Текст книги "Корабль-призрак"

Глава 39

Едва португальцы закончили свою работу и избавились от заступов, стало понятно, что от былого единодушия не осталось и следа. Все явно шло к тому, что золото вновь послужит причиной резни и кровопролития. Филип с Кранцем решили незамедлительно отплыть в одной из перок, предоставив солдатам самим разбираться с лишающим разума богатством.

С общего разрешения Филип забрал часть съестных припасов и воды, благо того и другого имелось в изобилии, указав, что им с Кранцем предстоит долгий путь, а португальцы всегда смогут, если придется, утолить жажду кокосовым молоком. Солдаты, помышлявшие исключительно о внезапно обретенном сокровище, только отмахнулись.

И Филип с Кранцем, позаботившись собрать столько кокосов, сколько смогли унести, поставили парус и отплыли. Солдаты, снова обнажившие клинки, этого даже не заметили в пылу яростной перепалки насчет того, кому какая доля клада положена.

– Похоже, все повторяется, – проговорил Кранц, наблюдая, как быстро исчезает вдали покинутый островок.

– Я в этом почти не сомневался. Глядите, они уже дерутся.

– Если давать имя этому острову, пусть будет Проклятым.

– Чем он хуже любого другого, где найдется чем разжечь в сердцах наихудшие страсти?

– Да уж. Что ни говори, а золото – это проклятие.

– Проклятие и благословение, – поправил Кранц. – Жаль, что Педро остался с ними.

– Так было суждено, – отозвался Филип. – Хватит о них, Бог им судья. Что вы предлагаете, Кранц? На этом суденышке, хоть оно крохотное, можно уплыть достаточно далеко, а припасов у нас, насколько я вижу, больше чем на месяц.

– Я думал выйти на западные пути и перехватить какой-нибудь корабль, идущий в Гоа.

– А если даже никого не встретим, сможем сами благополучно добраться до Пулау-Пинанга[85]85
  Пулау-Пинанг (букв. остров арековой пальмы) – остров в Малаккском проливе, считавшийся «жемчужиной Востока».


[Закрыть] и уже там дождаться попутного судна.

– Согласен, это надежнее всего, если только не плыть в Кохинхину[86]86
  Кохинхина – историческое название юго-восточной части полуострова Индокитай.


[Закрыть], откуда джонки постоянно идут в Гоа.

– Это получится крюк, а с джонки, идущей к проливам, нас и без того наверняка заметят.

Проложить курс труда не составило: ориентиром днем служили острова, а ночью – созвездия. Да, можно было бы плыть прямиком к цели, но они сознательно выбрали более безопасный путь, забирая больше к северу, чем к западу, поскольку там во́ды были спокойнее.

За перокой неоднократно устремлялись в погоню малайские проа, ибо острова кишели пиратами, но резвая перока неизменно ускользала, тем паче что, разглядев скромные размеры суденышка, морские разбойники сразу прекращали преследование: богатой добычей тут и не пахло.

Судьба Амины и предназначение Филипа, как легко догадаться, оставались главной темой разговоров между друзьями. Как-то утром, когда ветер подутих и перока плавно скользила между островов, Филип сказал:

– Кранц, вы говорили, что с вами однажды случилось нечто, подтверждающее правдивость моей истории. Не хотите поделиться подробностями?

– Извольте, – ответил Кранц. – Я и сам все порывался вам рассказать, но то одно мешало, то другое. А сейчас и вправду обстановка подходящая. Что ж, приготовьтесь выслушать историю, столь же, быть может, загадочную, как и ваша.

Сдается мне, вы должны знать местность, которую называют Гарцем. Там есть знаменитые горы…

– Что-то не припомню, чтобы мне доводилось о них слышать, – усомнился Филип, – но я читал об этих горах в какой-то книге. Вроде бы там часто творится нечто странное.

– Местность действительно дикая, – подтвердил Кранц, – и чего только о тамошних делах не болтают! Лично у меня есть все основания считать, что изрядная доля слухов правдива. Я уже говорил, Филип, что целиком и полностью разделяю вашу веру в возможность общения с потусторонним миром, что верю в историю вашего отца и ваше предназначение, ибо мы незримо окружены существами, сама природа которых противоположна нашей собственной. Вы поймете, когда услышите мою повесть, что к этому мнению я пришел далеко не безосновательно. Почему столь злонамеренным существам, как то, о котором я намереваюсь поведать, вообще позволено бродить по земле и досаждать ни в чем не повинным смертным, остается выше моего понимания, но это не подлежит сомнению, что доказывает судьба моей семьи.

