Текст книги "Свет Неутешенных"

Скверные догадки

Увальни Ренена нагружали повозки Дергилловым добром. Кто-то выносил из дома съестные припасы, кто-то небольшие сумки с монетами. Даллри положил глаз на служанку и, кажется, вознамерился и её прихватить, известно для каких целей.

– Оставь её, чтоб тебя, – девичий плач, сделавшийся особенно отчаянным, заставил Ренена оторваться от ощупывания набитых тюков. – Это в условия сделки не входило.

– Какой сделки, позвольте узнать? – поинтересовался Грабли после долгой паузы, поглядев на хозяина Серого поместья всё с тем же неизменным выражением. Они наблюдали за происходящим с балкончика на третьем этаже.

– Вы же не думаете, что я собственнолично принудил наёмников устроить мелкий передел власти? – по лицу Ойтеша пробежало облегчение, и всё же след тревоги ещё не остыл, уголок его рта скривился. – Мы заключили сделку. Мне достаётся поместье: этим головорезам пристанище ни к чему, а вот дорогое имущество… Их соблазнили деньги. Конечно, их там немало, но деньги вряд ли помогут им Ночью.

– Любопытно, – Грабли отвернулся. – И всё-таки вы ставите меня в неудобное положение. Я здесь, чтобы заключить сделку.

Ойтеш невозмутимо дёрнул плечами.

– И мы её заключим, не волнуйтесь. Вы бы не сговорились с Карлосом. Я работал на него достаточно. Сомневаюсь, что вашему господину Щёсу важно, кто именно владеет Серым поместьем. В чём я уверен, так это в том, господин Грабли, что вы сможете его в этом убедить. Вы видели своими глазами, старик Дергилл – не в тех годах, чтобы вести дела. Считайте, что я унаследовал их от него.

Гость молча вслушивался в стук колёс до тех пор, пока последняя повозка наёмников не выехала за пределы поместья. Створки ворот лязгнули и сошлись.

– Что ж… – Грабли задумчиво помедлил. – Насчёт Коричневых. Господин Щёс подозревает в них некую опасность. Никто не знает, кто они и откуда взялись, и что важнее – их намерения.

– Намерения? – Ойтеш коротко зевнул. – Да, они выглядят необычно, но это не значит, что их мотивы такие же.

– Я полагаю, вы не так хорошо с ними знакомы. Их называют Коричневыми людьми из-за их кожи, но, по сути, они – такие же ублюдки, каких здесь много. С тех пор, как сюда начали стягиваться выродки, обладатели кровавых глаз, жители вообще ничему не удивляются. Никто не вдаётся в подробности. Коричневые – просто очередной повод шарахаться от теней. Но господин Щёс так не думает. Он считает, в них кроется загадка, которая может обернуться скверно. Для всех нас.

Редкие брови Ойтеша приподнялись.

– Мне – так это ни о чём не говорит.

Понемногу смеркалось, а вместе с этим и Грабли делался всё более сумрачным. Обратный путь в надвигающемся мраке не вызывал у него никакой спешки.

– Полагаю, вы ещё не слышали… С рассветом на месте особняка Дэйды Шлейгенс остались лишь обугленные обломки.

Ойтеш напряжённо задумался, опершись предплечьями об ограждение балкона.

– Но Ворьё охотится только на тех, кто выходит из дома. Им нужна только эта… охота, погоня. Ничего больше. Страх перед ними слишком силён. В Дерваре нет даже полуночных воришек.

– Теперь дело обстоит по-другому. Господин Щёс подозревает, что это дело рук Коричневых. Они убивают горожан при свете дня, насилуют, обчищают остывающие трупы. В них нет и толики человечности, и всё же не все их действия бездумны, как может показаться. Кто-то приказывает им. Если кому-то из влиятельных жителей взбрело в голову расправиться с остальными, то и хозяину Серого поместья угрожает опасность. Тем более сейчас, когда у вас не осталось людей. Те, кто обладает влиянием, должны предпринять что-то, чтобы их не перебили в их же кроватях.

Ойтеш загадочно хмыкнул, погружаясь в воспоминания, но быстро вернулся в привычное расположение духа.

– В таком случае, ваше счастье, что вы не воспользовались услугами этих милых наёмников. Неподходящие моменты должны случаться, когда рядом подходящие люди, как вы считаете?

