Текст книги "Фабрика офицеров"

Первым пунктом программы были поиски двух связных мотоциклистов. Фенрихи при нанесении обстановки на большой схеме, которую они разрабатывали совместно, забыли про этих мотоциклистов.

– Рассеянные болваны, пустые головы и лунатики! – дал им оценку капитан Федерс с мрачным удовлетворением. – Союз бродяг! Феодальный клуб мелких воришек! Забыть двух мотоциклистов означает оставить двух не занятых ничем людей, которые слоняются и бездельничают и могут от этого наделать глупостей. И более того, два оставленных слева мотоцикла означают, что передача своевременных сообщений будет сорвана, а это при определенных обстоятельствах может привести к невыполнению задачи и потерям. Эти и еще более тяжелые последствия могут произойти, безмозглые тупицы, если два мотоциклиста по глупости будут оставлены без дела.

Фенрихи воспринимали Федерса как божий бич. Наклонив голову, они исписывали свои тетради и записные книжки от корки до корки. Писанина была для них как маленькая, скромная попытка бегства – при этом они, по меньшей мере, не должны были смотреть в глаза своему преподавателю тактики. Поскольку ожидать его испытующего взгляда с открытыми глазами стоило нервов.

– Проклятие, – пробормотал Редниц.

Федерс, это Редниц понимал абсолютно отчетливо, совершенно сознательно превращал военную школу в своего рода предварительную огневую подготовку к ожидавшей их, по всей вероятности, преисподней. А обер-лейтенант Крафт – куда клонил он?

Однако на занятиях у капитана Федерса было почти невозможно, во всяком случае очень тяжело, следовать мыслям, далеким от преподаваемого предмета. Его рассуждения были подобны хитроумно установленному минному полю. Там почти любой фенрих мог легко взлететь на воздух вместе со своими мечтами об офицерской карьере. Поэтому даже Редниц прилагал усилия, чтобы сконцентрировать все свое внимание на преподавателе тактики.

– Кроме того, имеется вполне определенное доказательство того, что вы являетесь стаей диких обезьян, – сказал капитан Федерс с заметным удовольствием. – Когда я перед этим дал вам исходную обстановку, я позволил себе задать вопрос: «Все понятно? Никаких замечаний? Не нужны ли какие-либо объяснения?» И вы закивали головами наподобие фигурок в тире. А я при этом вывел вас на скользкий лед. Я допустил совершенно сознательно одну ошибку. Какую же?

Какую ошибку? Фенрихи задумались, пытаясь проанализировать каждое положение. При этом все их старания, это они знали абсолютно точно, были бесполезными. Ибо капитан Федерс в самом начале занятия, характеризуя исходную обстановку, вывалил на их головы от двадцати до двадцати пяти положений с тремя десятками различных цифр, знаков и вводных данных.

– Итак, – продолжил Федерс, – при характеристике обстановки между пятнадцатой и семнадцатой позициями я назвал пункт сбора трупов. И это, естественно, является сущей чепухой, которая должна была обдать вас немедленно зловонием. Но ваши органы обоняния, по-видимому, полностью притуплены.

Фенрихи, по меньшей мере большинство из них, не понимали еще точно, в чем же, собственно, заключалась ошибка. Было ли указано местоположение пункта неточно? Или была допущена ошибка в порядке перечисления? Или, может быть, пункт сбора трупов в данной обстановке был лишним, или нецелесообразным, или преждевременным? Сколь велико количество сбивающих с толку возможностей! Именно поэтому они обычно говорили: тактика – дело везения. А тактика у капитана Федерса была подобна подсчету количества листьев высокостойного зрелого леса.

– Вообще никаких пунктов сбора трупов не существует, – заявил с удовлетворением капитан Федерс. – Во всяком случае в бою. Оно конечно, вам хотелось бы соорудить военные кладбища, но для этого на войне нет времени. Пункты сбора идиотов, напротив, представляются мне более возможными – все ваше подразделение могло бы немедленно направляться туда.

