Текст книги "Тайный заговор"

После того как все места за столом, кроме двух, были заняты, стало очень тихо. Некоторые выжидательно повернулись к двери. Вскоре появился кардинал курии Шперлинг со стопкой бумаг под мышкой. Дверь за ним закрылась.

Шперлинг был как две капли воды похож на своего брата-писателя Пауля, причем даже в том, что касалось полноты. И все же он был другим. Кардинал курии в своем черном двубортном костюме, пригнанном по фигуре (который, к слову, Пауль никогда бы не надел), чувствовал себя уверенно и, в отличие от неповоротливого брата, двигался ловко и динамично. Его взгляд, колючий и циничный, казалось, пронзал собеседника насквозь. У кардинала был псевдоним Бельфегор.

Он поспешно прошел к пустому стулу во главе стола и, едва присев, выпалил:

– Иногда создается впечатление, что меня окружают идиоты. Катастрофы, сплошные катастрофы! Так мы никогда не достигнем своей цели. Адраммелех, кто в ответе за отравление старшего духовника?

Профессор, смущенно поправив свой темный галстук, ответил:

– Понятия не имею, Бельфегор. Знаю только, что отравили его синильной кислотой. Яд был растворен в церковном вине.

– Отравить должны были меня! – вмешался Смоленски. – Обычно я читал мессу в этот день. Среди нас есть убийца!

– Чушь! – возмутился Нергал, сутулый кардинал с неприятным взглядом. – Кому понадобилось вас убивать? Заберите свои слова назад, иначе…

– И не подумаю! – воскликнул возмущенный Смоленски. – По меньшей мере до тех пор, пока это отравление не будет расследовано.

Кардинал Шперлинг поднял руку, пытаясь унять присутствующих.

– Расследования не будет, во всяком случае, официального. Для нас это было бы слишком рискованно. Адраммелех, какова официальная причина смерти?

– Инфаркт, Бельфегор. И это даже не ложь.

– А как отреагировала на происшествие пресса? – спросил кардинал Шперлинг, обращаясь к монсеньору Чибо.

– Положительно. Я имею в виду, что ни одна газетенка не высказала подозрения, что старший духовник мог умереть насильственной смертью. В большинстве газет кардиналу выделили всего лишь одну колонку. Его не знали, не любили, и, кроме того, он был американцем.

Но кардинал Смоленски не успокаивался.

– Мы говорим о сообщениях в газетах, а между тем здесь, за этим столом, возможно, сидит убийца!

– Асмодей, вынужден вас попросить! – пригрозил разбушевавшемуся кардиналу Шперлинг. – Помолчите, если у вас нет доказательств.

– Он попытается снова. И может быть, его целью в следующий раз станете вы, Бельфегор!

Шперлинг бросил на Смоленски разъяренный взгляд:

– Было бы лучше, Асмодей, если бы вы более реально смотрели на вещи.

– Реально! Меня хотели отравить! Это и есть реальность!

Кардинал курии Шперлинг нервно оглядел собравшихся.

– Может ли кто-нибудь из вас предложить вариант решения проблемы?

Руку поднял профессор Лобелло.

– Этот ризничий, падре Фернандо Кордез, вел себя очень странно. Я не считаю его отравителем, но он, возможно, что-то знает.

– Как вы пришли к такому выводу?

– Если я правильно помню, падре Кордез сначала очень спокойно воспринял смерть американца, намного спокойнее, чем другие свидетели. И только после того как я сообщил падре, что кардинал умер от яда, он задрожал всем телом и стал бормотать, что совершенно тут ни при чем.

– А что дальше? – поинтересовался кардинал Шперлинг.

– Дальше ничего, Бельфегор.

Тот недоуменно покачал головой.

– Признаться, я не понимаю, к чему вы клоните. А как ему нужно было реагировать? Человек чувствовал себя виноватым, поскольку именно он наполнял бокал вином!

– В любом случае нет никакого сомнения в том, – снова вмешался Смоленски, – что отравить должны были меня, а не Шермана. Я требую тщательного расследования!

– А кто будет вести расследование? Может быть, римская уголовная полиция? Вы же знаете, что преступление, совершенное на территории государства Ватикан, не подлежит итальянской юрисдикции.

