Текст книги "Корабль-призрак"

Глава 12

Филип провел на борту не слишком много времени, прежде чем выяснил, что плавание обещает быть не очень приятным, поскольку «Батавию» подрядили доставить довольно многочисленный воинский отряд на Цейлон и Яву для пополнения и укрепления сил компании на этих островах. Кораблю предстояло расстаться с остальной флотилией у Мадагаскара и пойти прямиком к Яве; считалось, что солдат на борту хватит, чтобы отпугнуть любого неприятеля, будь то пираты или вражеские корсары[30]30
  Французские корсары, подобно английским и голландским каперам (приватирам), занимались морским разбоем с одобрения своего государства.


[Закрыть]. Кроме того, «Батавия» несла тридцать пушек, а команда ее насчитывала семьдесят пять человек. Помимо военных припасов, составлявших бо́льшую часть груза, она везла изрядное количество звонкой монеты для закупок в Индии.

Солдаты как раз грузились, когда Филип поднялся на борт, и через несколько минут на палубе сделалось чрезвычайно многолюдно – попробуй протиснись. Филип, не успевший представиться капитану, разыскал первого помощника и немедленно приступил к исполнению своих обязанностей, с которыми благодаря недавнему опыту предыдущего плавания был знаком гораздо лучше, чем изначально посчитали моряки «Батавии».

Очень быстро суета и суматоха улеглись, солдатское снаряжение спустили в трюм, не считая утвари для готовки пищи, а самих солдат разделили на малые отряды и разместили между пушками на главной палубе. Теперь кораблем стало возможно управлять. Филип принимал в этом самое деятельное участие и внес несколько полезных предложений, вследствие чего капитан в короткую минуту передышки одобрительно заметил:

– Я полагал, минхеер Вандердекен, что вы проявили легкомыслие, не пожелав присоединиться к нам заблаговременно, но теперь вижу, что вы сполна возмещаете свое отсутствие. Вы справляетесь намного лучше, чем ожидалось, и я рад тому, что вы с нами, хотя и сожалею, что вас не было, когда мы заполняли трюм: боюсь, груз уложен далеко не так разумно, как следовало. Увы, у минхеера Стрюйса, моего первого помощника, хватало в ту пору иных забот.

– Прошу прощения, что не прибыл раньше, минхеер, – ответил Филип, – но я поспешил явиться, едва компания отправила мне весточку.

– Верно. Они знали, что вы человек женатый, к тому же владелец нескольких долей капитала, вот и предпочли не срывать вас с места заранее. Полагаю, в следующем плавании вы будете командовать собственным кораблем. С теми деньгами, которые вы вложили в компанию, это само собой разумеется. Я разговаривал об этом с одним из старших советников сегодня утром.

Филипа порадовало, что его вложения сулят такую недурную прибыль, ибо стать капитаном собственного корабля он мечтал давно. Вслух он ответил, что, конечно, надеется сделаться капитаном после нынешнего плавания, в котором, уверен, обучится всем необходимым умениям и навыкам.

– Не сомневаюсь, минхеер Вандердекен. Ничуть не сомневаюсь. Должно быть, море очень вам нравится.

– Так и есть, – подтвердил Филип. – Не думаю, что смогу без него жить.

– Не отступайтесь! Вы молоды, деятельны и преисполнены надежд. Рано или поздно подступит усталость, и вам захочется праздности до конца ваших дней, но не отступайтесь!

– Сколько всего солдат на борту? – спросил Филип.

– Двести сорок пять рядовых и шесть офицеров. Вот бедолаги! Лишь немногим из них суждено вернуться обратно. Больше половины не доживет до своего следующего дня рождения. Условия там ужасные. Помнится, я высадил триста человек в этой жуткой дыре, а через полгода, еще до моего прибытия, их оставалось не больше сотни.

– Посылать их туда – все равно что убивать, – заметил Филип.

