Текст книги "Корабль-призрак"

Глава XXXV
Колдовство

Прошло дней десять, как Амина поселилась на частной квартире. Однажды, вернувшись с вечерней прогулки, она уединилась у себя в комнате, якобы уже собираясь спать, и решила провести тайный обряд, чтобы узнать, что с Филиппом. Но маленький Педро, сын вдовы, вбежал к ней и обхватил ее колени.

– Тетя Амина!

– А где мама, Педро?

– Уложила меня в кроватку и ушла к соседке на именины, – сказал мальчик. – Служанка заснула и не рассказывает мне сказку, а я не хочу спать. Нисколько. Можно я побуду с вами?

– Конечно. Ты умеешь хранить секреты?

– Да. А какой у вас секрет?

– Мы с тобой сейчас поиграем, и я покажу тебе кое-что на твоей ладошке.

– Ой, покажите, пожалуйста.

– Ты никому не расскажешь?

– Нет, клянусь Пресвятой Богородицей!

– Смотри.

Амина разожгла на жестяном блюде уголья, взяла гусиное перо, чернила, ножницы, написала на клочке бумаги несколько букв и слов, напевая при этом какие-то заклинания. Потом она кинула на уголья семена кориандра и ладан, отчего в комнате распространился сильный специфический запах. Она посадила Педро на низенькую скамеечку подле себя и, взяв правую ручку мальчика, некоторое время держала ее в своей руке, после чего начертила на его ладошке квадрат и какие-то знаки на каждой из сторон, а в центр налила немного чернил. Образовалось нечто вроде черного глазка величиной с полкроны.

– Все готово. Посмотри, Педро, на черное пятно и скажи, что ты в нем видишь?

– Мое лицо, – ответил мальчик.

Амина подкинула ладана на угли, и вся комната наполнилась дымом, а женщина пробормотала:

– Торшун, сойди сюда вместе со своими слугами. Отдерните завесу и поведайте правду. – Начертанные на бумаге буквы и слова Амина разрезала ножницами на части и, взяв одну из них, бросила ее на уголья, продолжая держать в своей руке ручку мальчика. – А теперь что ты видишь, Педро?

– Человека, который метет, – произнес ребенок в испуге.

– Ты не бойся, гляди дальше. Он перестал мести?

– Да, перестал.

Амина опять что-то забормотала и кинула в огонь кусочек бумажки с написанными на нем словами.

– Скажи, Педро: «Филипп Вандердеккен, явись!»

Мальчик слово в слово повторил дрожащим голосом и захныкал:

– Тетя, там лежит большой дядя на белом песке. Мне страшно. Мне не нравится эта игра.

– Ну что ты, дорогой, вот скушай конфетку. Я дам тебе всяких гостинцев, только ответь, как одет тот дядя?

– На нем белые панталоны, куртка, он оглядывается вокруг, достает что-то спрятанное у него на груди и целует.

– Это он! Филипп! Он жив! Небо, благодарю тебя! А еще что, Педро, миленький?!

– Дядя встает, нет, дальше я боюсь. Отпустите меня, – заплакал малыш и стер с руки чернила, чары исчезли, и больше Амина ничего не узнала.

Она принялась успокаивать ребенка, дала ему игрушек и конфет, заставила его несколько раз пообещать никому ничего не рассказывать об их игре и решила больше не возобновлять попыток колдовства. Но дней через пять, когда хозяйка дома со служанками, взяв корзинки, ушли к мяснику и бакалейщику, Педро сам пришел к Амине в комнату:

– Тетя, давайте опять играть в ту игру. Вы дадите мне конфет?

– Конечно, миленький, но ты ведь боишься…

– Нет, я храбрый! Тогда было темно, а сейчас день, мне нисколько не страшно.

Амина от тоски по мужу совсем потеряла осторожность, снова воскурила ладан, произнесла заклинания, и по ее приказу маленький Педро воскликнул:

– Филипп Вандердеккен, явись!

Внезапно дверь распахнулась и появился патер Матиас в сопровождении хозяйки и двух женщин.

– Амина Вандердеккен! – воскликнул священник, сверкнув глазами. – Только что ты занималась колдовством, как и раньше в своем доме в Тернёзене, причем на этот раз ты впутала в проклятое чародейство невинное несмышленое дитя. Мы застали тебя на месте преступления. Вот свидетели.

