Текст книги "Корабль-призрак"

Глава XVII
Красавица «Катрина»

Огонь охватил верхнюю палубу, и сообщение с носовой частью судна прекратилось – к счастью, там никого не было. Около четырех часов утра все женщины и дети благополучно уселись в шлюпки, оставалось еще несколько свободных лодок – для офицеров и командующих судном. Две трети состава матросов и солдат построились возле плота в полной готовности к отправке. Руководил погрузкой по-прежнему Кранц. По совету старшего помощника капитан Баренц с двумя револьверами встал возле рундука, где хранились запасы спирта, – помня трагический опыт «Тер-Шиллинга», Филипп заранее позаботился о том, чтобы ни один матрос или солдат, воспользовавшись всеобщей неразберихой, не отравил мозги алкоголем и сохранил способность к обдуманным действиям. Огонь перекинулся на корму, громадные языки пламени одновременно вырвались из всех пушечных портов и мгновенно уничтожили веревочные лестницы, по которым спускались солдаты. Те из них, кто еще находился на судне, оказались в огненном кольце и, чтобы не сгореть заживо, с дикими воплями прыгали за борт. Вместе с ними в воду летели горящие головни, поэтому шлюпки и плот пришлось отвести подальше от судна. Филипп, срывая голос, кричал, чтобы солдаты прыгали один за другим и проползали до конца бизань-мачты, свисавшей над водой, – там неподалеку их ожидал плот. Но страх огненной геенны лишил людей рассудка: старшего помощника никто не слышал или не хотел слушать. Солдаты, как стадо овец, расталкивая друг друга, беспорядочно кидались в воду через гакаборт и не только тонули сами, но и едва не опрокинули плот и шлюпки. Матросы, более дисциплинированные, чем солдаты, выполняя приказ мингера Вандердеккена, по одному доползали до конца косой мачты, спокойно спускались в воду и плыли к плоту, куда их втаскивали десятки рук. К чести командира, ни один матрос не сгорел на судне. Филипп предложил капитану сесть в шлюпку первым, но тот отказался, заявив, что уступает это право своему старшему помощнику. На споры не было времени: Филипп сошел первым, за ним Баренц и младший помощник. Канат, которым плот крепился к судну, обрубили, и терпящие бедствие тронулись в путь от места катастрофы к берегу. Занималась заря, такая же кроваво-красная, как пылавший до небес костер, в который превратилась красавица «Катрина». Капитан Баренц, не спуская с нее глаз, рыдал в голос, словно женщина, и, прижимая к лицу кружевной платок, дрожащим тонким голосом причитал:

– За что меня наказал Господь? За что покарал? В целом флоте не было такого бесподобного судна, как мое. Оно роскошное! Лучшее в мире. Посмотрите, оно даже горит величаво! Бедная моя «Катрина»! Любовь моя! Ты безупречна до конца! У меня больше не будет такой, как ты! Господи, благодарю Тебя, что мой отец не дожил до этого ужасного момента: его бедное сердце разорвалось бы от горя на части!

Понимая чувства капитана, Филипп не проронил ни слова, Кранц тоже молчал. Двигались медленно: то и дело накатывали мощные валы, кроме того, плот был перегружен. Наступавший день не обещал хорошей погоды – по всем признакам следовало ждать шторма. Филипп искал глазами землю, но ничего не видел из-за густого тумана. В шлюпках плыли около шестидесяти женщин и детей с мизерными запасами пищи и воды, и впереди их ждали буря и темная ночь. При одной мысли, что все это горе, всеобщее страдание произошло, вероятно, по его вине, потому что именно он искал в море встречи с кораблем-призраком, Филипп впал в отчаяние и чуть не заплакал вместе с капитаном, когда Кранц закричал, указывая вперед:

– Земля с наветренной стороны!

