысленно был уже у монахов Сан-Заккарии, а Жюльетт по-прежнему дулась.

Ровно в девять появился Андреас фон Зюдов.

Жюльетт поздоровалась с ним с подчеркнутой сдержанностью.

– Хорошего тебе дня! – сказал Бродка на прощание и поцеловал Жюльетт в щеку. – У тебя остается машина.

– Когда я увижу тебя снова?

– Зависит от того, насколько нам повезет, – ответил он и сел в машину Зюдова.

Он не заметил, что в глазах Жюльетт стояли слезы, слезы ярости и разочарования.

У Бруно Мейнарди еще никогда не было так много денег сразу. Уже несколько дней он хранил купюры в эмалированной хлебнице и пересчитывал их раз за разом: двадцать пять миллионов лир.

Чтобы получить такую сумму, смотрителю музея пришлось бы работать целый год. Поразмыслив, Мейнарди положил все деньги в пластиковый пакет и с тяжелым сердцем отправился в отделение банка, находившееся в двух кварталах от его дома.

В Риме было немало мошенников, которые гоняли на мотороллерах «ламбретта» и вырывали из рук сумки у ничего не подозревающих прохожих. Поэтому, как только Мейнарди вышел из дома, он тут же прижал пакет с ценным содержимым к груди. При мысли о служащих банка на лице старика промелькнула улыбка: зная о скромных сбережениях музейного работника, они всегда относились к нему пренебрежительно, но теперь-то он им покажет.

В банке Мейнарди заявил, что хотел бы поговорить с консультантом по капиталовложениям. Голос старика звучал уверенно и требовательно.

– Я и сам могу помочь вам в этом вопросе, – ответил заносчивый служащий с зализанными волосами, сидевший за окошком. – Что вас интересует?

Мейнарди недоверчиво огляделся, проверяя, не наблюдает ли кто за ним, а потом вывалил содержимое пластикового пакета на прилавок у окошка.

За свои шестьдесят лет скромного существования Мейнарди никогда не доводилось переживать подобного триумфа. Этот миг казался ему победой над прошлым. Ему очень хотелось, чтобы время остановилось, – настолько он наслаждался ситуацией, возникшей благодаря неожиданному богатству.

Вежливо, что было совершенно непривычно для Мейнарди, сотрудник банка осведомился, что синьор собирается делать со столь значительной суммой, величину которой он даже пока не знает. Хотелось бы, высокомерным тоном произнес Мейнарди, вложить их под высокий процент. Такую формулировку он однажды прочитал в одном из проспектов – из тех, что висят повсюду, но на которые он почти не обращал внимания, потому что его заработной платы в Ватиканском музее хватало только на жизнь. До этого момента думать о сколько-нибудь пристойных вкладах было бы просто смешно.

Сотрудник банка начал ловко пересчитывать купюры. Конечно же, Мейнарди мог назвать сумму, однако он не желал отказывать себе в удовольствии посмотреть на человека, который должен был сделать это вместо него.

– Двадцать пять миллионов лир.

Бруно Мейнарди ухмыльнулся и кивнул.

Сотрудник банка аккуратно собрал купюры, чтобы отнести их в кассу, находившуюся в дальней части комнаты. При этом он сказал:

– Присядьте на минутку, синьор Мейнарди. Я должен сообщить о вкладе директору филиала. Я немедленно к вам вернусь.

Мейнарди часто восхищался теми клиентами банка, дела которых были настолько важны, что ими занимался только директор филиала. Он и не мечтал, что ему когда-нибудь доведется примерить на себя эту роль, поэтому с видом триумфатора огляделся по сторонам и стал наслаждаться прикованным к нему, как показалось Мейнарди, вниманием.