– Пф! Они погибнут так или иначе, а если это случится раньше, кому какое дело? Жизнь – это товар, который покупают и продают, как и все прочее. Мы поставляем очень много своих изделий и отдаем очень много золота за индийские товары. Еще мы расплачиваемся жизнями, а компания имеет солидную прибыль.

– В отличие от несчастных солдат, минхеер.

– Ну да. Компания покупает задешево, а продает задорого, – изрек капитан и пошел по своим делам.

«Верно, – подумалось Филипу, – они скупают человеческие жизни по дешевке и извлекают из них немалую прибыль, ведь без этих горемык разве смогла бы компания уберечь свои владения от туземцев и чужестранных врагов? За какие же ничтожные суммы эти люди продают свои жизни! За какое жалкое вознаграждение они соглашаются терпеть отвратительный, смертоносный климат, не имея надежды на возвращение в родные края, где могли бы впоследствии снова обрести вкус к жизни и воспользоваться ее дарами! Боже всемогущий! Если этих вот людей столь безжалостно приносят в жертву мамоне, с какой стати мне, призванному исполнить священный долг по воле Того, в Чьей власти все сущее, оплакивать гибель нескольких моряков? Ведь ни один птенец не выпадет из гнезда без ведома Творца, и лишь Ему решать, кого спасти, а кем пожертвовать. Мы все лишь орудия Его воли и должны следовать оной, повинуясь указаниям Того, Чьи пути неисповедимы. Но все же, – продолжал размышлять Филип, – если и этот корабль обречен по моей вине, не могу не пожелать, чтобы мне выпало служить на каком-то другом судне, чья гибель не повлекла бы за собой утрату такого большого числа людских жизней».

Не прошло и недели с того дня, когда Филип поднялся на борт, как «Батавия» и остальная флотилия снялись с якоря.

Будет непросто описать чувства, которые испытывал Филип Вандердекен во время этого второго плавания. Он постоянно размышлял о конечной цели своего пути и, полагая достижение этой цели чем-то вроде религиозного идеала, отдавался исполнению своих обязанностей словно во сне. Уверенный в неизбежности новой встречи с кораблем-призраком, убежденный в том, что эта встреча непременно возымеет роковые последствия, что она почти наверняка обернется гибелью всех, кто находился на борту «Батавии», он изводил себя тоскливыми раздумьями и постепенно превратился в тень.

Он редко заговаривал с кем-либо, если того не требовала служба. Он ощущал себя преступником, человеком, который одним своим присутствием обрекает на смерть тех, кто его окружает, на смерть, на муки, на исчезновение с лица земли. Когда кто-либо принимался рассказывать о жене или детях и предвкушать счастливую и сытную жизнь по возвращении, Филипу мгновенно становилось дурно. Он вскакивал из-за стола и бежал на палубу искать одиночества.

Какое-то время он пытался убедить себя, что подобный взгляд на вещи объясняется чрезмерным возбуждением, что он пал жертвой иллюзии, а потом вспоминал события прошлого во всей их ужасающей реальности и говорил себе, что Небеса не имеют ничего общего с этим сверхъестественным виде́нием, что это не более чем козни и происки сатаны. Но ладанка на шее говорила об обратном: дьявол не мог действовать через священную реликвию.

Через несколько дней после отплытия Филип уже горько сожалел, что не сознался во всем отцу Сейзену, не воспользовался советом священника. Однако сетовать было поздно, поскольку «Батавия» успела отойти на тысячу миль от порта Амстердам, а обязанности помощника капитана, каковы бы те ни были, следовало выполнять.

Когда флотилия приблизилась к мысу Доброй Надежды, возбуждение Филипа достигло такой степени, что стало заметно всем находящимся на борту. Капитан и офицеры, начальствовавшие над пехотой, сочувствовали Филипу и тщетно пытались вызнать у него причину обеспокоенности.