Филипп привстал в шлюпке, и луч надежды согрел его истерзанное болью сердце: примерно в пяти милях впереди показалась береговая линия. Встречный ветер тем временем посвежел и назойливо ударял шлюпки в бок, волны, оскаливаясь, угрожающе вздымались. При виде берега люди взбодрились, послышались оживленные разговоры, но громоздкий плот, привязанный к шлюпкам, задерживал их ход; гребцы на веслах выбивались из сил и, несмотря на все старания, не могли двигаться быстрее. К полудню, когда до берега оставалось около трех миль, ветер окреп, и волны, захлестывая плот, чуть не перевернули его, точно игрушечный кораблик. Усталые голодные гребцы, изнемогая, начали роптать и кричать, что надо перерезать канаты и предоставить плот воле волн – пусть солдаты и матросы добираются до берега вплавь. Филипп спокойно подбодрял гребцов и просил потерпеть еще немного, и из уважения к нему они подчинялись.

Рассвирепевшие волны, как дикие звери, терзали наскоро сколоченный и связанный плот, и люди еле-еле удерживались на нем. Вдруг страшные вопли заставили плывших в шлюпках обернуться, и Филипп увидел, что связки не выдержали напора стихии, и плот разорвало пополам. Одна половина, оставшаяся на привязи, быстро удалялась от другой, погрузившейся в воду: мужей оторвало от жен и детей, некоторые мужчины пытались вплавь нагнать шлюпки и тонули, накрываемые гигантскими валами. Раздался сильный скрежет, и вторая половина плота распалась на части: солдаты и матросы, цепляясь за обломки, доски и друг за друга, отчаянно взывали о помощи, но разве могли маленькие и без того перегруженные шлюпки принять столько мужчин? Тонущие с воплями хватались за борта шлюпок, две или три из них перевернулись, и на глазах у Филиппа и капитана женщины и дети с душераздирающими криками пошли ко дну – спасти их не удалось. Трудно описать кошмар этой сцены: даже видавшие виды матросы плакали навзрыд, Филипп рыдал, закрыв лицо руками, – чаша его страданий настолько переполнилась, что он уже не осознавал, что творится вокруг.

Это страшное горе произошло около пяти часов пополудни, а перед закатом уцелевшие шлюпки пристали к песчаной отмели. Мужчины – те, кто выжил, – вытащили женщин и детей и быстро разбили лагерь здесь же, на еще теплом от солнца песке, потому что никто не в состоянии был пройти и шагу. Люди, забыв, что они целый день ничего не ели и не сделали ни глотка воды, растянулись на берегу и крепко заснули. Баренц, Вандердеккен и Кранц, убедившись, что шлюпки убраны, несколько минут совещались, после чего их тоже сморил тяжелый сон.

Пробуждение вернуло несчастных к печальной действительности, и они вдвойне ощутили голод и жажду. Матросы и солдаты по приказу Филиппа разошлись в разных направлениях искать пресную воду. Увы, все, что удалось найти, – какое-то раскидистое дерево с капельками росы на широких листьях, и мучимые жаждой люди жадно слизывали драгоценную влагу. В шлюпках уцелел кое-какой провиант, который женщины везли с собой, но этих жалких крох едва хватило накормить детей, а взрослые пожевали листья с того же самого дерева – и этим обед ограничился. Филипп велел также набрать листьев впрок и взять с собой, потому что в ближайшее время никакой другой еды не предвиделось. Затем все сели в шлюпки и при попутном ветре взяли курс на Столовую бухту, до которой оставалось не более пятидесяти миль.

Перед рассветом шлюпки вошли в Ложный залив и сделали привал: до крайности изнуренные гребцы нуждались в отдыхе. Однако погода выдалась благоприятная, по-прежнему дул попутный ветер, и около полудня потерпевшие бедствие достигли берега в глубине Столовой бухты. Филипп издали увидел знакомый укрепленный форт и селение в десяток домишек. Очутившись в широкой реке, матросы и солдаты повыскакивали из шлюпок и, стоя по пояс в воде, долго утоляли жажду, а женщины, едва дождавшись момента высадки, зачерпнули воды и дали детям, которые просили пить и беспрестанно плакали. После этого несчастные люди, двое суток не державшие ни крошки во рту, направились к жилищам поселенцев, где нашли приют и еду, а Баренц, Вандердеккен и Кранц подробно рассказали, что произошло с «Катриной».