Шёпот в ночи

Просто ветер шуршит

Чувство тревоги, которое Синтия обычно испытывала поздним вечером, ушло. Видимо, клацанье садовых ножниц сказалось успокаивающим образом. Забыв о сгущающейся тьме, она сидела на открытой веранде, расслабив тесёмки домашней сорочки, и пила кофе, на этот раз горячий. То и дело среди обстриженных ветвей мелькали угольные волосы садовника, уже не вполне заметные, и светлая шевелюра подмастерья, имя которого, кстати сказать, показалось ей слегка необычным.

– Смотри корни не подрежь, – предупредил садовник, появившись в просвете веток с трубкой в руке. – Тнайт…

– Да, да, мастер Ротерби, – ворчливый голос заставил Синтию помедлить с глотком и улыбнуться, задержав кружку у самых губ. – В принципе, я тут – всё.

– Тогда и на сегодня – всё, – спустя недолгое время Ротерби выбрался на садовую дорожку. – Сорняками у изгороди займёмся потом. Уже почти темно и, что важнее, мошкара налетела.

Только сейчас Синтия взглянула на небо. Её взгляд просочился сквозь голые ветки облепихи, нависшие над верандой, и застыл.

В это время садовник и подмастерье вышли за пределы изгороди, отмахиваясь от невидимых мошек. Синтия вслушивалась в удаляющееся побрякивание торбы с инструментами, пока оно совсем не стихло, а кофе не остыл. Наконец она нашла в себе силы отвести глаза и сделать глоток, который не принёс ей удовольствия, но принёс облегчение.

Вдруг в образовавшейся тишине прозвучал укромный шорох, будто кто-то дышал прямо ей в ухо. Страх усилился. «Просто ветер шуршит…» – Синтия посмотрела на засохшие ветки – они не двигались. Этот шорох тревожил тишину постоянно, он ни на что не походил, но вызывал в ней скрытый ужас и отвращение.

– Сестрёнка, – знакомый голос привёл её в чувства, хотя и не испугал, слишком уж часто она вспоминала старшего брата. Тот стоял в нескольких шагах, страдальчески сощурив глаза. – Я покидаю Лекмерт. Ещё немного, и я лишусь зрения.

Синтия не обернулась.

– Дело только в этом? Однажды ты уже бросил меня… когда устроился в копи. Теперь бросаешь опять. С ним… Ты как будто забыл, что и я от него натерпелась.

– Так почему ты всё ещё тут?

– Он наш отец.

– У нас нет отца. Ни у тебя, ни у меня – никого. Но ты всё равно отказываешься распрощаться с этим кошмаром. Я предлагал тогда и сейчас предлагаю. Я не хочу, чтоб ты оставалась в этом доме. Пусть упивается своим безумием, если хочет. На нас ему плевать.

– Я так не могу… – губы Синтии незримо дрогнули. – Мы потеряли маму.

– Не мы её потеряли – она нас бросила, хоть и по вине этого ублюдка, – Креупци говорил всё так же тихо, режущее жжение в глазах усилилось. – Я помню тот день лучше, чем ты.

Сестра долго молчала; наконец, повернулась, вот только не увидела ничего, кроме темноты.

– Креупци?..

Тайна стражника

– Ты выходил с ним в патруль, так ведь? – Ривлик склонился над убитым, криво полулежащим в корнях невысокой ивы, и отдёрнул край отсыревшего капюшона, сползшего на тощее лицо.

– Шнас… – Нерори поднял факел повыше и сморщился. Глумливый патрульный вперил застывшие зрачки во мрак, его плечи обмякли, верхняя губа задралась, оголив желтоватый ряд зубов. – Он остался на посту, когда я ушёл.

Ривлик обернул голову, но на Нерори не посмотрел, затем опять отвернулся.

– Он не успел вынуть меч… – голос Правой руки прозвучал слишком неотчётливо, он говорил сам с собой. Клинок Шнаса и впрямь только наполовину покинул ножны. Ривлик раскрыл полы изрезанной куртки и оглядел темнеющие раны, испещрившие исхудалый живот. – Ты должен рассказать, Нерори.