Филип ссылался на слабое здоровье. Исхудавшее лицо и запавшие глаза как будто и вправду свидетельствовали, что он подвержен недомоганию. Ночи он по большей части проводил на палубе, всматриваясь в морской простор и разглядывая горизонт в надежде снова узреть корабль-призрак, и лишь с рассветом отправлялся ненадолго прикорнуть в каюте.

Флотилия благополучно добралась до промежуточной остановки и встала на якорь в Столовой бухте. Филип с облегчением отметил про себя, что до сих пор никаких потусторонних явлений не случилось.

Пополнив запасы воды, флотилия вновь распустила паруса, а возбужденное состояние Филипа снова стало бросаться в глаза.

При благоприятном ветре обогнули Мыс, миновали Мадагаскар и вошли в индийские моря. Тут «Батавии» предстояло отделиться от прочих, которые шли к Гамброну и на Цейлон. «Вот теперь-то, – думалось Филипу, – корабль-призрак непременно объявится. Духи всего-навсего дожидались, когда корабль останется в одиночестве, чтобы некому было ему помочь». Однако «Батавия» ходко шла по спокойной воде под безоблачным небом, и никаких угроз не возникало.

Спустя несколько недель судно достигло Явы и, прежде чем насладиться красотами батавской бухты, легло в ночной дрейф. Это была последняя ночь плавания под парусами, и Филип не уходил с палубы, расхаживал по ней взад и вперед, нетерпеливо дожидаясь утра.

Наступил рассвет, солнце поднялось во всем блеске, и корабль возобновил движение. Еще до полудня встали на якорь, и Филип с несказанным облегчением укрылся в каюте, чтобы насладиться отдыхом, в котором он так нуждался.

Проснулся он посвежевшим и словно сбросил с плеч тяжкий груз. «Значит, вовсе не обязательно, – явилась мысль, – корабль и команда должны погибнуть, коли я взошел на борт. Вовсе не обязательно призрак появляется, когда я отправляюсь на его поиски. Если так, больше нет нужды изводить себя муками совести. Моя судьба ничем не отличается от жребия других, и мне ничуть не предопределено найти то, что я ищу. Быть может, верно, что встреча с призраком сулит несчастье всем, кто его увидит, но отсюда не следует, что именно я навлекаю на людей беду. Хвала Всевышнему! Теперь можно продолжать поиски без лишних угрызений».

Успокоив себя этими размышлениями, Филип вышел на палубу. Выгрузка войск шла полным ходом, ибо пехотинцам настолько же не терпелось вновь ощутить под ногами твердую землю, насколько моряки жаждали освободить корабль от их присутствия.

Город Батавия лежал приблизительно в миле от места стоянки корабля, на морском берегу, а за невысокими домами виднелись могучие лесистые горы. Тут и там просматривались усадьбы, обсаженные стройными деревьями. Картина радовала взор, растительность пленяла буйством, а ее зелень была приятна глазу после многодневной морской голубизны. Близ города покачивались на волнах большие и малые корабли, вздымая к небу целый лес мачт. Бирюзовая вода в бухте рябила под легким бризом. Кое-где крохотные островки, этакие изумрудные вкрапления, разбавляли однообразие береговой линии. Даже сам город вызывал теплые чувства. Белизна домов оттенялась густой зеленью деревьев, что росли в садах и тянулись рядами вдоль улиц.

– Неужели возможно, – сказал Филип, обращаясь к капитану «Батавии», стоявшему рядом, – чтобы этот прекрасный город был губителен для здоровья? По виду такого никак не скажешь.

– Вам ведь известно, что ядовитые змеи скрываются среди цветов, – отвечал капитан. – Так и здесь: смерть бродит среди этих пышных красот. Вам как, лучше, минхеер Вандердекен?

– Намного лучше.

– Тем не менее в вашем ослабленном состоянии я не советовал бы сходить на берег.

– Только с вашего разрешения, минхеер. Долго мы тут простоим?

– Недолго. Нам приказано возвращаться поскорее. Груз уже ожидает, его начнут доставлять, едва мы высадим пехоту.