– Ваше лицо мне знакомо, – сказал Филиппу один из поселенцев. – Вы прежде бывали здесь? Хотя да, я вспомнил: вы же тот единственный, кто спасся после гибели «Тер-Шиллинга»!

– Оказывается, не я один, – с грустью ответил Вандердеккен. – Сначала я и сам так думал, а потом узнал, что наш бывший лоцман по фамилии Шрифтен тоже выжил. Его, как и меня, выбросило волной на берег. Он, наверное, прибыл сюда чуть позже меня. Вы видели его? Он одноглазый, вы наверняка его запомнили.

– Нет, одноглазый господин у нас не появлялся, как и никто другой из экипажа «Тер-Шиллинга», – уж я бы знал, я живу здесь неотлучно не первый десяток лет.

– Он мог вернуться в Голландию каким-нибудь другим путем?

– Сомневаюсь, – усмехнулся переселенец. – Все корабли заворачивают к нам, забирают людей и грузы и больше нигде не причаливают: береговая линия на протяжении многих миль крайне опасна для судоходства.

– Но я видел Шрифтена в Тернёзене живым и здоровым!

– Ну, коли видели, так о чем спорить? Может, какое-нибудь шальное судно отнесло ветром к восточному берегу, и оно подобрало вашего лоцмана; правда, кафры на востоке очень кровожадные и ненавидят всех европейцев: вашего Шрифтена вмиг поймали бы, изжарили и съели. Понятия не имею, каким чудом уцелел ваш одноглазый.

«Значит, я прав, – подумал Филипп, – Шрифтена никто не видел в селении, и спасся он каким-то сверхъестественным образом».

Прошло два месяца, прежде чем в Столовую бухту зашел небольшой бриг «Вильгельмина» и принял на борт всех спасшихся с погибшей «Катрины». С ними не было капитана Баренца, который решил поселиться в Капской колонии.

– Зачем мне возвращаться на родину? – сказал он Филиппу. – Ради кого или чего? Отец мой умер, семьей я не обзавелся. Моя единственная любовь и привязанность – «Катрина», заменявшая мне и жену, и ребенка, – погибла. Я разорился, и другого судна мне не нажить, а если бы даже оно и появилось, я не смог бы полюбить его так, как свою красавицу «Катрину». Все мои чувства погребены вместе с ней на дне морском. Моя любовь сгорела, как птица феникс, но, конечно, не возродится из пепла. Я останусь верен ей до конца своих дней, я переведу сюда те небольшие сбережения, что у меня остались, и буду тихо доживать свои дни, оплакивая «Катрину», да и могила ее совсем рядом. А когда настанет мой смертный час, я отойду к Господу, лелея в душе бессмертный образ своей «Катрины» и мысленно представляя ее во всем великолепии.

Филипп ничего не ответил: он сочувствовал капитану, который лишился своего судна, но не понимал, почему человек, у которого впереди вся жизнь, в тридцать лет добровольно ставит на себе крест и не желает найти своим силам и разуму никакого нового применения, своим сердечным чувствам – нового объекта, а душе – новой отрады. Тепло простившись с капитаном и крепко обняв его на прощание, старший помощник пообещал выполнить последнее поручение своего командира: зайти в Ост-Индскую компанию и передать директорам, чтобы причитающиеся мингеру Баренцу средства прислали в Кап со следующей флотилией, которая отправится из Зёйдерзе в Ост-Индию. Однако судьба распорядилась иначе.