– Если великому злу позволено совершаться, то с какой стати это должно быть воспрещено злу малому? – задумчиво произнес Филип. – В конце концов, для нас невелика разница, терпим ли мы страдания по вине зависти и вражды ближних своих или из-за происков тех, кто намного могущественнее и злонамереннее людей. Мы знаем, что должны стремиться к спасению души и что нас будут судить по нашим делам.

Если есть злые духи, которые угнетают род людской, то должны быть, как справедливо утверждала Амина, и добрые духи, желающие пособить человеку. Потому, противостоим ли мы только собственным страстям и порокам, или эти страсти и пороки усугубляются дурным влиянием незримых бесов и дьяволов, мы неизменно ведем борьбу с предсказуемым исходом, ибо добро всегда сильнее зла, с которым мы сражаемся.

Так или иначе, мы располагаем ощутимым преимуществом, бьемся ли в одиночку или против целого полчища духов, потому что за нас выступает Божье воинство. Чаши весов небесной справедливости находятся в равновесии, человек обладает свободой воли, и его собственные добродетели и пороки определяют, одержит ли он победу или потерпит поражение.

– Верно, – согласился Кранц. – Что ж, вот мой рассказ.

Мой отец не родился в горах Гарца и не жил там с детства. Он был крепостным богатого венгерского дворянина из Трансильвании[87]87
  Эта историческая область на северо-западе Румынии в Средние века входила в состав Венгерского королевства, а после 1566 года подчинялась турецкому султану.


[Закрыть], но при этом никто не назвал бы его бедняком или невеждой. На самом деле он слыл достаточно состоятельным человеком, а его познания и уважение к нему односельчан были таковы, что господин возвысил отца до старосты. Впрочем, рожденный холопом таковым и остается, сколько бы богатств он ни накопил, и участь моего отца служит тому подтверждением.

Он был женат уже пять лет, и за этот срок у него родилось трое детей: мой старший брат Чезар, Херман, то есть я, и моя сестра Марчелла. Вам известно, Филип, что в тех краях до сих пор говорят на латыни[88]88
  Румынский (валашский) язык сложился на основе разговорного диалекта латыни колонистов, переселившихся на восток Балканского полуострова после завоевания последнего Римом.


[Закрыть], этим и объясняется столь прихотливый выбор имен.

Матушка моя была чрезвычайно красивой женщиной, к сожалению не слишком добродетельной. Ее заприметил и приблизил к себе местный господин. Моего отца отослали под каким-то предлогом, а в его отсутствие матушка, польщенная вниманием господина и покоренная подарками, уступила его домогательствам.

Случилось так, что мой отец возвратился неожиданно для всех и застал жену в неприглядном положении. Сомневаться в измене повода не было, поскольку матушку отец застиг в объятиях коварного обольстителя. Обуянный гневом, он подстерег удобный случай и убил свою жену и ее кавалера.

Для холопа, понимал он, оправданием не послужит даже то обстоятельство, что он убедился в измене своими глазами. Потому отец поспешно собрал все деньги, какие были в доме, запряг лошадей в сани – на дворе стояла зима, – прихватил нас, детей, и скрылся под покровом ночи, пока никто не узнал о случившемся.

Сознавая, что за ним отправят погоню и что ему не укрыться нигде в родных местах, ибо власти станут его преследовать, он ехал до тех пор, покуда не обрел надежного укрытия среди гор Гарца.

Разумеется, обо всем этом я узнал значительно позднее. Мои ранние воспоминания связаны с кривобоким, но уютным домиком, под крышей которого я жил с отцом, братом и сестрой. Дом стоял на опушке огромного леса, коими славится север Германии, а поблизости имелась свободная земля, которую отец обрабатывал и которая кормила нас, хоть и приносила скудный урожай.

По зиме мы обычно сидели дома. Отец, бывало, уходил на охоту, а вокруг принимались шнырять волки – зимой они особенно опасны.

