Текст книги "Корабль-призрак"

Глава X
Смерть «Тер-Шиллинга»

Темнота разлилась вокруг, поглотила бледный свет на горизонте, и больше никто ничего увидеть не мог. Некоторое время на «Тер-Шиллинге» стояла мертвая тишина, моряки словно онемели. Одни продолжали глядеть во мрак, уставившись в ту точку, где всего минуту назад было судно, другие, наоборот, отвернулись, терзаемые нехорошими предчувствиями, и шептали молитвы. На капитана и Хиллебранта зрелище произвело тягостное впечатление. Едва вдали забрезжило светлое пятнышко, старший помощник, человек хладнокровный и выдержанный, схватился за руку Филиппа и воскликнул:

– Что это такое?

– Яркий месяц прорезается сквозь тучи, – спокойно объяснил тот.

– Да, ну и дела, – проворчал Клутс, – я знал про это явление, бывалые моряки часто рассказывали мне, но я смеялся над ними и, выходит, зря…

Филипп ничего не ответил, и его неприятно кольнуло чувство, будто это он виноват в появлении корабля-призрака. Между тем месяц победил тучи, вышел из-за облаков и теперь изливал мягкий серебристый свет на дремлющий океан. Все невольно обратили взоры туда, где в последний миг мелькнуло среди пенных волн призрачное судно: ни всплеска, ни шороха, ни звука – только сонная тишина и умиротворяющее спокойствие. Впрочем, его нарушал Шрифтен, который нервно расхаживал на корме, оглядываясь по сторонам, а потом подошел к капитану и сказал:

– Мингер Клутс, как лоцман судна считаю своим долгом предупредить вас: погода скоро испортится и нам нужно приготовиться к худшему.

– Погода? – как в полусне, повторил Клутс.

– Да, погода. Еще не было случая, чтобы судно, повстречавшееся с «Летучим голландцем», не претерпело вскоре страшные невзгоды. Имя Вандердеккен приносит несчастья.

Филипп опешил от такой наглости и хотел возмутиться, но язык у него не пошевелился.

– Вандердеккен? Какую же роль играет это имя? – пожал плечами Клутс в недоумении.

– Капитан судна, которое мы только что видели, звался мингером Вандердеккеном. Он и есть «Летучий голландец».

– Откуда у вас такие данные, лоцман? – спросил Хиллебрант.

– Мне многое известно, да долго рассказывать, – махнул рукой Шрифтен. – Я вам сообщил про погоду, поскольку я рулевой, а насчет остального решайте сами, – добавил он и удалился.

– Видит Бог, я всю жизнь ходил по морям, меня трудно чем-то удивить, но я ни разу не испытывал подобного потрясения, – признался Клутс, – я не знаю, что и думать. Это сверхъестественное явление. Вы согласны, Филипп?

– Несомненно, – кивнул тот.

– Обратите внимание, – указал Хиллебрант на небо, – что гряда туч поднялась всего за каких-то пять минут. Месяц прорвался сквозь облака, но они вот-вот опять поглотят его. Вон там, на северо-западе, сверкает молния, сюда идет гроза.

– Ну, детушки, бороться со стихиями я умею не хуже любого моряка и сделаю все, что в наших силах. Бури да ветры не пугают меня, но знамения вроде нынешнего образуют на душе неприятный осадок. Филипп, разыщите юнгу, пусть принесет мою фляжку – шнапс помогает мне прочистить мозги.