«Вильгельмина» быстро достигла острова Святой Елены и, возобновив запасы воды и провианта, продолжила путь. Филипп предвкушал близость свидания с Аминой, как вдруг корабль вошел в зону бурь, где уже почти два месяца бедствовала голландская флотилия из пяти судов, от голода и цинги потерявшая значительную часть экипажа, а те, кто еще оставался в живых, превратились в доходяг, еле передвигавших ноги, и не могли управлять судами. Капитан «Вильгельмины» доложил адмиралу Римеландту, что у него на борту – часть команды погибшей «Катрины», и тот немедленно распорядился, чтобы Вандердеккен, Кранц и их матросы перешли на суда его флотилии. Филипп едва успел написать жене о постигшем «Катрину» несчастье, о том, что он жив и здоров, но его возвращение откладывается. Это письмо вместе с подробным рапортом о причинах гибели и потерях «Катрины» Филипп передал капитану «Вильгельмины» и попросил его немедленно по прибытии в Амстердам вручить послания руководству Ост-Индской компании. Наскоро собрав вещи, он вместе с Кранцем и матросами перешел на борт адмиральского судна, а «Вильгельмина», приняв депеши Римеландта, пошла своим путем.

Моряки «Катрины», на долю которых и так выпали страшные испытания, вместо того чтобы обнять своих родных, вновь оказались в открытом море и поначалу роптали, но, увидев на койках полумертвых от цинги собратьев, поняли всю тяжесть положения адмирала. Болезнь не пощадила и офицеров: умер капитан адмиральского судна «Лев» и командор корабля «Дорт», старший из командиров эскадры, и адмирал остался практически без помощников. Выслушав доклад Вандердеккена и Кранца о гибели «Катрины», Римеландт похвалил их за мужество и знание морского дела и назначил Филиппа капитаном командорского, а Кранца – вторым капитаном адмиральского судна.

Глава XVIII
Пророчество командора

Флотилия, которой командовал адмирал Римеландт, следовала через Магелланов пролив в Ост-Индию. Она состояла из адмиральского судна «Лев» с сорока орудиями, командорского корабля «Дорт» с тридцатью шестью орудиями, легких парусников «Зёйдерзе» и «Юнгфрау» – по двадцать орудий на каждом и канонерской лодки «Шевеллинг» с четырьмя орудиями. Вновь назначенный командор Авенхорн, видя, что с каждым днем больных цингой на всех пяти судах становится все больше, подал адмиралу рапорт с обоснованием необходимости причалить к южноамериканскому берегу и закупить, а если потребуется, то отобрать силой у местного населения – туземцев или испанцев – свежее продовольствие. Но заносчивый адмирал заартачился.

– Что будем делать, капитан Вандердеккен? – спросил Авенхорн Филиппа. – Сейчас у нас в экипаже сорок человек, через неделю болезнь выкосит половину. Не лучше ли сразиться с испанцами, чем помирать здесь, как паршивым овцам в загоне?

– Я готов принять бой, но мы не имеем права не подчиниться адмиралу, а он в данном вопросе непреклонен.

– Этот жестокосердый человек не жалеет людей, он их и в грош не ставит, поэтому неплохо бы нынче же ночью покинуть флотилию; я адмирала не боюсь, и директора компании меня поймут: при сложившихся обстоятельствах лучше ослушаться властного упрямца и спасти моряков, чем, безропотно выполняя его приказы, сойти в могилу.

– Давайте не будем горячиться и подождем. Возможно, через день-другой адмирал убедится в разумности вашего совета. О количестве умерших и заболевших ему докладывают ежедневно.

Прошла, однако, неделя, смертность на судах возросла, а никаких мер не принималось. Командор вторично доложил адмиралу о том, что ситуация принимает критический характер, и повторил свое предложение. Римеландт давно понял, что его подчиненный прав, но пойти на уступки было ниже адмиральского достоинства, поэтому Авенхорн вновь получил отказ. Флотилия находилась в трех днях пути от берега, и командор, вернувшись на «Дорт» мрачнее тучи, дождался ночи и, когда Филипп спустился к себе в каюту, поднялся на палубу и приказал изменить курс судна на несколько румбов. Ночь выдалась темная, а из всех судов эскадры только на «Льве» имелись кормовые огни, поэтому самовольный уход «Дорта» заметили не сразу. Утром Филипп удивился, не увидев поблизости других судов флотилии. Взглянув на компас, он убедился, что «Дорт» поменял направление. Командор объяснил Филиппу, что счел себя вправе нарушить приказ адмирала, чтобы не погубить многих людей в угоду одному честолюбцу.