«Никаких пунктов сбора трупов в бою», – застрочили курсанты в своих записных книжках.

– Почему же нет? – продолжил Федерс. – Очень просто: транспортные средства необходимы боевым частям и подразделениям для подвоза снаряжения, продовольствия и боеприпасов. Ну а кто убит – будет захоронен. И по возможности – на том же самом месте, но, конечно, не перед входом в дома, на дорогах, в местах расположения войск, у складов и на позициях. Гробы излишни. Для этого достаточно палатки, но при условии, что речь идет о палатке, которая не пригодна для других целей, то есть простреленной или порванной палатке. Могильный крест из березы декоративнее, чем кресты из других пород деревьев. Не совсем недальновидные офицеры будут, впрочем, всегда заботиться о том, чтобы на складе был постоянно определенный запас заранее изготовленных крестов подобного рода. Итак, на войне бывают убитые, но никаких пунктов сбора трупов.

Фенрихи восприняли эти объяснения все с тем же учебным прилежанием, хладнокровно. Федерс посмотрел на часы и захлопнул учебное пособие. Фенрихи вздохнули облегченно.

– Поскольку мы как раз говорим о трупах, – сказал Федерс в заключение, – на следующий час занятий обер-лейтенант Крафт приведет гостя – мать лейтенанта Баркова. В данном случае вы можете наконец показать, насколько вы зачерствели. Попробуйте все же смотреть открыто фрау Барков в глаза – достойно и как в высшей степени порядочные люди, каковыми вам надлежит быть как будущим офицерам.

– Перерыв десять минут! – крикнул Крамер. – И я напоминаю, что курение в учебном помещении и в коридоре запрещено.

– А ты не обращай внимания, – заметил Меслер и вытащил помятую сигарету из нагрудного кармана.

– У меня весьма обостренное чутье на запахи, Меслер!

– В таком случае, – сказал тот и стал искать спички по карманам, – немного больше или немного меньше вони здесь не играет практически никакой роли.

Крамер промолчал. Он сделал вид, будто ничего не слышал, и занялся журналом учета занятий в подразделении.

Немало фенрихов использовали перерыв, чтобы восполнить свои записи. На задних и передних скамьях образовались две заметные группы. В передней Хохбауэр начал развивать теорию о том, что трупы могут представить собой отличное укрытие, – правда, лишь при сильном морозе. В задней группке Меслер дал одно из своих спецпредставлений «Только для боевых подразделений и частей!».

Меслер собрал вокруг себя всех искавших развлечения. На этот раз на очереди были так называемые анекдоты о вдовах, один из наиболее грубых и вульгарных, но очень популярных в их среде видов развлечений в форме беседы.

Слушатели смеялись резко и громко. Такая бурная реакция заметно подбадривала Меслера. И он не заметил в пылу, что к ним подошел Хохбауэр со своей свитой и остановился, внимательно слушая, с угрожающе серьезным лицом. После очередной непристойности Хохбауэр решительно протолкался вперед. Он встал лицом к лицу с Меслером и бросил резко:

– Свинья!

– Меслер. Очень приятно, – ответил курсант, использовав тем самым одну из старейших и избитых острот, которые тем не менее всегда вызывали веселую реакцию. Однако на этот раз не нашлось никого, кто бы засмеялся.

– Ты грязная, вонючая свинья, – сказал Хохбауэр Меслеру.

Это замечание было не совсем неправильным, по крайней мере в этот момент, и в другое время Меслер воспринял бы его невозмутимо. Но то, что именно Хохбауэр выдавал себя за блюстителя морали, нравов и приличий, возмутило Меслера.

– Тебе-то как раз сейчас необходимо, – сказал он поэтому вспыльчиво, – изображать достойного уважения человека! И ты с этим справишься, после того, как пропоешь матери лейтенанта хвалебный гимн и выскажешь ей свое соболезнование. И чего доброго, не постесняешься даже принять благодарность за проявленное усердие при рытье могилы.

И в этот момент Хохбауэр дал Меслеру пощечину.

