Текст книги "Корабль-призрак"

Глава XXXIX
Я не боюсь твоей дьявольской силы!

Едва новоявленные богачи запустили в первый же мешок руку и подбросили на ладони несколько увесистых золотых дублонов, которые так и горели на ярком солнце, как между португальцами начались пререкания. «Неужели и эти, как матросы с “Утрехта”, поубивают друг друга?» – с болью в сердце подумали Филипп и Кранц и решили быстрее отплыть на одном из кораблей, а солдатам предоставить разбираться, как хотят. Занятые только дележом добычи, те без всяких разговоров отдали чужестранцам часть продовольствия, воды и кокосовых орехов, и наши друзья покинули золотоносный остров.

– Жаль, что Педро остался с ними, – заметил Кранц, когда судно отошло от берега.

– Это его судьба, – вздохнул Филипп. – Не будем больше думать о них. Надо решать, что делать дальше. Судно у нас так себе, но все-таки на нем можно передвигаться по морю, а запасов у нас на месяц. Предлагаю выйти на путь судов западного направления и постараться, чтобы нас взяли на корабль в Гоа.

– Если не встретим судно в море, давайте проследуем по проливу до Пинанга и подождем там или доберемся до Кохинхины, откуда в Гоа постоянно курсируют джонки.

Решено было избрать не короткий, а более надежный путь, избегая опасных морских течений и пиратов-малайцев. Утром при попутном ветре судно бойко пустилось между островами, и Филипп спросил у Кранца:

– А в вашей жизни случались какие-нибудь мистические события? Расскажите мне хоть немного о себе и своей семье. И как ваше имя? Вы ни разу не назвали мне его, и я вынужден обращаться к вам только по фамилии, хотя мы теперь друзья, а не просто сослуживцы.

– Меня зовут Герман, – улыбнулся Кранц. – А что касается мистики, то и нашей семье многое довелось выстрадать. Я давно заметил, что злодеям самим Провидением назначено преследовать и мучить добрых и беззащитных людей. Но начну по порядку. Мой отец был крепостным одного румынского дворянина, крупного землевладельца Трансильвании. Человек от природы умный, способный и работящий, отец хорошо управлялся со своими обязанностями, поэтому господин возвысил его до должности управляющего, по сути сделав своей правой рукой. Отец был сметлив и удачлив в делах, заключал для хозяина выгодные сделки, и тот год от года богател. Барин не скупился, и наша семья – нас было два брата и сестренка – не бедствовала, а считалась зажиточной, и, конечно, отец пользовался заслуженным уважением. Но при этом он оставался крепостным, то есть рабом, и дворянин не желал отпускать его на волю ни за какие деньги. Мать моя, в ту пору юная красавица, приглянулась нашему господину. Однажды отца далеко и надолго услали по какому-то делу, а барин не тратил времени даром. Но случилось, что отец вернулся раньше срока и застал мать в постели с любовником. Подобного предательства и вероломства он не ожидал! В голове у него помутилось, он схватил первый тяжелый предмет, который попал под руку, и размозжил обоим прелюбодеям головы. Понимая, что за убийство латифундиста его отправят на каторгу или казнят, отец собрал все деньги и ценности, какие имел, посадил нас, троих маленьких детей, в громадные сани – дело было зимой – и бежал в горы. Я жил с отцом, братом и сестрой в бревенчатой хижине недалеко от большого леса. Места там глухие, и люди боялись туда соваться. Распахав по весне немного земли, отец стал выращивать злаки и овощи, и на пропитание нам хватало. Весной и летом мы с братом помогали отцу на поле, ухаживая за посевами, а зимой безвылазно сидели в избушке – отец на несколько дней уходил в лес промышлять охотой. Мне исполнилось семь лет, брату – девять, а сестренке – пять.

Как-то вечером отец вернулся позже обычного. Охота не удалась, снег в лесу был очень глубоким. Отец промерз, принес из поленницы дров и стал разводить огонь в очаге. Внезапно под самым окном завыл волк. Отец схватил ружье, зарядил и выскочил, затворив дверь. Мы ждали папу и готовили ужин, как вдруг послышался звук охотничьего рога, раздались шаги за дверью, и отец ввел в дом молодую женщину и рослого чернявого мужчину. Оказывается, выбежав из хижины, отец увидел громадного белого волка, тот зарычал и двинулся прямо на охотника, не подпуская его к себе на ружейный выстрел. Зверь заманил отца на какую-то поляну и будто сквозь землю провалился. Раздосадованный отец хотел повернуться и идти домой, как до него донесся звук рожка. Через минуту отец увидел всадника, а рядом с ним на крупе лошади – девушку. Родитель мой сперва принял их за оборотней, но потом понял, что это обычные люди: они заблудились в лесу, попросили обогреть их и приютить на ночь.