– Не нужно напоминать мне об этом, Бельфегор! Как государственный секретарь, я более чем знаком с положением дел.

– Хотите сделать из трагедии скандал? Уже и так достаточно журналистов, сующих нос в наши внутренние дела. Эти ищейки представляют для нас большую опасность. Мне выразиться яснее? Кстати, что вы можете сказать о случае с Бродкой?

Смоленски смутился и уклончиво ответил:

– Дело движется, Бельфегор. У нас все под контролем.

Кардинал Шперлинг закрыл лицо руками, чтобы скрыть гнев. Ни для кого не было секретом, что Шперлинг и Смоленски терпеть не могли друг друга. С одной стороны, это было обусловлено разницей характеров, а с другой объяснялось тем, что оба считали себя соперниками в одном деле.

– Где находятся кассеты? – спросил кардинал Шперлинг, по лицу которого было видно, что он с трудом сдерживает ярость.

– К сожалению, все пошло не так, – ответил государственный секретарь, – но моей вины в этом нет.

– Конечно нет, – насмешливо произнес Шперлинг.

– Записи по-прежнему находятся у этого репортера.

– У Бродки?

Смоленски кивнул и бросил взгляд на Фазолино, чтобы тот помог ему ответить на неприятный вопрос.

– Да, именно так и есть, – подтвердил Фазолино. – Мы вернули спутнице Бродки, хозяйке галереи, подмененные картины. Разумеется, анонимно. К пакету прилагались два билета на самолет до Мюнхена. Мы следили за обоими вплоть до вылета. Однако Бродка не выполнил наше требование вернуть кассеты в обмен на картины.

Тут кардинал курии Шперлинг вскочил со своего стула. Заложив руки за спину, он стал мерить тяжелыми шагами безымянную комнату. Все присутствующие ждали, что сейчас последует вспышка сильной ярости и Шперлинг – в этом ему поможет его полнота – начнет так кричать, что от стен будет отражаться эхо.

Однако ничего не произошло. Кардинал курии просто побледнел и, обращаясь к Смоленски, спросил:

– Итак, они покинули Рим?

– Совершенно точно, Бельфегор.

Походив достаточно долго взад-вперед по комнате и успокоившись, кардинал курии Шперлинг вернулся на свое место.

– Этот Бродка и его любовница, конечно же, понимают, какое значение имеют кассеты, оказавшиеся у них в руках. Но как могли столь важные записи попасть в чужие руки?

Смоленски поглядел на Альберто Фазолино, тот откашлялся и сказал:

– Повсюду есть паршивые овцы, в первую очередь это касается домашней прислуги. Мой продажный слуга украл у меня кассеты. Однако я уверен, что он даже не догадывался об их ценности. Всевышний покарал его. Арнольфо Карраччи мертв.

Кардинал Энрико Фиоренцо начал неистово креститься, но, увидев, что все на него смотрят, бросил это дело на полдороге, понурился и стыдливо уставился в стол. Но тут же подскочил, ибо разъяренный Шперлинг ударил кулаком по столешнице и крикнул:

– Я хочу видеть кассеты здесь, на столе! Причем все, прежде чем противники смогут помешать нашим планам. Сколько у них кассет?

– Двадцать, – ответил Фазолино. – Но в записях содержатся только зашифрованные имена и даты. Не думаю, чтобы кто-то, не принадлежащий к нашему кругу, мог что-то с ними сделать.

– Там есть разговоры о проекте «Urbi et orbi»?

– Да, Бельфегор.

Кардинал курии Шперлинг закусил нижнюю губу. Затем, обернувшись к Смоленски, спросил:

– Как продвигается ваше дело, Асмодей?

Государственный секретарь вынул из внутреннего кармана своего костюма дешевую сигару, откусил кончик и, ища в карманах брюк спички, ответил:

– Взрыв моего автомобиля спутал наши планы.

– Как такое вообще могло произойти?

– От этого никто не застрахован, – заявил монсеньор Ломбадо, он же Люцифуге. Его голос звучал так, словно он только что проснулся. – Наверняка это работа какого-нибудь сумасшедшего. Полиция до сих пор не нашла никаких следов преступника.