Через два дня «Дорт» бросил якорь в устье широкой реки вблизи большого испанского города и поднял английский флаг. С берега выслали шлюпку узнать о намерениях вновь прибывшего судна, и командор заявил, что «Дорт» – английский военный корабль, встретивший в открытом море потерпевший крушение испанский бриг, команду которого, страдавшую цингой, он принял к себе на борт, теперь же он отклонился от курса, чтобы передать испанцев на попечение их соотечественников. Поскольку в данный момент больные в тяжелом состоянии и их лучше не беспокоить, Авенхорн просил у губернатора города прислать шлюпку с продуктами, чтобы в течение нескольких дней испанские моряки восстановили силы, после чего их высадят на берег, а «Дорт» покинет порт и продолжит путь. Командор также выразил надежду, что в благодарность за спасение испанцев губернатор распорядится, чтобы «Дорт» пополнили свежими запасами провианта. Эту историю командор сочинил не от хорошей жизни: узнай испанцы, что «Дорт» – голландское судно, они из ненависти к голландцам не продали бы им продовольствия даже за огромные деньги.

Губернатор выслал на «Дорт» офицера и тот, своими глазами увидев больных, доложил, что командор говорит правду; спустя два часа подошла испанская шлюпка, до краев нагруженная свежим мясом, крупами, зеленью, овощами и фруктами, которых с избытком хватило на три дня всей судовой команде. Припасы распределили поровну, и командор направил губернатору письмо с сердечной благодарностью за доставленный провиант и с извинением, что по нездоровью не может лично засвидетельствовать градоначальнику свое почтение. К письму он приложил поименный список мнимых испанцев, якобы находящихся на «Дорте». В заключение командор пообещал, что, вероятно, дня через два-три, когда немного поправится, нанесет губернатору визит, чтобы обсудить порядок высадки испанцев, которые к тому времени тоже наверняка почувствуют себя лучше. Через три дня испанцы прислали новый транспорт с продовольствием, и как только оно поступило на борт, Авенхорн надел английский мундир и отправился к губернатору. Они душевно пообщались, и градоначальник планировал, если погода окажется благоприятной, нанести командору ответный визит на судно, но погода испортилась, и встречу отложили дня на два. Наконец губернатор с несколькими офицерами явился на «Дорт», где их встретили с подобающим уважением.

Наверное, нет напасти ужаснее, чем цинга, стремительно разрушающая человеческий организм, но зато она быстрее и легче других болезней излечивается, как только против нее применяют эффективное лекарство. Нескольких дней хватило, чтобы лежавшие без движения моряки встали и смогли выйти на палубу, а за шесть дней, которые «Дорт» простоял на якоре, почти вся его команда выздоровела. Пока испанские офицеры осматривали судно, командор пригласил губернатора в свою каюту, где приготовили угощение. Но как только гость и хозяин остались наедине, Авенхорн заявил, что градоначальник – его пленник, что «Дорт» – не английское, а голландское военное судно, что больные цингой – не испанцы, а голландцы. При этом командор заверил губернатора, что его плен продлится не дольше того момента, когда по его распоряжению на борт доставят нужное количество мясных туш или быков и необходимый для пропитания экипажа запас круп и овощей. Командор объяснил гостю, что вынужден прибегать к столь неприятным мерам исключительно ради высокой цели – спасти жизни своих моряков, и лучше уж лживые уловки, чем «честное» кровопролитие с обеих сторон. Кроме того, Авенхорн поклялся, что, пока господин губернатор «гостит» на «Дорте», с головы его превосходительства не упадет даже волосок, напротив, все голландцы станут оказывать ему всевозможные знаки почтения.