– И кто они были такие? – с интересом спросил Филипп.

– Отец и дочь, бежавшие из Трансильвании. На девушку, как когда-то на мою мать, положил глаз один властелин, но отец усадил ее в седло, и они, спасаясь от погони, бежали в горы и сбились с пути. Не встреть они моего отца, оба умерли бы с голоду и замерзли в лесу. Но он, вспомнив болезненную драму, которую пережил сам, посочувствовал несчастным, привел их к нам в дом, усадил к очагу, накормил и дал сена лошади незнакомца. Девушка была дивной неземной красоты, но в ее сверкающих глазах, в уголках ее припухлых губ читалось что-то беспокойное, жесткое и даже злое, хотя она держалась приветливо и говорила ласковые слова. Марчелла, наша сестренка, так испугалась красивую тетю, что от страха забилась под кровать и не стала ужинать. Отец уступил гостье свою постель, мы трое улеглись на другой кровати, а мужчины долго сидели у огня и беседовали за бутылкой вина. Нам, детям, было интересно, и мы подслушивали.

«– Вы из Трансильвании? – спросил отец охотника.

– Да, я крепостной одного латифундиста, который потребовал мою дочь себе в наложницы, но я не отдал. Тогда он попытался взять девушку силой, и я ударил его в грудь охотничьим ножом.

– Боже! Значит, мы не только земляки, но и братья по несчастью? – И отец вкратце поведал гостю, что случилось с нашей матерью.

– Так вы Кранц?! Я наслышан о вашем горе».

Мужчины познакомились и пожали друг другу руки. Представьте, охотник оказался троюродным братом отца Вильфридом. Они налили себе по стакану, выпили и проговорили чуть не до утра. Когда мы проснулись, дочь охотника Кристина уже встала и расчесывала свои дивные волосы. При свете дня она показалась нам еще прекраснее. Девушка подошла к Марчелле и погладила ее по голове, но малышка захныкала, а потом вообще расплакалась, как будто ей сделали больно. С этого времени Кристина и Вильфрид стали жить у нас. Мужчины ежедневно охотились, и пищи было вдоволь, а девушка взяла на себя все домашнее хозяйство. Мы ей помогали, но почему-то не любили ее, хотя она относилась к нам по-хорошему. Зато наш папа влюбился в Кристину без ума и недели через три, как они поселились у нас, попросил ее руки у Вильфрида. Тот не возражал, и девушка тоже. Я помню вечер сговора. Нас услали спать, но мы лежали и внимали каждому слову.

«– Как только вы поженитесь, Кранц, – сказал Вильфрид, – я сразу же уеду отсюда.

– Зачем? Вас разыскивают за убийство, а здесь вы в безопасности.

– Нет, меня ждут в другом месте, только не спрашивайте ни о чем. Как же мы проведем обряд без священника? Патера мы позвать не можем – он выдаст нас властям. Давайте я обвенчаю вас по-своему, а если вы не согласны, мы отменим бракосочетание.

– Нет-нет, – отозвался отец, – я не возражаю.

– Возьмите Кристину за руку и поклянитесь всеми духами этих гор…

– Христиане обычно клянутся Небом, – удивился отец, но спорить не стал.

– Повторяйте дальше: клянусь всеми духами этих гор и всей их властью над людьми в радости и горе, что беру Кристину себе в жены. Пока я жив, буду беречь и любить ее, рука моя никогда не поднимется на нее, а если я нарушу эту клятву, пусть месть духов гор падет на меня и моих детей. Пусть я и мои дети погибнем от волков и других зверей и птиц, пусть наши тела разорвут на части хищники и обглоданные кости белеют в лесу. Всем этим клянусь!»

Отец усомнился, надо ли произносить такое страшное заклинание касательно детей, да и в чем виноваты дети, даже если он нарушит клятву. Марчелла, услышав ужасные слова охотника, заплакала. Но отец прикрикнул на девочку, и та, спрятав голову в подушки, замолчала, а новобрачный все-таки договорил клятву. Утром Вильфрид сел на коня и скрылся неизвестно куда. С того дня отец с мачехой спали в одной постели, нашу кровать отодвинули в чулан за перегородку, и Кристина больше не ласкала нас, а строго воспитывала, при малейшей оплошности ругала и шлепала, а Марчеллу особенно невзлюбила. Однажды ночью сестренка разбудила нас с братом и прошептала, что видела, как мачеха поднялась с кровати и осторожно, чтобы не разбудить отца, в одной ночной сорочке выскользнула за порог, а стояла зима, и вокруг домика были сугробы по колено. Через некоторое время мы услышали вой под самым нашим окном.

