Текст книги "Фабрика офицеров"

– А мне следовало бы привить Бернду ненависть к этой профессии, – сказала Сюзанна Барков.

Генерал-майор Модерзон молчал, сидя с неподвижным, словно окаменевшим лицом. Он положил руки на стол и сомкнул пальцы, кожа на их сгибе была серовато-белой.

Бернд хотел во что бы то ни стало стать офицером – как его настоящий отец, которого он не знал и о котором ничего не слышал. Когда Модерзон узнал об этом из писем знакомых, он испытал втайне гордость и чувство благодарности к матери. Он внимательно следил за становлением Бернда.

– Он был хорошим солдатом, – сказал Модерзон.

– Но почему он должен был умереть? Зачем тебе понадобилось перетягивать его к себе? Чтобы он здесь умер?

– Мне хотелось его видеть, – сказал Модерзон.

Когда генерал-майор был назначен начальником 5-й военной школы, он затребовал к себе лейтенанта Баркова – дело, не составившее каких-либо особых трудностей. И тогда он увидел своего сына – рослого серьезного молодого человека с холодными, серыми модерзоновскими глазами, отработанными пластичными движениями, хорошо воспитанного и полного чувства собственного достоинства. Зрелище, вызвавшее на его лице предательскую краску. Ни в один другой момент жизни ему не потребовалось большего самообладания, чем в этот.

– Так, стало быть, ты его видел, – сказала Сюзанна Барков. – И я дала в одном из писем свое разрешение на это. Это также было ошибкой. И ее тоже невозможно теперь исправить.

– Я видел своего сына, – сказал генерал Модерзон отрешенно. – И в те немногие часы, когда мы были вместе, я был наполнен чувством благодарности. И во второй раз меня посетило то, что обычно называется счастьем. Два момента истинной радости – вот и вся моя жизнь.

Но это было не все. Генерал ничего не сказал о том беспокойстве, которое охватило его, когда он побеседовал несколько раз с Берндом. Это было беспокойство, граничившее со страхом.

Этот парень, его сын, был как он: так же тверд, решителен, требователен без снисхождения, как он сам. Прецедент столь же очаровывающий, сколь и удручающий. Генерал узнал себя в своем сыне. Все повторяется снова и снова, как будто бы жизнь описывает постоянно одни и те же колеблющиеся круги. Он, его сын, был офицером, только офицером и ничем больше. Он готов был сражаться, а если будет необходимо, то и умереть – как и поколения офицеров до него – за то, что называлось отечеством, за то, что они под этим понимали.

Но генерал уже понимал, что подобная жизнь была более невозможна.

Модерзон попытался объяснить сыну, который не подозревал, что с ним говорит отец, почему все так получилось. Пруссия была мертва, и пруссачество умерло вместе с нею. Раньше это звучало так: «За семью, родину и отечество!» Теперь же кричат: «Одна империя, один народ, один фюрер!» Солдат сражался уже не против солдат, он защищал не родину и не человека, а должен был, как во времена ландскнехтов, бороться с мировоззрениями, религиями и группировками, стоявшими у власти. И, что самое ужасное, он должен был мириться с преступлениями и тем самым санкционировать их, а следовательно, принимать в них участие. Германия потеряла свою честь. Человек, сделавший немцев бесчестными и поставивший на офицерах клеймо преступников, назывался Гитлером. А в его окружении – приспешники и подхалимы, подстрекатели и сутенеры в политике и, кроме того, еще ограниченные, узколобые немцы, считавшие себя благородной продукцией, а свою страну – пупом земли. Все это необходимо презирать, осуждать и обвинять! И ни малейшего доброго чувства по отношению к жестоким, необузданным людям, задающим тон в звериной ненависти. Все это он внушал лейтенанту Баркову, своему сыну. И тот воспринял все правильно. И поэтому он должен был умереть.

– Ты подарил мне сына, – сказала фрау Барков с усилием, – и у тебя он умер. Ты перепахал мою жизнь, как поле, а затем все уничтожил. Или, может быть, ты не чувствуешь себя виноватым?