– Меня хотят устранить всеми средствами, – сказал Смоленски. – И что я такого сделал?

Это прозвучало настолько невинно, что у всех сидевших за столом на мгновение отнялся язык. Кроме кардинала Шперлинга.

– А Леонардо в багажнике вашего автомобиля, Асмодей?

Смоленски медленно выпустил сигарный дым сквозь стиснутые зубы и нехотя произнес:

– Это стоило нам десять миллионов долларов, зато я остался жив. Кардинал курии Шперлинг цинично усмехнулся.

– В таком случае мое предположение о том, что Леонардо в вашем багажнике был оригиналом, а не копией, как заявлялось в прессе, верно. Вы часто разъезжаете с Леонардо в багажнике, Асмодей?

– Чепуха. Богатый сумасшедший японец собирался забрать у меня картину час спустя. Я специально припарковал автомобиль в некотором отдалении от своей городской квартиры. Там должен был состояться обмен: Леонардо в упаковочной бумаге – на десять миллионов долларов в чемодане. Все было продумано до мелочей, никто бы и не заметил, что произошло.

Шперлинг провел рукой по заросшему подбородку. При этом он скривился, словно ему в голову пришла неприятная мысль. Затем, не отводя взгляда от Смоленски, он задумчиво произнес:

– Ваш рассказ вынуждает меня спросить вас, Асмодей: сколько картин-оригиналов еще осталось в Ватиканских музеях?

Вопрос кардинала оказался для Смоленски неожиданным. Он попытался уйти от взгляда Шперлинга, но тот нацелился на него, словно лев на добычу.

– Ну? – настаивал кардинал курии.

– Трудно сказать, – неуверенно начал Смоленски. – Конечно, записей по этому поводу нет. Однако вы можете исходить из того, что картины большого формата старых мастеров и фрески в станцах[31]31
  Покои Папы Юлия II в Ватикане.


[Закрыть] все еще настоящие. Вспомните, Бельфегор, на данный момент картины – наш главный источник доходов. На пожертвования даже сам наместник не сможет прокормить всю нашу организацию.

– И эта сделка с Леонардо должна была послужить исключительно для того, чтобы пополнить наши счета?

– Конечно, зачем же еще?

Кардинал Шнерлинг театрально возвел очи к потолку и едва слышно пробормотал себе под нос:

– Можно было и прикарманить всю выручку…

Смоленски, хорошо расслышавший замечание Шперлинга, вскочил, ткнул пальцем в кардинала курии и закричал:

– Бельфегор, я требую, чтобы вы взяли свои слова обратно! В противном случае с этого момента я считаю себя вашим врагом.

Напыщенные слова Смоленски вызвали у Шперлинга улыбку.

– Слушайте, Асмодей. Я не утверждал, что, устраивая эту сделку, вы собирались набить себе карманы. Я только хотел намекнуть, что такая возможность существует всегда…

– Я не позволю этого! – ярился Смоленски. – Даже вам, Бельфегор! Я – государственный секретарь Ватикана!

– Хорошо хоть, что пока не сам Господь Бог… – отмахнувшись, с иронией произнес Шперлинг.

Прежде чем ссора вышла из берегов, кардинал Пьетро Садона, ультраконсервативный префект богословской конгрегации, взял слово и призвал собравшихся соблюдать единство духа.

– Братья, – по-латински обратился он к членам тайной организации, широко раскинув руки, – избегайте раскола, поскольку только вместе мы сможем достичь нашей великой цели. Взываю к вам, не впутывайте сюда свои личные дрязги!

Государственный секретарь потушил сигару о край стола и, сунув окурок в карман пиджака, со всей серьезностью произнес:

– Если вы считаете меня недостойным доверия большинства, то я охотно уступлю свой стул за этим столом.

Заявление его преосвященства вызвало беспокойство среди присутствующих, поскольку они приняли слова Смоленски за чистую монету. На самом же деле эта мысль была для Смоленски столь же невообразима, как и вознесение живой Девы Марии на небо.

В любом случае кардинал курии Шперлинг оказался в западне, поэтому ему пришлось выдавить из себя извинение, сказав, что он даже в мыслях не хотел обидеть Асмодея.