Филип прислушался к совету капитана, но потом свел знакомство с радушным торговцем, дом которого стоял поодаль от города, в месте, где климат был здоровее. Там он провел два месяца, которые окончательно поправили его здоровье, а на корабль возвратился за несколько дней до выхода в море.

Обратное плавание протекало без происшествий, и через месяц после выхода из Батавии корабль уже очутился у острова Святой Елены: в те дни суда обыкновенно шли по так называемому Восточному пути, вдоль берегов Африки, а не в сторону Америки. Мыс Доброй Надежды опять миновали, счастливо избежав встречи с кораблем-призраком, и Филип окреп не только телом, но и духом, пребывая в отличном настроении.

В полосе штиля в виду острова заметили лодку, идущую к «Батавии». Спустя три часа она пристала к борту. Люди в ней были изнурены двухдневным пребыванием в море и бесплодными попытками достичь острова. Они назвались членами команды маленького голландского судна, затонувшего в море двумя днями ранее. Доски корпуса разошлись, и злополучная посудина затонула настолько быстро, что люди едва успели спастись. Всего их было двадцать с лишним человек: капитан, помощники и два десятка матросов, а еще старый католический священник-португалец, отосланный в Европу губернатором-голландцем за попытки вмешательства в дела Голландии на острове Япония[31]31
  Так у автора. По всей видимости, европейцам тех лет Японский архипелаг представлялся цельным островом.


[Закрыть].

Священник этот жил среди местных, они даже некоторое время укрывали его от японских властей, хотевших казнить старика. Со временем он сообразил, что для него будет разумнее сдаться голландцам, благо те менее жестоки, чем правители Японии. Голландские власти в итоге решили его выслать и определили на борт торгового судна.

Со слов капитана и членов команды выходило, что еще один их спутник погиб и это был важный человек, много лет возглавлявший голландскую факторию в Японии. Он возвращался в Голландию со всеми сокровищами, какие успел накопить. По свидетельству капитана и матросов, он, уже усевшись в лодку, потребовал, чтобы его высадили обратно на палубу, за бочонком великой ценности, набитым алмазами и другими драгоценными камнями, который он забыл взять. Пока его ждали, судно вдруг нырнуло носом вперед и стало стремительно уходить под воду. Лодка некоторое время держалась поблизости от места крушения, но пропавший владелец сокровищ не объявился.

– Я так и знал: что-то должно случиться, – прибавил капитан утонувшего судна позже, в каюте, за разговором с капитаном «Батавии» и Филипом. – Мы видели дьявола на сатанинском корабле, всего три дня тому назад.

– Это вы про «Летучего голландца», правильно? – встрепенулся Филип.

– Да, кажется, так этот корабль зовется. Мне нередко доводилось о нем слышать, но воочию я никогда раньше его не видел – и надеюсь, что больше никогда не увижу. Сейчас-то я разорен, когда еще в море выйду…

– Я тоже слыхал об этом корабле, – вставил капитан «Батавии». – Расскажите, что вы видели.

– Что ж, вообще-то, я мало что видел, кроме очертаний корпуса. Вышло очень странно: ночь выдалась тихой, небо было ясное. Мы шли под верхними парусами, ибо я не хотел спешить в темноте, не то мы развернули бы королевские[32]32
  Королевские паруса – прямые паруса самого верхнего яруса на основных мачтах, применялись для увеличения скорости корабля. Возможно, здесь авторский анахронизм, так как считается, что эти паруса вошли в употребление лишь в начале XVIII столетия.


[Закрыть], при попутном-то ветре. Я спустился вниз, и вдруг, около двух часов ночи, помощник позвал меня на палубу. Я спросил, в чем дело, и он ответил, что сам не может понять, но люди сильно напуганы, а неподалеку вроде как появился корабль-призрак. Я вышел на палубу, горизонт был чист. Лишь в одном направлении, от силы в двух кабельтовых[33]33
  То есть приблизительно в 350 м. Кабельтов составляет одну десятую морской мили – 185 м.