Филипп обрадовался случаю уединиться и собраться с мыслями. Нельзя сказать, что он не верил в существование «Летучего голландца», но теперь он увидел его воочию, причем совсем рядом, – судно, на котором его отец нес свою страшную кару. Значит, на этом корабле совершится и его собственная судьба? В его ушах и сейчас раздавался свисток боцмана с корабля-призрака, перед глазами, как во сне, мелькали тени. Филипп изо всех сил напрягал слух и зрение: ему хотелось услышать голос отца, отдававшего команды своим людям, увидеть очертания отцовской фигуры на палубе таинственного парусника. Отослав юнгу с фляжкой наверх к капитану, Филипп улегся на койку и, зарывшись лицом в подушку, мысленно молился, пока к нему не вернулись его обычное спокойствие и решимость. Проведя час в молитве, Филипп снова поднялся на палубу, и его поразила неожиданная перемена погоды. Когда он уходил, судно с обвислыми парусами неподвижно лежало на поверхности океана, а высокий месяц во всей своей красе отражался в спокойных водах. Теперь кругом царил мрак, и море вздымалось короткими заостренными волнами, увенчанными пенистыми гребнями. Малый парус убрали, и подгоняемый ветром «Тер-Шиллинг» быстро несся вперед. Ветер крепчал. Хмурые матросы молча возились возле мачт и проводили Филиппа угрюмыми взглядами. «Шрифтен настроил их против меня», – успел подумать Филипп, но в этот миг налетел шквал, рванул паруса, и юноша едва удержался на ногах.

– Будьте осторожны, – предупредил его Хиллебрант, – ветер усиливается и постоянно меняет направление; неизвестно, откуда налетит ураган. Все это мне не нравится, и на душе у меня скверно, как и у капитана.

– Я испытываю то же самое, – ответил Филипп. – Но мы во власти Всевышнего, а Господь милосерд…

– Эй, что вы там замешкались? – донесся крик Клутса. – Буря! Поберегитесь!

Ветер ударил в корму, судно накренилось на бок, хлынул оглушительный ливень, и стало так темно, что люди на палубе в двух шагах не видели друг друга. Горизонт озарился молнией, и загрохотало так сильно, что морякам заложило уши.

– Хиллебрант, немедленно убрать верхний парус! Скоро матросы уже не смогут взобраться на реи! Живо, живо, ребята!

Вахтенные промокли до нитки и, стряхнув с себя воду, как собаки после купания, укрылись под навесами. Остальные матросы не спешили покидать палубу и укладываться на койки, а сгрудились и что-то обсуждали – корабль-призрак не выходил у них из ума. Приказ был выполнен, все паруса кроме фока убраны, и «Тер-Шиллинг» устремился на юг. Ветер продолжал неистово бить в корму, море высоко вздымалось, громадные волны, пенясь, с глухим воем раскалывались о судно, дождь в беспросветном мраке лил неудержимым потоком. Страшная ночь длилась бесконечно, и всем казалось, что утро никогда не наступит. Наконец черная тьма мало-помалу уступила место однородной серой мгле, но никто не обрадовался рассвету. Измученные моряки не находили поддержки друг у друга, а в глазах своих товарищей читали лишь страх и тревогу. Многие матросы убедили себя в том, что обречены на гибель, и всю ночь просидели под навесом, забившись в угол и беззвучно молясь.

Высокие, как горы, волны с шумом перекатывались через палубу. Клутс стоял над компасом, а Хиллебрант – у руля. Громадный вал с легкостью перехлестнул корму и обрушился на палубу. Капитана и старшего помощника смыло, как щепки, и швырнуло к бульваркам[6]6
  Бульварк (мор.) – высокий прочный фальшборт на военных судах, служащий для укрытия команды и палубных орудий от пуль и шрапнели.


[Закрыть]. Нактоуз[7]7
  Нактоуз (нидерл. nachthuis) – ящик, в котором расположен судовой компас и другие навигационные инструменты.