– Нет, – сказал генерал. – Я виноват. И я решил исправить эту вину – несмотря на возможные последствия.

Свет от лампы упал на полупустые бокалы, и красное вино засветилось, как кровь. Казалось, им больше нечего сказать друг другу. Звуки из соседнего зала стали навязчиво громкими.

Генерал попросил разрешения откланяться. Но он не ушел, не уточнив плана на следующий день: обер-лейтенант Крафт зайдет за фрау Барков в гостиницу около девяти часов, чтобы сводить ее на кладбище – он получит указание оставить ее у могилы одну на столько времени, на сколько она пожелает. Цветочный магазин на площади, через три дома от гостиницы, получил уже заказ подготовить венок по указаниям фрау Барков, с двойной лентой, надпись на которой она должна уточнить. В заключение предусмотрено – также в сопровождении обер-лейтенанта Крафта – посещение военной школы, а именно учебного подразделения «Хайнрих», где лейтенант Барков проходил в последнее время службу.

– После обеда, – сказал генерал, – я буду вновь в твоем распоряжении – с четырнадцати часов, если это тебя устраивает. У меня есть несколько небольших вещиц, принадлежавших лично Бернду, – несколько фотографий, пара его работ, две книги с его заметками на полях – я их передам тебе, если ты разрешишь.

Сюзанна Барков кивнула головой. Генерал проводил ее через весь ресторан до вестибюля гостиницы, попросил у портье ключи от ее комнаты и здесь, у лестницы, ведущей к номерам, попрощался.

Когда она ушла, Модерзон сказал владельцу гостиницы, остававшемуся предупредительно на заднем плане:

– Все на мой счет, пожалуйста.

Когда все было оформлено, генерал быстрыми шагами вышел в ночь.

– Вам необходимо еще многому учиться, – сказал покровительственно капитан Катер Ирене Яблонски, – это видно по вас.

Они сидели в ресторане той же гостиницы. И для них был зарезервирован небольшой отдельный кабинет. Их окружала та же крестьянская майнско-франковская солидность. Хозяин знал, что избранным гостям необходимо воздавать должное. Генерал являлся для него отличной рекламой. Капитан Катер же означал выгодные связи. От ценной подсказки до выделения грузовой автомашины: с Катером нужно было считаться – пока это было основано на взаимности.

– Знаете ли вы, в чем состоит разница между сектом и шампанским? – спросил капитан Катер, с наслаждением затягиваясь сигарой.

Ирена Яблонски ответила с огорчением:

– Я не знаю ни того, ни другого, но хотела бы охотно этому научиться. Вы поможете мне в этом, господин капитан?

– Почему бы нет? В этом – и еще в ряде других вещей, если вы пожелаете.

– Еще бы я не хотела! Я действительно знаю еще очень мало. А хотела бы с удовольствием знать больше. Другие в моем возрасте значительно опережают меня.

– Ну да, – сказал капитан Катер, растягивая слова, – почему бы и нет?

И он внимательно посмотрел на девушку, сидевшую напротив него. Собственно говоря, малышка была совсем еще дитя – и как раз поэтому-то и привлекательна. Все же ей было уже больше шестнадцати лет.

– А вы не догадываетесь, почему я пригласил вас сюда? – хотел знать капитан.

– Потому что вы хороший человек! – сказала Ирена с пылом.

– Ну да, если полагать, что хорошим можно быть самым различным образом, то тогда это может соответствовать действительности. Вы нравитесь мне, малышка.

– Это меня радует! Вы нравитесь мне тоже.

В этом не было никакой лжи, лишь небольшое преувеличение. Она действительно была ему благодарна: он пригласил ее в самый фешенебельный ресторан в городе, здесь было подано так много хороших кушаний, и вино они пили тоже. Она чувствовала себя сытой и счастливой.

– Итак, мы нравимся друг другу взаимно, – констатировал Катер. – Это очень отрадно.

– Вы так благородны и относитесь ко мне по-отцовски!