– Я не исповедую католичество, – презрительно ответила Амина, – а моя вера не запрещает мне вопрошать судьбу о прошлом и будущем. Вы шпионили за мной, что, видимо, разрешено вашей религией. Напомню вам, что я взяла эту комнату внаем и заплатила за нее сполна, следовательно, до конца оговоренного срока пребывания я здесь хозяйка. Прошу всех посторонних немедленно удалиться.

– Боже мой! – вскричал патер, увидев жестяное блюдо, уголья, ладан и бумажки с письменами. – Соберите все это, – велел он хозяйке и ее спутницам, – перед нами важные вещественные доказательства преступления.

Женщины поспешно выполнили его приказ, и Амину оставили одну. «Что я натворила? Я погибла, – схватилась она за голову, – ведь в католических странах колдовство считается страшным злодеянием. Знать, такова моя судьба. Надо готовиться к худшему». Амина не знала, что еще несколько дней назад маленький Педро во всех подробностях рассказал маме, что играл с тетей Аминой в какую-то непонятную игру: тетя рисовала ему чернилами разные буквы на ладошке, затем наполняла комнату дымом, что-то пришептывала и показывала всякие картинки, например незнакомого дядю на песке. Хозяйка дома в ужасе побежала к патеру Матиасу, и тот решил поймать колдунью. С этой целью мальчика подговорили предложить тете Амине опять поиграть, чтобы захватить ее на месте преступления.

Через полчаса, после того как патер Матиас и женщины удалились из комнаты, в дверь постучали. Двое мужчин в черной одежде с головы до ног потребовали, чтобы Амина Вандердеккен немедленно последовала за ними, в противном случае они применят силу. Женщина не стала сопротивляться, и ее препроводили через сквер к большому зданию с куполом – напротив дома вдовы. Черные кованые ворота распахнулись и захлопнулись за узницей, и Амина очутилась в одной из тюрем инквизиции.

Глава XXXVI
Святая инквизиция

Святая инквизиция в городе Гоа занимала массивный особняк с высокими центральными воротами на переднем фасаде, ведущими в огромный в виде амфитеатра зал суда, и с боковыми воротами поменьше, через которые осуществлялся проход в канцелярию, допросные комнаты и прочие помещения, где заседали инквизиторы и писари. Во внутреннем дворе высилось примыкающее к первому еще одно здание с тюремными кельями и пыточными камерами для заключенных. Кельи и камеры – каждая площадью не более десяти футов – располагались на двух ярусах и имели маленькие окошки, снабженные решетками. Помещения для пыток запирались двумя толстыми дверями, чтобы крики, стоны и вопли несчастных не были слышны в коридорах, во дворе и в главном корпусе. Почти все арестованные содержались одиночно, и от них требовали полного безмолвия. Если кто-то из них громко разговаривал сам с собой, пел, кричал, плакал, стонал или стучал в стены, этих людей насильно связывали веревками и принуждали к молчанию побоями. В галереях посменно дежурила стража, наблюдая в специальные ниши, проделанные в дверях и зарешеченные, чем занимаются узники, и следя, таким образом, за каждым их движением. Тюремную пищу и воду раздавали дважды в день. Считалось, что заключенным оказывают врачебную помощь, но на самом деле ни больных, ни искалеченных при пытках никто не лечил, и смертность была ужасающей. К тем, кто умирал и уже не мог подняться с подстилки, допускали духовника и разрешали приобщиться Святых Тайн. В иное время вход священникам в камеры воспрещался. В случае смерти любого заключенного, даже если его вину не доказали и ему не успели вынести приговор, его не хоронили по христианскому обычаю, а просто зарывали без отпевания в общей могиле на задворках тюрьмы. Если же после смерти узника судьи доказывали, что он виновен, покойника вырывали из ямы и приводили над ним в исполнение приговор святой инквизиции, то есть либо вешали, либо сжигали на костре.

Всеми делами управляли два инквизитора: великий, или главный, и исполнительный – оба представители ордена доминиканцев. В судебных разбирательствах, дознаниях и допросах помощь следствию оказывали так называемые депутаты, избираемые из различных монашеских орденов. Все депутаты подчинялись главному и исполнительному инквизиторам, и те определяли их количество и обязанности. Помимо этого в инквизиции служили цензоры, в обязанность которых входили перлюстрация писем и просмотр книг и рукописей на предмет наличия в них ересей и богохульств. Суды инквизиции проходили в просторном зале при большом стечении народа, и возглавлял их официальный обвинитель, или прокурор. Обвиняемым разрешалось нанимать адвокатов, но те почти не оказывали влияния на выносимые приговоры, а наоборот, под удобным предлогом выведывали у своих подзащитных тайную информацию и передавали ее судье. При инквизиции имелся также штат сыщиков, и даже представители знатных фамилий Гоа не считали низостью состоять в нем, шпионить за горожанами и доносить на них.