[Закрыть] и компас разбились вдребезги, никто не успел подбежать к штурвалу, и судно потеряло управление. Новые валы залили палубу и снесли грот-мачту, которая с треском перевалилась через борт. Всюду бесчинствовал хаос. Капитана оглушило, и Филипп с помощью двоих матросов отвел его в каюту. Хиллебрант упал так неудачно, что сломал правую руку. Филипп помог ему добраться до койки и вернулся к штурвалу. Шрифтен где-то запропастился, и Филипп решил взять инициативу в свои руки. Он не был заправским моряком, но слыл на корабле человеком бесстрашным и решительным. Он объяснил матросам, что капитан и старший помощник ранены, и призвал оказать ему содействие в борьбе со стихией. Не все матросы поспешили выполнять его приказы – некоторые, усмехнувшись, отошли прочь, но другие поддержали Филиппа, и через полчаса судно выровняло ход, а палубу очистили от обломков мачты и рей. Место у штурвала заняли двое опытных матросов, и корабль, как прежде, понесся по ветру. Даже мингер Ван Строом, который, дрожа всем телом, лежал у себя на койке под ворохом одеял и клялся всеми святыми, что если Бог убережет его от гибели, то никакие самые могущественные компании в мире больше не заставят его подвергать свою жизнь опасности, высунул голову и прислушался: неужели буря стихает?

Между тем появился одноглазый лоцман, и матросы, более не подчиняясь Филиппу, бросили все работы, с тревожным видом обступили Шрифтена и вскоре отправились с ним вниз в каюты якобы совещаться – все кроме рулевых. Минут через пять многие вернулись на палубу с кружками, наполненными водкой, – очевидно, кто-то из них самовольно вскрыл шкаф, где хранились корабельные запасы спирта. Филипп, задержавшись на палубе, стал убеждать матросов не употреблять алкоголь, поскольку в бурю особенно важно сохранять трезвую голову, но его никто не слушал. Даже рулевые позволили себе по кружке грога, который вскоре возымел на них самое пагубное действие: штурвал уже не подчинялся им, как прежде, и судно начало рыскать по морю туда-сюда, словно тоже было подшофе. Понимая, что в одиночку ему не справиться, Филипп поспешил в каюту капитана, разбудил его и доложил о положении дел. Обругав матросов прохвостами, Клутс нетвердой походкой последовал на палубу, его покачивало, и голова у него раскалывалась от сильного ушиба при падении. Взбираясь по лестнице, он вновь чуть не упал – посторонний наблюдатель подумал бы, что командир судна тоже изрядно приложился к фляжке. Гаркнув на матросов, он приказал им занять свои места и прекратить безобразничать, после чего, совершенно обессилев и обхватив голову, прислонился спиной к одному из орудий – ноги не держали его, и Филипп догадался, что капитан получил сотрясение мозга. Хиллебрант чувствовал себя плохо: у него открылась горячка, и он не мог подняться с койки. Филиппу стало страшно. День клонился к вечеру, и «Тер-Шиллинг» мчался неизвестно куда. Молодой человек заметил, что направление движения судна изменилось: ветер, первоначально дувший со штирборта, теперь ударял в бакборт. Разбитый компас вышел из строя, а рулевые захмелели и утратили способность что-либо соображать.

– Он не моряк, – говорили они друг другу, – и не ему нас учить, как управлять судном.

К ночи разыгралась буря. Дождя не было, но дул шквалистый ветер, яростно налетая на судно, управляемое пьяными матросами, и обрушивая на него вал за валом. На палубе хохотали, горланили песни – сиплые голоса сливались с воем ветра и ревом волн. Шрифтен, главный заправила дикого разгула, то и дело прикладывался к кружке, плясал, выкрикивал всякие мерзости и злобно косился своим единственным глазом на Филиппа. Смех, вопли, ругань сливались в общий хор, и вскоре рулевые, оставив свой пост, присоединились к пьяным товарищам. «Тер-Шиллинг», оказавшись во власти бури, несся в неведомом направлении, ныряя между волнами, как щепка. «Не странно ли, – думал Филипп, уединившись на корме, – что лишь я один из всего экипажа сохранил здравый ум и способность к ответственным поступкам? И что же в результате? Я не в силах помешать пьяной оргии команды. Выходит, мне выпало стать свидетелем гибели судна и ничего не предпринять, чтобы его спасти? Просто стоять без дела и наблюдать, как океан поглотит моих товарищей? Господи, за что мне такая низкая роль? Я беспомощен и отторгнут от людей своей исключительностью. Я чувствую, что не погибну, как другие, что моя жизнь как будто заколдована и предназначена Провидением для другой цели, что ее охраняет данная мною клятва, которую мне суждено исполнить. Значит, такая судьба предначертана мне с рождения? Нет, возможно, я ошибаюсь. Ветер, кажется, ослабел, буря уходит. Никто не погибнет, мы выживем. Слава Тебе, Господи!»