«– Это волк! – воскликнул мой брат. – Он растерзает ее!

– Нет, он ничего ей не сделает! – уверенно сказала Марчелла».

Действительно прошло минут десять, и мачеха воротилась, заперла дверь на засов, прокралась к кадушке с водой, умыла лицо и руки, после чего быстро юркнула под одеяло. На другую ночь мы решили не спать и следить за мачехой. Все повторилось: среди ночи она встала в одной рубашке, вышла за дверь, вскоре завыл волк под окном, и, возвратившись, она умылась и легла в постель. Кроме того, мы заметили, что Кристина не любила садиться с нами к столу, когда мы с отцом обедали или ужинали, – она подавала кушанья, убирала посуду, но сама не ела. Отец буквально заставлял ее съесть похлебку или жаркое, она подчинялась, проглатывала кусочек-другой, но потом отнекивалась: дескать, много дел по хозяйству, поест позже. Как-то мой брат Цезарь случайно подглядел, что мачеха взяла большой нож, каким обычно разделывала мясо, торопливо отрезала от туши, которую отец принес с охоты, крупный кусок и тайком от всех съела его сырым. Брат ничего не сказал отцу, но решил собственными глазами увидеть, чем Кристина занимается по ночам. Он лег спать одетым, дождался, когда мачеха вышла за дверь, прихватил отцовское ружье и прошмыгнул следом. Скоро хлопнул выстрел, мачеха вбежала в дом в окровавленной рубашке, а я зажал рот сестренке, чтобы она не закричала. Странно, но отец почему-то не проснулся, и Кристина начала раздувать уголья в золе, пока они ярко не разгорелись.

«– Любимая, ты поднялась в такую рань? – сонно пробормотал отец.

– Спи, дорогой, мне нужно согреть немного воды».

Отец перевернулся на другой бок и захрапел, а мы следили за мачехой: она переменила белье, и то, что было на ней, бросила жечь в печку; на правой ноге у нее была рана, и оттуда сочились струйки крови. Рану она туго перевязала куском холстины, все тщательно замаскировала, надела панталоны, чулки и платье и стала готовить завтрак. Мы с Марчеллой дрожали от страха, ведь наш брат так и не вернулся, и мы не знали, где он. Но если мачеха ранена, значит, это он в нее выстрелил? Наконец встал отец, и я бросился к нему:

«– Папа, где Цезарь? Он куда-то исчез!»

Отец спросонья ничего не мог понять, а Кристина сказала, что ночью слышала, будто скрипнула дверь. Отец взглянул на гвоздь, где всегда вешал ружье: его не было. Он постоял в недоумении, схватил топор и выскочил за дверь. Вернулся он, неся на руках тело мертвого Цезаря: мальчика растерзал волк. Отец закрыл лицо руками и онемел от горя, а мы с сестрой горько зарыдали.

«– Дорогой, – повисла Кристина на плече у отца, – мы с тобой не доглядели: мальчик мечтал сделаться охотником, как ты, хотел застрелить волка, но разве ребенок справится с таким сильным зверем?»

Отец заплакал, и мы с Марчеллой не стали его еще больше расстраивать, хотя знали, что мачеха имела отношение к смерти Цезаря. Отец выбил в мерзлой земле глубокую могилу, чтобы ее не могли разрыть волки, и мы похоронили брата, завалив тело тяжелыми комьями. Отец осунулся и поседел, несколько дней не показывался из дому и сидел на скамье в углу, опустив голову и проклиная волков и их отродье. Мачеха временно прекратила ночные выходы во двор, впрочем, ненадолго. Однажды отец вернулся из лесу очень расстроенный:

«– Проклятые звери все-таки вырыли тело Цезаря и сожрали до костей!

– Какой ужас! – воскликнула Кристина.

– Отец, у нас под окном каждую ночь воет волк, – сообщил я.

– Что? А я ничего не слышу. Устаю на охоте, поэтому сплю крепко. Герман, как только донесется волчий вой, сразу буди меня, понял?»