Испанский губернатор сперва недоуменно посмотрел на командора, затем – на вооруженных матросов, выстроившихся у дверей каюты, и быстро сообразил, что, если он откажется уступить, его вывезут в открытое море и вышвырнут за борт; к тому же он понимал, что требования командора в сущности пустяковые, а потому решил согласиться на все и пойти на мировую. Потребовав перо и чернил, он написал приказ немедленно доставить на судно «Дорт» столько-то и столько-то голов рогатого скота и столько-то овощей и всякой зелени и отправил бумагу на берег с одним из своих офицеров. Перед закатом провиант привезли, и командор с поклонами и благодарностями лично проводил градоначальника к его шлюпке. Испанцы думали, что его превосходительство загостился у англичан, а умный губернатор даже не сознался своей свите, что его обвели вокруг пальца, и никто в городе ничего не узнал о случившемся.

Как только продовольствие, полученное от испанцев, загрузили на судно, «Дорт» немедленно снялся с якоря и направился к Фолклендским островам – месту встречи эскадры. Прибыв туда, Авенхорн не застал ни адмиральского судна, ни других кораблей флотилии, которые еще не пришли. Экипаж «Дорта» к тому времени полностью выздоровел и вернулся к своим обязанностям. Наконец в море показались «Лев» и остальные суда эскадры. Выяснилось, что как только «Дорт» самовольно отделился от флотилии, адмирал пошел на попятную и прислушался к совету командора. Никаких хитростей Римеландт не признавал, считая подобную тактику ниже достоинства флотоводца, поэтому он высадил со всех четырех судов вооруженный десант и приказал вступить в сражение с испанцами. В результате за несколько добытых у испанцев быков адмирал положил столько же матросов убитыми и ранеными. Слава богу, что на берегу росло много плодовых деревьев, люди наелись фруктов и сделали запасы впрок, рацион больных улучшился, и они начали мало-помалу поправляться.

Едва «Лев» бросил якорь, Римеландт потребовал к себе командора-ослушника и обвинил его в нарушении морского устава и игнорировании приказов главнокомандующего. Авенхорн ответил, что необходимость спасения экипажа «Дорта» от гибели вполне объясняет его проступок, и независимый суд Ост-Индской компании, который состоится, как только они вернутся в Амстердам, наверняка оправдает его. Но адмирал обладал огромными полномочиями и приказал взять командора под стражу и заковать в цепи. Капитанов кораблей флотилии срочно вызвали на адмиральский «Лев», где заседал военный суд, Авенхорна признали виновным и отстранили от должности. Римеландт передал звание и полномочия командора Филиппу Вандердеккену, что вызвало недовольство капитанов остальных четырех судов, поскольку мингер Вандердеккен поступил во флотилию совсем недавно, да и общий стаж морской службы имел, прямо скажем, скромный. Но Римеландт ни с кем не привык обсуждать свои решения, он огласил приказ о назначении Вандердеккена командором и распустил капитанов по своим судам. Филипп хотел поддержать Авенхорна и поблагодарить за помощь по службе, но караульные не допустили его к разжалованному командору, и новоиспеченный преемник вернулся на «Дорт».

Флотилия простояла в бухте три недели; у Фолклендских островов обитало такое громадное количество пингвинов, сплошной стеной сидевших на скалах и берегу, что матросы убивали их десятками и лакомились свежеприготовленным мясом, собирали целые корзинки яиц, но птиц, казалось, становилось все больше. Авенхорн по-прежнему находился в цепях, и никто не знал, какая участь его ожидает. Все понимали, что адмирал уполномочен единолично распоряжаться жизнью всех моряков вверенной ему флотилии, но никогда прежде жестокая кара не применялась к офицеру, занимавшему столь высокий пост, причем за провинность довольно несущественную, не связанную ни с дезертирством, ни с военным преступлением. Вандердеккен пробовал вступиться за бывшего командора и просил офицеров других судов поддержать его, но ему доходчиво объяснили, что в данной ситуации лучше помалкивать, чтобы не усугубить и без того опасное положение Авенхорна. Флотилия вышла в море и направилась к Магелланову проливу, а приговор военного суда все еще не обнародовали.