В действительности ветер не ослабел, а изменилось его направление, потому что судно вошло в опаснейший Ложный залив – кладбище многих кораблей. Волны буйствовали с прежней силой, и Филипп не знал, что «Тер-Шиллинг» зажат между скалами и отлогим песчаным берегом, куда его и гнало течением, чтобы разбить в щепки. Только через двадцать минут Филипп заметил впереди полоску отмели, и катастрофа уже была неизбежна. Со страшным треском судно ударилось бортом о песок и легло на бок, мачта рухнула, громадный вал прокатился по палубе, оборвав хмельное веселье. Филипп оказался с наветренной стороны и ухватился за бульварк, пьяные матросы барахтались в море с подветренной стороны и пытались выбраться на безопасную часть судна. К своему ужасу Филипп увидел, как в волнах мелькнула голова капитана Клутса, но в тот же миг прокатился огромный вал и поглотил ее. Филипп бросился в каюту Хиллебранта, беспомощно метавшегося на койке, взвалил его на спину, втащил на палубу и уложил на дно большой шлюпки, но сесть в нее не успел – несколько пьяных матросов толкнули его в грудь, спустили шлюпку на талях и запрыгнули в нее. Вал подхватил ее и вынес в море, лодка зачерпнула краем, и ее залило до половины, но пьяным было, как говорится, море по колено. Едва они осознали, что сидят в шлюпке, как опять загорланили песни, а прибой и ветер погнали веселую компанию к берегу.

Уцепившись за обломок мачты, Филипп с тревогой следил за шлюпкой: она то ныряла между двумя большими волнами, то ее подкидывало на белом пенистом хребте вала, голоса постепенно удалялись и вскоре стали не слышны. С минуту Вандердеккен видел, как шлюпка качалась на гребне громадного вала, после чего исчезла и больше не появилась. Он понял, что единственный выход – оставаться на судне и попытаться спастись на каком-нибудь обломке. Филипп отдавал себе отчет в том, что корабль долго не продержится: верхняя палуба уже разошлась, и с каждым новым валом, ударявшим в борт, вода, как дикий зверь, буквально разрывала «Тер-Шиллинг» на части. Снизу донеслись стенания, и Вандердеккен понял, что кричит Ван Строом. Ползком добравшись до его помещения, Филипп увидел, что лесенка, ведущая на корму, повалилась на дверь каюты и забаррикадировала выход. С невероятным трудом он сдвинул лестницу и открыл дверь: мингер Ван Строом, обезумев от страха, судорожно впился обеими руками в перегородку с наветренной стороны и, несмотря ни на какие уговоры, не соглашался отцепить пальцы. Напрасно Филипп пытался оторвать его. Наконец страшный треск и хлынувшая неудержимым потоком вода убедили юношу: судно разломилось надвое, и тогда, как он ни переживал, что бессилен спасти несчастного, ничего другого не оставалось, как бросить суперкарго на произвол судьбы и поспешно выскочить наверх. У заднего люка кто-то метался в воде: Йоханнес пытался выплыть, но его удерживала привязь. Филипп вынул нож и перерезал веревку, освободив медведя. В тот же миг огромный вал перевернул корму, полностью отделив ее от носовой части и превратив в щепки. Филипп забарахтался среди обломков. Ухватившись за часть судовой обшивки, он изо всех сил пытался удержаться на поверхности, обломок поддело волной и понесло к берегу. В несколько минут Филиппа домчало к земле, обломок со страшной силой врезался в песчаную отмель, под напором волн его перевернуло, и молодого человека отбросило в воду. Он старался доплыть до берега, до которого было совсем близко, но отбегавшие волны увлекали юношу за собой, и, несмотря на все усилия, ему не удавалось нащупать дно и оттолкнуться. Его кидало взад-вперед, пока он вконец не обессилел. Сознание мутилось, он захлебывался и чувствовал близкую смерть, как вдруг что-то коснулось его руки. Он уцепился за какой-то предмет в полнейшем отчаянии, даже не соображая, что там такое. Это оказалась косматая шкура медведя, и Йоханнес, плывший к берегу, вскоре вытащил человека на отмель. Ощутив под ногами сушу, Филипп выполз на берег, куда не доходили волны, и без сознания повалился на песок.