Капитан Катер насторожился. Он посмотрел в голубые, полные доверия, восторженно смотревшие на него детские глаза, и в нем шевельнулось ужасное подозрение. Может быть, эта малышка лишь играет в наивность? А в действительности достаточно продувная? Эдакая маленькая прожженная дрянь? Но у нее ведь не может быть опыта взрослой бабы: для этого она еще слишком молода! Пленительно молода!

– По-отцовски, – повторил он, растягивая слова. – Таким я вам кажусь, Ирена? Хотя – может быть… Я ведь уже не молод.

– Но вы ни в коем случае не стары, – заверила его Ирена тотчас же с приятной для него горячностью. – Вы солидны. А мне нравятся солидные мужчины. Я не переношу молодых хлыщей.

– Это понятно, – сказал Катер примирение. – Эти молодые, неопытные люди делают главным образом лишь глупости. Они наносят больше вреда, чем приносят радости. Они просто не знают, как надо жить.

– А к вам поистине можно питать доверие. Я бы очень хотела постоянно находиться рядом с вами – лучше всего в машинописном бюро. Я буду очень стараться, правда. А то на кухне можно и закиснуть. Нет ли у вас чего-нибудь для меня? Пожалуйста!

– Хорошо, я посмотрю.

– Большое-пребольшое спасибо!

– Не торопитесь, – сказал Катер сдерживающе. – Я ведь не сказал – я это сделаю. Я только сказал – я посмотрю.

– Но этого вполне достаточно, если это говорите вы, господин капитан. В сказанном любым другим можно сомневаться – но не в сказанном вами.

– Ну хорошо, малышка, если это так, то я заслужил тогда какое-нибудь вознаграждение – или?..

– Ну конечно! Но чем же я могу вознаградить вас? У меня ведь ничего нет.

– Ну да что-нибудь все же можно найти. Как, например, в отношении маленького поцелуя?

– А разве можно?

– А почему же нельзя, малышка?

– И я действительно могу?

– Иди сюда. Подойди поближе. Еще ближе. Ну так что?

– Спасибо.

– Но не в лоб же, девушка! Куда надо-то? Или это было по-дочернему?

– Прошу, не надо! Я очень смущаюсь. Я ничего подобного еще никогда не делала… На этот раз лучше?

– Во всяком случае, это начало. Тебе нужно в этом потренироваться. Попробуй-ка еще разок.

– Сейчас я больше не могу. Мне надо идти.

Ирена Яблонски быстро возвратилась на свое место. Она казалась очень смущенной – и в то же время возбужденной. Катер разглядывал ее не без удовольствия.

– Не надо быть такой застенчивой, девушка! – сказал он. – И к чему такая поспешность? У нас еще много времени.

– Да, но мне нужно завтра очень рано быть на кухне.

– В этом нет необходимости. Можешь выспаться, об этом уж я позабочусь.

– О, это очень мило! Большое спасибо, господин капитан! Но тем не менее мне нужно идти.

– Но не сейчас – ведь вечер только начинается! Мы можем здесь еще немного выпить, а потом пойдем ко мне – смотреть картины.

– Может быть, в другой раз, господин капитан? Ах, я уже заранее радуюсь этому! Но теперь мне действительно нужно идти.

– Да почему же, черт возьми?

– Меня ждут, господин капитан.

– Тебя ждут? Кто же это?

– Моя подруга, с которой я живу в одной комнате, – Эльфрида Радемахер. Вы же ее знаете.

– Еще бы мне ее не знать!

– Она ждет меня здесь же, по соседству, в ресторане. И она сказала: если я не приду вовремя, она зайдет сюда и заберет меня.

– Это на нее похоже! А знает ли она, что ты здесь со мной?

– Да, конечно, – призналась Ирена Яблонски. – Я обговорила с ней все подробно. Ведь она очень хорошо разбирается в подобных делах. Итак, теперь – до свидания, господин капитан! И большое спасибо за все! Я так рада, что в будущем смогу работать у вас в машинописном бюро.

Легкий туман висел в воздухе. Он окутывал как бы произвольно разодранными клочьями старые производственные постройки. Улицы казались пустынными.