[Закрыть] от нас, висел туман, круглый, как шар. Мы шли при четырех узлах, наполовину пустые, но все же не могли оторваться от этого облака. «Глядите!» – воскликнул помощник. «Что за дьявольщина? – ответил я и потер глаза. – Никакой земли поблизости, а тут вдруг туман посреди океана, при свежем ветре и ясном небе». Это облако было в длину не более дюжины кабельтовых, с обеих сторон от него просматривался горизонт. «Прислушайтесь, минхеер! – сказал помощник. – Они снова говорят!» Я стал слушать, и внезапно из этого треклятого тумана донеслись голоса. Один крикнул: «Эй, на носу, не спать, глядеть в оба!» А второй голос откликнулся: «Корабль по правому борту, капитан!» Первый голос произнес: «Отлично! Звони в колокол!» Тут мы услышали звон. «Это точно корабль», – сказал я помощнику. «Не из этого мира, минхеер, – ответил он. – Слышите?» Голос прорычал: «Пушки к бою!» – и другой откликнулся: «Есть, капитан!» Первый голос скомандовал: «Огонь!» Прогремел выстрел, как раскат грома, а потом…

– И что было потом? – уточнил капитан «Батавии», который внимал рассказу, затаив дыхание.

– А потом туман рассеялся, будто по волшебству, горизонт очистился, и виде́ние пропало.

– Разве это возможно?

– Мои матросы, все два десятка, подтвердят, что было именно так. А католический священник стоял рядом со мной на палубе. Матросы принялись болтать, что теперь непременно случится какое-то несчастье. И к утренней вахте, проверяя трюм, мы обнаружили, что набрали на четыре фута воды. Стали ее выкачивать, но вода все прибывала, и судно в конце концов затонуло. Помощник сказал, что этот корабль часто встречают в здешних водах и кличут его «Летучим голландцем».

Филип молчал, но рассказ капитана затонувшего судна немало его порадовал. «Если, – думал он, – корабль-призрак моего несчастного отца является другим, а не только мне, и страдают другие, значит мое присутствие на борту не имеет значения. Достаточно лишь увидеть его, это не означает, что непременно погибнут все те, кто будет в этот миг вместе со мною. Что ж, это хотя бы отчасти примиряет меня с необходимостью продолжать поиски».

На следующий день Филип воспользовался случаем и свел знакомство с католическим священником, который помимо португальского говорил на голландском и на других языках. Это был почтенный старец, явно старше шестидесяти лет, с длинной седой бородой и добрым лицом, весьма обходительный в беседе.

Когда Филип нес ночную вахту, священник присоединился к нему, и после долгого разговора Филип признался, что принадлежит к Католической церкви.

– Сын мой, это крайне необычно для голландца.

– Знаю, – отозвался Филип, – но другим на корабле о том неведомо. Я вовсе не стыжусь своей веры, но не хочу спорить о ней.

– Разумно, сын мой. Увы, если плоды реформы таковы, каковыми они предстали мне на Востоке, то эта новая вера немногим лучше идолопоклонства.

– Скажите, отец, – спросил Филип, – все эти рассказы о чудесном видении, о корабле, которым якобы управляют духи… Вы видели его воочию?

– Я видел ровно то, что видели остальные, – ответил священник. – Насколько позволяли судить мои чувства, зрелище было весьма необычным. Я бы даже сказал, сверхъестественным. Однако мне приходилось слышать о корабле-призраке ранее, как и о том, что его появление предвещает беду. В нашем случае так и оказалось. С нами был спутник, которого больше нет среди нас, и тяжести его грехов вполне хватило бы, чтобы потопить любой корабль. Гибель этого человека, со всеми богатствами, какими он предполагал наслаждаться дома, есть лишнее доказательство того, что даже на этом свете Всевышний порой творит Свой праведный суд над пренебрегшими Его заповедями.

– Вы имеете в виду голландского фактора, что утонул вместе с судном?