Через две недели корабли вступили в пролив, борясь с ветром и течением, которое относило их назад. Экипажам приходилось изнурительно трудиться, и они мучились от холода. После трех недель тщетных усилий адмирал приказал судам лечь в дрейф, собрал капитанов в кают-компании и заявил, что, учитывая тяжесть вины Авенхорна, назначил преступнику справедливое и заслуженное наказание. Его высадят на берег с запасом пищи на двое суток, после чего предоставят своей судьбе, – по сути это означало, что бывшего командора бросят среди диких скал умирать с голоду. Вандердеккен энергично выступил против такой жестокости, Кранц поддержал его, хотя оба отлично сознавали, что наживут в адмирале непримиримого врага, другие офицеры промолчали и встали на сторону Римеландта, боясь его гнева. Адмирал велел Филиппу немедленно вернуться на «Дорт», а Авенхорна в цепях привели в кают-компанию и зачитали ему приговор. Он спокойно выслушал решение адмирала и с достоинством сказал ему:

– Я страдаю не за то, что нарушил приказ, а за то, что посмел указать вам, адмирал, на ваш долг по отношению к морякам, о котором вы забыли и исполнили лишь тогда, когда страшные обстоятельства принудили вас последовать моей тактике. Я не страшусь голодной смерти, но помните: не только мои кости окажутся здесь, на черных скалах, но и ваши, адмирал, и многих других моряков, которых вы своим командованием доведете до гибели. Все будете лежать подле меня!

Адмирал счел ниже своего достоинства что-либо ответить, подал знак, чтобы осужденного увели, и огласил капитанам судов «Юнгфрау», «Зёйдерзе» и «Шевеллинг» новый приказ – отделиться от флотилии и самостоятельно идти в Индию. Он обосновал свое решение тем, что адмиральский «Лев» и командорский «Дорт», массивные тяжелые корабли, замедляют путь трех остальных – небольших, но маневренных и быстроходных, и те гораздо раньше достигнут места назначения по отдельности, чем вместе с неповоротливыми соседями. При этом адмирал потребовал свезти на «Лев» и «Дорт» немалую часть запасов продовольствия с «Юнгфрау», «Зёйдерзе» и «Шевеллинга», мотивировав это тем, что крупным кораблям придется находиться в море гораздо дольше, следовательно, и провианта у них должно быть больше. О том, с чем останутся маленькие суда, учитывая, что провизия заканчивалась, что ее опять не хватало и моряки всей флотилии сидели на полуголодном пайке, великий флотоводец, разумеется, не счел нужным озаботиться.

Как только Вандердеккен и Кранц покинули кают-компанию, Филипп поручил Кранцу тайком передать осужденному командору записку: «Когда вас высадят, не покидайте берег, пока все суда эскадры не уйдут». Экипаж «Дорта», узнав об участи Авенхорна, пришел в негодование; моряки понимали, что их бывший командир пожертвовал собой, чтобы спасти их от цинги, и роптали на жестокого адмирала. Час спустя приговор привели в исполнение, причем несчастному не дали с собой ни трута, ни огнива, ни теплой одежды, несмотря на сильный холод. Матросам шлюпки, которые доставили узника на берег, под страхом наказания запретили даже разговаривать с преступником. Однако пока флотилия готовилась выйти в море, Филипп исхитрился отправить на берег шлюпку с надежными матросами: они привезли Авенхорну провиант на три месяца, а также одеяла, два ружья, изрядное количество патронов и другие вещи первой необходимости и поспешно вернулись на судно. Вскоре флотилия отошла от берега, а на рассвете три судна, отделившись от «Льва» и «Дорта», двинулись вперед и за несколько часов настолько опередили тяжелые корабли, что совершенно скрылись из виду.