Шаги генерала дрожащим эхом отдавались от стен домов. Он высоко поднял воротник шинели и опустил голову. Он был наедине с самим собой.

Модерзон шел по улице в сторону холма, на котором были расположены казармы. Около двадцати тысяч жителей насчитывал этот маленький городок, ничем не отличавшийся от множества других небольших городков. И во многих других были казармы, однако эта вырисовывалась на фоне неба как массивная корона, сделанная из бетона. Казарма располагалась на западной окраине городка, поэтому при заходе солнца она погружалась в темноту на несколько минут позже, чем сам городок. В эти мгновения она как бы вспыхивала и высилась четкими контурами, господствуя на горизонте, как большая угроза.

Генерал никогда не рассматривал свою профессию как удовольствие, но в течение длительного времени не видел в ней и никакой опасности. Он всегда стремился в совершенстве овладеть тяжелым, трудным, смиренным ремеслом воина. Оно должно было, если это зависело бы от него, находить себе применение в отрыве от жизни – в основном примерно так же, как это осуществлялось когда-то в некоторых монашеских орденах. Выступать на защиту других – детей, матерей, бедных и страдальцев. Умереть за них, если не оставалось никакого другого выбора.

«Служить, – думал генерал. – Служить! Но кому?»

Путем, которым он шел этой ночью в сторону казармы, всегда ходила городская знать, так называемые уважаемые люди города. В последний раз они приходили сюда, когда он был назначен начальником военной школы.

Они пришли к нему: бургомистр, секретарь местной нацистской организации, два представителя ремесленной верхушки, предприниматель, представители национал-социалистского союза немецких женщин, противовоздушной обороны, Красного Креста, – делегация бюргерства, считавшая, что имеет на то полномочия и компетентность. И они приветствовали его, нового начальника военной школы, и заверили, что горды и счастливы видеть генерала и его солдат в своей среде. Они говорили о хорошем взаимопонимании между военнослужащими и жителями этого города и высказали пожелание и надежду, что так оно будет и впредь, а по возможности найдет свое углубление и упрочение. И в их глазах стояла жажда признания, стремление к наживе, удовольствие от игры в солдаты.

Генерал посмотрел на них, ничего не говоря, и даже не предложил сесть. И эти твари сочли, что он, по-видимому, большой и очень своенравный человек, которому надлежит оказывать всяческое уважение и почтение. Его сознательная резкость вселила в них благоговейный ужас: могущественное лицо наподдало им в зад – контакт, который они установили, был таким образом очень тесным.

К воротам казармы генерал подошел с лицом, отчетливо выдававшим недовольство – в том числе недовольство и самим собой. Только немногие были подобны ему – это было для Него ясно. Что же заставляло его продолжать, не прекращая, настойчивые поиски этих немногих? На нем лежала печать судьбы, этим вечером ему это стало ясно, как никогда ранее.

Когда он проходил ворота, корректно отдав честь в ответ на приветствие часового, то посмотрел наверх, в сторону здания, в котором размещался штаб. Окна его комнаты темно отсвечивали в ночи. Но в соседнем окне его зоркие глаза различили слабую полоску света – по-видимому, его секретарша, Сибилла Бахнер, еще работала в приемной.

Генерал вошел в здание и поднялся по лестнице, ведущей к приемной. Он открыл дверь и увидел Сибиллу Бахнер, сидящую за столом, а напротив нее – обер-лейтенанта Крафта. Бутылка и две рюмки стояли между ними.

Генерал остановился на пороге комнаты. Крафт немедленно вскочил. Сибилла Бахнер также поднялась после небольшой задержки и сказала:

– Господину обер-лейтенанту Крафту и мне было необходимо немного подкрепиться.

– Почему? – задал вопрос генерал, по-прежнему не двигаясь.

– Мы были на так называемом званом вечере, которые постоянно устраивает фрау Фрей…

– Понимаю, – сказал генерал. Он коротко кивнул и прошел в свою комнату. Дверь за собой он оставил открытой.