Отец купил дом и землю у местного жителя. Средства к существованию в тех краях добывают охотой и углежжением, поскольку древесный уголь потребен для выплавки руды с близлежащих копей. От нашего жилища до любого селения было не меньше двух миль.

Знаете, я вижу эту картину словно наяву: высокие сосны на горном склоне, обширный лес внизу, сплошные зеленые макушки, склон постепенно понижается и переходит в долину… Летом от этой красоты было не оторвать глаз, но в суровые зимы более унылое зрелище трудно вообразить.

Зимой, как я уже сказал, отец промышлял охотой. Он уходил каждый день и частенько запирал дверь, чтобы мы не могли выбраться из дому. Некому было ему помочь, некому было присматривать за нами. И то сказать, навряд ли сыскалась бы служанка, готовая работать в подобной глуши. А если бы одна и нашлась, отец наверняка прогнал бы ее, поскольку стал нетерпим к женскому полу, о чем говорило различное его отношение к нам, двум мальчикам, и к моей несчастной сестренке Марчелле.

Позволю себе сказать, что нами пренебрегали и о нас не заботились, и мы вправду сильно страдали, ведь отец, уходя из дому, не оставлял нам дров, чтобы мы не сожгли жилище, так что приходилось греться как угодно, покуда он не возвращался ввечеру и в очаге не вспыхивало жаркое пламя.

Может показаться странным, что отец выбрал именно такой образ жизни, но дело в том, что ему не сиделось на месте. То ли его грызли муки совести из-за совершенного убийства, то ли изводила вынужденная стесненность обстоятельств, то ли все вместе, не знаю, но он должен был постоянно выискивать себе какое-то занятие.

Мы, его дети, по существу брошенные на произвол судьбы, росли задумчивыми и молчаливыми не по возрасту. Короткими зимними днями мы тосковали по теплой поре, когда солнце растопит снега, на деревьях появятся листья, защебечут птицы и нам будет возвращена свобода.

Так протекала наша уединенная жизнь в глуши. Брату было девять, мне – семь, а сестре – пять лет, когда произошло некое событие, положившее начало сверхъестественной истории, к изложению которой я подхожу.

Как-то вечером отец вернулся домой позже обычного и без добычи. Вдобавок погода испортилась, насыпало много снега, он изрядно продрог и вообще был не в духе. Зато он принес дрова, и мы все трое весело раздували угли, чтобы хворост поскорее загорелся.

Тут отец схватил Марчеллу за руку и оттолкнул от очага. Она упала, рассекла себе губу, и изо рта у нее обильно потекла кровь. Брат помог сестренке подняться. Привычная к такому обращению и до смерти боявшаяся отца, она не смела плакать – лишь жалобно поглядывала на него.

Отец пододвинул стул ближе к очагу, проворчал что-то нелестное о плаксивых бабах и занялся огнем, который мы с братом забросили, отвлекшись на сестру. Стараниями отца пламя быстро заполыхало, но на сей раз мы не спешили, как обычно, собираться возле него кружком. Марчелла, вся в крови, забилась в угол, мы с братом устроились рядом, а наш отец мрачно сидел в одиночестве у очага.

Так продолжалось около получаса, а потом прямо под окнами раздался волчий вой. Отец вскочил и сорвал со стены ружье. Вой повторился. Тогда он проверил заряд и выбежал наружу, захлопнув дверь. Мы настороженно ждали, надеясь, что, если отцу удастся подстрелить волка, он вернется повеселевшим. Пускай он обращался с нами, в особенности с сестрой, не слишком ласково, мы любили его. Нам нравилось, когда он бывал весел и бодр, ведь иного общества мы не знали.

К слову, позволю себе заметить, что вряд ли найдутся на свете трое других детей, настолько привязанных друг к другу, как были привязаны мы. В отличие от прочей детворы, мы не дрались и не ссорились, а если между мною и старшим братом возникал порой спор, маленькая Марчелла подбегала к нам, целовала обоих и своими ласками восстанавливала мир. Вообще, она была такой милой, такой покладистой… Я до сих пор помню ее личико… Эх, бедняжка Марчелла!..

– Она мертва, я полагаю? – уточнил Филип.