Мачеха отвернулась, но я успел заметить, что глаза ее сверкнули недобрым огнем, а отец опять похоронил останки Цезаря и завалил могилу грудой камней. Между тем наступила весна, сошел снег, и мы с сестрой чаще гуляли по лесу. Я старался во всем защищать Марчеллу, потому что мачеха регулярно и несправедливо обижала девочку. Отец работал на поле, я помогал ему, сестренка сидела где-нибудь подле нас, а Кристина одна управлялась в доме. Весной она все реже и реже удалялась по ночам, а затем и вовсе прекратила, и, с тех пор как я сказал отцу о волке, зверь больше ни разу не выл у нас под окном. Однажды мачеха предупредила нас, что ей надо набрать в лесу сучьев, а поскольку мы с отцом весь день на поле, так пусть Марчелла пока присмотрит за обедом: горшки уже закипают на огне. Сестренка вернулась в дом, а Кристина пошла в лес. Через час мы услышали страшные крики и, побросав лопаты, кинулись к хижине. Едва мы добежали до дверей, как оттуда метнулся громадный белый волк и мгновенно скрылся в чаще. У отца не было при себе ружья, и мы первым делом бросились в дом: на полу, истекая кровью, умирала Марчелла; на одну секунду она ласково взглянула на нас, когда мы, стоя на коленях, в безумном ужасе и отчаянии склонились над ней, а потом ее милые глазки подернулись пеленой смерти.

Я думал, отец никогда не оправится после второго жестокого удара; он страшно убивался, не мог ни работать, ни есть, ни спать и целыми днями сидел, прижимая к себе труп девочки и не давая ее хоронить, хотя тельце уже начало разлагаться. Наконец маленькую Марчеллу погребли возле Цезаря – оба погибли ужасной смертью. Я не сомневался, что убийца – мачеха, но доказательств у меня не было. Ненависть к злодейке и жажда справедливой мести добавили мне мужества и решительности. На другую ночь после похорон сестры я улучил момент, когда Кристина встала и вышла за порог. Я мигом поднялся и, приотворив дверь, посмотрел в щель. Луна светила ярко, а женщина была в белой сорочке, и свет падал прямо на нее. Мачеха зачем-то направилась к могиле Марчеллы. Я, затаив дыхание, продолжал наблюдать, и вдруг волосы зашевелились у меня на голове, а тело покрылось холодным потом. Отбросив тяжелые камни, дьяволица принялась голыми руками раскапывать землю, причем орудовала с такой бешеной скоростью и таким остервенением, что вскоре вырыла тело. Я растормошил отца.

«– Бери ружье! – крикнул я изо всех сил.

– Что? Опять эти проклятые волки?»

Отец выскочил из постели и прямо в исподнем белье помчался к двери. Он чуть не превратился в соляной столб, когда увидел у разверстой могилы не волка, а собственную жену, которая зубами отрывала от трупа куски мяса и с жадностью пожирала их. Ведьма до того была поглощена своим делом, что не учуяла нашего приближения. Отец, как громом пораженный, выронил ружье из руки. От пережитого потрясения он не мог не только стрелять, но и дышать, и из груди его вырывались какие-то странные булькающие звуки. Но я поднял ружье и настойчиво подал ему. Вдруг он словно ожил, распрямился, как пружина, стремительно вскинул ружье и выстрелил. Дьяволица с воплем рухнула лицом вниз, в ту же минуту отцу стало плохо, сознание у него помутилось и он, лишившись чувств, упал рядом с женой. Я стоял возле, пока он не очнулся. Потом он на четвереньках подполз к могиле Марчеллы, но тела Кристины нигде не было, вместо нее лежала туша мертвого волка.

«– Это белый волк, который тогда заманил меня на поляну. Может, и не волк, а волчица. Нечистая сила гор Гарца, с которой я связался!»

Отец долго провалялся на земле в изнеможении, потом поднял тело Марчеллы, положил в могилку и стал зарывать, оттолкнув ногой убитого зверя. Я кое-как дотащил отца до хижины, мы заперли дверь, упали на кровати и больше ничего не чувствовали. Нас разбудил громкий стук.

«– Где моя дочь? – заорал ворвавшийся Вильфрид. – Ты женился на ней, ты должен знать, где твоя жена!

– В аду! – закричал отец. – Убирайся, а не то ты сам будешь там же!

– Ха-ха! – дьявольски рассмеялся охотник. – Уж не собираешься ли ты, жалкий смертный, угрожать мне, могучему духу гор?

– Прочь отсюда, сатана! Я не боюсь ни тебя, ни твоей дьявольской силы!

– Ты дал клятву: никогда не поднимать руки на женщину, свою жену.

– Она не женщина, а оборотень. Я не женился на дьяволице!

– Ты произнес клятву и нарушил ее, духи гор отомстят тебе, дети твои погибнут от коршунов, волков и других диких зверей!