– А теперь к делу!

Государственный секретарь развернул на столе план Ватикана с какими-то пометками. Одетые в черное мужчины с любопытством склонились над ним. Смоленски обвел пальцем площадь Святого Петра.

– Операция «Urbi et orbi» начинается ровно за две недели до Пасхи, то есть послезавтра, вот в этом месте. – Палец Смоленски остановился в левой части колоннады, как раз на седьмой паре святых на балюстраде. – В ночь на страстное воскресенье святые номер тринадцать и четырнадцать отправятся на небо с помощью взрыва. Мне очень жаль, но иначе никак нельзя. В понедельник рабочие уберут развалины и установят в том месте леса с двумя платформами, друг над другом. Все это должно создать впечатление, что мы немедленно начинаем реставрацию скульптур. На самом же деле нижняя платформа послужит для установки автоматического оружия. Этим вопросом занимается мой секретарь Польни-ков. Он расскажет обо всем подробно. Польников заслуживает доверия. Я ручаюсь за его надежность.

Польников склонился над столом и стал делать пояснения.

– Расстояние по воздуху от седьмой пары святых до средней лоджии в соборе Святого Петра составляет ровно сто восемь метров. Русское оружие «Токарев ЛЗ 803» сконструировано для расстояний от сотни до двух сотен метров. Кстати, выглядит оно не как оружие и скорее напоминает продолговатый чемодан для инструментов. Благодаря встроенному прицелу точность на таком расстоянии составляет плюс-минус четыре сантиметра. Фантастические показатели. Оружие было разработано в КГБ во времена «холодной войны» и использовалось для многих известных политических убийств. Официально все жертвы умирали от сердечной недостаточности. Оружие Токарева заряжается не обычными патронами, а разрывными снарядами, в которых находится заполненный N₃ шприц величиной три миллиметра, детонирующий после попадания. N₃ – это созданный русскими суперяд. Трех миллиграммов этой субстанции достаточно для того, чтобы в течение нескольких секунд убить лошадь. В шприце содержится пять миллиграммов. На теле объекта останется, в крайнем случае, маленькая красная точечка не больше родимого пятна.

Кардинал курии Шперлинг напряженно следил за объяснениями Польникова. Холодность и точность, с которой тот описывал ход преступления, были поразительны и страшны одновременно.

– Каким образом вы завладели этим чудо-оружием, Польников?

– Получил из первых рук, – ответил секретарь, не поднимая глаз от плана, – от одного шпиона КГБ. Обошлось недешево – один миллион.

– Лир?

– Долларов! Я вас умоляю! Для подобных типов существует только одна валюта – американский доллар.

Тут вмешался кардинал курии Смоленски. Обращаясь к Шперлингу, он сказал:

– Теперь вы видите, сколь уместно мы инвестируем деньги за проданные картины?

Не обращая внимания на замечание Смоленски, Польников добавил:

– В стоимость входит также дистанционное управление, мощность которого составляет десять ватт. Это означает, что вы можете управлять установленным на платформе оружием с расстояния от трех до пяти километров.

Секретарь полез в карман своего пиджака и вынул нечто толщиной с большой палец, положил предмет на стол и сказал:

– Это передатчик, при помощи которого производится выстрел. Легкое нажатие на один из концов и – ба-бах! – Глаза Польникова засверкали, словно Вифлеемская звезда.

– Если я вас правильно понимаю, Польников, – кардинал курии Шперлинг казался задумчивым, – для этого нам вообще не нужен стрелок?

– Конечно нет! – Польников подмигнул Смоленски.

Тот вынул из своих документов пачку фотографий и разложил их на столе.

– Это фотографии прессы с пасхального благословения «Urbi et orbi» за последние двадцать лет. Как видите, наша цель, то есть его предшественник, стоит вплоть до сантиметра на одном и том же месте. Сравните расстояние до двери в обе стороны, то есть до колонн и пилястров – оно одинаково на всех фотографиях. Это означает, что оружие Токарева можно монтировать на нижней платформе за день или два до часа X, настроить при помощи прицела и зарядить патроном с N₃– Если прикрыть его брезентом, «Токарев ЛЗ 803» будет столь же невидим, как Святой Дух.