– О да, мертва! Но вот как она умерла… Впрочем, не стану забегать вперед. Слушайте дальше, Филип.

Мы прождали какое-то время, но выстрела так и не услышали, и мой старший брат сказал: «Отец пошел за волком и вернется не скоро. Марчелла, давай смоем кровь, а потом сядем у огня и согреемся».

Мы так и поступили, а у огня просидели почти до полуночи, сильнее и сильнее беспокоясь за отца, который все не возвращался. Мы не знали, грозит ли ему опасность, но догадывались, что преследовать волка можно очень долго.

«Я выгляну и посмотрю, не идет ли отец», – сказал мой брат, делая шаг к двери.

«Осторожнее, – попросила его Марчелла. – Волки могут быть рядом, а я не хочу, братик, чтобы они тебя покусали».

Чезар приотворил дверь на ширину ладони и осторожно выглянул.

«Ничего не видно», – успокоил он и вернулся к очагу.

«У нас нечего есть», – напомнил я.

Обычно еду готовил отец, когда возвращался, а в его отсутствие мы довольствовались крохами вчерашнего обеда.

«Когда папа вернется с охоты, ему будет приятно подкрепиться, – сказала Марчелла. – Давайте приготовим что-нибудь для него и для себя».

Чезар взобрался на стул и потянулся за куском мяса – то ли оленины, а может, медвежатины, не помню. Мы отрезали столько, сколько отрезали обычно, и принялись разделывать, как учил нас отец.

Жареное мясо легло на тарелки, мы снова сели ждать отца, и тут послышался звук рога. Мы насторожились. Снаружи донесся шум, а мгновение спустя дверь распахнулась и показался отец. Он пропустил перед собой молодую даму и громадного смуглого мужчину в одежде охотника.

Пожалуй, сейчас стоит поведать то, что стало мне известно лишь много лет спустя. Выйдя из дому, отец увидел ярдах в тридцати от себя большого белого волка, и тот сразу медленно попятился, скаля зубы и рыча. Отец пошел на него, а зверь не убегал, только пятился и пятился. Отец не спешил стрелять, чтобы поразить добычу наверняка, и так продолжалось какое-то время: волк то отступал, то подпускал отца ближе и рычал на него, то снова отскакивал.

Вознамерившись убить зверя (ведь белый волк – редкая добыча), отец гнался за хищником несколько часов, забираясь все выше в горы.

Вам следует знать, Филип, что в этих горах есть особые места. Считается – и мой рассказ служит тому подтверждением, – что в таких местах обитают злые силы. Охотники хорошо о них осведомлены и стараются всячески их избегать. Одно из подобных мест – поляна в сосновом лесу – располагалось на склоне над домом, и отец о нем знал. Но то ли он не верил в местные страшные байки, то ли настолько увлекся погоней, что совсем забыл об опасности, – не ведаю, а белый волк заманил-таки его на опасную поляну.

Заманил, а сам замер на месте. Отец подошел ближе, прицелился – и вдруг волк попросту исчез. Отец глазам своим не поверил, решил, что, должно быть, не различает белой шкуры на снегу, опустил ружье и осмотрелся, но волка нигде не было. Как зверь сумел незамеченным улизнуть с поляны, оставалось загадкой.

Раздосадованный неудачей, отец повернулся было, чтобы пойти домой, но в тот же миг уловил отдаленное пение рога. Он несказанно изумился – еще бы, услышать этот звук в такое время в этакой глуши! – и даже забыл на мгновение о недавней досаде.

Минуту спустя рог пропел снова, уже ближе, а потом, пока отец стоял и вслушивался, прогудел в третий раз. Забыл, какое слово употребляют звероловы, но это был сигнал, знакомый моему отцу и означавший, что охотники заблудились в лесу.

Вскоре перед отцом выросла фигура верхового, в седле перед которым сидела женщина. Отец сразу вспомнил все рассказы о сверхъестественных созданиях, которыми якобы кишат эти горы, но чем ближе подъезжал всадник, тем понятнее становилось, что эти люди – простые смертные.