Тот, охваченный яростью, хотел прыгнуть на Хохбауэра. Но два фенриха – Амфортас и Андреас – держали Меслера крепко, и Хохбауэр ударил еще раз – той же рукой и по тому же месту.

Меслер попытался освободиться и осмотрелся вокруг в поисках помощи. Но Редниц был в это время в туалете, Эгон Вебер курил где-то снаружи, а другие курсанты являлись безучастными наблюдателями.

Только Бемке, поэт, глотнул возбужденно воздуху и крикнул Хохбауэру:

– Ты не должен позволять себе подобное!

– Заткнись, – ответил Хохбауэр.

В этот момент Крамер, командир учебного отделения, крикнул озабоченно:

– По местам, камераден! Перерыв окончен!

Хохбауэр молчаливо повернулся и направился к своему месту на передней скамье. Его свита обеспечила ему отход. Фенрихи заняли свои места и раскрыли тетради. Меслер, преисполненный мести, массажировал свою правую щеку. А Бемке, возмущенный до глубины души увиденным, сказал еще раз:

– Он все же не должен позволять себе подобное!

– Фенрих Бемке, – крикнул командир отделения, – займи, как всегда, наблюдательный пост!

Бемке послушно вскочил. Он вышел из аудитории и занял свое обычное место наблюдателя у окна коридора, откуда ему была хорошо видна дорога к учебному помещению. Здесь он стал ожидать появления обер-лейтенанта Крафта.

– Ну ты ему дал! – сказал одобрительно Амфортас Хохбауэру.

– Эта свинья вполне этого заслужила, – ответил Хохбауэр решительно.

– Во всяком случае, – размышлял вслух Андреас, – он этого так просто не оставит. Он снова откроет рот, как только Редниц обеспечит ему прикрытие.

– Мы должны наконец создать здесь приличную обстановку, – сказал Хохбауэр. – Дальше так дело идти не может. Или эти парни в конце концов добровольно заткнут свои глотки, или мы заткнем их им силой. Третьей возможности не существует!

– Прошу внимания, камераден! – крикнул Крамер. – Офицер-воспитатель может подойти в любое время. А до тех пор мы начнем занятия в соответствии с указанием.

Крамер требовательно посмотрел вокруг себя. Однако никто и не пытался нарушить дисциплину. Даже Меслер, который сидел, замышляя про себя месть. Крамер воспринял это не без удовольствия. Он раскрыл специальный приказ номер сорок четыре и собрался зачитывать его вслух.

Но фенрих Редниц еще не вернулся с перерыва. В результате расспросов было установлено, что отсутствующего видели в последний раз в туалете, где он читал бульварную книжонку с яркой обложкой. Крамер немедленно выслал поисковую команду. При этом он был достаточно осмотрительным и не послал на поиски никого из лейб-гвардии Хохбауэра.

С опозданием на семь минут Редниц наконец появился, сопровождаемый поисковой командой. Крамер потребовал от него объяснений, считая, что не только имеет на это право, но и обязан. В противном случае он будет, к сожалению, вынужден…

– Я читал устав, – заявил Редниц с готовностью, – и это было так захватывающе, что я полностью забыл о времени и месте.

Крамер отнесся к этому объяснению с недоверием, а беззаботное, веселое настроение, которое грозило охватить большую часть фенрихов, сбило его с толку. Он решил опереться на авторитет и попытался показать Редницу, что полностью о нем информирован.

– С каких же это пор на обложке устава появились яркие краски и полуобнаженные женщины?

– А у меня всегда так, – ответил Редниц, на которого это замечание не произвело ни малейшего впечатления. – Таким образом я маскирую все мои уставы и наставления. И это для того, чтобы товарищи не думали, что я тоже карьерист. – При этом было сделано легкое, но вполне четкое ударение на «тоже».

– Шарлатан! – воскликнул Хохбауэр сдержанно.