Сибилла Бахнер вошла туда вслед за ним и сказала:

– Мы как раз все равно заканчивали.

Генерал снял шинель и бросил ее на спинку одного из стульев. После этого он возвратился в приемную, сопровождаемый Сибиллой Бахнер. Крафт в это время собирался улизнуть из комнаты.

– Господин обер-лейтенант Крафт, – сказал генерал, – я могу понять, что у вас после подобного мероприятия появилась потребность выпить. Но я не понимаю, почему эта потребность должна утоляться в служебном помещении.

– Так точно, господин генерал! – сказал Крафт невозмутимо.

– Это ваша бутылка коньяка, господин обер-лейтенант?

– Нет, господин генерал.

– Заберите ее все равно. И фрейлейн Бахнер, если таково будет ее желание.

Сибилла поспешила заверить:

– Мы только что перед этим собирались попрощаться, господин генерал. И если я могу еще что-нибудь для вас сделать…

– Возможно, – сказал генерал. Затем он подошел вплотную к обер-лейтенанту Крафту, посмотрел на него испытующе и спросил: – Как далеко вы за это время продвинулись в известном вам деле?

– Пока еще ненамного, господин генерал, – ответил Крафт.

– Не затягивайте дольше, – сказал генерал настоятельно. – Попытайтесь прийти к какому-то решению. Мне хотелось бы знать, и знать точно, почему это случилось, каким образом и кто это сделал. И по возможности скорее. И настройтесь на то, господин обер-лейтенант, что в будущем я стану часто приглашать вас к себе – из-за этого дела. В данный момент, разумеется, вы мне не нужны.

Обер-лейтенант бросил взгляд на Сибиллу Бахнер. Но она его не видела – она смотрела на генерала. Крафт отдал честь, как это предписано уставом, и вышел из комнаты.

– Ну а теперь с вами, фрейлейн Бахнер, – сказал генерал и при этом открыто посмотрел на нее. – Сожалею, что мне пришлось только что побеспокоить вас, но, я полагаю, вы понимаете, что за это я не могу принести вам извинения.

– Это мне необходимо извиниться, господин генерал, – сказала Сибилла. – И вы к тому же нисколько не помешали, действительно нет.

– А мне хотелось бы, чтобы помешал, – сказал генерал, скупо улыбаясь. – Я приветствую любое ваше развлечение, даже если это происходит и не непосредственно в нашем служебном помещении. А обер-лейтенант Крафт – несмотря на некоторую его ограниченность – неплохой выбор.

– У него определенно имеются свои положительные качества, – заметила Сибилла откровенно, – но для меня он не подходит.

– А кто же тогда?

Сибилла посмотрела на генерала широко открытыми глазами, в них отражалось как неприкрытое замешательство, так и быстро вспыхнувшая надежда. Она была готова поверить, что в этих словах заключен косвенный вызов ей – но рассудок отказывался принять это за возможное.

– Я думаю, настало время выяснить возможное недоразумение, – сказал генерал и выпрямился. – От меня не ускользнуло, фрейлейн Бахнер, что вы испытываете ко мне определенную симпатию. Я всегда отмечал это как приятное явление, хотя, может быть, и ненужное. Мне очень не хотелось бы вас потерять: сотрудники как вы – большая редкость.

Сибиллу охватило сильное возбуждение. Внезапно ей показалось, что она видит все окружающее в ярком, слепящем свете. Она была не в состоянии о чем-либо думать, хотя и искала в отчаянии толкования, объяснений и зацепок для новой, пусть весьма слабой, но надежды.

– Фрейлейн Бахнер, – сказал генерал, – мне нужны учебные планы второго курса на будущую неделю – детальные планы, а не принципиальная схема. И к ним объяснения начальника шестого потока. Через три минуты, если можно. А потом оставьте меня одного.

17. Езда на велосипеде должна быть изучена тоже

– Пять тридцать, и ясное утро! – крикнул дежурный фенрих. – Подъем, лежебоки, или я подложу огня под ваши усталые зады! Благодарите бога, что вы живы, и сбрасывайте одеяла!

