Текст книги "Корабль-призрак"

Глава 37

После нескольких часов в темнице к Амине вошли тюремщики. Не говоря ни слова, они коротко обрезали ее длинные шелковистые волосы. Амина лишь презрительно кривила губы и не пыталась сопротивляться, пока они делали свою работу. Потом тюремщики ушли, и она снова осталась одна.

На следующее утро ей велели разуться и выйти из камеры. Она вопросительно посмотрела на тюремщиков, но встретилась с бесстрастными взглядами. «Если не подчинишься, мы сами тебя выведем», – сказал один, явно тронутый ее молодостью и красотой. Амина разулась, и ее отвели в Залу правосудия, где ожидали великий инквизитор и его секретарь.

Зала представляла собой вытянутое в длину помещение с высокими окнами по сторонам и с таким же окном в дальней стене, напротив двери, через которую вошла Амина. Посреди залы стоял на возвышении под балдахином длинный стол, покрытый сукном в сине-желтую полоску. Под окном у дальней стены располагалось огромное распятие с резным образом Спасителя. Тюремщик указал на крохотную скамейку и махнул рукой, приказывая Амине сесть.

Внимательно оглядев Амину, секретарь начал допрос:

– Как вас зовут?

– Амина Вандердекен.

– Откуда вы родом?

– Мой муж родом из Нижних Земель, а я сама – с Востока.

– Кто ваш муж?

– Капитан корабля Голландской Ост-Индской компании.

– Как вы попали сюда?

– Корабль потерпел крушение, мы с мужем разлучились.

– Кого вы тут знаете?

– Отца Матиаша.

– Каким имуществом владеете?

– У меня ничего нет, все принадлежит мужу.

– Где его имущество?

– На попечении отца Матиаша.

– Вы знаете, почему вас задержали?

– А должна знать? – Амина решила уклониться от прямого ответа. – Объясните, в чем меня обвиняют.

– Кому, как не вам, знать, виновны вы или нет? Лучше сразу признайтесь и облегчите свою совесть.

– Моя совесть подсказывает, что я не совершала ничего дурного.

– Значит, вы не готовы сознаться?

– Вы же слышали, мне не в чем сознаваться.

– Говорите, вы родом с Востока. Вы христианка?

– Нет, я отвергаю вашу веру.

– Но вы замужем за католиком?

– Да. Он истинный сын церкви.

– Кто вас венчал?

– Отец Сейзен, католический священник.

– Вы были приняты в лоно церкви? Как он осмелился обвенчать вас еще до крещения?

– Он провел какой-то обряд, я не возражала.

– Это было крещение, не так ли?

– По-моему, да, но я могу ошибаться.

– Но вы сказали, что отвергаете нашу веру…

– Я видела, как ведут себя люди, ее исповедующие, и решила, что это не для меня. Но до свадьбы я была расположена к этой вере.

– Каковы размеры вашего состояния на попечении отца Матиаша?

– Несколько сотен талеров. Точно знает только он.

Великий инквизитор позвонил в колокольчик. Вошли тюремщики и повели Амину обратно в камеру.

«Почему они так озабочены моими деньгами? – спрашивала себя Амина. – Если им нужны деньги, пусть забирают. Каковы, хотелось бы знать, пределы их власти? Что они могут со мною сделать? Ладно, чего гадать, через несколько дней все само выяснится».

По своей наивности Амина и не подозревала, что за допросами могли пройти годы, когда бы не приближался срок испытания веры! Аутодафе не проводили уже три года, и так уж совпало, что оно должно было состояться ровно через четыре месяца после помещения Амины под стражу. Чтобы провести церемонию с надлежащей пышностью, инквизиторам не хватало обвиняемых, способных выдержать эту последнюю пытку. Требовалось поскорее найти еще несколько жертв, и Амина удачно им подвернулась, иначе ее наверняка промытарили бы в темнице куда как дольше.

Амина провела в неведении и страхе невыносимо долгий месяц, прежде чем ее снова вызывали в Залу правосудия. Вновь ее спрашивали, готова ли она сознаться. Раздосадованная заключением и несправедливостью судилища, она воскликнула:

– Я уже ответила, что мне не в чем сознаваться! Поступайте со мною как угодно, только не тяните!