На первом же допросе инквизиторы старались получить всю информацию о материальном положении арестованного. Если он оказывался зажиточным гражданином, то обязан был составить полный перечень всего принадлежавшего ему движимого и недвижимого имущества и скрепить документ своей подписью. За искажение или утайку информации узника подвергали пыткам. Формально считалось, что если вина подсудимого не доказана, он подлежит освобождению и сохраняет за собой всю свою собственность, но на деле такое случалось редко. Суд всеми правдами и неправдами старался вынести обвинительный приговор, и тогда имущество осужденного переходило к инквизиции. Если обвиняемый добровольно сознавался в преступлении и был при этом богат, его отпускали, но все его состояние присваивала себе инквизиция, а несчастный, обобранный до нитки, еще радовался, что ему повезло остаться в живых.

Устное или письменное свидетельство двух лиц любого пола полагалось вполне достаточным для задержания человека, поэтому Амина и была немедленно арестована. В ходе следствия требовались дополнительные свидетели, а на суде как минимум семь граждан должны были публично выступить против обвиняемого, чтобы того признали виновным. Но опять-таки эти правила носили формальный характер, на деле процветали лжесвидетельство, подкуп свидетелей, а к чересчур строптивым гражданам, которые отказывались дать ложные показания, могли применить и пытки. Таким образом, всегда находились семь свидетелей, готовых поклясться в чем угодно, даже если они в глаза не видели обвиняемого.

Распространенных статей обвинения, как правило, караемых смертной казнью, было четыре: колдовство, еретичество, богохульство и жидовство. Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский изгнали евреев из Испании, и те бежали в Португалию, где их селили с непременным условием принятия христианства. Под страхом смерти евреи соглашались и крестились, но коренное население страны ненавидело их и считало, что они только прикидываются христианами, а в действительности продолжают чтить иудейскую веру. Крещеного еврея, чтобы отличить его от коренного португальца, называли новым христианином, и это звучало, как человек низшего сорта, с которым истинный христианин не должен был вступать в брак. Если потомок родовитой фамилии в Испании или Португалии заключал брак с так называемым новым христианином, он утрачивал свои кастовые права и привилегии и становился в своей среде изгоем. Чистота генеалогии каждого дворянского рода неукоснительно соблюдалась, на отщепенцев и вольнодумцев смотрели с недоверием – именно за ними больше всего шпионили сыщики инквизиции, чтобы при любом удобном случае обвинить их в жидовстве, то есть в возвращении к иудейской вере. Вот в каком заведении теперь оказалась прекрасная молодая женщина Амина Вандердеккен.

Глава XXXVII
Не бывает смерти страшнее

Несколько часов Амину продержали в темной сырой камере, затем к ней вошли два надзирателя, без единого слова распустили ее длинные косы, уложенные в пышную прическу, и отрезали их ножницами. Амине хотелось разрыдаться, но она приказала себе терпеть и лишь презрительно скривила губы. Перед ней поставили миску с водой и какой-то темной жижей, после чего мучители удалились, и дверь захлопнулась. На другой день те же двое, войдя, приказали ей разуться и босой идти за ними. Амина повиновалась, и ее ввели в большую залу, где сидели важный синьор в богатой одежде, а сбоку от него – тщедушный человек, скрипевший пером. Видимо, это были инквизитор и его письмоводитель. Женщина огляделась: помещение было полукруглым с двумя рядами высоких окон и широкой обитой железом дверью. В центре на небольшом возвышении стоял длинный стол, накрытый синей суконной скатертью. В простенке между окнами напротив двери возвышалось громадное распятие. Важный господин жестом указал Амине на низенькую деревянную скамью. Несколько минут инквизитор и письмоводитель молча разглядывали женщину, после чего секретарь спросил:

– Как вас зовут?

– Амина Вандердеккен.

– Откуда вы родом?

– Мой муж Филипп Вандердеккен – уроженец Нидерландов, а я – восточного происхождения.

– Кто ваш супруг и чем он занимается?

– Он капитан судна Голландской Ост-Индской компании. Я тоже плыла на этом судне.

– Как вы оказались в Гоа?