Этот день начался для фенрихов как и все другие. Казалось, ничего необычного произойти не должно. Более того, все протекало обычным порядком: резкий звук сигнального свистка, стереотипные выкрики дежурного, тяжелый, душный, зловонный воздух. Полусонными, они вылезали из своих походных кроватей и в течение нескольких секунд стояли молча на еще нетвердых ногах. Затем начинали шевелиться, так как было холодно.

– Во двор на построение, ленивые собаки! – крикнул дежурный фенрих. – Поднять сердца и снять ночные рубашки!

Обычная ночная рубашка была для фенрихов своеобразной и допустимой формой одежды на период времени между отбоем и подъемом. Только офицеры имели право надевать пижамы, поставляемые вещевой службой сухопутных войск трех образцов и пяти размеров, стоимостью от 28 имперских марок 40 пфеннигов до 34 марок 80 пфеннигов. Пока же, однако, им разрешалось носить лишь ночные рубашки, и только белого цвета, причем кармашек на левой стороне груди хотя и считался нежелательным, однако категорически не запрещался.

Инструкцию «Форма одежды для ночного времени» разработал майор Фрей, начальник второго курса. Майор был признанным мастером в разработке подобных, тщательно продуманных инструкций и распоряжений. И если тем не менее едва ли кто-то из фенрихов учебного подразделения «Хайнрих» придерживался особого распоряжения № 78, то на это были свои, особые причины.

Дело в том, что обер-лейтенант Крафт был новичком. Фенрихи знали это и использовали тонко подобное обстоятельство в своих интересах. Крафт не мог еще практически знать всех тонкостей и установок, измышленных начальником курса. И поэтому они задали ему притворно-простодушно вопрос: «Можно ли при больших холодах надевать на себя что-либо дополнительно из одежды на ночь?»

И вновь назначенный офицер-воспитатель ответил, ничего не подозревая: «Что касается меня, то вы можете спать и в мехах!»

Фенрихи учебного отделения «X» вылезли из своих постелей поэтому закутанные кто во что горазд: многие были в носках или накрутили на себя кашне, некоторые надели полностью или частично нижнее белье, а двое даже натянули на себя вязаные курточки.

Крамер, Вебер, Амфортас, Андреас и, естественно, также Хохбауэр с недовольством отмечали подобное кутание. Дело в том, что в одно прекрасное утро капитан Ратсхельм наверняка обнаружит эту теплолюбивую изнеженность. А это неизбежно должно повлечь за собой неприятности. Ибо если Ратсхельм будет присутствовать на подъеме своих питомцев, то он будет возмущен, не увидев их в ночных рубашках, как это предусмотрено инструкцией.

– Тут не поможет ни вытье, ни клацанье зубами! – крикнул дежурный фенрих.

Фенрихи подразделения «X», размещенные в восьми комнатах, сняли с себя ночные рубашки и все остальное, что на них было понадевано. Затем, зевая, ворча и чертыхаясь, разобрали спортинвентарь. Эти первые полчаса были самыми напряженными за весь день, и их можно было сравнить разве лишь с занятиями по тактике, проводимыми капитаном Федерсом: каждый день начинался с зарядки – в течение долгих пятнадцати минут.

В этот день проводить ее была очередь обер-лейтенанта Крафта. По опыту это не расценивалось как неблагоприятное явление. Каждый из офицеров имел собственную методику – методика Крафта была вполне терпимой.

«Разогревайтесь-ка, ребята!» – говорил он по обыкновению и при этом без стеснения закуривал свою утреннюю сигарету, следя за тем, чтобы ему не помешал кто-либо из вышестоящих начальников.

– А как, друзья, насчет пробежки на большую дистанцию? – крикнул он фенрихам.

Это не было предложением, как не было и приглашением – это был приказ. Фенрихи сразу же побежали рысцой. Темп, взятый ими, был умеренным, ибо по членам их была разлита еще утренняя усталость.

– Всегда то же самое, – простонал Меслер. – Каждое утро одно и то же! Как это надоело!