– Гениально! – с невольным восхищением воскликнул кардинал курии Шперлинг. – Остается только два вопроса: кто и когда произведет выстрел?

Тут государственный секретарь кардинал Смоленски поднялся и, сложив руки, словно собираясь держать речь, произнес всего одно слово:

– Я.

Шперлинг нисколько не удивился, однако все же задал Смоленски вопрос:

– И где вы будете при этом находиться?

– Я скажу, что нехорошо себя чувствую, и буду следить за происходящим по телевизору в своем офисе. Как только наша цель займет место в лоджии, я нажму на кнопку.

Кардинал курии Шперлинг поглядел на секретаря Смоленски:

– Надежно ли это с технической точки зрения?

– Как пить дать, – ответил тот.

Глава 15

Поздно вечером Жюльетт вернулась в Неми. Утолив страсть, она ощутила уколы совести. Она заранее приготовила отговорку по поводу своего позднего возвращения. Но едва она сказала Бродке, что провела день в Риме, он сразу же поинтересовался, не удалось ли ей узнать что-нибудь новое.

– К сожалению, нет. А тебе? – осторожно осведомилась Жюльетт. – Как успехи?

Бродка поскреб подбородок.

– Нам с Зюдовым посчастливилось найти этого падре с Кампо Санто Тевтонико. Его упекли в дом для престарелых монахов.

– Зачем? – спросила Жюльетт.

– Скорее всего, кто-то решил списать его в запас. И этот факт подтверждает, что на Кампо Санто Тевтонико действительно похоронена моя мать. Падре признался, что видел похороны своими глазами. И вероятно, именно поэтому его сослали в Сабинские горы.

– Этому монаху действительно что-то известно?

– Во всяком случае, он сказал, что на катафалке были мюнхенские номера.

– И ты полагаешь, что этого достаточно в качестве доказательства?

– Да. Остается только вопрос, почему ее похоронили именно на этом кладбище.

– Ты уже думал о том, что твоя мать могла быть любовницей Смоленски? Я имею в виду, в то время, когда он еще не был кардиналом.

– Но это же абсурд! В своем письме моя мать называет Смоленски дьяволом. Должно быть, по какой-то причине она ненавидела его.

– Вот именно. Ненавидеть можно только того, кого когда-то любил.

Бродка, не проронив ни слова, пристально посмотрел на Жюльетт.

Ее по-прежнему мучила совесть. Она вдруг почувствовала, что у нее дрожат уголки губ. Внезапно она испугалась, что потеряет Бродку. Почему он так смотрит на нее?

Однако, к облегчению Жюльетт, Бродка наконец сказал:

– Мы даже не знаем точно, была ли знакома моя мать со Смоленски. Нет, мне кажется, что тут дело совсем в другом.

– И в чем же?

Бродка пожал плечами и промолчал.

– Ты уже слышал, что Мейнарди, музейный сторож, арестован? – спросила Жюльетт и тут же пожалела об этом.

– Откуда ты это знаешь?

– Из… из газеты, – солгала она.

– Дай почитать.

– Я оставила ее в кафе на столике.

– По какому обвинению его арестовали?

– Он хотел положить в банк двадцать пять миллионов лир.

– Это большие деньги для такого человека, как Мейнарди, но все же не причина для ареста.

– Деньги были фальшивыми.

Бродка задумчиво потер подбородок.

– Значит, мечта о скромном счастье оказалась недолговечной? Он подошел к телефону и набрал номер Зюдова.

– Это Бродка. Мейнарди арестовали. Деньги, которыми его подкупили, оказались фальшивыми.

– Я знаю, – ответил Зюдов на другом конце провода. – Мне сообщили об этом сегодня. Бродка, откуда вам стало известно об аресте несчастного старика?

– Ну, это же было в газетах.

– Не было. Или вам уже принесли завтрашние газеты?

Бродка не ответил и посмотрел на Жюльетт, которая поднималась по лестнице.

– Вы ведь понимаете, – сказал Зюдов после короткого размышления, – что Мейнарди могут отпустить, если мы дадим свидетельские показания.