Когда он пришел в себя, нестерпимо болели глаза, которые несколько часов подряд подвергались пагубному воздействию палящих солнечных лучей, ибо Филипп лежал на самом припеке. Едва разлепив глаза, он тотчас же снова закрыл их от невыносимой рези. Повернувшись лицом вниз, он прикрыл глаза рукой и провел так некоторое время, после чего боль немного отступила. Филипп, пошатываясь, поднялся на ноги и огляделся. Море продолжало волноваться и несло с пеной прибоя обломки корабля, тюки, ящики и прочую кладь с «Тер-Шиллинга». У самой воды лежало тело Хиллебранта, подальше – трупы нескольких моряков вперемешку с разбитыми ящиками, бочонками и досками. Молодой человек понял, что со шлюпкой произошла беда: ее обо что-то ударило, перевернуло, и все находившиеся в ней погибли. Судя по солнцу, было около трех часов пополудни. Филипп нуждался в отдыхе – голова гудела и сделалась тяжелой, как свинцовая, руки дрожали, ноги подкашивались. С неимоверным усилием он добрел до небольшого песчаного холма, защищавшего от солнца, лег в нескольких шагах от того места, где валялся в прошлый раз, и тотчас впал в забытье, пробудившись лишь на следующее утро.

Он очнулся от толчка в грудь, вздрогнул, открыл глаза и увидел над собой существо, которое в первую минуту принял за Йоханнеса. Но ничего подобного: рядом находился рослый готтентот с ассегайем в руке, с наброшенной на плечо только что снятой окровавленной шкурой бедного медведя и в кудрявом парике суперкарго. Филипп поднялся и встал подле дикаря, который сохранял неподвижность без всяких признаков враждебности. Снедаемый жаждой юноша знаками показал темнокожему, что хочет пить. Готтентот сделал ему движение следовать за собой и повел через песчаный холм к берегу, где Филипп увидел с полсотни туземцев, собиравших предметы, выброшенные морем после гибели судна. Проводнику Филиппа туземцы выказывали всяческое уважение – похоже, он был вождем племени. Нескольких важно произнесенных им слов оказалось достаточно, чтобы откуда-то принесли в глиняном черепке довольно грязную и в небольшом количестве воду, показавшуюся, однако, Филиппу сущей отрадой. Когда он напился, вождь жестом руки велел ему сесть среди обломков судна, тюков, ящиков и корзин и сам разместился рядом. Между тем обнаженные готтентоты с нахмуренными лицами расхаживали по берегу и подбирали все, что не представляло никакой ценности, а на то, чем особенно дорожили цивилизованные люди, не обращали внимания.