Все было, казалось, как и каждое утро. Однако произошло нечто, что вначале никому не бросилось в глаза. Обер-лейтенант Крафт сказал:

– Редниц, подойдите-ка сюда!

– Вот тебе на, – проговорил Крамер, продолжая и дальше тяжело бежать во главе своего подразделения, – по-видимому, этот Редниц опять что-то натворил. От него этого можно ожидать в любое время.

Редниц вышел из строя трусивших рысцой фенрихов со смешанным чувством. От разговора с начальником вряд ли можно было ожидать чего-то радостного, тем более ранним утром. Поэтому он приблизился к офицеру-воспитателю, изобразив на лице осторожную ухмылку – своеобразный тест для проверки его реакции.

Эта выглядевшая очень приветливо ухмылка вызвала в ответ подобную же, что сразу создало соответствующую атмосферу. Хотя Редниц и знал не слишком-то много о Крафте, одно по крайней мере он успел установить: Крафт не был каннибалом.

– Мой дорогой Редниц, – сказал обер-лейтенант, – я хотел бы задать вам один вопрос, на который вы, собственно говоря, можете и не отвечать, если не желаете, – хотя я убежден, что вы сможете на него ответить.

Эти слова насторожили Редница и настроили его недоверчиво. Одно только обращение «мой дорогой» развеяло последнюю сонливость, оставшуюся после душной, разморившей его ночи. Редниц тотчас же почувствовал, что от него ожидают нечто необычное. Умными, любознательными глазами он посмотрел на обер-лейтенанта.

– Речь идет о следующем, – сказал Крафт спокойно. – Приехала фрау Барков – мать лейтенанта Баркова. На меня возложена задача по ее сопровождению – предположительно потому, что я являюсь преемником ее сына. И в течение предобеденного времени, очевидно что-то между одиннадцатью и двенадцатью часами, во время занятий я представлю наше подразделение фрау Барков.

В этом месте Крафт сделал хорошо рассчитанную паузу. Таким образом он предоставил Редницу возможность сориентироваться в обстановке. И Крафту показалось, что в глазах фенриха, обычно ясных, постоянно настороженных и очень часто лукавых, блеснуло понимание.

– Так точно, господин обер-лейтенант, – сказал он, ожидая, что же будет дальше.

– Таким образом, Редниц, фрау Барков познакомится с фенрихами, которые присутствовали при гибели ее сына. Но мне, однако, до сих пор неясно, каким образом эта смерть произошла. Неясно мне еще также, кто же, собственно, мог быть ее виновником – в большей или меньшей степени, сознательно или несознательно, случайно или намеренно. А из всего этого складывается особая ситуация, в прояснении которой вы должны мне помочь.

– Я, господин обер-лейтенант? – спросил Редниц тоном чрезвычайно осторожного отказа.

По фенриху было видно, что он в душе проклинал весь этот разговор. Крафт пытался поставить его в опасное и затруднительное положение. Он, Редниц, мог теперь заслужить благоволение обер-лейтенанта, но только если бы начал предательски болтать языком. Он мог прикинуться и незнающим и молчать – но тем самым испортить обер-лейтенанту настроение или – более того – рассердить его и тем самым легко превратить в своего врага.

– Редниц, – сказал Крафт, который, казалось, полностью разгадал мысли своего подчиненного, а их-то он предвидел заранее, – вопрос ведь не в том, что я ожидаю от вас доноса или наушничанья. Что мне нужно, так это только намек. Да вы представьте себе, что может случиться: по всей вероятности, фрау Барков захочет поговорить с тем или другим фенрихом, пожать ему руку и, чего доброго, даже выразить ему свою благодарность. А я полагаю, что в подразделении есть некоторые фенрихи, с которыми этого не должно случиться, те, которые не хотели или не могли понять лейтенанта Баркова, которые относились к нему отрицательно, а возможно, даже и ненавидели.

– В таком случае, – сказал Редниц с трудом, после длительной паузы, – я бы предложил господину обер-лейтенанту, чтобы фрау Барков обратилась ко мне. Я могу протянуть ей руку с чистой совестью.