– Да, но история прегрешений этого человека длинна. Я поведаю ее тебе следующей ночью. Мир тебе, сын мой, и спокойной ночи.

Погода оставалась отменной, и «Батавия» легла в дрейф, с тем чтобы утром пристать к острову Святой Елены. Филип заступил на ночную вахту и обнаружил, что старый священник уже его поджидает. Все было тихо, люди спали возле пушек. Филип с португальцем прошли на корму и уселись на клетку для кур. Священник повел рассказ:

– Возможно, вы не осведомлены о том, что португальцы, стремившиеся присвоить себе страну, открытую благодаря их предприимчивости и мужеству, страну, ради обладания которой они, боюсь, совершили множество преступлений, – так вот, они никогда не упускали из виду миссию, важнейшую для всех добрых католиков, а именно распространение истинной веры и вознесение хоругви с ликом Христовым над всеми языческими землями. Некоторые наши соотечественники потерпели крушение у тамошних берегов. Так мы познакомились с Японией.

А семь лет спустя святой благословенный Франциск, ныне пребывающий возле Господа, высадился на острове Симо[34]34
  Святой благословенный Франциск – католический святой Франциск Ксаверий (Франсиско Хавьер, 1506–1552), один из основателей ордена иезуитов. В 1549 году он высадился на берег в Кагосиме, на острове Кюсю, и стал, таким образом, первым католическим миссионером в Японии (можно даже сказать – крестителем страны).


[Закрыть], где провел два года и пять месяцев, проповедуя нашу веру и обращая в нее местный люд. Впоследствии он отправился в Китай, куда собирался двинуться изначально, но ему не позволили высадиться. Он умер по пути, и так оборвалась его чистая, святая земная жизнь.

После его кончины, невзирая на многочисленные препоны, кои ставили нам жрецы-язычники, число обращенных в истинную веру существенно возросло. Религия распространялась быстро, и многие тысячи людей в Японии стали почитать истинного Бога.

Некоторое время спустя в Японии обосновались голландцы. Когда они узнали, что японские христиане, проживающие в окрестностях факторий, согласны иметь дело только с португальцами, которым местные доверяли, то пришли в негодование и сделались нашими врагами.

Человек же, о котором идет речь и который в ту пору главенствовал в голландской фактории, возжелал, одержимый жаждой золота, вызвать подозрение к христианской вере у правителя Японии, дабы тем самым унизить португальцев и их сторонников. Таков, сын мой, был тот, кто утверждал, будто реформистское вероисповедание честнее и чище нашей веры.

Один японский правитель, обладавший немалым достатком и влиянием и обретавшийся неподалеку от нас, принял христианство, как и двое его сыновей, и был окрещен. Этот правитель подарил нам дом, чтобы мы открыли школу и учили детей истинной вере.

После его смерти, увы, другие его сыновья, идолопоклонники, потребовали, чтобы мы возвратили дар. Мы отказались и тем предоставили голландцам возможность настроить этих молодых господ против нас.

Человек, о котором мы говорим, убедил японского государя, что христиане вообще и португальцы в частности строят против него козни и покушаются на трон. Между прочим, когда голландца спрашивают, христианин он или нет, тот обычно отвечает: «Нет, я голландец».

Государь поверил наветам и незамедлительно велел изгнать всех португальцев, а также расправиться со всеми местными, кто принял христианское вероучение. Он собрал ради этого огромное войско и доверил командовать им тем молодым правителям, о коих я упоминал, сыновьям господина, подарившего нам дом. Христиане взялись за оружие, сознавая, что иного выбора у них не осталось, и поставили во главе двух других сыновей того же господина, принявших истинную веру. Словом, противоборствующими силами командовали четверо братьев, по двое с каждой стороны.

Христианское войско насчитывало около сорока тысяч человек, зато государь, император, который о том не ведал, послал против них всего двадцать пять тысяч с наказом покарать и истребить. Войска сошлись, и после жаркой схватки – японцы весьма отважны в бою – победа досталась христианам. Не считая немногих, кому повезло уплыть на лодках, войско императора полегло целиком.