– Даже пытки не заставят вас сознаться?

– А вы испытайте меня, – дерзко отозвалась Амина. – Испытайте меня, жестокосердные люди. Если услышите хоть слово – ославьте малодушной! Да, я лишь слабая женщина, но вам меня не запугать! Я вас презираю!

Очень редко звучали в Святом суде подобные слова, и еще реже их бросали в лицо судьям с такой решимостью. Впрочем, инквизиция никогда не прибегала к пыткам до тех пор, пока обвиняемого не признавали виновным.

– Посмотрим, – произнес великий инквизитор. – Уведите ее.

Амину отвели в камеру.

Между тем отец Матиаш успел несколько раз за этот срок переговорить с инквизиторами. Пускай он в гневе обвинил Амину и засвидетельствовал свое обвинение, священник не находил себе места и изнывал от беспокойства. Долгое житье бок о бок, доброта, которую Амина выказывала ему вплоть до самого отъезда, осознание того, что она не приняла полностью христианское вероучение, ее отвага и стойкость, наконец, ее молодость и красота – все это располагало к ней и говорило в ее пользу.

Теперь пастырь стремился лишь побудить ее сознаться в неправедном деянии и принять истинную веру, тем самым спасая душу и жизнь. Под этим предлогом отец Матиаш добился от Святого суда позволения навестить Амину в темнице и пришел туда в надежде вразумить заблудшую овечку. Соизволение было даровано ему как особая милость, поскольку инквизиторы по многим причинам просто не могли отказать священнику в такой малости.

На третий день после второго допроса, в неурочный час, дверь камеры распахнулась, и отец Матиаш вошел в узилище. Засов за его спиной немедленно задвинули.

– Дитя мое, бедное мое дитя! – горестно вскричал священник.

– Не смейтесь надо мною, отец. Это ведь вы упекли меня сюда.

– Верно, ты здесь из-за меня, Амина, но я могу тебя вызволить, если ты мне позволишь.

– С радостью, святой отец. Ведите.

– Нет, ты не поняла. Нужно многое обсудить и многое сделать. Из темниц вроде этой так просто не выходят.

– Тогда скажите то, что собирались сказать. Что нужно делать?

– Хорошо.

– Погодите. Сначала ответьте мне на один вопрос, крайне важный для меня. Вы слышали что-нибудь о Филипе?

– Да, кое-что слышал. Он жив и здоров.

– Где же он?

– Скоро будет здесь.

– Спасибо, Господи! Мне разрешат с ним увидеться?

– Это зависит от твоего поведения.

– Вот как? Тогда растолкуйте, чего от меня добиваются.

– Сознайся в своих грехах, в своих преступлениях.

– В каких грехах? Я точно не преступница.

– Разве не ты якшалась с темными силами, не ты призывала духов и искала помощи тех, кто обитает в ином мире?

Амина промолчала.

– Отвечай, дочь моя. Ты сознаешься?

– Я не признаю, что делала что-то дурное.

– Бесполезная увертка! Тебя застали за этим занятием – я сам и другие люди. Зачем отрицать очевидное? Ты ведь догадываешься, какое наказание тебя ожидает? Сознайся, прими благословение Святой Церкви!

– Для чего мне благословение вашей церкви? Или вы караете тех, кто его отвергает?

– Вовсе нет, но ты уже согласилась окреститься, тут тебя не нужно упрашивать, зато, если окрестилась, ты должна войти в лоно церкви, или тебя сочтут еретичкой.

– Когда крестилась, я не понимала, что происходит.

– Допустим. Но ты согласилась на обряд.

– Пусть так. Поведайте, какие кары меня ждут, если я откажусь?

– Тебя сожгут заживо на костре, и никто не сможет этому помешать. Послушай меня, Амина Вандердекен: в следующий раз, когда тебя вызовут, сознайся во всем, моли о прощении и попросись в лоно церкви. Тогда ты спасешься и сможешь…

– Смогу что?

– Снова очутиться в объятиях Филипа.

– О Филип, мой Филип! Выбор и вправду суров, отец. Как мне сознаться в том, что я творила дурные дела, если сердце говорит, что ничего такого я не делала?