Подъехав вплотную, всадник обратился к отцу: «Друг-охотник, ты припозднился, на наше благо. Мы едем издалека и опасаемся за свои жизни, которым грозит опасность. Горы позволили нам ускользнуть от преследователей, но если мы не отыщем кров и пропитание, все будет напрасно, ибо усталость, голод и ночная тьма нас погубят. Моя дочка, что сидит впереди меня, едва жива. Скажи, можешь ли ты нам помочь?»

«Мой дом в нескольких милях отсюда, – ответил отец, – но мне нечего вам предложить, разве что кров над головой. Если это вас устроит, то милости прошу! Могу я узнать, откуда вы?»

«Что ж, друг, это не тайна, мы бежим из Трансильвании, где угрозе подверглись честь моей дочери и моя жизнь».

Этих слов оказалось вполне достаточно, чтобы отец вспомнил собственное бегство, вспомнил, как лишилась чести его жена, вспомнил трагедию, которой все завершилось. Поэтому он не раздумывая предложил беглецам приют.

«Тогда не будем терять времени, друг, – сказал мужчина. – Моя девочка сильно замерзла и по такой погоде долго в седле не усидит».

«Следуйте за мной, – ответил отец и повел их к нашему дому. – Меня заманил в лес большой белый волк. Он выл под окнами моего дома, и я вышел его прогнать, иначе не оказался бы в лесу в такое время».

«Волк промчался мимо нас, когда мы выехали из леса», – сказала женщина, и голос ее был звонок и приятен на слух.

«Я чуть не выстрелил в него, – прибавил мужчина, – но вышло так, что он сослужил нам неплохую службу, и я рад, что не стал стрелять».

Часа через полтора они добрались до нашей избушки: отец торопился и шел быстрым шагом.

«А мы вовремя, – объявил смуглый охотник, принюхиваясь к запаху жареного мяса. Он подошел к очагу, оглядел нас троих. – Какие юные у тебя повара, друг!»

«Зато еду ждать не придется, – отозвался отец. – Вот, госпожа, присаживайтесь к очагу, вам нужно согреться».

«Куда поставить лошадь, друг?» – спросил мужчина.

«Я о ней позабочусь», – ответил отец и снова вышел наружу.

Облику женщины следует уделить особое внимание. Она была молода, лет двадцати от роду, в дорожном платье, отороченном белым мехом, а на голове у нее ладно сидела шапочка из горностая. Лицо ее показалось мне очень красивым, и отец впоследствии со мною согласился. Шелковистые русые волосы блестели так, что казалось – в них можно глядеться, как в зеркало, а во рту, когда она говорила, ослепительно сверкали самые белые зубы, какие мне доводилось видеть.

Только вот во взгляде ее светлых глаз было что-то пугающее, страшащее нас троих. Эти глаза словно не ведали покоя, их взгляд метался из стороны в сторону. В ту пору я бы не сумел найти слов, а сейчас сказал бы, что этот взгляд был жесток.

Когда она поманила нас к себе, мы с братом подошли, но дрожали от страха. Она ласково заговорила с нами двоими, погладила по головам, а Марчелла приближаться не стала – наоборот, попятилась и спряталась на постели, даже ужинать отказалась, хотя всего полчаса назад твердила, что голодна.

Отец поставил лошадь в крытое стойло, вернулся в дом, и на столе появился скромный ужин. После еды отец предложил молодой даме свою кровать, а сам подсел к очагу и заговорил с ее родителем. Дама помедлила, но потом согласилась, а мы с братом заползли в постель к Марчелле, ибо сызмальства спали все вместе.

Разумеется, нам не спалось, поскольку происходило нечто необычное: в наш дом не просто явились незнакомые люди, но остались ночевать, и это было в новинку. Бедняжка Марчелла лежала тихо, но я видел, что она дрожит, а порою мне казалось, будто я слышу сдавленные рыдания. Мой отец достал вина – сам он пил редко, – и они с охотником долго сидели у огня. Наши маленькие ушки ловили каждый звук, что вполне объяснимо, ведь гости разожгли наше любопытство.

«Вы сказали, что бежите из Трансильвании», – произнес отец.

«Верно, друг, – ответил охотник. – Я был холопом благородного семейства. Хозяин стал настаивать, чтобы я отдал ему для утех свою дочь, и все закончилось тем, что он получил стальное жало в бок».

«Мы с вами товарищи по несчастью». – Отец крепко пожал гостю руку.