– Наш корабль «Утрехт» потерпел крушение, и мы с мужем потеряли друг друга.

– Кого вы здесь знаете?

– Патера Матиаса.

– Что составляет ваше имущество?

– У меня при себе нет ничего… то, что есть, принадлежит моему мужу. Еще я дала патеру Матиасу кольцо с бриллиантом, и он его продал.

– Вам известно, почему вы здесь оказались?

– Нет. В чем меня обвиняют?

– Мы не задерживаем невиновных людей. Инквизиция свята и справедлива и действует от имени Господа. Вам же, грешной женщине, лучше сразу сознаться во всем, в чем вас упрекает ваша совесть.

– Моя совесть не упрекает меня ни в чем.

– Вы не желаете сознаваться?

– Я не сделала ничего дурного, и мне не в чем раскаиваться.

– Вы исповедуете христианскую веру?

– Нет.

– Вы лжете. Вы жена католика Вандердеккена. Без обращения вас в католичество ни один священник не обвенчал бы вас.

– Наш брак скрепил патер Сейсен, католический священник Тернёзена, где родился и вырос мой муж.

– Перед венчанием вы приняли святое крещение?

– Надо мной произвели какие-то обряды, на которые я согласилась ради того, чтобы выйти замуж за любимого человека.

– Это и было крещение. Значит, вы католичка, но христианскую религию отвергаете.

– Когда я вступала в брак, то готова была приобщиться к ней всем сердцем, но потом увидела, как несправедливо и бесчестно поступают люди, называющие себя истинными католиками…

– Все понятно, – нетерпеливо перебил Амину инквизитор в мантии, – какую сумму выручил патер Матиас от продажи вашего кольца?

– Тысячу восемьсот долларов. Он заплатил из них хозяйке дома за мое проживание и стол, и у него осталось несколько сотен, но я точно не знаю, спросите у него.

Инквизитор позвонил в колокольчик, появились надзиратели и отвели Амину обратно в камеру. «Почему он расспрашивает меня об имуществе? – подумала женщина. – Если оно им нужно, пусть забирают. Но что они собираются сделать со мной?» Амина ожидала, что завтра ее снова вызовут на дознание, но прошел день, другой, третий, неделя, а о ней словно забыли. Бедная узница томилась в камере и не догадывалась, что святая инквизиция иногда по целым месяцам и годам держала арестованных в застенках без суда и следствия. Никто из инквизиторов не утруждал себя заниматься делами одного-двух и даже десяти еретиков; их накапливали до нескольких десятков и сотен, собирали партиями и готовили к массовым процессам: раз в два-три года в Гоа проводилось торжественное аутодафе, которое сопровождалось сожжением на кострах до тысячи человек. Только в преддверии новой церемонии следственно-судебная машина инквизиции постепенно приходила в движение. Нестерпимо долгий месяц промаялась Амина в темнице в мучительной неизвестности, но близилось очередное аутодафе, и преступницу, обвиняемую в колдовстве, как правило, караемом смертью, опять привели к инквизитору. Прозвучал типичный вопрос, сознается ли она в том, что путем заклинаний сносилась с нечистой силой, о чем свидетельствуют несколько добропорядочных католиков, но Амина, возмущенная длительным заключением и тупостью судьи, ответила резко и гневно:

– Повторяю вам: я не преступница, и мне не в чем каяться.

– В таком случае мы прибегнем к пытке.

– Вы не люди, вы хуже зверей, – надменно заявила Амина, – и еще называете себя христианами. Я – слабая женщина, а вы собираетесь меня резать и жечь, я вас ненавижу!

Инквизитор с интересом взглянул на молодую колдунью: он привык к унижениям, мольбам, слезам, ползанью на коленях и целованию его башмаков, а тут женщина, которой грозил костер, осмеливалась бросить ему вызов! Но обвинение еще не было оформлено на бумаге, а лишь после этого преступников помещали в пыточную камеру, поэтому важный синьор махнул рукой:

– Уведите ее.

Сразу после допроса Амины состоялась аудиенция, которую патер Матиас заранее испросил у главного инквизитора. За прошедший месяц Матиас, тщательно обдумав всю ситуацию, раскаялся в том, что отдал молодую женщину в руки палачей, и желал исправить содеянное зло. Он убедил главного инквизитора вопреки строгим предписаниям разрешить ему навестить арестованную в ее темнице. Он умолял Амину немедленно смириться, но она ответила отказом.