– Как не делала?

– Я лишь взывала к моей покойной матери за помощью, и она явилась мне во сне. Что дурного в том, что мать помогает своей дочери?

– Это была не твоя мать, а исчадие ада, принявшее ее облик.

– Это была моя мать! Опять вы требуете от меня признать то, во что я не верю.

– Не веришь? Амина Вандердекен, не упорствуй, смирись!

– Я не упорствую, отец. Вы же посулили мне то, что для меня поистине бесценно. Пообещали, что я вновь окажусь в объятиях своего мужа. Для чего мне упрямиться? Но я не стану лгать – ни ради себя, ни ради свободы, ни даже ради моего Филипа!

– Амина Вандердекен, если ты созна́ешься до вынесения приговора, это тебе зачтется. А после приговора всякое признание будет бесполезным.

– Какая разница, когда признаваться, отец? Я сделала то, что сделала, но для меня это не преступление. Вы вольны думать иначе, однако я не из числа ваших единоверцев.

– Подумай, дочь моя, об опасности, которой ты подвергаешь мужа! Выходит, он женился на ворожее? Завтра я навещу тебя снова.

– Мои мысли в смятении, – проговорила Амина. – Уходите, святой отец, окажите мне такую милость.

Последние слова Амины немало порадовали отца Матиаша. Похоже, мысль об опасности для мужа пробила заслон ее хладнокровия.

Амина же опустилась на тюфяк в углу камеры и спрятала лицо в руках.

– Сожгут заживо! – воскликнула она чуть погодя, выпрямилась и провела ладонью по лбу. – Сожгут заживо! Вот они, христиане! Значит, такова жестокая смерть, которую предвещал мне одноглазый Шрифтен. Значит, такова моя судьба. Мне не суждено спастись. Если я созна́юсь, получится, что Филип женился на колдунье, и его тоже накажут. Нет, ни за что! Пусть я сама буду страдать – о, сколь ужасна сама мысль о костре! – но это быстро закончится. Бог моих предков, даруй мне силы вынести людскую жестокость и позволь присоединиться к моему Филипу после смерти!

На следующий вечер отец Матиаш пришел снова. Амина встретила его спокойно, отказалась внимать советам священника и следовать его наставлениям. Оброненная им вскользь угроза – мол, она заодно подвергает опасности своего мужа – лишь укрепила дух Амины, и она твердо решила, что ни пытки, ни костер не заставят ее в чем-либо сознаться.

Священник ушел из темницы с тяжестью на сердце. Ему было несказанно жаль, что Амина должна погибнуть столь жуткой смертью. Он отчасти винил себя в ее злоключениях и сожалел о том, что вообще повстречался с этой женщиной, чьи мужество и стойкость, пускай она заблуждалась, не могли не восхищать.

Еще отец Матиаш вспоминал Филипа, который всегда относился к нему по-доброму. Как теперь он посмотрит в глаза капитану? Если тот спросит, где его жена, что отвечать?

Минуло еще две недели, и Амину снова привели в Залу правосудия и потребовали от нее сознаться в преступлениях. Когда она отказалась, зачитали приговор. По свидетельству отца Матиаша ее обвинили в занятии запрещенным ремеслом, и к этому обвинению присовокупили показания мальчика Педро и нескольких других свидетелей.

В своем рвении отец Матиаш также указал, что подобное же преступление она совершила в Тернезе и что в разгар страшной бури, когда все на борту корабля ждали гибели, оставалась удивительно хладнокровной и предрекла спасение капитану, каковое предвидение нельзя объяснить ничем, кроме вмешательства злого духа, открывшего ей грядущее.

Амина громко хмыкнула, услышав последнее обвинение. Ее спросили, хочет ли она что-либо возразить.

– Ну что тут возразишь? – ответила она. – Что касается корабля, я попросту не струсила, в отличие от ваших христиан! Меня обвиняют в колдовстве… Вот же старый зануда! Он у меня попляшет! Скажите, если некто знает, что было сотворено колдовство, и умалчивает об этом – или даже покрывает колдуна, – он ведь тоже повинен в преступлении?

– Верно, – настороженно отозвался инквизитор.