– Прошу спокойствия! – крикнул командир отделения. При этом он избегал смотреть прямо на Хохбауэра – таким образом его требование, казалось, было обращено ко всем присутствующим. – А ты, Редниц, садись немедленно на свое место! Я начинаю зачитку специального приказа номер сорок четыре.

Этот специальный приказ номер сорок четыре был одним из многочисленных организационных шедевров майора Фрея. Заголовок на нем гласил: «Использование и уход за служебными велосипедами, а также их получение и возврат». Он состоял из четырнадцати параграфов.

Крамер зачитывал этот удивительный продукт мышления громким, сильным голосом с четким нюансированием: небольшая пауза после запятой, большая пауза после каждой точки и еще большая пауза после каждого абзаца. Все обстояло так, как если бы он объявлял положения военной статьи, партийной программы или даже новой конституции.

Наряду с другими моментами Крамер зачитал следующее:

– «Лицо, пользующееся велосипедом, берется за руль, стоя с левой стороны велосипеда, одной рукой за одну ручку, а другой – за другую. Левая педаль должна достичь нижней точки».

– Не только левая педаль, – прокомментировал курсант Редниц. И при этом он любовно закончил изображение Петрушки, которого набрасывал в своем блокноте. Он ожидал одобрительного хихиканья Меслера, сидевшего рядом с ним. Но Меслер молчал. Это показалось Редницу странным и побудило его обратить все свое внимание на друга.

А Крамер гремел дальше:

– «Далее пользователь ставит левую ногу на левую педаль, равномерно распределяя вес собственного тела, после чего делает правой ногой – без особого приложения силы, что в противном случае нарушило бы необходимое равновесие, – толчок от земли вперед».

Фенрихи слушали приказ с безразличным видом. Некоторые делали, как обычно, заметки. Большинство же клевало носом, думало туманно об обеде, о прошедших занятиях по тактике или о предстоящем визите фрау Барков.

– Эта собака ударила меня по лицу, – сообщил приглушенно Меслер другу. – Пока ты был в туалете.

Редниц тотчас же понял, что на этот раз речь идет не об одной из обычных меслеровских шуток. Его обычно дружелюбное лицо потемнело. Растягивая слоги, он спросил:

– Хохбауэр?

– Кто же еще, – ответил Меслер. – По лицу ударила меня эта свинья – два раза.

– А что за причина?

– Обычная. Я ему сказал правду.

– И ты не дал ему сдачи?

– Они меня держали. Что мне было делать? Бежать к тебе в туалет?

Редниц кивнул в раздумье. Затем сказал:

– Больше он этого никогда не сделает. Об этом я позабочусь.

– При первом же случае, – сказал Меслер, теперь снова полный надежды, – я куплю этого парня, когда он мне случайно попадется без охраны. И тогда я сделаю из него гуляш.

– От этого тебе придется отказаться, – сказал Редниц. – Хотя бы по той простой причине, что Хохбауэр сильнее тебя физически и не ты, а он сделал бы из тебя гуляш.

– В таком случае ты должен мне помочь, – потребовал Меслер, – ты или Эгон Вебер. Для чего же тогда вы называетесь моими товарищами?

– Мы твои друзья, Меслер, а это значит больше. Но одно я тебе гарантирую: Хохбауэр заплатит за свои пощечины – и такую цену, которая заставит его оголить зад. Дай мне только время, и я это сотворю.

Крамер продолжал непоколебимо зачитывать специальный приказ номер сорок четыре:

– «В случае какой-либо аварии необходимо: а) доложить об этом соответствующему начальнику; б) предпринять попытку устранить повреждение самостоятельно; в) сообщить о случившемся в пункт выдачи, независимо от того, удалось ли исправить повреждение или нет. При этом следует различать следующие виды аварий: повреждение шины, передней и задней, повреждение колеса, также переднего и заднего, повреждение педального устройства, повреждение цепи, повреждение рамы, повреждение руля, повреждение седла».