– Больше нечего, – стражник напряг слух, но услышал лишь шелест вытянутых листьев ивы. – Я же сказал, я…

– Ты не понял, – Ривлик, наконец, поднялся, ещё более угрюмый, чем всегда. – Ты должен рассказать, как погиб глава Мейнок. Ты боишься. Я вижу, что боишься. Но это не значит, что другие должны умирать. Кто были те головорезы? Не говори, что ты их не видел, я – не поверю. Ты бы не был так напуган. Если они расправились с предводителем городской стражи, значит, они представляют серьёзную опасность для горожан.

– Вы не понимаете… – у Нерори на лбу заблестели капли пота, он утёр их свободной рукой, смахнув капюшон с головы. В этот момент раздался далёкий шелестящий звук. – Чтоб тебя… – стражник затрясся и попятился, опустив факел. – Вы слышали?

– Это просто ветер, – в доказательство своих слов Ривлик задрал голову, стройные ветви ивы больше не двигались. – Мы здесь одни. Кто убил Мейнока, Нерори? Говори, – и опять этот звук. Нерори выронил факел, оставив их лица в ночной темени, и зажал уши ладонями. Ривлик шагнул к испуганнойфигуре и встряхнул её. – Говори, стражник!.. Как он умер?

– Там была эта Собака… – подёргиваясь, как полоумный, Нерори отшатнулся, испуганный собственными словами или воспоминаниями.

– Да, хозяева держали двух собак, – Ривлик свёл тонкие брови. – Могильщик закопал их на пустыре.

Нерори отрицательно завертел головой.

– Они… держали одну.

Отгоняя недоверие, Ривлик поднял еле тлеющий факел с влажной листвы и вновь склонился над телом патрульного. У него в голове коротко разнёсся неприятный детский плач, оставив после себя след тревоги. Он надолго застыл, задумавшись, и чем дольше вглядывался, тем явнее чёрные ранки на животе Шнаса выстраивались в один огромный и уродливый отпечаток, отдалённо напоминающий укус.

Силуэт на тракте

– И всё-таки, кто такая эта Светлая Сестра? – спросил Креупци за нежеланием терпеть тишину ещё хоть сколько-нибудь дольше. Они брели по одинокому большаку, тянущемуся вдоль сосенного подлеска. Ночь выдалась прохладная и безветренная, Глухие ворота растворились в ней ещё час назад. Бернек, освещающий путь своим фонарём, зашуршал складками шарфа, будто ворочаясь во сне. А может, он и правда задремал на ходу.

– Светлая… она… – проповедник с удовольствием зевнул. – Пришла в нашу обитель несколько лет назад. По её словам, она родилась здесь… В Коггвоте, то есть. И, как и наша, её цель – утешать оставленных. Она пролила свет на многие вещи… в которых я… заблуждался.

Креупци не предпринимал никаких попыток скрывать сомнение.

– Иными словами, вы принимаете на веру слова незнакомки. С чего ты вообще взял, что она целительница?

Сонный взгляд Бернека помрачнел.

– Ты слышал о Сырости?

Креупци уставился перед собой, оживляя в памяти струйку побледневшей крови, стекающую из-под бороды Соттака.

– Слышал.

– К нам в святилище приводили Сыростных в надежде, что мы поможем им, – проповедник закутался в накидку посильнее. – Болезненное зрелище. Лекарства для них не было. Его и сейчас нет, насколько я знаю. А молитвы… на моём опыте, не спасают от такого. Но как-то к нам пришёл мужчина. Ему не было и тридцати, кажется, он вообще наткнулся на святилище случайно. Похоже, ему оставалось недолго. Его кожу покрывали незаживающие язвы, кровоточащие белой кровью. Мы пытались помочь ему, но, как ты догадываешься, это были глупые попытки. Под конец он почти перестал говорить. Тогда Светлая Сестра попросила о том, чтобы уединиться с ним. Некоторые подумали, что она хочет доставить умирающему последнее наслаждение. Мы не стали мешать.

– Очень великодушно, – Креупци покривил губы.

– Она вышла из его спальни только под вечер. На следующий день ему стало легче. Его кровь побагровела, а раны медленно зажили. Теперь он носит рясу, как и мы, и молится с нами. Уже несколько месяцев.