– Тогда я обвиняю! – Амина совсем было собралась поведать, что оба священника, отец Сейзен и отец Матиаш, знали, зачем Филип ходит в море, и одобряли его поиски. Однако мысль о том, что Филип может пострадать, ее остановила.

– Обвиняете кого? – уточнил инквизитор.

– Никого. – Амина сложила руки на груди и поникла головой.

– Говори, женщина.

Амина хранила молчание.

– Пытки развяжут тебе язык!

– Никогда! – Она гордо вскинула голову. – Слышите? Запытайте меня хоть до смерти! Это даже лучше, чем прилюдная казнь.

Инквизитор и секретарь посовещались. Убежденные в том, что Амина не станет сознаваться, они решили обойтись без пыток, тем более что им требовалась жертва для публичного сожжения.

– Ты сознаёшься? – вопросил инквизитор.

– Нет! – отрезала Амина.

– Уведите ее!

Вечером накануне аутодафе отец Матиаш вновь пришел в камеру Амины, но все его старания обратить ее в веру оказались тщетными.

– Завтра все закончится, отец, – сказала она. – Уходите. Я хочу побыть одна.

Глава 38

Настала пора вернуться к Филипу и Кранцу. Последний, возвратясь от коменданта, пересказал Филипу свою беседу с португальцем и изложил баснословную историю, которую состряпал, чтобы обмануть своего тюремщика.

– Я сказал, что только вам известно, где спрятано сокровище, – прибавил Кранц. – Дескать, пусть посылает за вами и плывет откапывать золото. Меня, конечно, оставят в заложниках, но тут уж ничего не поделаешь. Я постараюсь ускользнуть, а вы бегите при первой же возможности и торопитесь к своей Амине.

– Не годится, – возразил Филип. – Мы поплывем вместе, дружище. У меня такое чувство, будто, если мы с вами расстанемся, счастья в жизни мне больше не видать.

– Глупости! Не забивайте себе голову, капитан. И потом, я же сказал, что попробую ускользнуть.

– Я не соглашусь отдать сокровище, если вас не будет рядом.

– Что ж, тогда договаривайтесь сами.

В дверь негромко постучали. Филип поднялся с кушетки и впустил в комнату солдата Педро. Тот огляделся по сторонам, притворил дверь, задвинул внутренний засов и приложил палец к губам, призывая к молчанию. Затем шепотом поведал о том, что ему довелось подслушать в покоях коменданта.

– Бегите, если есть куда, сеньоры, и меня прихватывайте с собой. Теперь мне надо идти. А комендант-то все так и вышагивает из угла в угол…

Педро шмыгнул за дверь и крадучись двинулся вдоль парапета.

– Вот же коварный негодяй! – вполголоса воскликнул Кранц. – Но мы его одурачим. Вы были правы, Филип, плыть нужно вдвоем, ибо вам потребуется моя помощь. Надо уговорить его отправиться вместе с нами. Я прикину, как это лучше сделать, а вы пока отдохните.

На следующее утро комендант пригласил голландцев к завтраку и встретил их широкой улыбкой. Держался он весьма учтиво, а с Филипом и вовсе был любезен до назойливости. Сразу после еды он заговорил о своих желаниях и намерениях:

– Сеньор, я размышлял о том, что рассказал мне ваш друг, и о вчерашнем явлении призрака, который устроил такой переполох и заставил меня действовать опрометчиво, в чем я глубоко раскаиваюсь и за что приношу вам свои искренние извинения. Эти размышления вкупе с преданностью нашей матери-церкви, коей следует ожидать от всякого истинного католика, подсказали мне, что с вашей помощью мы должны вернуть сокровища, место которым в храме. Я предлагаю, чтобы вы приняли под командование отряд солдат, отправились на остров, где зарыто золото, выкопали его и доставили сюда.