После этого следовало подробное описание каждого вида повреждений с не менее подробными указаниями по проведению вспомогательного ремонта. Наряду с этим давалась скрупулезная детализация инструментов, материалов для проведения ремонта и прочих принадлежностей. Однако до выслушивания курсантами дальнейших подробностей подобного типа дело не дошло. Бемке влетел в аудиторию и сообщил, как всегда, слегка возбужденно:

– Идет обер-лейтенант Крафт с упомянутой дамой!

Крамер быстро пометил место в специальном приказе номер сорок четыре, на котором он был вынужден прервать чтение. Его голос сделался еще на одну ступень выше. Он подал команду, как если бы перед ним находились подразделения, построенные для парада и находившиеся на значительных расстояниях друг от друга.

– Смирно! – рявкнул он. – Господин обер-лейтенант, подразделение «Хайнрих» – в полном составе!

– Милостивая государыня, – сказал обер-лейтенант Крафт, показывая на фенрихов, – это и есть учебное подразделение «Хайнрих». – И после короткой паузы добавил: – Господа, фрау Барков.

Фенрихи стояли как застывшие, не шевелясь. Крафт даже не предпринял никаких попыток чем-либо облегчить их положение. Он подвел фрау Барков к трибуне, откуда она могла всех хорошо видеть.

Фенрихи осторожно разглядывали мать лейтенанта Баркова, которая стояла перед ними маленькая, беспомощная и смущенная; ее лицо с приветливыми и одновременно печальными глазами было бледным.

Фрау Барков несколько обеспокоенно смотрела на вытянувшихся здоровых юнцов. Она видела в большинстве своем спокойные, смотревшие с любопытством лица. Но ей показалось, что она заметила и глаза, в которых слабо светилось какое-то подобие участия. Она с трудом открыла рот и, казалось, хотела сказать несколько слов, но Крафт опередил ее, начав свой рассказ:

– В этом учебном здании имеется два помещения. Это предназначено исключительно для подразделения «Хайнрих», здесь проводятся занятия по тактике, общей и политической подготовке. От десяти до четырнадцати часов занятия проводит офицер-воспитатель каждую неделю; здесь – пульт, за которым стоял и ваш сын. При проведении курсантами письменных работ мы, как правило, находимся в заднем помещении – прошу следовать за мной, милостивая государыня, – где окна выходят на автогаражи, что благотворно влияет на концентрацию внимания…

Пока Крафт говорил все это, сопровождая фрау Барков по помещению, он внимательно следил за подразделением, в особенности за передними рядами, но не заметил ничего такого, что могло бы вызвать у него какие-либо подозрения.

Лица фенрихов оставались застывшими и неподвижными. Слишком застывшими, слишком неподвижными, думал про себя обер-лейтенант, когда смотрел на Хохбауэра, Амфортаса и Андреаса, а также других фенрихов на передних рядах. Однако вызвать у них теперь сознательно определенную реакцию он был не в силах. Он не мог причинить горя фрау Барков: она оказалась человеком, завоевавшим его симпатию – совершенно против его воли и без всяких стараний с ее стороны.

Так же как она теперь стояла перед фенрихами, он видел ее стоявшей на кладбище: тихая, печальная покорность, никакой гнетущей отчаянной скорби, никаких отрывистых, рассчитанных на сочувствие слов, никакой потребности в дешевом болтливом утешении. Только это простое восприятие неизбежного. Вокруг нее стеклянные стены – как и вокруг Модерзона.

– Милостивая государыня, – сказал обер-лейтенант Крафт в заключение, – я надеюсь, что показал вам все, что вас в какой-то степени могло заинтересовать.

– Благодарю вас, господин обер-лейтенант, – ответила фрау Барков.

– Один из наших фенрихов проводит вас, милостивая государыня, до казарменных ворот, а именно – фенрих Редниц.

С этими словами обер-лейтенант открыл дверь. Фрау Барков кивнула еще раз подразделению, которое стояло все так же неподвижно, протянула Крафту руку и вышла из помещения.

А за ней, спотыкаясь, поплелся растерянный фенрих Редниц.