Адмирал тотчас потребовал к себе Вандердеккена и отдал ему такие трудновыполнимые предписания, что стало очевидно: Римеландт старается найти любой повод проучить дерзкого подчиненного и разжаловать его. В частности, он распорядился, чтобы «Дорт», имевший значительно меньшее водоизмещение, чем «Лев», в ночное время шел впереди адмиральского судна. Поскольку, курсируя в опасном проливе, «Дорт» легко мог сесть на мель или наскочить на рифы, вся ответственность за катастрофу легла бы на командора Вандердеккена, и коварный адмирал достиг бы своей цели. Филипп всю ночь не уходил с палубы, следя за показаниями глубины, чтобы вовремя успеть предупредить экипаж «Льва», если возникнет угроза мелководья. На вторые сутки приблизились к архипелагу Огненная Земля. Филипп, как обычно, контролировал работы по замеру глубины, когда вахтенный лейтенант Вандерхагген доложил ему, что «Лев» обогнал их, вместо того чтобы идти, как положено по инструкции, в их кильватере. Филипп не понимал, когда и как адмиральское судно опередило «Дорт» и что за причины побудили Римеландта нарушить собственный приказ. Выйдя на носовую часть судна, Вандердеккен своими глазами увидел впереди большой корабль с кормовыми огнями.

– Если господин адмирал желает шествовать в авангарде, наше дело подчиняться, – сказал Филипп рулевым. – Бросайте замеры! – велел он матросам. – Мы пойдем за «Львом».

Всю ночь «Дорт» следовал за адмиральским судном, и ближе к рассвету вахтенный сообщил командору, что, судя по картам, берег совсем рядом.

– Я тоже так считал, – ответил Филипп, – но, очевидно, здесь какая-то ошибка: «Лев» идет впереди, его усадка гораздо глубже нашей, следовательно, до земли еще далеко.

– Сэр, с подветренной стороны скалы!

– Вижу! Что происходит? Готовьте орудие. На «Льве», похоже, не заметили, что обогнали нас.

Едва командор отдал приказ, как «Дорт» врезался в скальную гряду и крепко увяз в ней. «А что же с адмиральским судном?» – мелькнуло у Филиппа в голове, и он бросился с кормы на нос: ему показалось, что «Лев» продолжает спокойно бороздить океан примерно в двух кабельтовых впереди «Дорта», с зажженными на корме огнями.

– Пли! – скомандовал командор, раздался выстрел и тотчас прозвучал ответный залп у «Дорта» за кормой. – Филипп вгляделся и обомлел: адмиральский корабль тоже напоролся на мель. – Боже! – воскликнул он. – Что за наваждение?!

Теперь, когда рассвело, удалось лучше разглядеть окрестности: «Дорт» застрял ярдах в пятидесяти от берега, а головное судно… шло по земле! Ошеломленные матросы столпились в носовой части и, не веря глазам, неотрывно следили за невероятным зрелищем, многие крестились и шептали молитвы, как вдруг один из них крикнул:

– Клянусь всеми святыми, это «Летучий голландец»!

Едва прозвучали эти слова, судно исчезло, словно мираж, и Филипп понял, что корабль-призрак снова вовлек моряков в беду. Что же теперь делать? Не желая подвергать себя бешенству адмирала, он отправил к нему делегацию с донесением о случившемся: Вандерхагген и матросы приготовились под присягой подтвердить, что причиной катастрофы стала не ошибка экипажа «Дорта», а страшное явление сверхъестественной природы. Выслав делегацию, Вандердеккен занялся осмотром судна, засевшего между двумя рифами, которые выступали примерно на полмили от берега. Скалы прочно удерживали корабль и с носа и с кормы, оставался один выход: насколько возможно облегчить судно и стащить его на воду. «Лев» как корабль с большим, чем «Дорн», водоизмещением, конечно, пострадал еще сильнее. Дул холодный пронизывающий ветер, мрачное небо нависало над головой, береговая линия на всем протяжении представляла собой сплошную гряду беспорядочных голых зубчатых скал без малейшего признака жизни. Окинув взглядом берег, Филипп понял, что «Дорт» и «Лев» не одолели и четырех миль от того места, где бросили умирать несправедливо осужденного Авенхорна. Бог покарал Римеландта за жестокость, но разве моряки ответственны за злодеяния адмирала? Не приведи Господь, если пророчество бедного командора сбудется, и кости многих моряков усеют этот злосчастный берег. Размышляя так, Филипп обернулся в сторону «Льва» и остолбенел: на рее адмиральского судна раскачивалось тело молодого лейтенанта Вандерхаггена, которому Филипп поручил возглавить делегацию.