– Да. Но я в ответ попросил бы об услуге. Мейнарди больше не должен молчать. Старик обязан признаться, за что он получил эти злосчастные двадцать пять миллионов. Только тогда мы согласимся дать показания. Я прав?

– Я того же мнения. У меня есть информатор в управлении полиции. Он скажет, где сидит Мейнарди. Разрешение на посещение получить не так уж трудно. Вы сможете приехать завтра в Рим?

– Часов в одиннадцать. Встречаемся там же, где и вчера. У «Нино», Виа Боргонья.

Бродка положил трубку.

Когда Бродка лег в постель, Жюльетт притворилась спящей.

Александр вслушивался в ночь, которая здесь, на краю кратерного озера, была настолько тихой, что он различал даже шум летучих мышей, носившихся в темноте над крышей. Но Бродка был настолько взволнован, что не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, пока в какой-то момент не включил ночник и, заложив руки за голову, стал смотреть в потолок. Почему Жюльетт обманула его, сказав, что узнала об аресте Мейнарди из газет?

Бродка повернулся и стал разглядывать лицо Жюльетт. Ее густые ресницы подрагивали, и он понял, что она просто лежит с закрытыми глазами. Поэтому он не удивился, когда она вдруг, не открывая глаз, спросила:

– О чем ты думаешь?

После паузы Бродка негромко сказал:

– В голове сотни мыслей.

– У меня тоже.

Через некоторое время Бродка снова заговорил:

– Сколько мы уже знакомы?

– Глупый вопрос. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

– Ну скажи.

– Больше трех лет.

– Верно. И как тебе наши отношения? Я имею в виду, ты была счастлива или просто развлекалась? Может, это были отношения по расчету?

Жюльетт прекрасно понимала, к чему клонит Бродка, и у нее зародилось нехорошее предчувствие. И все же она притворилась, что ей невдомек, о чем он говорит.

– Почему ты спрашиваешь об этом, ведь ты отлично знаешь ответ? Я заявляю, и не первый раз, что прошедшие три года были самыми счастливыми в моей жизни. Этого достаточно?

– Не стоит смеяться над этим.

– Разве я смеюсь?

– По крайней мере, мне так кажется.

– Извини, я не хотела.

Вновь возникла пауза, после которой Бродка вдруг спросил:

– И часто ты обманывала меня за эти три года?

Жюльетт посмотрела на него из-под ресниц. Она чувствовала себя загнанной в угол, однако сказала себе, что лучшая защита – это нападение.

– А ты? Как часто ты меня обманывал? Или скрывал интрижки? И вообще, это что, допрос?

– Ни в коем случае. Можешь не отвечать. Мне только казалось, что мы должны всегда говорить друг другу правду.

– У тебя есть повод читать мне мораль?

– У меня – нет, – стараясь говорить спокойно, ответил Александр. – Может, у тебя есть повод?

Жюльетт села и, не глядя на Бродку, сказала:

– Как ты отнесешься к тому, если я завтра поеду машиной в Мюнхен? Я волнуюсь за свои картины, ведь они лежат тут в обычном шкафу. Ты же знаешь, они стоят добрых полмиллиона. А доверять их транспортной компании, занимающейся перевозками произведений искусства, я больше не хочу. Кроме того, дома скопилось очень много дел. Я собираюсь закрыть галерею. Да и клинику нужно продать. А что делать с домом, я пока не придумала.

– Сколько тебя не будет?

– Может быть, неделю.

Бродка снова лег на спину.

– Знаешь, – задумчиво произнес он, – наверное, нет ничего плохого в той, что мы на несколько дней расстанемся и будем идти разными дорогами.

Жюльетт склонилась к Бродке.

– Мы делаем это уже несколько недель, – сказала она. – Завтра я еду в Мюнхен, хорошо? Я должна подумать о нас. Ты наверняка тоже, не так ли?

Бродка не ответил.

На следующее утро их пути разошлись.

Бродка поехал автобусом в Рим. Когда он вошел в «Нино» на Виа Боргонья, его уже ждал Андреас фон Зюдов, который успел поговорить с нужными людьми и казался очень взволнованным.