В ваше отсутствие я задержу первый же корабль, который заглянет к нам, и по возвращении вы с другом отплывете в Гоа, увозя сокровище и мои сопроводительные письма. Это позволит вам заручиться расположением тамошних властей и обеспечит наилучший прием. Кроме того, сеньор, вы сможете воссоединиться с супругой, чья красота, признаюсь, изрядно меня прельстила. И я вновь прошу у вас прощения, на сей раз за то, что упоминал ее имя совершенно неподобающим образом, нисколько не ведая, кто она такая и какое отношение имеет к вашей досточтимой особе. Если мое предложение кажется вам разумным, сеньор, я буду счастлив отдать соответствующие приказы.

– Сам будучи ревностным католиком, – отвечал Филип, – я сочту за великую честь указать место, где зарыты сокровища, и вернуть их нашей матери-церкви. Ваши извинения по поводу моей супруги я охотно принимаю, вполне сознавая, что ваше поведение объяснялось неведением относительно ее положения и достоинства. Что касается меня самого, тут мне не все понятно. Вы говорите об отряде солдат. Они будут подчиняться мне? Им можно доверять? Ведь против них будем только мы с моим другом. Не взбунтуются ли солдаты?

– Не беспокойтесь, сеньор, они хорошо вымуштрованы. И вашему другу нет необходимости плыть с вами. Я бы хотел, чтобы он остался здесь и скрасил мое житье в ваше отсутствие.

– Нет, на это я не соглашусь, – покачал головой Филип. – Один я не поплыву.

– Если позволите, сеньоры, я выскажу свое мнение, – вмешался Кранц. – Не вижу причин, по которым моему другу следует плыть одному с отрядом солдат и по которым мне стоило бы остаться тут. На мой взгляд, будет неразумно поступить так, как предлагает сеньор комендант, не важно, поплыву я тоже или останусь здесь. Вы должны учесть, сеньор, что речь идет о весьма крупной сумме. Эти деньги окажутся на виду у ваших людей, а эти люди многие годы провели вдали от родины, и им не терпится вернуться домой. Что произойдет, когда они поймут, что им противостоит всего-навсего один чужестранец? Или даже два? Рядом будет гора денег, командир – вы, сеньор, – где-то далеко… Искус слишком велик. Им всего-то и нужно будет, что пройти южным каналом и добраться до порта Бентам, чтобы очутиться в безопасности, а оттуда они, свободные и богатые, смогут уплыть куда угодно. Словом, сеньор, посылать моего друга одного или отряжать нас обоих – это все равно что обречь на верную смерть. А вот если вы, сеньор, отправитесь с нами, упомянутой угрозы можно будет не опасаться. Ваше присутствие и ваша власть усмирят солдат. Конечно, они будут помышлять о добыче, но одного вашего взгляда хватит, чтобы они не вздумали перейти от мыслей к делу.

– Верно сказано, – заметил Филип. – Признаться, это мне в голову не приходило.

Комендант тоже ни о чем таком не думал, но теперь, когда нужные слова прозвучали, неоспоримость доводов Кранца показалась ему очевидной, и он принял решение задолго до того, как Кранц закончил говорить.

– Что ж, сеньоры, я рад выполнить любое ваше пожелание. И раз вы полагаете мое присутствие на борту необходимым, а нового нападения на форт с Тернате прямо сейчас ожидать не приходится, я на несколько дней возложу ответственность за форт на своего помощника, пока мы с вами будем содействовать благу нашей матери-церкви. Я уже распорядился вызвать в гавань местное судно, большое и просторное. Если не возражаете, отплывем все вместе завтра утром.

– Лучше плыть на двух кораблях, – поправил Кранц. – Во-первых, в море всякое может приключиться. А во-вторых, на один мы погрузим сокровища и сядем самим, а на другой переведем часть солдат, чтобы разделить их силы на случай, если обилие золота вскружит им голову и побудит к бунту.

– Справедливо, сеньор, возьмем два корабля. Отличный совет!

Все удалось согласовать, к общему удовлетворению, кроме разве что судьбы Педро, которого следовало зачислить в отряд. Филип с Кранцем как раз советовались, как лучше этого достичь, когда пришел Педро и сообщил, что комендант приказал ему присоединиться к отряду и прислуживать голландским морякам.

На следующий день все было готово к отплытию. Комендант лично отобрал десять солдат и капрала, и на туземные корабли быстро погрузили запас съестного и прочие припасы, какие могли понадобиться в плавании. С рассветом комендант и Филип взошли на борт одного судна, Кранц же с капралом и Педро поднялись на борт второго.