Победа привлекла новых сторонников, и вскоре численность нашего войска достигла пятидесяти тысяч человек. Но и государь, когда его силы были уничтожены, обложил подданных поборами и собрал войско втрое многочисленнее. Своим полководцам он велел не щадить христиан, но доставить ему живыми тех двоих молодых правителей, которых он желал предать медленной и мучительной смерти. Все разговоры о примирении были отвергнуты, и император лично возглавил войско.

Противники сошлись опять, и в первый день битвы верх взяли христиане, но они понесли немалую потерю, ибо один из их предводителей был ранен и захвачен врагом. Увы, второй день битвы стал роковым для христиан. Их полководец погиб, их ряды рассеялись и были преданы мечу.

Затем император напал на обоз и не пощадил никого: ни стариков, ни женщин, ни детей. На поле битвы, в обозе и от пыток полегло более шестидесяти тысяч христиан.

И это еще не все, сын мой. По всей стране многие годы продолжались тщательные розыски христиан, и найденных обрекали на жесточайшие мучения. Лишь пятнадцать лет назад христианство было окончательно искоренено в Японии, а за время преследований, что длились более шестнадцати лет, погибли свыше четырехсот тысяч христиан. А причинами этой страшной резни, этого безжалостного истребления стали ложь и алчность человека, получившего справедливое воздаяние несколько дней назад.

Голландская Ост-Индская компания, довольная его действиями, – ведь так голландцы обрели немалое преимущество на годы вперед, – много лет поддерживала этого человека. Он был совсем молод, когда прибыл в Японию, но к тому времени, как задумался о возвращении домой, его волосы успели поседеть. Он накопил неизмеримое богатство, поистине неизмеримое, коли оно утолило даже его ненасытную алчность! Все это сгинуло вместе с ним, и ныне он отвечает пред Вышним судом.

Поразмысли, сын мой: не лучше ли следовать по пути долга, отвергая богатства и соблазны этого мира, дабы, когда Господь призовет нас к себе, обрести надежду на вечное блаженство?

– Верно сказано, святой отец, – признал Филип.

– Жить мне осталось недолго, – продолжал священник, – и Всевышний свидетель, что я покину сей мир без сожаления.

– Я бы тоже так хотел.

– Сын мой, ты молод, тебе пристало уповать на лучшее. И Господь в милости Своей еще возложит на тебя некое важное свершение.

– Я знаю, что у меня есть долг, – отвечал Филип. – Отец, ночной воздух слишком свеж, пожалуй, для пожилого человека вроде вас. Прошу, ступайте отдыхать, а я останусь нести вахту и размышлять.

– Так я и сделаю, сын мой. Да благословят тебя Небеса, и прими благословение старика. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Филип был рад остаться в одиночестве. «Может, следовало исповедаться? – подумал он. – Наверное, ему я смог бы признаться… Но нет, если уж отцу Сейзену я не открылся, то с какой стати откровенничать сейчас? Разделить с ним мои мучения, обрести опору… Нет-нет, эта тайна принадлежит только мне! Обойдусь без советчиков».

Филип извлек из-за пазухи ладанку с реликвией и почтительно приложился к ней губами.

«Батавия» провела у острова Святой Елены несколько дней, после чего продолжила путь. Спустя шесть недель она бросила якорь в Зюйдерзее[35]35
  Зюйдерзее (ныне Зёйдерзе) – в прошлом мелководный залив Северного моря вблизи Амстердама. В XX столетии его перегородили дамбой для защиты от наводнений, и залив превратился в пресноводное озеро.


[Закрыть], и Филип с разрешения капитана немедленно отправился домой, а старый португалец-священник отец Матиаш, к которому он сильно привязался, составил ему компанию. Вандердекен предложил старику свое покровительство на тот срок, который тот намеревался провести в Нидерландах.