Обер-лейтенант Крафт сразу же повернулся лицом к своему подразделению. Он знал вопрос, который занимал теперь фенрихов: почему именно Редниц? Но он не дал им ни малейшей возможности поразмышлять об этом, заявив:

– Прошу садиться. Подготовьтесь к письменной работе. В вашем распоряжении двадцать минут. Тема: «Некролог о лейтенанте Баркове». Начали.

18. Искушение начальника учебного потока

Капитану Ратсхельму была оказана честь стать свидетелем одного знаменательного события: господин майор Фрей, начальник второго учебного курса, был озабочен.

– Должен признаться, – сказал майор доверительно, – что в последнее время в области моей деятельности происходит немало такого, что заставляет меня задуматься.

Капитан кивнул головой. Если ему приходилось видеть, что кто-то из его начальников бывал озабочен, это его всегда волновало.

Они сидели напротив друг друга в служебном кабинете майора. То, что капитан Ратсхельм мог находиться здесь и был тем более облечен доверием, наполняло его скромной гордостью. Он чувствовал себя в какой-то степени избранным, поскольку из троих вполне заслуженных начальников потоков майор предпочел его. Какая честь! И наверняка плюс в вопросе перспективы его выдвижения.

– Господин майор может на меня во всем положиться, – заверил капитан.

– Мой дорогой Ратсхельм, – сказал майор любезно и подчеркнуто доверительно, – вы видите меня озабоченным – и это не в последнюю очередь из-за вас.

Теперь капитан уже не кивал головой – он был крайне изумлен, что весьма отчетливо показало выражение его лица: ведь он был абсолютно уверен, что всегда правильно выполнял свой долг.

– Ваша работа, мой дорогой Ратсхельм, – пояснил сказанное майор, – является примерной, это я могу вам подтвердить весьма охотно в любое время. Но даже самая примерная работа может находиться под угрозой. И как раз это-то, как мне кажется, и имеет здесь место.

– Конечно, господин майор, – сказал капитан Ратсхельм несколько натянуто. – Но я тоже не могу сделать больше, чем вскрыть недостаток и просить об его устранении. Ибо назначение и замена офицеров-воспитателей, а тем более преподавателей тактики, не относится, к сожалению, к области моей деятельности.

– И к моей тоже, – заметил майор мягко. И при этом он улыбнулся как бы с сожалением и бросил короткий взгляд вперед, будто бы давая понять, что единственно компетентная в этих вопросах инстанция – сам генерал – витает в известной степени в облаках. – Поразмыслим-ка совместно, мой дорогой Ратсхельм, – предложил майор тоном вербовщика. – Дело обстоит таким образом: мне лично подчинены прямо, непосредственно три начальника учебных потоков, и я доволен всеми тремя, в особенности вами, мой дорогой. Но ваше несчастье заключается в том, что среди офицеров, непосредственно вам подчиняющихся, имеется один, если не два, которые ставят под угрозу вашу работу. И вот я спрашиваю вас: что же делать?

Этого Ратсхельм в данный момент не знал. Он считал, что соответствующий начальник, а в данном случае им являлся майор, должен взять на себя инициативу. Но поскольку здесь требовалось его сотрудничество, необходимо было высказать и свое соображение. И поэтому он сказал неопределенно:

– Может быть, нам следует еще раз попытаться просить господина генерала?..

Майор коротко рассмеялся, и смех его был горьким. Это был не вызывающий сомнений ответ на предложение капитана. В нем заключалась критика, если не упрек.

– Мой дорогой, уважаемый Ратсхельм, – сказал майор, – у нас с вами единое мнение, что ничто, абсолютно ничто не должно нам помешать выполнить свой долг. – Капитан в знак согласия энергично кивнул головой. – И поэтому мы не должны просто молча мириться с сомнительным самоуправством. Уже только одно полуофициальное посещение женщиной наших казарм вызывает у меня беспокойство.

– У меня также! – согласился капитан.