Хотя в ту пору голландцы еще сравнительно недавно обосновались в Южной Африке, отстроив Капскую колонию – небольшое поселение на Капе, – тем не менее развитая меновая торговля между белыми и туземцами существовала уже долгие годы, и готтентоты давно знали о кораблях, а поскольку коренное население не терпело от европейцев никаких обид, то относилось к ним вполне сносно. Филипп подивился, что чернокожие вылавливают и собирают доски и куски дерева, на которых сохранились железные скобы и другие детали и из которых торчат гвозди, и складывают древесину в костры, тут же их запаливая. Вождь знаками осведомился у Филиппа, не хочет ли он еды, и в ответ на утвердительный кивок запустил руку в мешок из козьей кожи, достал оттуда горсть крупных жуков и радушно предложил гостю. Филипп помахал рукой на такое угощение, тогда вождь сам на глазах изумленного чужестранца, не торопясь и с наслаждением отправил себе в рот всю пригоршню, после чего встал и велел Филиппу идти следом. Когда тот поднялся, то неожиданно увидел, что прибоем выкинуло на берег его собственный сундук. Филипп бросился к нему, дав понять дикарям, что это его собственность. Слава богу, сундук совершенно уцелел. Юноша достал из кармана ключ, отпер замок и собрал в узелок самое необходимое, не забыв захватить мешочек с золотыми монетами, которые, как известно, всегда пригодятся. Готтентотский вождь безмолвно наблюдал за сценой, не выразил никакого протеста и, только когда бледнолицый закончил выгружать вещи, подозвал одного из стоявших неподалеку соплеменников, указал ему на металлический замок и железные петли сундука и сделал характерный жест. Затем они с Филиппом направились к ближайшему краалю.

Через час они достигли селения из ряда низеньких хижин крытых шкурами и были встречены женщинами и детьми, которые, по-видимому, пришли в неописуемый восторг от наряда своего вождя. К Филиппу туземцы отнеслись с расположением: ему вынесли молока и фруктов. Глядя на полуобнаженных дочерей Евы с их некрасивыми лицами и уродливыми формами, молодой человек невольно вздохнул, вспомнив свою прекрасную Амину. Солнце клонилось к закату, и юноша чувствовал себя страшно утомленным, а потому объяснил дикарям, что желает отдохнуть. Его тотчас же отвели в хижину – грязную, зловонную, кишмя кишевшую насекомыми, – но Филипп так устал, что едва примостился в углу и положил голову на свой узелок, как сейчас же заснул. Утром его разбудил вождь в сопровождении другого готтентота, немного знавшего голландский. Филипп попросил, чтобы его отвели в голландское поселение, мимо которого часто проходят корабли, однако туземцы заверили юношу, что в данное время в заливе нет ни одного судна. Тогда Филипп ответил, что пешком пойдет туда, что там ему наверняка вскоре представится случай попасть на какое-нибудь судно, а в ожидании этого события он проведет время среди европейцев. До голландского поселения был всего один день пути, и после непродолжительных переговоров с вождем человек, изъяснявшийся на родном языке Филиппа, пообещал отвести его к нужному месту. Напившись молока, принесенного женщинами, и отказавшись от горсти жуков, вновь предложенной гостеприимным вождем, юноша взял узелок и пошел за проводником.

Под вечер они приблизились к гряде холмов, откуда открылся вид на Столовую бухту, укрепленный форт и селение в десяток домишек, где ютились европейцы. К великой радости, Филипп издали заметил в заливе парусник и, дойдя до берега, к которому спешил изо всех сил, увидел, что с судна на берег отправлена шлюпка за провиантом и водой. Простившись с провожатым, он побежал к морякам из шлюпки, назвал свое имя, рассказал о гибели «Тер-Шиллинга» и попросил принять его на борт. В шлюпке оказался офицер, который согласился взять мингера Вандердеккена, однако сразу предупредил, что судно идет домой в Амстердам. Сердце Филиппа учащенно забилось. Конечно, следуй судно в Индийский океан, он сел бы на него и продолжил начатое дело, но теперь, когда представился случай свидеться с Аминой, юноша не мог отказать себе в таком удовольствии. Значит, и для него еще осталось счастье на земле, и его ждет светлая радость, и жизнь его – не одна сплошная жертва долгу, а попеременно – тяжелый подвиг и сладостный отдых. Капитан встретил Филиппа радушно и даже отказался брать плату за рейс на судне, и спустя три месяца без всяких приключений в пути корабль бросил якорь в гавани Амстердама.