Солдаты, пребывавшие в неведении относительно цели похода, узнали от Педро, куда и зачем плывут, и между ними, к удовольствию Кранца, который внимательно наблюдал за попутчиками, начались всякие перешептывания. Кранц догадывался, что бунта не избежать, когда солдаты сообразят, что комендант готов пожертвовать их жизнями ради утоления своей алчности.

Погода благоприятствовала плаванию, поэтому плыли весь день и ночь, прошли в десяти лигах от Тернате и еще до наступления утра очутились среди скопления крошечных островков, на самом южном из которых было зарыто сокровище.

На вторую ночь корабли вытащили на берег безымянного острова, и там наконец-то солдаты, плывшие с Кранцем и Педро, смогли столковаться с теми, кто сопровождал коменданта и Филипа. Голландцы тоже воспользовались случаем обсудить происходящее.

Наутро, когда поставили паруса, Педро подошел к Кранцу и честно сознался, что их попутчики всё решили и что солдаты с другого корабля примкнут к ним, пускай еще недавно были против. Они намерены избавиться от коменданта и плыть в Батавию, а оттуда добираться до Европы.

– Без кровопролития никак не обойтись?

– Почему же нет? Но мы хотим отомстить. Вы и вообразить не можете, сеньор, каким унижениям мы подвергались. Конечно, деньги нас манят, но месть будет еще слаще. К тому же разве не он сам задумал прикончить нас, так или иначе? Мы просто воздадим ему по заслугам. Словом, сеньор, вы не вмешивайтесь, мы сами разберемся, и, если кто-то другой его не убьет, мой нож пронзит его сердце.

– Нет, мой! Нет, мой! – наперебой загомонили прочие солдаты, хватаясь за оружие.

К исходу очередного дня под парусами они очутились в двадцати милях от искомого острова, и глаз Филипа сразу выхватил памятные приметы. Корабли вытащили на сушу, и все отправились отдыхать. Коменданту снились горы золота, а солдаты между тем договаривались его убить, как только выкопают всё.

Утром снова взошли на корабли, и комендант не обращал ни малейшего внимания на мрачные, угрюмые лица вокруг. Он буквально светился от предвкушения. Парусники быстро пересекли морскую гладь, усеянную живописными клочками суши, и солнце еще не успело опуститься до высоты трех часов, когда Филип углядел последнюю примету и указал коменданту на кокосовую пальму, под которой таился клад.

Высадились в бухте. Изнывавший от нетерпения коротышка велел нести заступы, не подозревая, что жизнь его вот-вот оборвется и что, пока он вынашивает злой умысел против остальных, эти остальные злоумышляют против него самого.

Добрались до заветного дерева, раскидали лопатами песок, и всем взорам предстало припрятанное сокровище. Солдаты вытаскивали мешок за мешком, просыпавшиеся талеры собирали в отдельную кучу. Двоих отправили на корабли за мешками для монет. Тут португальцы оторвались от работы, отложили заступы и стали многозначительно переглядываться.

Комендант отвернулся, чтобы поторопить тех двоих, кого послал за мешками, и тут ему в спину одновременно вонзилось три или четыре ножа. Он упал ничком, попробовал подняться, выкрикивая угрозы, но новые удары, на сей раз в грудь, заставили его умолкнуть навсегда. Филип и Кранц безмолвно наблюдали со стороны, как солдаты выдернули ножи из тела, вытерли о траву и убрали в ножны.

– По заслугам, – негромко произнес Кранц.

– Так и есть! – вскричали португальцы. – Он получил, чего заслуживал!

– Сеньоры, забирайте свою долю, – предложил Педро. – Правильно, ребята?

– Правильно!

– Мы не возьмем ни талера, друзья, – ответил Филип. – Все деньги ваши, распоряжайтесь ими как хотите. Мы просим лишь, чтобы вы помогли нам добраться туда, куда мы направляемся. Но прежде чем начнете делить золото, давайте похороним этого бедолагу.

Солдаты послушались, снова вооружились заступами и выкопали неглубокую могилу, куда опустили тело коменданта и забросали песком.