– Даже своей собственной жене, – сказал майор веско, – я никогда не позволял присутствовать на занятиях наших фенрихов. Ибо подобные явления нарушают не только четко спланированный ход любого учебного процесса, но также и установленный военный порядок. Это вместе с тем является нарушением наших основных положений. И против этого протестует мое чувство солдата.

И опять Ратсхельм не мог с ним не согласиться. Майор был теперь уверен в себе. Капитан Ратсхельм был заведен им наподобие граммофона, а нужная пластинка лежала в готовности к проигрыванию.

– Итак, мой дорогой Ратсхельм, то, что нам теперь необходимо, так это факты и еще раз факты! По возможности веские, неоспоримые факты! Поскольку только с теориями и предположениями мы не сделаем и шагу вперед. А вы как раз тот человек, который сидит у источников. Смотрите таким образом вокруг себя, прислушивайтесь ко всему внимательно и прикладывайте свою сильную руку, не размышляя, в тех случаях, как только представится подходящий момент. Вы понимаете меня?

– Во всех отношениях, господин майор, – заверил его капитан Ратсхельм.

– Я знал, что могу полностью на вас положиться, мой дорогой. И я также уверен, что не смог бы найти никого лучшего для решения подобной задачи.

– Моей жены нет дома? – спросил майор и посмотрел вокруг с надеждой.

– Она ушла к жене бургомистра, – ответила Барбара и взглянула заинтересованно на Фрея. То, что у него было особенно хорошее настроение, она определила сразу же. – Пройдет не менее двух часов, пока твоя жена вернется.

– Прекрасно, прекрасно, – сказал майор довольно. – Я от души приветствую это ее развлечение.

– Да, – ответила Барбара, – время от времени каждому необходимо немного развлечься.

Снимая шинель, майор посмотрел на племянницу своей жены как бы со стороны. При этом он подумал: «Смешная девушка – глаза как у коровы, и выглядит всегда немного неуклюжей и как будто усталой, но в то же время чувственной. Созрела для постели, так сказать. Да, вот была бы штука!»

– Тебе чего-нибудь надо? – спросила Барбара и посмотрела на него, слегка склонив голову.

– Что ты сказала? – переспросил Фрей смущенно.

– Не хочешь ли, например, кофе или рюмку коньяку?

– Нет, нет – ответил майор облегченно. – Может быть, попозже. Сначала я намерен немного поработать.

– Я должна тебя после этого разбудить?

– Да, – сказал майор, слегка рассерженный такой прямотой. – Разбудить меня незадолго до прихода жены.

Майор прошел в свой рабочий кабинет, чтобы оттуда проследовать сразу же в спальню. Он лег на кровать, зевнул и довольно прищурился, глядя в потолок.

Его радужное настроение казалось ему достаточно обоснованным. Во время разговора с Ратсхельмом ему удалось показать шедевр дипломатии. С одной стороны, он высказал приговор, не указывая конкретно на личность осужденного и в то же время не оставляя никакого сомнения, кого он имел в виду. С другой стороны, он поставил целый ряд требований, не облекая их в форму прямого приказа. Задание, которое Ратсхельм тем самым должен был выполнить, было важным и обязывающим; его же, майора, ответственность за это практически была равна нулю!

– А ты ботинки-то снял? – спросила Барбара, стоя у двери.

– Не мешай мне, – сказал майор несдержанно, – я размышляю.

– Но это можно делать и без ботинок, – заметила Барбара. – Помочь тебе их снять?

– А может быть, сразу и штаны, а? – крикнул майор возмущенно.

– Почему бы и нет? – невозмутимо заявила Барбара. – Меня тебе нечего стесняться. Я же ведь знаю, как ты выглядишь в подштанниках.

– Убирайся! – заорал майор. – Свои ботинки я сниму сам.

– Только обязательно сделай это, – напомнила Барбара. – Ты же знаешь, как рассердится твоя жена, если ты измажешь постельное белье.

Майор смотрел ей вслед, когда она уходила. «Смотри-ка, – подумал он при этом, – у малышки хорошо развитые плечи и неожиданно узкая талия. А зад – как у лошади». В его устах это звучало как комплимент, так как майор питал слабость к лошадям.