– Бродка, – с ходу начал он, – было бы очень здорово, если бы нам удалось заставить Мейнарди говорить. Если он признается в том, что деньги ему дали за молчание, то это будет первым доказательством, что в Ватиканских музеях висит фальшивый Рафаэль и что замена оригинала на подделку произошла с попустительства ответственных органов.

– Мне тоже так кажется. Вопрос только в том, готов ли Мейнарди признать это. Вы же помните, что наш разговор с ним не дал никаких результатов.

– Конечно. Но теперь совершенно другая ситуация. Мейнарди сидит под арестом, потому что ему всунули фальшивые деньги. Подозреваю, что он очень зол на людей, которые так с ним обошлись.

Бродка кивнул.

– Согласен. Вероятно, Мейнарди дали фальшивые деньги только затем, чтобы старого смотрителя осудили и упекли за решетку. По меньшей мере до тех пор, пока все это не позабудется.

– Именно так оно и есть. Это самый дешевый и безопасный выход из положения. Фальшивые деньги можно купить за десять процентов от номинальной стоимости купюр. Кто же поверит человеку, который хочет положить себе на счет двадцать пять миллионов лир и при этом утверждает, что получил их от совершенно незнакомого человека. Во всяком случае я не могу представить, что этот… как там его?…

– Титус…

– …что этот Титус назвал себя и дал старику свой адрес.

– Наверняка нет. Я знаком с этим парнем уже несколько месяцев и до сих пор не знаю его настоящего имени, на кого он работает. Вам удалось выяснить, где сидит Мейнарди?

– В тюрьме «Регина Коэли». Я уже получил через своего информатора в полиции разрешение на посещение.

– Вот это да! – присвистнул Бродка, не в силах скрыть своего восхищения.

– Поверьте, мне было не так уж сложно. Что касается правоохранительных органов, в Италии все возможно. Конечно, это стоит денег, но взятка – всегда намного дешевле, чем утомительное расследование. Идемте, пора навестить нашего друга.

Бродка и Зюдов отправились в путь.

Тюрьма «Регина Коэли», находившаяся в районе Трастевере, располагалась в обшарпанном здании, которое, казалось, было создано для того, чтобы пугать рядовых граждан.

Благодаря Зюдову, перед которым таинственным образом открывались все двери, они без проблем прошли в комнату для посещений – размером примерно семь на семь квадратных метров. Вместо окна здесь была стена из стеклянных блоков, а под ней – свежевыкрашенная чугунная батарея. В центре комнаты под яркой неоновой лампой стоял небольшой стол и четыре стула. Еще один стул, для надсмотрщика, стоял в углу рядом с дверью.

Бродка и Зюдов ждали минут десять, прежде чем в комнату в сопровождении охранника зашел Мейнарди. Очевидно, ему не сказали, кто хочет с ним поговорить, и старик, едва узнав посетителей, тут же отвернулся, чтобы уйти тем же путем, которым его привели сюда. Однако охранник уже запер двери, и Мейнарди больше ничего не оставалось, кроме как сесть за стол в центре комнаты.

– Не беспокойтесь, синьор, – осторожно начал Зюдов, – послушайте хотя бы то, что мы вам скажем.

Мейнарди, пытаясь напустить на себя полное безразличие, молча уставился на стеклянную стену.

– Синьор Мейнарди, – продолжил Зюдов, – я понимаю, что вы ожесточились. На вашем месте я бы чувствовал себя точно так же. Но поверьте, мы – единственные, кто может вытащить вас из тюрьмы.

Мейнарди даже не удостоил Зюдова взглядом. Слова журналиста отскакивали от старика, словно горошины от стены. Наконец к нему обратился Бродка.

– Мейнарди, вы, конечно, можете продолжать упорствовать, – сказал Александр. – А мы, в свою очередь, не можем заставить вас говорить. Но в таком случае вам придется примириться с мыслью о том, что вы, скорее всего, никогда больше отсюда не выйдете.

Повернувшись к Зюдову, Бродка спросил:

– Сколько лет дают в Италии за распространение фальшивых денег?

– Десять, – солгал Зюдов.

Мысль о том, что он проведет в этих стенах десять лет, очевидно, впечатлила Мейнарди. Внезапно он посмотрел на Бродку, затем перевел взгляд на Зюдова и спросил:

– Что вам нужно? Денег у меня нет.