«Неужели? А вы каких земель будете?»

«Я тоже трансильванец и тоже бежал, спасая свою жизнь. Это печальная история…»

«Как вас зовут?» – спросил гость.

«Кранц».

«Что? Кранц из… Я слышал, что с вами случилось. Нет нужды ворошить прошлое и снова страдать. Рад, очень рад, друг. Мы с вами, смею сказать, сородичи. Я ваш двоюродный брат, Вильфред из Барнсдорфа».

Охотник вскочил и обнял моего отца.

Они наполнили рога до краев и выпили за здоровье друг друга по немецкому обычаю. Далее разговор велся вполголоса, мы смогли расслышать только, что новообретенная родня намерена погостить у нас. Спустя час отец и наш дядя попадали со стульев и растянулись на полу.

«Марчелла, ты слышала?» – негромко спросил мой брат.

«Да, – шепотом откликнулась сестра. – Я все слышала. Мне страшно, братик, эта женщина меня пугает!»

Брат промолчал, и вскоре мы все заснули.

Утром, когда проснулись, мы увидели, что дочь охотника встала раньше нас. Мне почудилось, что за ночь она стала еще красивее. Она подошла к нам, приласкала Марчеллу, а сестренка вдруг разрыдалась, да так, словно ее сердечко готово было разорваться.

Не стану вдаваться в подробности. Охотник и его дочь, которая звалась Кристиной, поселились в нашем доме. Отец и дядя ежедневно ходили на охоту, а Кристина оставалась с нами. Она взяла на себя все обязанности по дому и была с нами неизменно добра, так что постепенно даже Марчелла перестала ее бояться.

Зато отец резко изменился: он как будто справился со своим отвращением к женскому полу и постоянно любезничал с Кристиной. Часто, когда ее родитель и мы трое укладывались спать, они вдвоем о чем-то беседовали у огня.

Следует упомянуть, что наш отец и охотник Вильфред спали в другой половине дома, а кровать, которую отец уступил Кристине в первую ночь и которая стояла на нашей половине, целиком перешла в ее распоряжение.

Гости провели у нас дома около трех недель, когда вечером, отослав нас в постель, взрослые устроили совет. Мой отец попросил руки Кристины и получил согласие девушки и ее родителя, а далее вышел вот такой разговор, насколько я могу вспомнить:

«Берите мою девочку, Кранц, я вас благословляю, а сам отправлюсь подыскивать иное жилье. Мне все равно, где жить».

«Почему бы не остаться здесь, Вильфред?»

«Нет-нет, меня зовут дела. Прошу, не спрашивайте какие. А моя девочка останется».

«Благодарю вас. Можете быть спокойны за нее. Правда, есть одно затруднение…»

«Я знаю, что вы собираетесь сказать: в этих диких местах не найти священника, и закон здесь не блюдут. Но все же нужно провести хоть какой-то обряд, потешить отца. Вы согласитесь, если я поженю вас по-своему? Если да, то мы сделаем это прямо сейчас».

«Согласен».

«Тогда возьмите ее за руку. А теперь клянитесь!»

«Клянусь».

«Всеми духами гор Гарца…»

«А почему не волей Небес?» – перебил наш отец.

«Потому что я так хочу, – ответил Вильфред, – и если я предпочитаю такую клятву, менее обязывающую, быть может, чем обычная, вы согласились мне уступить».

«Пусть будет по-вашему, уж тешить, так тешить. Значит, просите меня клясться тем, во что я не верю?»

«Разве иначе поступают многие из тех, кто притворяется христианином? Ну что, вы женитесь или мне увозить дочь?»

«Продолжайте». – Наш отец нетерпеливо притопнул ногой.

«Клянусь всеми духами гор Гарца, всеми их силами, добрыми и злыми, что беру Кристину в законные жены, буду ее оберегать, лелеять и любить и моя рука никогда не поднимется, чтобы причинить ей вред».

Отец повторил слова Вильфреда.

«А если я нарушу свою клятву, да обрушится на меня и на моих детей гнев названных духов, да растерзают нас стервятники, волки и прочие звери лесные, да сгложут они нашу плоть, да выбелят солнце, дожди и ветер наши бесприютные кости, брошенные в траве. Сим клянусь!»