Но здесь он принудил себя не следовать далее за таким ходом мыслей. Какой-нибудь истории с племянницей своей жены он, естественно, не мог себе позволить.

Он попытался сосредоточиться на других вещах, в частности, продумать новый специальный приказ. У него будет номер «сто четырнадцать». И касаться он будет вопроса сбережения и хранения зимнего обмундирования, в особенности при высоких летних температурах с учетом отсутствия консервирующих средств.

– Тебе не холодно? – спросила Барбара. Она опять стояла у двери и смотрела на него своими коровьими глазами.

– Нет, – ответил он отсутствующе, – наоборот, жарко.

– Может быть, у тебя температура? – спросила она и подошла ближе.

– Нет, я чувствую себя нормально!

– В самом деле? – переспросила она почти с надеждой.

– Абсолютно! А теперь не мешай мне, пожалуйста, больше. Я хочу немного отдохнуть, черт побери! Или я не имею на это права?

– Нет, ты имеешь право абсолютно на все! – заверила Барбара и улыбнулась. – Я хотела принести тебе одеяло.

Майор, лежа на спине, посмотрел на Барбару. Все у нее было больших размеров и выглядело довольно-таки округлым. Майор тоже начал улыбаться.

Не то чтобы Фрей был неравнодушен к племяннице своей жены, но ему льстило, что к нему относятся с такой теплотой. Его притягательное воздействие на женщин было огромным. Впрочем, так оно было и всегда!

– Только между нами, Барбара, – сказал он и немного приподнялся, – как у тебя дела с мужчинами? Я имею в виду: ты уже кого-нибудь разглядела поближе?

– А что ты понимаешь под словом «поближе»?

– Ну, как тебе, например, нравится капитан Ратсхельм? Это была бы хорошая партия – не правда ли? И ты знаешь, твоя тетка приветствовала бы это.

– Но только не Ратсхельм! – воскликнула Барбара с ужасом.

– А почему, собственно, нет, Барбара? Что тебе в нем не нравится?

– Ну, – сказала Барбара открыто, – я не могу себе представить его в постели – я имею в виду в постели с женщиной.

Майор немного испугался. Он ожидал откровенности – но не такой же! Удивительная девушка! И он прожил с нею несколько месяцев под одной крышей и не разглядел ее!

– Обер-лейтенант Крафт был бы для меня более подходящим, – заверила его Барбара чистосердечно. – Но он уже занят. Он использует, как говорится, внутренние возможности.

– Что ты такое говоришь? – спросил майор немного испуганно, но в то же время заинтересованно. – Что он использует?

– Он крутит с этой Эльфридой Радемахер – и как! Говорят, даже в кино!

– Верится с трудом, – сказал майор. Тем самым он имел в виду, с одной стороны, то, что делал Крафт – а знание этого было ему очень на руку, – с другой же стороны, ему казалось непонятным то обстоятельство, что именно Барбара, которую он всегда считал телкой, была настолько осведомлена в этих вопросах. – Скажи-ка, откуда ты все это, собственно, знаешь?

– Да об этом все говорят.

– Где об этом говорят? Кто рассказывает тебе подобные вещи? С кем, собственно, ты беседуешь на подобные темы?

– Да с тобой, например, как вот теперь.

– Барбара, я должен рассказать об этом твоей тетке.

– Зачем? Ты хочешь вызвать в ней подозрительность?

– Оставь меня в покое! – крикнул он ей раздраженно. – С меня достаточно!

– А чего же ты хочешь, – сказала Барбара доверчиво. – Ты спросил, я ответила. И еще я сказала тебе, что считаю обер-лейтенанта Крафта мужчиной. Так в этом же ничего нет особенного. Тебя я тоже считаю мужчиной – разве это действительно так дурно?

– Убирайся, Барбара! Или я не ручаюсь за себя!

– Действительно? – спросила она.

– Уходи немедленно! Я устал, я хочу спать.

– Это другое дело, – сказала Барбара и вышла.