Хотя времени прошло больше, чем он рассчитывал, Бруно не торопился. Все-таки в деньгах счастье, сказал он себе. Он никогда не доверял людям, которые утверждали обратное, и рассматривал подобные заявления лишь как средство самозащиты бедных. Вероятно, промелькнуло в голове Бруно, он сможет даже жить на проценты и хотя бы раз побывать в Уффици или в Лувре. Он улыбнулся, удовлетворенно потирая руки.

К реальности Бруно вернул строгий голос:

– Синьор Мейнарди?

Перед ним стояли два карабинера и один сотрудник уголовной полиции.

– Да, – неуверенно произнес Бруно.

– Вы арестованы. Следуйте за нами!

Бруно Мейнарди обернулся в поисках поддержки, увидел чиновника, на лице которого вновь появилась надменность. Тот пожал плечами и презрительно сказал:

– Фальшивые деньги. Неужели вы всерьез полагали, что сможете обмануть меня, синьор Мейнарди?

– Но ведь это невозможно! – в отчаянии воскликнул тот. – Деньги от…

– Да? – сотрудник криминальной полиции подошел ближе и стал перед Мейнарди. – Откуда у вас фальшивые деньги? Говорите.

Мейнарди не мог вымолвить ни слова. Он был настолько взволнован, что ему стало плохо. За всю свою жизнь он ни разу не сталкивался с полицией. А теперь такое!

Сотрудник банка вышел из-за своего окошка в зал и что-то прошептал сотруднику криминальной полиции, но достаточно громко, чтобы Мейнарди его услышал:

– Он беден, как церковная крыса. Я сразу удивился, что он так внезапно разбогател. Хорошо, что у нас есть прибор ультрафиолетового излучения.

– О какой сумме идет речь? – тихо спросил сотрудник криминальной полиции.

– Двадцать пять миллионов лир, – опередил Мейнарди сотрудника банка. Тот кивнул в ответ на вопросительный взгляд полицейского.

– Деньги изымаются, – заявил представитель криминальной полиции и повернулся к Бруно: – Вы повели себя довольно неосторожно, синьор. И если вы не готовы назвать своих сообщников, вам это дорого обойдется. Человеку в вашем возрасте провести долгие годы за решеткой не очень приятно, правда?

– Титус! – крикнул Бруно Мейнарди, и это прозвучало почти как крик о помощи.

– Что?

– Титус! Человека, от которого я получил деньги, звали Титус.

– Вот как, Титус. А дальше как?

Мейнарди сглотнул.

– Дальше никак. Просто Титус.

– А теперь слушайте меня внимательно, – сказал сотрудник криминальной полиции, и в его голосе послышались одновременно ярость и удовлетворение. – Вы всерьез утверждаете, что некто позвонил вам в двери, сказал, что его зовут Титус, вручил двадцать пять миллионов лир и тут же исчез?

– Я такого не говорил, синьор! Я только сказал, что деньги мне дал этот Титус! В ресторанчике на Виа Боргонья!

– Есть свидетели?

– Свидетели? Нет, я никого не знаю в том ресторане. Я был там впервые.

– Может, тогда вы объясните мне, почему человек, имени которого вы даже не знаете, около полудня в каком-то ресторане передал вам двадцать пять миллионов лир, вероятно, с наилучшими пожеланиями?

Бруно Мейнарди повесил голову и промолчал. Он испугался, что если заговорит, то станет только хуже. Но что сказать? Ведь он даже не знал, кто пытался купить его молчание.

Когда банковский служащий понял, что Мейнарди не собирается признаваться, он обратился к сотруднику криминальной полиции и достаточно громко, чтобы слышали все, сказал:

– Это тот самый человек, о котором писали во всех газетах. У него галлюцинации, и он утверждает, что Мадонна Рафаэля изменилась за одну ночь. – И он многозначительно покрутил пальцем у виска.

Сотрудник криминальной полиции пристально посмотрел на Мейнарди и кивнул банковскому служащему.

– Вот, значит, как. – Затем, приблизившись к старику, он взял его под локоть и мягко произнес: – Не бойтесь. С вами ничего страшного не случится. Идемте!