Отец запнулся, повторяя эти слова, а маленькая Марчелла не сдержалась и, когда отец договорил, разразилась громкими рыданиями. Эти бурные всхлипы явно смутили взрослых и разозлили отца, который прикрикнул на девочку, и та постаралась заглушить свой отчаянный плач, спрятав голову под одеялом.

Так наш отец женился во второй раз. На следующее утро охотник Вильфред сел на лошадь и уехал.

Отец снова стал спать в нашей комнате, и все как будто шло по заведенному порядку, вот только мачеха внезапно изменила свое обхождение с нами. В отсутствие отца она частенько нас поколачивала, причем больше всего доставалось Марчелле. Глаза Кристины, когда она смотрела на малышку, метали молнии.

Как-то ночью сестренка разбудила нас с братом.

«Что такое?» – спросил Чезар.

«Она убежала», – прошептала Марчелла.

«Убежала?»

«Да, шмыгнула за дверь в ночной рубашке. Я видела, как она встала с кровати, проверила, спит ли отец, а потом метнулась за дверь».

Мы не могли сообразить, что заставило мачеху вылезти из теплой постели и неодетой выйти наружу в этакие холода, когда кругом полным-полно снега. Мы лежали и ждали. Где-то через час близко к дому раздался волчий вой.

«Там волк, – проговорил Чезар, – ее же загрызут!»

«О нет!» – вскрикнула Марчелла.

Через несколько минут объявилась мачеха – и правда в ночной рубахе, как и говорила сестра. Она тихо задвинула дверной засов, подошла к ведру с водой, умылась, сполоснула руки, а затем скользнула в кровать к нашему отцу.

Нас всех пробрала дрожь, непонятно почему, но мы сговорились проследить за мачехой на следующую ночь. И так продолжалось много ночей подряд: в один и тот же час она вставала с постели и покидала дом, а после ее ухода мы слышали волчий вой под окном и видели, как, возвратившись, она умывалась, прежде чем лечь обратно.

Еще нам бросилось в глаза, что она редко ест вместе со всеми и делает это с явной неохотой, но, когда требовалось приготовить на обед добытую отцом дичь, мачеха непременно отрывала кусочек сырого мяса и клала себе в рот.

Мой брат Чезар был храбрым малым и решил, что поговорит с отцом, только когда мы разузнаем больше. Он собрался проследить за мачехой и выяснить, куда она убегает. Мы с Марчеллой пытались отговорить его от этой затеи, но он нас не послушал и на следующую ночь, едва мачеха выскользнула из дому, вскочил, схватил отцовское ружье и побежал следом.

Можете вообразить, с каким нетерпением и страхом мы с Марчеллой ожидали его возвращения. Прошло несколько минут, потом громыхнул выстрел. Отец не проснулся, а мы задрожали сильнее прежнего. Тут в дом вошла мачеха, и ее рубаха была красна от крови. Я зажал ладонью рот Марчелле, чтобы сестренка ненароком не вскрикнула, хотя и сам был готов завопить от страха. Мачеха подошла к отцовской кровати, убедилась, что отец спит, затем шагнула к очагу и подула на угли.

«Кто здесь?» – воскликнул отец, просыпаясь.

«Все хорошо, милый, это я, – ответила мачеха. – Развела огонь, чтобы согреть немного воды. Что-то я себя неважно чувствую».

Отец перевернулся на другой бок и крепко заснул, а мы продолжали следить за мачехой. Она переодела рубаху и кинула ту, что запачкала кровью, в огонь; тут мы заметили, что правая нога ее кровоточит, будто задета пулей. Она перевязала рану, потом села к очагу и просидела так до самого утра.

Бедняжка Марчелла прижалась ко мне, и я чувствовал, как колотится ее сердечко. Мое сердце тоже норовило, как говорят, пуститься вскачь. Куда подевался Чезар? Откуда на ноге мачехи пулевая рана?

Наконец проснулся отец, и я тут же крикнул: «Отец, где мой брат Чезар?»

«Твой брат? – переспросил он. – А где он может быть, как не дома?»

«Всевышний, так вот что это было! – подала голос мачеха. – Ночью мне не спалось, и я слышала, как кто-то отодвинул засов. Муж мой, куда пропало твое ружье?»