– Убирайся вон! – И отец, обезумев, схватил топор и ударил охотника Вильфрида по голове, однако лезвие, пройдя через все тело, рассекло воздух, но не причинило дьявольскому отродью никакого вреда, зато отец, потеряв равновесие, грузно упал на порог.

– Дурак, – усмехнулся Вильфрид. – Я могу одним пальцем уничтожить тебя, но твое наказание в том, что ты будешь жить!»

Мы с отцом, стоя на коленях, долго молились, а наутро, забрав пожитки, навсегда покинули хижину и направились в Голландию. У отца сохранились кое-какие сбережения, но, как только мы прибыли в Амстердам, он слег от неизвестной болезни и вскоре умер. Меня отдали в приют, я посещал начальную школу, потом поступил юнгой на корабль, а дальше всего добился сам. Вот такая история, мингер Вандердеккен. Может, и мне придется расплачиваться за клятву, принесенную Кранцем-старшим духу гор?

На двадцать второй день плавания молодые люди увидели высокий южный берег Суматры. Судов поблизости не наблюдалось, поэтому решили за шесть-семь дней дойти проливом до Пинанга. Филипп в основном отмалчивался, а после того как услышал историю семьи своего друга, вообще замкнулся. Прошло два дня, и Кранц почувствовал себя плохо.

– Что такое, Герман? Где у вас болит? Покажите! – встревожился Филипп.

– Я не знаю, вроде, я здоров, но у меня какое-то тяжелое предчувствие, что я скоро умру. Может, я чем-то заразился в фактории? У меня при себе немного денег. Не спорьте, мингер капитан. Это честные деньги, и если мне они не понадобятся, то вам могут пригодиться. Там, в поясе… Я настаиваю, чтобы вы взяли.

Филипп отстегнул пояс Кранца, потом нашарил у себя в кармане какой-то порошок, растворил его в воде и влил микстуру в рот Герману. В это время судно вошло в широкий поток, каскадом падавший с гор и бегущий в море через высокие джунгли. Филипп, умело правя судном, наполнил кувшины свежей водой и дал напиться другу. Кранц почувствовал себя лучше, и оба решили выкупаться в чистых водах потока. Вдруг что-то массивное со свистом пронеслось сквозь джунгли, и сильный толчок сшиб Филиппа с ног. Раздался страшный крик, Филипп приоткрыл глаза и увидел длинный густой кровавый след от волочения человеческого тела. Кранца нигде не было. Кто на него напал: тигр, аллигатор, бегемот – Вандердеккен так и не понял. Зато он прекрасно осознал, что остался совершенно один, и мужественный смелый капитан, которого еще недавно не страшили никакие опасности, проплакал несколько часов. Сгустились сумерки, из зарослей послышался рев и сверкнули несколько пар диких глаз. Опасность подхлестнула Филиппа, он вспомнил об Амине, быстро связал в узел оставшиеся вещи, в том числе пояс погибшего Кранца, оттолкнул судно от берега, поднял парус и вышел в море.

Через семь дней Филипп достиг Пинанга и нашел португальский бриг, отправлявшийся в Гоа. Выдав себя за англичанина на службе у португальцев, Вандердеккен добился зачисления на борт. Все прочие пассажиры оказались туземцами. Спустя шесть недель бриг бросил якорь в Гоа, и капитан указал Филиппу, где лучше остановиться на первое время. Капитан Вандердеккен принялся расспрашивать об Амине, молодой женщине, прибывшей сюда несколько месяцев назад, но никто ничего не слышал. Филипп решил, что горожан отпугивает его восточное платье, он переоделся в европейский костюм, сбрил бороду, остриг волосы и часами бродил по улицам. На повороте одной из них он столкнулся со старым монахом – вылитый патер Матиас, впрочем, все они на одно лицо! – но не решился обратиться к нему, а тот низко надвинул на лицо капюшон и прошмыгнул мимо. «Губернатор форта говорил, что Амина отправилась в Гоа с Матиасом. Возможно, это он? Сходство несомненное!»

Почти стемнело, когда Филипп вернулся в гостиницу. Хорошо, что он успел снять номер – теперь свободных мест уже не было: в Гоа вот-вот начиналось аутодафе, и на предстоящее шествие стекалось много народу из окрестных местечек. «Боже мой, Амина, где ты? – мучил себя мыслями Филипп, ложась в постель. – Куда ты подевалась? Если бы ты была рядом, ты утешила бы меня. Вдвоем нам не страшны ни опасности, ни зло. Да хранят тебя ангелы Божьи!»