– Амина, подумай: если ты во всем сознаешься раньше, чем тебе прочтут письменное обвинение, я приложу все усилия, чтобы наказание отсрочили и смягчили. Но если ты продолжишь упорствовать, после оглашения обвинения тебя будут пытать.

– Мне не в чем сознаваться ни до, ни после обвинения. Я проводила обряды своих единоверцев, и, поскольку я не являюсь католичкой, в моих действиях нет состава преступления.

– Амина, вспомни о Филиппе! Его осудят и отлучат от церкви за то, что он взял в жены колдунью. Подумай над тем, что я сказал. Завтра я опять приду, и мне это стоит больших усилий, ведь священников не допускают к обвиняемым в колдовстве и ереси.

– Господи, как вы мне все надоели! Мой разум почти помутился, – простонала женщина. – Оставьте меня, прошу вас.

Патер Матиас боком выскользнул из камеры, надеясь, что довод насчет Филиппа подействует на гордячку и ради спасения своего мужа она пойдет на условия инквизиции. Едва за священником затворилась дверь, Амина кинулась на жесткий грязный матрац в углу темницы и, закрыв лицо руками, зарыдала:

– Меня заживо сожгут на костре! Не бывает смерти страшнее! И это сделают христиане! Так вот та кошмарная смерть, которую предсказывал мне Шрифтен! Да, он оказался прав, эта смерть неминуема. Значит, это моя судьба, и я не могу уйти от нее, не могу спастись. Если я сознаюсь в колдовстве, это подтвердит то, что Филипп Вандердеккен женился на ведьме, и его привлекут к ответственности. Нет, никогда! Муки не испугают меня. Я знаю, что смерть в огне ужасна, но она ведь длится недолго. Бог моих отцов, дай мне силы и мужество устоять против скверных людей, все вынести и выстрадать ради своего дорогого Филиппа!

Когда на другой день вечером патер Матиас снова явился к узнице, то нашел ее спокойной и сосредоточенной. Она уже твердо решила отрицать все обвинения в колдовстве, чтобы не повредить мужу, и ни пытки, ни смерть не страшили ее, о чем она и сообщила священнику. Старик покинул камеру с тяжелым грузом на душе, в сотый раз упрекая себя, зачем он шпионил за Аминой и вообще вмешался в это дело? Теперь вина за гибель женщины падет на его душу. Что он натворил? Не надо было придавать значения доносу вдовы, мало ли что придумал мальчишка? Но главное, что тяготило патера, – мысль о Филиппе, который был когда-то так добр к нему, так много сделал для него, приютил его в своем доме. И что же получается? Что вместо благодарности священник убил жену своего гостеприимного друга и покровителя?

Глава XXXVIII
Убийство

– Дальше наш план должен сработать, – сказал Кранц Филиппу, когда они остались одни. – Губернатор клюнет на сокровища и пожелает их заполучить. Поскольку вы помните место, где они зарыты, он отправит вас за ними на остров, и вы, пользуясь случаем, сбежите.

– Нет, Кранц, я без вас туда не поеду, – ответил Вандердеккен. – Если мы расстанемся, удача отвернется от меня.

– Предрассудки! Кроме того, за меня не беспокойтесь: я так или иначе удеру отсюда.

– Я не укажу коменданту, где хранятся деньги, если вы не последуете вместе со мной.

– Может, он и согласится на это. Попробуем его убедить.

В дверь чуть слышно постучали, и в комнату прошмыгнул Педро. Озираясь вокруг и приложив палец к губам, он шепотом сообщил друзьям то, что подслушал в спальне губернатора.

– Синьоры, сделайте так, чтобы я отправился на тот остров вместе с вами, – попросил португалец, – а сейчас мне надо идти, меня могут хватиться.

– Вот так губернатор! Решил присвоить денежки, а нас и солдат заставить замолчать навсегда. Да, Филипп, вы правы, нам надо ехать вместе. Будем настаивать на этом условии.

Утром комендант и голландцы, как обычно, вместе завтракали, после чего любезный хозяин обратился к Вандердеккену с напыщенной речью:

– Синьор, я всю ночь не спал и думал над тем, что вчера услышал от вас и вашего друга, в том числе и о спрятанных сокровищах. Призраки, которые их охраняют, мне не страшны: глубоко верующий человек, я полагаюсь на волю Господа и Пресвятой Девы. Посодействовать тому, чтобы церковь получила предназначенные ей средства, – деяние богоугодное и благостное для доброго католика. Не хочу упускать этот шанс, тем более и я, как говорится, не без греха, и праведный поступок перед лицом Господа успокоил бы мою совесть. Предлагаю вам, взяв с собой небольшой отряд моих солдат, которые будут в вашем полном подчинении, отплыть с ними на остров и достать деньги. Я лично берусь передать их по назначению.