Отец посмотрел туда, где обычно висело ружье, и увидел, что оружия нет на месте. На мгновение он задумался, потом схватил топор и молча выбежал из дому.

Вернулся он очень быстро, держа на руках истерзанное тело брата. Опустил его на пол и накрыл лицо Чезара тряпицей.

Мачеха встала и подошла к нему, а мы с Марчеллой забились в угол и горько заплакали.

«Идите в постель, дети, – сказала мачеха строго. – Муж мой, твой сын, должно быть, взял ружье, чтобы застрелить волка, но зверь оказался сильнее. Бедняжка дорого заплатил за свою опрометчивость!»

Отец молчал. Мне хотелось закричать, хотелось рассказать всю правду, но Марчелла, угадав мое желание, крепко меня обняла. Она смотрела так жалобно, что я подавил рвавшийся из груди крик.

Отца нашей мачехе удалось обмануть, но мы с Марчеллой хоть и не сознавали, что именно случилось, чувствовали, что мачеха как-то связана с гибелью нашего брата.

В тот день отец выкопал могилу, положил в нее тело Чезара и насыпал сверху камней, чтобы волки не разрыли последнее пристанище нашего брата. Его гибель потрясла отца: несколько дней тот никуда не выходил, сидел дома и лишь время от времени бормотал проклятия, обращаясь к волкам.

Но даже пока он так скорбел, ночные отлучки нашей мачехи продолжались с неизменным постоянством.

Наконец отец взял ружье и отправился в лес охотиться, однако возвратился быстро и вид имел весьма встревоженный.

«Ты не поверишь, Кристина! Эти треклятые волки – да сгинет все их племя! – раскопали-таки могилу моего мальчика, и теперь там остались только кости!»

«Да неужели?» – воскликнула мачеха.

Мы с Марчеллой переглянулись, и в умных глазах сестренки я прочитал все, что ей хотелось сказать вслух.

«Отец, под нашим окном каждую ночь воет волк», – сообщил я.

«Что, правда? Почему ты не сказал мне раньше? Разбуди, когда снова услышишь».

Мачеха отвернулась, но я успел заметить, как сверкнули ее глаза и как она оскалила зубы.

Отец снова вышел наружу, снова насыпал над уцелевшими останками моего бедного брата высокий холм из камней. Это был первый акт семейной трагедии.

Пришла весна, сугробы исчезли, и нам разрешили выходить из дому, но я ни на мгновение не спускал глаз с сестренки, к которой после гибели брата привязался еще сильнее. Честно сказать, я просто боялся оставлять ее наедине с мачехой, а та как будто находила особое извращенное удовольствие в том, чтобы изводить Марчеллу. Отец же принялся обрабатывать землю и порой просил моей помощи.

Марчелла обыкновенно сидела на краю поля и смотрела, как мы трудимся, а мачеха хозяйничала в доме. Надо заметить, что чем теплее становилось, тем реже она отправлялась на свои ночные вылазки, а с тех пор, как я упомянул при отце о волчьем вое под окном, мы больше ничего такого не слышали.

Однажды, когда мы с отцом пошли на поле, а Марчелла направилась было с нами, мачеха выглянула из-за двери и сказала, что идет в лес собирать травы и что Марчелле надо остаться дома и приготовить еду. Сестренка послушалась, мачеха скрылась в лесу, а мы с отцом отправились на поле.

Около часа спустя нас переполошили крики, доносившиеся со стороны дома; кричала явно Марчелла. «Наверное, она обожглась!» – воскликнул я, роняя лопату. Отец тоже бросил копать, и мы кинулись к дому. На наших глазах дверь распахнулась, из дома выскочил огромный белый волк и стрелой метнулся в лес.

Отец был без оружия. Он ворвался в дом и нашел свою маленькую дочурку едва живой: все ее тело было истерзано, кровь из бесчисленных ран собралась в большую лужу на полу. Первым побуждением отца было взять ружье и броситься в погоню за волком, но это жуткое зрелище его остановило. Он опустился на колени возле умирающей дочки и залился слезами. Марчелла поглядела на него любящим взором – говорить она уже не могла, – а через несколько мгновений ее дух отлетел.