– Только вы, Редниц?

– Еще целый ряд фенрихов, господин обер-лейтенант, по крайней мере те, которые сидят на задних скамьях.

– А те, что на передних, таким образом, нет?

Редниц посмотрел на своего обер-лейтенанта широко открытыми глазами, с беспокойством и одновременно с удивлением. У него было такое ощущение, что он неожиданно быстро и вопреки своему желанию попал в ловушку. Он лихорадочно искал слова, которые помогли бы ему выпутаться из этой ситуации, но чем дольше он их искал, тем яснее становилось ему, что каждая проходившая секунда только усугубляла его личную катастрофу. Ибо его молчание являлось подтверждением сказанного.

– Ну хорошо, Редниц, – сказал обер-лейтенант Крафт, заканчивая разговор. При этом он сделал вид, как будто бы не разгадал ничего существенного и вообще ничего не понял. – Я надеялся, что вы сможете мне помочь. Но, к сожалению, из этого, как мне кажется, ничего не получилось, в чем, разумеется не ваша вина. Рассматривайте то, что я вам сказал, как доверительную информацию. И забудьте обо всем, если хотите. Благодарю, Редниц.

Редниц сделал поворот кругом и побежал вслед за подразделением, чтобы занять место в строю. На его юношеском лбу собрались складки – с таким напряжением думал он о разговоре. Золотой мост, который в завершение его был построен обер-лейтенантом, казался ему особенно роковым. Он являлся навязчивым доказательством того, насколько он был неосмотрительным и насколько этот Крафт разгадал его.

– Чего хотел от тебя этот надсмотрщик рабов? – спросил Крамер, командир учебного отделения.

– Он очень хотел узнать от меня, у кого из нас на совести лейтенант Барков, – заявил Редниц вызывающе громко и занял свое место в строю.

– Старый болтун! – бросил Крамер слегка насмешливо. Он был абсолютно уверен, что Редниц отмочил одну из своих сомнительных шуток. Некоторые фенрихи засмеялись.

Но фенрих Андреас, бежавший между Хохбауэром и Амфортасом, крикнул возмущенно:

– Такими вещами, однако, не шутят, парень!

– Скажи это своему соседу! – крикнул Редниц в ответ.

– И при этом скажи ему также, – крикнул Меслер, – что я не разрешаю ему лизать мою задницу, поскольку он, чего доброго, будет рассматривать это как выражение благосклонности!

– Этого, – заметил Редниц предупреждающе Меслеру, – он тебе никогда не забудет.

– Будем надеяться, – ответил Меслер беззаботно.

Обер-лейтенант Крафт в это время докурил свою утреннюю сигарету. Он бросил ее щелчком по высокой дуге на середину плаца для занятий строевой подготовкой и дал сигнальный свисток: утренние занятия спортом были на этом закончены.

Учебные подразделения «Густав» и «Ида» отделились от подразделения «Хайнрих». Фенрихи обер-лейтенанта Крафта рысцой подбежали к нему, построились в шеренгу и ожидали команды своего офицера-воспитателя разойтись по казармам.

– В предобеденные часы занятий сегодня вносятся изменения, – объявил обер-лейтенант Крафт. – Первый час занятий – «Военная история» – отменяется. Четвертый час занятий буду проводить я. Тема занятий не определена. Если я задержусь, командир учебного отделения зачитает специальный приказ номер сорок четыре и даст по нему разъяснения. Первые три часа занятий проведет капитан Федерс. Занятия по тактике.

– Дело дрянь, – выпалил Меслер от всего сердца.

– Друзья, – сказал капитан Федерс с радостным воодушевлением, – сегодня у нас наконец будет достаточно времени, чтобы несколько подробнее, чем обычно, заняться учебным материалом. Я вижу с удовлетворением, что это заявление воспринято вами с оживлением.

Фенрихи недвижно сидели на своих скамьях, покорные судьбе. Они предполагали, что их ожидает. И они не обманулись.