– Я понимаю, что вами движут благородные мотивы, синьор комендант, и готов возглавить экспедицию. Я счел бы за честь, если бы вы лично сопровождали меня: солдаты не осмелятся ослушаться вас, в то время как я для них – человек посторонний, и неизвестно, как они поведут себя, увидев такие огромные богатства. Деньги часто пробуждают в людях низменные чувства и толкают их на необдуманные действия, даже преступления. Кроме того, у меня одно условие: мой товарищ мингер Кранц тоже должен участвовать в операции.

– Хорошо, – ответил комендант, покрутив ус. – Будь по-вашему. Поплывем на двух судах, поскольку груз большой.

Вернувшись к себе, друзья принялись обсуждать детали предстоящей поездки; вопрос о Педро решился сам собой: его и так назначили в отряд солдат, отправляемых на остров, а помимо него еще десять рядовых и капрала. С рассветом снялись с якоря: комендант и Вандердеккен находились на одном судне, Кранц, капрал и Педро – на другом. Солдаты, которым Педро успел рассказать, куда и с какой целью их везут, вдруг стали перешептываться, подолгу совещаться и о чем-то горячо спорить. Кранц догадался: они беспокоятся, что после экспедиции их всех убьют как лишних свидетелей, и готовы взбунтоваться. Погода стояла прекрасная, оба судна благополучно прошли мимо Тернате и еще до рассвета очутились среди мелких островков, на самом южном из которых были зарыты испанские золотые дублоны и серебряные слитки. Решили причалить к ближайшему острову, переночевать и поутру плыть дальше. Вечером Педро шепнул голландцам: возмущенные солдаты готовы убить коменданта, бежать в Батавию на острове Ява, а оттуда – в Европу.

– Убийство – тяжкое преступление, вас всех поймают и отдадут под суд, – сказал Кранц солдатам.

– Это не человек, а зверь! – закричали они. – Вы даже не знаете, что` нам каждый день приходится терпеть от него! Выходит, нам сидеть и ждать, когда он первый нас убьет? Он ясно высказал свое намерение – не оставлять никаких свидетелей.

Кранц и Филипп постарались утихомирить португальцев, но те упорно твердили, что, как только клад будет извлечен, их всех попытаются убить и тогда они сами нападут на узурпатора. Наутро пустились в путь, причем главнокомандующий пребывал в самом замечательном настроении; создавалось впечатление, что он ослеп и не видит угрюмых мрачных физиономий своих солдат, – видимо, счастливец уже весь отдался во власть сладких грез о громадных капиталах, которыми вот-вот овладеет. В три часа пополудни пристали к заветному острову с кокосовыми пальмами. Солдаты попросили несколько минут перевести дух. Какое там! Усатый тиран приказал немедленно взяться за лопаты. Едва удалили верхний слой рыхлого песка, из земли показались мешки с золотом. Комендант велел быстрее вытаскивать из ям мешки, а если они рвались – местами мешковина успела истлеть, – складывать рассыпавшиеся монеты кучками в нескольких шагах от тайников. Когда все сокровища выкопали, солдаты, побросав лопаты и тревожно переглядываясь, отошли на несколько футов к пальмам.

– Что встали, ротозеи?! – заорал губернатор и пнул сапогом одного из проходивших мимо подчиненных. – В карцер захотели? Несите мешки с кораблей и ссыпайте туда червонцы из куч! – Он широким шагом направился к группе солдат, чтобы начать распекать их, как обычно на плацу, но в тот же миг от толпы отделились четверо, бросились к коменданту и несколько раз ударили его штыками в шею, грудь и живот. Он не успел даже вскрикнуть и повалился на песок. Филипп и Кранц молча смотрели на страшную расправу.

– Он не заслуживает жалости, синьоры, – сказал капрал. – Возьмите свою долю денег, а остальные мы разделим.

– Нет, солдаты, – ответил Вандердеккен. – Эта добыча ваша. Берите ее и владейте ею, а нам помогите покинуть форт. Подходит такое условие? И давайте похороним коменданта по-христиански.

Солдаты и капрал быстро засыпали тело убитого песком и через пять минут уже сидели возле мешков и куч, деля золото.