– Ты не злись, проповедник, но я что-то не думаю, что это она вылечила его своими женскими ласками, – Креупци остановился и полез в торбу за трубкой. – Может, это и не Сырость была, а что-то другое.

– Неверие – твоё право, – Бернек выудил и свою трубку из-под одежд. – Но, если хочешь знать моё мнение, она – единственная, кто может спасти тебя от слепоты.

У Креупци заныли глаза, впервые после того, как он видел сестру. Неясно, отчего это зависело, и всё же в обществе проповедника боль становилась не такой отчётливой, временами и вовсе проходила, но сейчас она неуклонно усиливалась.

Они уселись на обочине и закурили, вслушиваясь в шуршание сосен за спиной.

– Почему ты не боишься? – Креупци обвёл болезненно замутнённым взглядом серые окрестности. – У тебя даже посоха нет. А если те уродцы нападут?

– Не думаю, что они опасны, – ветерок куда-то пропал, без него ночная тишина показалась неприятной. Бернек отвернулся, казалось, он ждал чего-то. – Я уже давно странствую. Из тех, кого я встречал, они – самые безобидные.

Тревога ещё не успела закрасться, как в глазах у Креупци окончательно помутилось. Охваченный болью, он выронил трубку и, прижав ладони к лицу, издал негромкий стон, но вместо стона ночную тишь прорезал другой звук.

Она стояла на краю подлеска шагах в тридцати. Стояла и ждала их, и её жуткие черты вырисовывались в полумраке. Огромная тощая фигура на первый взгляд напоминала собаку, но у неё не было ни шерсти, ни хвоста, ни ушей на бледной вытянутой голове, а глубоко посаженные глаза без зрачков отливали тусклым немым отблеском.

Спрятав трубку, Бернек задул фонарную свечу и поднялся на ноги. Пасть Собаки раскрылась не более чем на дюйм, сквозь редкие потемневшие зубы просочился шелестящий шёпот, и она рванулась к нему.

В светильнике проповедника сгустилось мерцание, похожее на туманные клочья. Стремительно приближающиеся огоньки тусклых глаз вперились в него. Бернек ударил фонарём по приблизившейся морде – сгусток быстро разросся и вспыхнул, мягко озарив ночь. Существо отбросило в сторону, и оно замерло в тени. Затем надсадно закашлялось, и, опустив голову, изрыгнуло на землю вязкую жидкость.

– Бернек… – тяжело прошептал Креупци. Его напряжённые веки разошлись, боль понемногу ослабевала, хотя зрение до сих пор не вполне ему подчинялось.

Поодаль от него маячили знакомыеочертания проповедника, освещённая мерцанием фонаря. Слева стояла блеклая размытаяфигура – она повернула голову, и в тёмных глазницах стал различим страшный блеск. Креупци потёр глаза и, когда открыл их вновь, силуэт пропал.

Приют белой крови

Из соображений заботы

Делвер не ощущала той вони, которую ощущали близживущие горожане. Кровь Сыростных, как и её собственная, обладала характерным мерзким душком, но для неё – пахла навряд ли хуже подиспортившегося мяса.

Приют белой крови представлял собой вместительное двухэтажное строение без изысков. Дверные и оконные проёмы скрывали влажные полотнища, почти не пропускающие свет. Сыростные доживали здесь свои последние дни в смрадном полумраке. Единственное утешение заключалось в том, что их не волновала ни смерть, ни то, в каком виде она их настигнет.

Обычно, Делвер снимала капюшон, только когда оставалась одна. В Лекмерте такой роскоши ей было не добиться. Полная постоялица соседствующей с приютом ночлежки, в тускло-зелёном платье, отдыхающая от дневных хлопот на низенькой лавке, уставилась на неё и тут же отвернулась. Потом опять посмотрела.

– Кто хозяин приюта? – спросила Делвер, приблизившись к ней.

– А что выродку до Сыростных? – пренебрежительно отозвалась постоялица, удостоверившись, что кровавые колечки ей не привиделись. – Вы, я слыхала, Сыростью не болеете. Так вот и идите себе, милочка, куда шли, оставьте несчастных.

– Несчастных… – с неодобрением повторил вышедший из ночлежки мужчина, сухого телосложенияя, с резкими чертами лица. От него веяло душистой древесиной и смолой. Вероятно, он работал на какой-нибудь пригородной лесопилке.

– Только не начинай опять, Накварт, – постоялица недовольно сжала губы.

– Они поганят жизнь всей округе. У меня от вони слезятся глаза. Окно ночью не открыть. Не хочешь задохнуться – спи в духоте, а через щели всё одно сочится. Ублюдок Уиллард прикрывается добродетелью, вот только лучше б он перерезал им глотки и закопал под своим неладным приютом. Было б больше пользы от такой заботы.

– Я скорей задохнусь от твоей проклятой трубки, чем от их вони.

Делвер отошла, позволив им браниться уединённо.

Видом своим приют далеко не располагал к себе. От него веяло угасающей жизнью. Непривычной, такой, от которой делалось неуютно.

Делвер прошла внутрь, отодвинув полотно на дверном проёме. Просторное помещение без мебели и иных удобств не освещалось ничем, кроме кровавого блеска её глаз. На второй этаж вела широкая дубовая лестница, по бокам располагались завешенные проёмы.

Следом за раздавшейся нервной поступью возник свет фонаря. Его держал лысый полнотелый мужчина, неприятно-изысканной наружности, одетый в молочно-белую робу, достающую до щиколоток. Он маячил в потёмках светлым пятном.

– Вы тревожите умирающих, – раздался его шепоток. – Что надо выродку в Приюте Уилларда?

Делвер сняла капюшон, ощутив приятную свежесть в давно не мытых примятых волосах.

– Я ищу одного Сыростного.

Хозяин приюта догадливо покивал.

– Ваш родственник. Не поймите превратно, я всех не упомню. К тому же, далеко не все сообщают мне свои имена. Как давно он заразился?

– Полгода прошло, – Делвер оглядела грязные стены, освещённые фонарём. Уиллард со снисхождением покачал головой.

– Душечка, Сыростные живут не дольше трёх недель. По крайней мере, на моём опыте. Ваш – уже давно… Вы понимаете.

Лицо Делвер приняло похожее выражение.

– Я встречала тех, которые проживали дольше месяца.

– Месяц – ещё куда ни шло. Вы же говорите, полгода. Эту болезнь не исцелить. За этим я здесь. Я пытаюсь облегчить их угасание своей заботой.

Делвер поглядела в пухлое лицо с неприязненной недоверчивостью.

– Заботой, говорите? Так и не скажешь. Тут гниль на стенах и пол отсырел. Или у вас на всё про всё – один-единственный фонарь, и вы не видите?

– Свет тревожит их. Так они легче засыпают и боль становится не такой отчётливой.

Делвер не хотелось спорить.

– Тот Сыростный: метр восемьдесят, крепкий, привлекательный, кривоватые зубы.

Хозяин устало вздохнул.

– Вы забыли добавить – «мёртвый». У меня есть дела поважнее, чем выслушивать подобные сказки. Прошу вас, покиньте приют. Мне нужно возвращаться к больным.

– Я должна увидеть их. Он может быть здесь. Просто покажите…

– Боюсь, вы не расслышали, милочка. Сыростные отдыхают. Хотите, чтобы я позвал стражу?

Уиллард развернулся с намерением направиться прочь, Делвер остановила его.

– Что мне сделать, чтобы вы позволили мне удостовериться?

Он помедлил.

– Что выродок может для меня сделать? – в мягком голоске появилось омерзение. – Вы, убийцы спящих в собственных кроватях.

Делвер и глазом не повела.

– Не поверю, что вы не нуждаетесь в помощи.

Хозяин задумчиво провёл языком по верхнему ряду зубов.

– Знаете… наверно, есть одна вещь, которая доставила бы мне удовольствие. Если бы мне не пришлось пускать стражу в свой приют. Они, знаете ли, совершенно не думают о больных. Так что сделайте одолжение. Проваливайте, пока я не позвал их.

Вонь

Делвер провела остаток дня за столиком в ночлежном доме, стоявшем вплотную к приюту. Даже на первом этаже угадывался неприятный запах. Многим вонь приелась, хотя и не всем.

Что до Накварта, тот про свою нелюбовь к соседям Сыростным больше и словом не обмолвился и притих, предавшись выпивке в компании парочки дровосеков.

С сожалением расставшись с тремя серебряными ойтами – платой за ночлег, -Делвер поднялась в одну из комнат на втором этаже. Ей не составило труда перебраться в расположенное напротив окно приюта. Единственной преградой её любопытству оказалась вонючая мокрая занавесь.

Делвер пришлось зажечь фонарь. Если днём полотнища ещё хоть как-то пропускали свет, то с приходом вечера Приют Уиларда окутывала совсем уж непроглядная темень. Сыростные лежали на грубых подстилках без подушек, укрытые тонкими одеялами, будто саванами.

– Садрад… – прошептала она, прикрывая ладонью свечу. У стен кто-то зашевелился. Аккуратно переступая через спящих, Делвер приблизилась и раздвинула пальцы, позволив свету пробиться наружу. Озарённое лицо, покрытое бледно-розовыми, почти белыми кровоточащими язвами, испугало её. «Не он».

В этих поисках далеко не свет являлся её союзником. Делвер задула свечу, надвинула капюшон пониже, чтобы скрыть характерное мерцание глаз, и отодвинула заслоняющее выход полотно. Половицы молчали под её шагами. Странно, учитывая, в каком виде пребывали стены.

Она осмотрела каждого на верхнем этаже. Ни одно лицо не показалось ей знакомым. Глаза Сыростных подёрнула предсмертная серость, они дышали надсадно и хрипло. Большинство никак не отреагировали на её появление. Кто-то перевернулся на другой бок.

С нижнего этажа донеслась еле различимая возня. Ничего отчётливого. Делвер прокралась на звук, исходящий из правой комнаты, и незаметно отодвинула ткань.

Озаряемый тихими отблесками фонаря Уилард взгромоздился на бледную женщину, обмякшую на неудобном ложе. Узкая ладонь упёрлась ему в грудь, и на мгновение они замерли.

– В чём дело? – просочился сквозь шуршание его вожделенный шёпот. – Тебе же всё равно, – спустя недолгое время раздался женский стон, затем подкрепился другим.

Темнота скрыла отвращение, появившееся у Делвер на лице. Хозяин не замечал лишнего наблюдателя, они и так имелись, хоть и немного.

Внезапно из соседнего помещения вырвался страдальческий возглас. В тот же момент Делвер исчезла за лестницей, прикрыв глаза. И кто-то опять вскрикнул.

– Режьте их, – разнеслось по приюту. Голос показался смутно знакомым, правда, прозвучал слишком неотчётливо, чтобы сказать точно.

– Что, всех?.. – уточнили с колебанием.

– Пока хоть один из них не зарыт, вся округа будет задыхаться от вони.

Ещё стон, тоже низкий, хоть и принадлежал женщине. Делвер затаилась. Единственное, что могло выдать её в таких потёмках – глаза, открытые по собственному любопытству.

Ткань прошелестела совсем рядом. По векам скользнул свет, и они вновь погрязли во тьме. Уиллард не заметил её.

Гулкие тяжёлые шаги, побрякивание железа, шуршание.

– Что, во имя праведных, происходит? – голос хозяина. Ответом стало его собственное стенание. Он рухнул на пол, а за ним и фонарь стукнулся о доски.

– Наверху ещё две комнаты.

Шершавые дубовые ступени, ведущие на второй этаж, запричитали наперебой.

Когда звуки расправы отдалились, Делвер без всякого сочувствия подошла к бледно-белому силуэту на полу и подхватила непотухший фонарь.

В левом от входа помещении не осталось ни одного выжившего. Дощатый пол посветлел от крови, в воздухе стоял нестерпимый едкий смрад, которого Делвер не ощущала, но догадывалась о нём по слетающимся мухам. Всё больше блестящих точек вилось во мраке. Они облепляли лица, открытые кисти и щиколотки, заползали под одеяла, раздувались, белели.

Кровавые колечки вперивались то в одного, то в другого, мухи взлетали, поднимая жужжащее недовольство, и немедля садились обратно, возвращались к пиршеству.

Поиски, не увенчавшиеся успехом, в этот раз успокоили Делвер. Она покинула склад мертвецов с облегчением, с надвинутым на нос капюшоном, в такой же темноте, в которой явилась, только через дверь.

Ночь обдала её дымом пламенеющих факелов. Кто-то из постояльцев ночлежки всё-таки позвал патрульных.