– А кто говорит о деньгах? – откликнулся Зюдов. – Мы всего лишь хотим узнать правду. Нам необходимо выяснить, что случилось с картиной Рафаэля в Ватикане.

– Почему?

– Синьор Мейнарди! Мы – журналисты. Нам известно, что там происходят ужасные вещи, но у нас нет доказательств. И если вы подтвердите то, о чем мы только догадываемся… – Зюдов сделал многозначительную паузу.

– Что тогда? – напряженно спросил Мейнарди.

– То мы сделаем заявление в полицию, что стали свидетелями передачи вам фальшивых денег. И, что еще важнее для вас, синьор, назовем имя этого человека. У нас к этим людям есть неоплаченный счет.

Мейнарди забеспокоился.

– Я в это не верю, – сказал он. – Я больше никому не верю, понимаете? Никому!

Зюдов и Бродка переглянулись.

Наконец Бродка поднялся, делая вид, что собрался уходить.

– Ну хорошо, как хотите. Заставить вас мы не можем.

Зюдов тоже поднялся.

Именно в это мгновение до Мейнарди дошло, что он, возможно, отказывается от последнего шанса выбраться отсюда.

– Стоп, подождите. Дайте подумать.

– У нас совсем немного времени, синьор Мейнарди, – заметил Зюдов. – Но если вы ничего не хотите сказать нам, то хуже от этого будет только вам.

Боясь, что Бродка и Зюдов приведут свою угрозу в исполнение и уйдут, старик закричал:

– Нет, нет, синьоры! Все именно так, как вы и предполагали!

Бродка снова опустился на стул.

– Что это значит? Вы можете выражаться яснее?

– Благодаря длительному разглядыванию картин я настолько хорошо их запомнил, как будто сам написал, – сказал Мейнарди. – Я помню все мельчайшие подробности, поэтому сразу заметил потемневшие ногти Мадонны. Когда я пригляделся к картине более внимательно, я пришел к выводу, что Рафаэля заменили копией. – Старик ненадолго умолк и поглядел на своих гостей.

Бродка и Зюдов напряженно прислушивались к его словам.

– Вы даже представить себе не можете, синьоры, – продолжил Мейнарди, – какой я испытал шок. И эта копия… она была превосходного качества. Искусственным образом состарена, трещины на поверхности полотна великолепно подделаны. Однако за сорок лет глаз настолько наметан, что от него не укроется даже изменение на крохотном волоске. После этого я решил тщательно рассмотреть остальные картины Рафаэля. – Мейнарди остановился.

– И каков был результат?

– Трудно сказать, – ответил смотритель, – но я почти уверен в том, что две-три других картины Рафаэля тоже являются копиями. Вы должны понять, что после своего открытия я был чересчур взволнован.

– Это должно означать, – задумчиво произнес Бродка, – что ватиканская мафия уже давно пользуется сокровищами музеев.

– Невероятно. – Зюдов покачал головой и поглядел на Мейнарди. – Синьор, вы готовы повторить то, что рассказали нам, перед судом?

Мейнарди пожал плечами. Он казался растерянным.

– Да кто же поверит такому старику, как я? Но это правда.

– Мы вам верим, синьор. И мы готовы подтвердить, что посланец ватиканской мафии по имени Титус передал вам фальшивые деньги.

На лице Мейнарди читалось недоверие.

– Титус – это не настоящее имя, – пояснил Бродка. – Его настоящего имени мы не знаем. Однако нам известно, где скрывается этот человек. Известно также и то, что он принадлежит к тайной организации, которая занимается сомнительными делами и которая находится в Ватикане.

– Боже мой! – в ужасе воскликнул Мейнарди. – Может, было бы лучше не связываться с этими господами и помалкивать? Вы так не думаете?

Бродка закатил глаза.

– Что ж, тогда вам придется смириться с мыслью о том, что вы проведете в тюрьме следующие десять лет своей жизни. Однако это ваша жизнь, синьор.

Наигранное хладнокровие Бродки произвело на старика довольно сильное впечатление. Что ему было терять? Сцепив пальцы с такой силой, что они побелели, он растерянно спросил: