Текст книги "Свет Неутешенных"

Глава 10. Шёпот в ночи

Просто ветер шуршит

Чувство тревоги, которое Синтия обычно испытывала поздним вечером, ушло. Видимо, клацанье садовых ножниц сказалось успокаивающим образом. Забыв о сгущающейся тьме, она сидела на открытой веранде, расслабив тесёмки домашней сорочки, и пила кофе, на этот раз горячий. То и дело среди обстриженных ветвей мелькали угольные волосы садовника, уже не вполне заметные, и светлая шевелюра подмастерья, имя которого, кстати сказать, показалось ей слегка необычным.

– Смотри корни не подрежь, – предупредил садовник, появившись в просвете веток с трубкой в руке. – Тнайт…

– Да, да, мастер Ротерби, – ворчливый голос заставил Синтию помедлить с глотком и улыбнуться, задержав кружку у самых губ. – В принципе, я тут – всё.

– Тогда и на сегодня – всё, – спустя недолгое время Ротерби выбрался на садовую дорожку. – Сорняками у изгороди займёмся потом. Уже почти темно и, что важнее, мошкара налетела.

Только сейчас Синтия взглянула на небо. Её взгляд просочился сквозь голые ветки облепихи, нависшие над верандой, и застыл.

В это время садовник и подмастерье вышли за пределы изгороди, отмахиваясь от невидимых мошек. Синтия вслушивалась в удаляющееся побрякивание торбы с инструментами, пока оно совсем не стихло, а кофе не остыл. Наконец она нашла в себе силы отвести глаза и сделать глоток, который не принёс ей удовольствия, но принёс облегчение.

Вдруг в образовавшейся тишине прозвучал укромный шорох, будто кто-то дышал прямо ей в ухо. Страх усилился. «Просто ветер шуршит…» – Синтия посмотрела на засохшие ветки – они не двигались. Этот шорох тревожил тишину постоянно, он ни на что не походил, но вызывал в ней скрытый ужас и отвращение.

– Сестрёнка, – знакомый голос привёл её в чувства, хотя и не испугал, слишком уж часто она вспоминала старшего брата. Тот стоял в нескольких шагах, страдальчески сощурив глаза. – Я покидаю Лекмерт. Ещё немного, и я лишусь зрения.

Синтия не обернулась.

– Дело только в этом? Однажды ты уже бросил меня… когда устроился в копи. Теперь бросаешь опять. С ним… Ты как будто забыл, что и я от него натерпелась.

– Так почему ты всё ещё тут?

– Он наш отец.

– У нас нет отца. Ни у тебя, ни у меня – никого. Но ты всё равно отказываешься распрощаться с этим кошмаром. Я предлагал тогда и сейчас предлагаю. Я не хочу, чтоб ты оставалась в этом доме. Пусть упивается своим безумием, если хочет. На нас ему плевать.

– Я так не могу… – губы Синтии незримо дрогнули. – Мы потеряли маму.

– Не мы её потеряли – она нас бросила, хоть и по вине этого ублюдка, – Креупци говорил всё так же тихо, режущее жжение в глазах усилилось. – Я помню тот день лучше, чем ты.

Сестра долго молчала; наконец, повернулась, вот только не увидела ничего, кроме темноты.

– Креупци?..

Тайна стражника

– Ты выходил с ним в патруль, так ведь? – Ривлик склонился над убитым, криво полулежащим в корнях невысокой ивы, и отдёрнул край отсыревшего капюшона, сползшего на тощее лицо.

– Шнас… – Нерори поднял факел повыше и сморщился. Глумливый патрульный вперил застывшие зрачки во мрак, его плечи обмякли, верхняя губа задралась, оголив желтоватый ряд зубов. – Он остался на посту, когда я ушёл.

Ривлик обернул голову, но на Нерори не посмотрел, затем опять отвернулся.

– Он не успел вынуть меч… – голос Правой руки прозвучал слишком неотчётливо, он говорил сам с собой. Клинок Шнаса и впрямь только наполовину покинул ножны. Ривлик раскрыл полы изрезанной куртки и оглядел темнеющие раны, испещрившие исхудалый живот. – Ты должен рассказать, Нерори.

– Больше нечего, – стражник напряг слух, но услышал лишь шелест вытянутых листьев ивы. – Я же сказал, я…

– Ты не понял, – Ривлик, наконец, поднялся, ещё более угрюмый, чем всегда. – Ты должен рассказать, как погиб глава Мейнок. Ты боишься. Я вижу, что боишься. Но это не значит, что другие должны умирать. Кто были те головорезы? Не говори, что ты их не видел, я – не поверю. Ты бы не был так напуган. Если они расправились с предводителем городской стражи, значит, они представляют серьёзную опасность для горожан.

– Вы не понимаете… – у Нерори на лбу заблестели капли пота, он утёр их свободной рукой, смахнув капюшон с головы. В этот момент раздался далёкий шелестящий звук. – Чтоб тебя… – стражник затрясся и попятился, опустив факел. – Вы слышали?

– Это просто ветер, – в доказательство своих слов Ривлик задрал голову, стройные ветви ивы больше не двигались. – Мы здесь одни. Кто убил Мейнока, Нерори? Говори, – и опять этот звук. Нерори выронил факел, оставив их лица в ночной темени, и зажал уши ладонями. Ривлик шагнул к испуганнойфигуре и встряхнул её. – Говори, стражник!.. Как он умер?

– Там была эта Собака… – подёргиваясь, как полоумный, Нерори отшатнулся, испуганный собственными словами или воспоминаниями.

– Да, хозяева держали двух собак, – Ривлик свёл тонкие брови. – Могильщик закопал их на пустыре.

Нерори отрицательно завертел головой.

– Они… держали одну.

Отгоняя недоверие, Ривлик поднял еле тлеющий факел с влажной листвы и вновь склонился над телом патрульного. У него в голове коротко разнёсся неприятный детский плач, оставив после себя след тревоги. Он надолго застыл, задумавшись, и чем дольше вглядывался, тем явнее чёрные ранки на животе Шнаса выстраивались в один огромный и уродливый отпечаток, отдалённо напоминающий укус.

Силуэт на тракте

– И всё-таки, кто такая эта Светлая Сестра? – спросил Креупци за нежеланием терпеть тишину ещё хоть сколько-нибудь дольше. Они брели по одинокому большаку, тянущемуся вдоль сосенного подлеска. Ночь выдалась прохладная и безветренная, Глухие ворота растворились в ней ещё час назад. Бернек, освещающий путь своим фонарём, зашуршал складками шарфа, будто ворочаясь во сне. А может, он и правда задремал на ходу.

– Светлая… она… – проповедник с удовольствием зевнул. – Пришла в нашу обитель несколько лет назад. По её словам, она родилась здесь… В Коггвоте, то есть. И, как и наша, её цель – утешать оставленных. Она пролила свет на многие вещи… в которых я… заблуждался.

Креупци не предпринимал никаких попыток скрывать сомнение.

– Иными словами, вы принимаете на веру слова незнакомки. С чего ты вообще взял, что она целительница?

Сонный взгляд Бернека помрачнел.

– Ты слышал о сырости?

Креупци уставился перед собой, оживляя в памяти струйку побледневшей крови, стекающую из-под бороды Соттака.

– Слышал.

– К нам в святилище приводили сыростных в надежде, что мы поможем им, – проповедник закутался в накидку посильнее. – Болезненное зрелище. Лекарства для них не было. Его и сейчас нет, насколько я знаю. А молитвы… на моём опыте, не спасают от такого. Но как-то к нам пришёл мужчина. Ему не было и тридцати, кажется, он вообще наткнулся на святилище случайно. Похоже, ему оставалось недолго. Его кожу покрывали незаживающие язвы, кровоточащие белой кровью. Мы пытались помочь ему, но, как ты догадываешься, это были глупые попытки. Под конец он почти перестал говорить. Тогда Светлая Сестра попросила о том, чтобы уединиться с ним. Некоторые подумали, что она хочет доставить умирающему последнее наслаждение. Мы не стали мешать.

– Очень великодушно, – Креупци покривил губы.

– Она вышла из его спальни только под вечер. На следующий день ему стало легче. Его кровь побагровела, а раны медленно зажили. Теперь он носит рясу, как и мы, и молится с нами. Уже несколько месяцев.

– Ты не злись, проповедник, но я что-то сомневаюсь, что это она вылечила его своими женскими ласками, – Креупци остановился и полез в торбу за трубкой. – Может, это и не сырость была, а что-то другое.

– Неверие – твоё право, – Бернек выудил и свою трубку из-под одежд. – Но, если хочешь знать моё мнение, она – единственная, кто может спасти тебя от слепоты.

У Креупци заныли глаза, впервые после того, как он видел сестру. Неясно, отчего это зависело, и всё же в обществе проповедника боль становилась не такой отчётливой, временами и вовсе проходила, но сейчас она неуклонно усиливалась.

Они уселись на обочине и закурили, вслушиваясь в шуршание сосен за спиной.

– Почему ты не боишься? – Креупци обвёл болезненно замутнённым взглядом серые окрестности. – У тебя даже посоха нет. А если те уродцы нападут?

– Не думаю, что они опасны, – ветерок куда-то пропал, без него ночная тишина показалась неприятной. Бернек отвернулся, казалось, он ждал чего-то. – Я уже давно странствую. Из тех, кого я встречал, они – самые безобидные.

Тревога ещё не успела закрасться, как в глазах у Креупци окончательно помутилось. Охваченный болью, он выронил трубку и, прижав ладони к лицу, издал негромкий стон, но вместо стона ночную тишь прорезал другой звук.

Она стояла на краю подлеска шагах в тридцати. Стояла и ждала их, и её жуткие черты вырисовывались в полумраке. Огромная тощая фигура на первый взгляд напоминала собаку, но у неё не было ни шерсти, ни хвоста, ни ушей на бледной вытянутой голове, а глубоко посаженные глаза без зрачков отливали тусклым немым отблеском.

Спрятав трубку, Бернек задул фонарную свечу и поднялся на ноги. Пасть Собаки раскрылась не более чем на дюйм, сквозь редкие потемневшие зубы просочился шелестящий шёпот, и она рванулась к нему.

В светильнике проповедника сгустилось мерцание, похожее на туманные клочья. Стремительно приближающиеся огоньки тусклых глаз вперились в него. Бернек ударил фонарём по приблизившейся морде – сгусток быстро разросся и вспыхнул, мягко озарив ночь. Существо отбросило в сторону, и оно замерло в тени. Затем надсадно закашлялось, и, опустив голову, изрыгнуло на землю вязкую жидкость.

– Бернек… – тяжело прошептал Креупци. Его напряжённые веки разошлись, боль понемногу ослабевала, хотя зрение до сих пор не вполне ему подчинялось.

Поодаль от него маячили знакомыеочертания проповедника, освещённая мерцанием фонаря. Слева стояла блеклая размытаяфигура – она повернула голову, и в тёмных глазницах стал различим страшный блеск. Креупци потёр глаза и, когда открыл их вновь, силуэт пропал.

Глава 11. Приют белой крови

Из соображений заботы

Делвер не ощущала той вони, которую ощущали близживущие горожане. Кровь сыростных, как и её собственная, обладала характерным мерзким душком, но для неё – пахла навряд ли хуже подиспортившегося мяса.

Приют белой крови представлял собой вместительное двухэтажное строение без изысков. Дверные и оконные проёмы скрывали влажные полотнища, почти не пропускающие свет. Сыростные доживали здесь свои последние дни в смрадном полумраке. Единственное утешение заключалось в том, что их не волновала ни смерть, ни то, в каком виде она их настигнет.

Обычно, Делвер снимала капюшон, только когда оставалась одна. В Лекмерте такой роскоши ей было не добиться. Полная постоялица соседствующей с приютом ночлежки, в тускло-зелёном платье, отдыхающая от дневных хлопот на низенькой лавке, уставилась на неё и тут же отвернулась. Потом опять посмотрела.

– Кто хозяин приюта? – спросила Делвер, приблизившись к ней.

– А что выродку до сыростных? – пренебрежительно отозвалась постоялица, удостоверившись, что кровавые колечки ей не привиделись. – Вы, я слыхала, сыростью не болеете. Так вот и идите себе, милочка, куда шли, оставьте несчастных.

– Несчастных… – с неодобрением повторил вышедший из ночлежки мужчина, сухого телосложенияя, с резкими чертами лица. От него веяло душистой древесиной и смолой. Вероятно, он работал на какой-нибудь пригородной лесопилке.

– Только не начинай опять, Накварт, – постоялица недовольно сжала губы.

– Они поганят жизнь всей округе. У меня от вони слезятся глаза. Окно ночью не открыть. Не хочешь задохнуться – спи в духоте, а через щели всё одно сочится. Ублюдок Уиллард прикрывается добродетелью, вот только лучше б он перерезал им глотки и закопал под своим неладным приютом. Было б больше пользы от такой заботы.

– Я скорей задохнусь от твоей проклятой трубки, чем от их вони.

Делвер отошла, позволив им браниться уединённо.

Видом своим приют далеко не располагал к себе. От него веяло угасающей жизнью. Непривычной, такой, от которой делалось неуютно.

Делвер прошла внутрь, отодвинув полотно на дверном проёме. Просторное помещение без мебели и иных удобств не освещалось ничем, кроме кровавого блеска её глаз. На второй этаж вела широкая дубовая лестница, по бокам располагались завешенные проёмы.

Следом за раздавшейся нервной поступью возник свет фонаря. Его держал лысый полнотелый мужчина, неприятно-изысканной наружности, одетый в молочно-белую робу, достающую до щиколоток. Он маячил в потёмках светлым пятном.

– Вы тревожите умирающих, – раздался его шепоток. – Что надо выродку в Приюте Уилларда?

Делвер сняла капюшон, ощутив приятную свежесть в давно не мытых примятых волосах.

– Я ищу одного сыростного.

Хозяин приюта догадливо покивал.

– Ваш родственник. Не поймите превратно, я всех не упомню. К тому же, далеко не все сообщают мне свои имена. Как давно он заразился?

– Полгода прошло, – Делвер оглядела грязные стены, освещённые фонарём. Уиллард со снисхождением покачал головой.

– Душечка, сыростные живут не дольше трёх недель. По крайней мере, на моём опыте. Ваш – уже давно… Вы понимаете.

Лицо Делвер приняло похожее выражение.

– Я встречала тех, которые проживали дольше месяца.

– Месяц – ещё куда ни шло. Вы же говорите, полгода. Эту болезнь не исцелить. За этим я здесь. Я пытаюсь облегчить их угасание своей заботой.

Делвер поглядела в пухлое лицо с неприязненной недоверчивостью.

– Заботой, говорите? Так и не скажешь. Тут гниль на стенах и пол отсырел. Или у вас на всё про всё – один-единственный фонарь, и вы не видите?

– Свет тревожит их. Так они легче засыпают и боль становится не такой отчётливой.

Делвер не хотелось спорить.

– Тот сыростный: чуть ниже шести футов, крепкий, привлекательный, кривоватые зубы.

Хозяин устало вздохнул.

– Вы забыли добавить – «мёртвый». У меня есть дела поважнее, чем выслушивать подобные сказки. Прошу вас, покиньте приют. Мне нужно возвращаться к больным.

– Я должна увидеть их. Он может быть здесь. Просто покажите…

– Боюсь, вы не расслышали, милочка. Сыростные отдыхают. Хотите, чтобы я позвал стражу?

Уиллард развернулся с намерением направиться прочь, Делвер остановила его.

– Что мне сделать, чтобы вы позволили мне удостовериться?

Он помедлил.

– Что выродок может для меня сделать? – в мягком голоске появилось омерзение. – Вы, убийцы спящих в собственных кроватях.

Делвер и глазом не повела.

– Не поверю, что вы не нуждаетесь в помощи.

Хозяин задумчиво провёл языком по верхнему ряду зубов.

– Знаете… наверно, есть одна вещь, которая доставила бы мне удовольствие. Если бы мне не пришлось пускать стражу в свой приют. Они, знаете ли, совершенно не думают о больных. Так что сделайте одолжение. Проваливайте, пока я не позвал их.

Вонь

Делвер провела остаток дня за столиком в ночлежном доме, стоявшем вплотную к приюту. Даже на первом этаже угадывался неприятный запах. Многим вонь приелась, хотя и не всем.

Что до Накварта, тот про свою нелюбовь к соседям сыростным больше и словом не обмолвился и притих, предавшись выпивке в компании парочки дровосеков.

С сожалением расставшись с тремя серебряными ойтами – платой за ночлег, – Делвер поднялась в одну из комнат на втором этаже. Ей не составило труда перебраться в расположенное напротив окно приюта. Единственной преградой её любопытству оказалась вонючая мокрая занавесь.

Делвер пришлось зажечь фонарь. Если днём полотнища ещё хоть как-то пропускали свет, то с приходом вечера Приют Уиларда окутывала совсем уж непроглядная темень. Сыростные лежали на грубых подстилках без подушек, укрытые тонкими одеялами, будто саванами.

– Садрад… – прошептала она, прикрывая ладонью свечу. У стен кто-то зашевелился. Аккуратно переступая через спящих, Делвер приблизилась и раздвинула пальцы, позволив свету пробиться наружу. Озарённое лицо, покрытое бледно-розовыми, почти белыми кровоточащими язвами, испугало её. «Не он».

В этих поисках далеко не свет являлся её союзником. Делвер задула свечу, надвинула капюшон пониже, чтобы скрыть характерное мерцание глаз, и отодвинула заслоняющее выход полотно. Половицы молчали под её шагами. Странно, учитывая, в каком виде пребывали стены.

Она осмотрела каждого на верхнем этаже. Ни одно лицо не показалось ей знакомым. Глаза сыростных подёрнула предсмертная серость, они дышали надсадно и хрипло. Большинство никак не отреагировали на её появление. Кто-то перевернулся на другой бок.

С нижнего этажа донеслась еле различимая возня. Ничего отчётливого. Делвер прокралась на звук, исходящий из правой комнаты, и незаметно отодвинула ткань.

Озаряемый тихими отблесками фонаря Уилард взгромоздился на бледную женщину, обмякшую на неудобном ложе. Узкая ладонь упёрлась ему в грудь, и на мгновение они замерли.

– В чём дело? – просочился сквозь шуршание его вожделенный шёпот. – Тебе же всё равно, – спустя недолгое время раздался женский стон, затем подкрепился другим.

Темнота скрыла отвращение, появившееся у Делвер на лице. Хозяин не замечал лишнего наблюдателя, они и так имелись, хоть и немного.

Внезапно из соседнего помещения вырвался страдальческий возглас. В тот же момент Делвер исчезла за лестницей, прикрыв глаза. И кто-то опять вскрикнул.

– Режьте их, – разнеслось по приюту. Голос показался смутно знакомым, правда, прозвучал слишком неотчётливо, чтобы сказать точно.

– Что, всех?.. – уточнили с колебанием.

– Пока хоть один из них не зарыт, вся округа будет задыхаться от вони.

Ещё стон, тоже низкий, хоть и принадлежал женщине. Делвер затаилась. Единственное, что могло выдать её в таких потёмках – глаза, открытые по собственному любопытству.

Ткань прошелестела совсем рядом. По векам скользнул свет, и они вновь погрязли во тьме. Уиллард не заметил её.

Гулкие тяжёлые шаги, побрякивание железа, шуршание.

– Что, во имя праведных, происходит? – голос хозяина. Ответом стало его собственное стенание. Он рухнул на пол, а за ним и фонарь стукнулся о доски.

– Наверху ещё две комнаты.

Шершавые дубовые ступени, ведущие на второй этаж, запричитали наперебой.

Когда звуки расправы отдалились, Делвер без всякого сочувствия подошла к бледно-белому силуэту на полу и подхватила непотухший фонарь.

В левом от входа помещении не осталось ни одного выжившего. Дощатый пол посветлел от крови, в воздухе стоял нестерпимый едкий смрад, которого Делвер не ощущала, но догадывалась о нём по слетающимся мухам. Всё больше блестящих точек вилось во мраке. Они облепляли лица, открытые кисти и щиколотки, заползали под одеяла, раздувались, белели.

Кровавые колечки вперивались то в одного, то в другого, мухи взлетали, поднимая жужжащее недовольство, и немедля садились обратно, возвращались к пиршеству.

Поиски, не увенчавшиеся успехом, в этот раз успокоили Делвер. Она покинула склад мертвецов с облегчением, с надвинутым на нос капюшоном, в такой же темноте, в которой явилась, только через дверь.

Ночь обдала её дымом пламенеющих факелов. Кто-то из постояльцев ночлежки всё-таки позвал патрульных.

Глава 12. Долг гостеприимства

Креупци с нескрываемой неохотой остановился у одинокого двухэтажного дома. Мысль о том, что ему придётся гостить у своего кузена Меррегота, пусть и недолго, не радовала. Клёкот – отсыревшее скопление лодочных верфей, причалов и невзрачных лачуг – расположился у необъятного Дымчатого озера. Здесь и без всяких кузенов не хотелось находиться. Прохладный воздух вонял гнилью, кора деревьев почернела от влаги, всюду вились мошки.

– Я думал мы идём в святилище, – с недовольным видом заметил Креупци.

– В утешении нуждаются все, – напомнил Бернек, безразлично оглядывая погрязший в грязи пригород. – Светлая Обитель совсем близко. Я прочитаю проповедь горожанам, и мы сразу же отправимся. Ты не ладишь с кузеном?

– Не сказать, чтобы так, но… Просто побыстрее закончим и уйдём, ладно?

Не дожидаясь ответа, Креупци взошёл по потемневшим деревянным ступенькам и постучался в дубовую дверь. Вскоре засов щёлкнул, а затем и ключ провернулся в замочной скважине. На пороге показался кузен Меррегот собственной персоной. Лет тридцати с излишками, неуютной наружности, на двоюродного брата походил разве что фамилией.

– Братец Креупци… – он оставил брови поднятыми и, вяло глядя исподлобья, поприветствовал родственника, почесав ногтями щетинистую щёку. – Не ожидал тебя здесь увидеть. Как дядя поживает?.. Хотя вряд ли ты пришёл поговорить об этом. Кто твой спутник?

Кузен вытянул шею, дабы рассмотреть проповедника получше. Больше из вежливости, чем из любопытства, разумеется.

– Это Бернек, он… человек веры. У нас дела неподалёку. Я подумал, может, ты приютишь нас на денёк-другой? Много места не займём.

– Приючу-приючу, братец, – Меррегот юркнул обратно, оставив дверь не вполне гостеприимно приоткрытой. Креупци и Бернек вошли следом и остановились в прихожей возле крючков для одежды, пока хозяин сновал по дому. – Я один живу. Сестра тебе не говорила? Ты-то когда в последний раз наведывался? Годка три назад, да?

– Где-то так… – Креупци повертел головой, справа – гостиная, налево по коридору – две тесные комнатки. «И таким же тут всё и осталось». Столики, полки и стеллажи у стен покрывал знатный слой пыли. На них скопилось столько мелкого хлама, что он не бросался в глаза. – Как Ренвас поживает?

– Я передам, что ты интересовался. Кстати, тебе повезло, что ты меня застал. Я как раз ухожу. Побеседуем завтра. Ключ в двери, если уйдёшь, спрячь под крыльцо. Красть тут нечего, всё равно продам эту рухлядь. Господа… – кузен вклинился между гостями и вышмыгнул в дверь, попутно сорвав с крючка невзрачную курточку.

– Великодушно, – заключил Бернек, задержав взгляд на удаляющейся фигуре. – Воистину в людях осталась крупица…

– Я посмотрю, как ты повторишь это, когда увидишь спальни, – у Креупци скривились уголки губ. – Возвращайся, как намолишься, но особо не броди тут. Клёкот и вполовину не так великодушен, как мой кузен.

Погода не располагала к себе. Изредка моросило, не так, чтобы совсем не выходить из дома, но достаточно, чтобы сделать прогулку малоприятной. Креупци забил трубочку и устроился в кресле на веранде, накинув тёплый рыбацкий жилет, найденный у кузена в гардеробе. Их семьи давно уже прекратили тесное общение. Он и не скучал по нему, вообще-то. Но это безразличие отчётливо напоминало ему о сестре и чувстве стыда за то, что он ушёл от неё.

– Прошу прощения, – послышалась глухая поступь, и на веранду зашёл полнотелый мужчина с кудрявой шевелюрой, пестрящей седыми и пепельными прядями. – Вы – не Меррегот…

– Как видите, – Креупци недружелюбно отвернулся, закинув ноги на пустой низенький столик перед креслом. – Но такой же Недсэм, если это важно. Кузен вернётся завтра. Вы по какому делу?

– Кузен… – мужчина почтительно кивнул с понимающей улыбочкой. – Позвольте представиться. Ремарт Пелнери.

– Креупци Недсэм. По какому вы делу?

– Вообще-то, дело плёвое, чтобы о нём распространяться. Я работаю с Ренвасом.

Креупци ответил холодным прищуром.

– Давненько его не видел. Как он?

Ремарт оживился.

– Я как раз намеревался к нему. Не хотите со мной? Тут недалеко, если помните.

Мысленно Креупци вздохнул, но трубка уже истлела, да и сидеть на веранде до ночи ему не улыбалось. К тому же повидать старшего кузена, не повидав младшего, как-то неучтиво. Он быстренько занёс жилет в дом и запер дверь. Удобного момента, чтобы тайком спрятать ключ, так и не выдалось.

– Приехали повидаться с роднёй? – поинтересовался Ремарт, вышагивая по городской дороге. Впереди маячили верфи со смолянистыми подтёками на дощатых стенах, частично возведённые на мелководье. Ими владели братья Недсэмы, унаследовавшие семейное дело. Кузен Ренвас любил торчать на одной такой – той, что когда-то принадлежала его покойному отцу, Ридарину. Он всегда питал непонятное пристрастие к этому озеру.

– Вроде того, – Креупци повёл бровями, косясь на мастеровых, возящихся с лодками. – Иногда всё-таки надо.

– Вот и я так думаю, – Ремарт одобрительно кивнул. – Я, знаете ли, тоже в тесных отношениях с семьёй. Родственные узы – самые крепкие.

Ренвас Недсэм, внешностью пошедший в мать, имел припухлые черты лица и мелкие глазёнки. Он непристально следил за работой корабела с дощатого причала, то и дело отнимая взгляд от мутной водяной глади, и потому заметил двоюродного брата в компании Ремарта Пелнери только в последний момент, когда те подошли почти вплотную.

– Креупци, надо же!.. – Ренвас заулыбался в нервном удивлении и приобнял кузена со всей возможной неловкостью. – Не ожидал тебя увидеть… в таком обществе.

– Я просто выполняю долг гостеприимства, – улыбчиво отмахнулся Ремарт. – Как идут дела на верфи… Ренвас?

– Как и было обговорено… Ремарт, – кузен Ренвас улыбнулся с еле заметной тревогой. – Можешь передать почтенной родственнице, что к следующей неделе закончим.

– В таком случае, передам, – Ремарт Пелнери окинул взглядом остовы лодок в здании верфи. – Не буду мешать родственному воссоединению. До свидания, господа Недсэмы.

Он прощально кивнул и оставил кузенов наедине.

– Странный тип, – Креупци подозрительно глянул ему вслед. – Давно ты с ним работаешь?

– Не с ним… – Ренвас встряхнул головой. – Уже три года… Слушай, Креупци, тебе надо убираться отсюда. Поживее убираться.

– Что значит «убираться»? – Креупци изобразил возмущение. – Я только пришёл.

– Эти люди, – Ренвас заговорщицки зашептал, но тут же осёкся, поймав на себе взгляд корабела, тот быстро отвернулся. – Пелнери. С ними лучше не связываться. Я вынужден – мне здесь жить, но ты можешь уйти. Вот и уходи. Я тебе по-родственному советую. Не надо здесь оставаться.

– Что такого в этих Пелнери, что ты так распереживался? – Креупци стал говорить тише. – Даже если что-то и есть, зачем тогда с ними работать?

– Я вынужден. Вынужден, Креупци. Здесь все с ней работают. Каждый проклятый горожанин.

– С кем это, с Ней?

– С их Тётушкой. Она глава их семьи и правительница Дымчатого озера. У неё в каждой щели глаза и уши. С тех пор, как Пелнери пришли в город, люди начали пропадать. Я не хочу быть одним из них.

– О чём болтаете? – голос Меррегота прозвучал так внезапно, что Ренвас вздрогнул всем телом. Креупци – нет, но он тоже заметил его лишь сейчас.

– Подкрался!.. – щёки младшего кузена побледнели, а глазки забегали. – О родственном, о родственном болтаем. О чём ещё болтать в этом Клёкоте, если не о родственном?..

Со своей стороны Креупци подтвердил сказанное кивком.

– Видок у тебя испуганный, братец, – брови Меррегота приподнялись, во взгляде проскользнуло недоброе подозрение. – Поменьше болтай… «о родственном». Ну, не буду вам мешать. Некогда мне.

Он пронзил глазами корабела, который всё ещё прислушивался вместо того, чтобы работать, и быстро удалился. Кузены молчали до тех пор, пока его сутуловатая фигура не скрылась в переулке.

– Тебе надо уходить, Креупци, – Ренвас сделался белее некуда. – Прямо сейчас. Для Меррегота Пелнери – выгодные компаньоны, ты же – просто двоюродный брат.

Креупци возвращался обратно в тревожной задумчивости. Он недолюбливал Клёкот, что теперь, что три года назад, но всё-таки Меррегот приходился ему роднёй, хоть и не совсем близкой, а Ренвас и раньше нервничал по поводу и без повода.

От этих мыслей голова неуклонно отяжелела, захотелось курить, и первое, что он сделал, когда вернулся, – как ни в чём ни бывало рухнул в кресло на веранде. Вид с неё открывался более чем унылый, тем не менее, во всём этом скрывалась приятная обыденность, которой ему недоставало. К тому моменту, как запылённый чайник закипел, пригородные дома, частично скрытые листьями отцветающего падуба, окончательно растворились в поздних сумерках.

«Дрянной кофе», – сморщившись, Креупци поставил чашку на столик. Как раз наступило время для вечерней трубочки. Он сходил за фонарём и уже достал было мешочек с табаком, как мысли сгустились, заставив его помедлить. Вчерашней ночью у него болели глаза, сильнее, чем обычно. И он что-то видел, проповедника… да, кажется, больше никого не было, или… В голове восставали призрачные фрагменты воспоминаний. Бледный силуэт, вроде бы, женщина. Она смотрит на Бернека, потом на него, и её глаза мерцают таким тусклым, мерзким светом. Привиделось. Женщина? Ночью на тракте? Нет… Вряд ли.

Слуха коснулся нарастающий звук шагов. Всё ещё не вполне отделавшись от смутного беспокойства, Креупци снял ноги со столика, подошёл к ограждению веранды и развязал кисет, который порядком залежался у него в ладони. Различив впотьмах складки знакомой рясы, он слегка успокоился и принялся засыпать табак в трубку.

Внезапно ему под рубашку закралось сомнение. Не переставая встряхивать мешочек, он вновь поднял взгляд, на этот раз тайком. Черты идущей к дому фигуры не прояснялись, будто средоточие осязаемого мрака ползло по пригородной дороге, усыпанной мелкими камешками. Креупци помнил их скрежет под собственными ногами – сейчас они молчали, да так явственно, что это молчание пронзало разум, подобно крику.

Приняв наиболее неподозрительный вид, он двинулся к двери, нащупал холодную железную ручку и потянул. Поступь зазвучала глухо, половые доски застонали. Дверь прошуршала. Креупци перешагнул через порог и прикрыл её, так же неспешно. Щеколда, потом – ключ, торчавший в замке. Дверь скрыла звук шагов, но он не ощутил себя в безопасности и потому попятился к лестнице на второй этаж. «Щёлк» – разнеслось по дому, ключ прерывисто повернулся.

На втором этаже располагалась всего одна невместительная спальня. Кровать попалась большая, правда, опять же, оттого не менее жёсткая. Креупци проскользнул внутрь и подбежал к окну. Створка подалась нехотя, затем резко, с шумом стукнувшись о раму. Он вылез на черепичную крышу веранды и, прокравшись вдоль стены, заглянул в боковое окно. Перед поднятой створкой стояла тень и шептала тихо и неразборчиво, а её очертания колыхались, как дымные клочья.

Креупци спрыгнул в заросли падуба, захрустев и зашелестев ветками, и бросился прочь. Выложенная потрескавшейся плиткой дорожка огибала дом кузена, уходила к каменному мосту над рекой.

Ночь выдалась пустынная, свет в редких лачугах по большей части не горел. Только какой-то мрачноватый горожанин, которому вздумалось покурить перед сном, недружелюбно пропускал дым сквозь густую бороду, сидя на пороге.

– Прогуляться захотелось? – раздался рядом знакомый добродушный голос. Креупци дёрнулся в страхе и покрутил головой. Бернек отдыхал на лавке у замшелой изгороди в обществе трубки и бурдюка, должно быть, весьма довольный минувшей проповедью. – Ночь, и правда, славная. Не думал, что ты из ценителей, – проповедник встал, отряхнул полы рясы и вопросительно потряс бурдюком. – Эля? Славная ночка. Как нельзя лучше подходит, чтобы выпить.