Текст книги "Свет Неутешенных"

Молитва благодарного

В предрассветном сумраке замаячили бледные руины, представляющие собой прерывистое полуразрушенное кольцо развалин с небольшим плато посередине. Одинокие окрестности заросли мхом, сорняком и редкой подгнившей порослью, в промозглом воздухе вились орды мошкары. Иными словами – редкостная глушь.

– Зачем вам вообще святилище? – Креупци покосился на обветренные стены. Они ему не нравились. – Разве вы не бродячие проповедники?

– Не все из нас скитаются, – Бернек ответил тихо, всем видом выказывая почтение к малоприятной округе. – Люди не очень-то гостеприимны к проповедникам. Нам нужны такие пристанища, чтобы молиться, есть и спать в безопасности.

– То есть – есть ещё… – Креупци сощурился. – И о чём всё-таки вы молитесь? Разве дело проповедника не в том, чтоб проповедовать? Кажется, вы «несёте утешение»? Так вот, сидя в своём святилище, вряд ли можно кого-то утешить.

В оставшееся время он хранил задумчивое молчание. Раньше подобные разговоры лишь раздражали его, но чувство, которое теплилось в нём сейчас, до боли напоминало опасение.

Уже окончательно рассвело, отчего округа сделалась ещё более удручающей на вид. Брат Аоллак в выцветшей робе цвета мокрой золы с узкими, обмотанными тканью рукавами, варил свиную похлёбку возле своей кельи. То и дело он запускал в котёл черпак и пробовал, безукоризненно внимая болтовне своего собрата-жреца, который внешностью, надо сказать, мало походил на кого-то, кто хоть изредка молится. От запаха горячей еды у Креупци заурчал живот, со вчерашнего дня в нём так и не побывало ничего, кроме чашки безвкусного кофе.

– Бернек, вот те на! – на приятном лице брата Аоллака заиграло радостное выражение. Он оставил черпак в душистом вареве и, подойдя к проповеднику, заключил его в неуютные худощавые объятья. – Давно тебя не видел. Месяца три-четыре, как пить дать, а то и больше. Я уж начал подумывать, что ты сгинул вместе со своими проповедями. А это кто с тобой?

Только сейчас любопытные глаза жреца остановились на Креупци.

– Креупци… Креупци… – вскользь пробормотал Бернек, направляясь по зову ароматного запаха.

– И чего я ожидал? – брат Аоллак рассмеялся, жестом приглашая Креупци присоединиться к ним. – Моё имя Аоллак. Это брат Садрад.

Другой жрец поклонился, прошелестев складками робы, она ему не шла. Он обладал остро-щетинистым привлекательным лицом, кривоватыми зубами, которые, впрочем, не портили его наружность, и едким взглядом, совсем не подобающим для утешения кого-либо.

Вчетвером они расположились на каменных плитах рядом с котлом. Аоллак налил каждому добрую миску похлёбки, жидковатой, зато горячей. Креупци благодарно принялся за еду и, быстро расправившись с первой порцией, получил добавки, которую уже и стал смаковать, забыв об измоченных сапогах.

– По каким делам вы в нашем святилище? – спросил Аоллак, вернувшись из кладовой с винной бутылью и пучком увядшей зелени, по виду, нарванной где-то поблизости. – Как видите, местечко не так чтобы очень людное, потому и спрашиваю.

– Мы пришли к Светлой Сестре, – ответствовал Бернек, его голос прозвучал приглушённо и непривычно, он взял бутыль и отпил.

– Я болен, – Креупци поставил на плиты пустую миску. – Средства городских целителей мне не помогли. По правде, я не особо верю в то, что излечусь.

– Вы не похожи на Сыростного, – Аоллак пристально оглядел его лицо, оголённую шею и кисти. – Даже если это и Сырость… Брат Садрад – живое подтверждение целительной силы нашей возлюбленной сестры.

– Она спасла меня, – проговорил Садрад с благодарной улыбкой. Только сейчас Креупци заметил у него на коже блеклые сероватые отметины. – Я неустанно молюсь за то, чтобы она и дальше несла свет. Полагаю, и ты будешь излечен, что бы это ни было. Сестра Лиарас молится. Я отведу тебя к ней.

Он поднялся и двинулся к неприметной лестнице в центре разрушенного кольца, уходящей вглубь развалин. Креупци последовал за ним, уловив перед уходом потемневший взгляд Бернека.

– Тебе так же повезло, как и мне, – остановившись возле растрескавшихся ступеней, уходящих во тьму, Садрад положил ладонь Креупци на плечо. Сырость и на ней оставила свой след. – Пожалуй, нет ничего прекрасней света, который тебе предстоит узреть. Уверен, завтра я выпью за твоё исцеление.

Креупци сделалось не по себе, когда он вошёл в подземное святилище. Каменные столбы подпирали сводчатый потолок, у стен горели светильники, сперва ему показалось, что они не имеют отношения к свету, который наполняет залу. На пустом алтаре колебались тени от свеч в длинной железной стойке. Перед ним на коленях стояла женщина, одетая в истёртое платье с капюшоном, сшитое наподобие рясы.

– Кажется, я тебя не знаю. Ты не жрец, так ведь?

Услышав приятный голосок, Креупци подуспокоился.

– Нет. Мне сказали, ты можешь помочь.

– Могу, – сестра Лиарас встала и повернулась к нему. По её прелестному, слегка властному, личику пробежала тень улыбки. Она привела в порядок растрёпанные волосы. – Что с тобой?

– Мои глаза, – Креупци настороженно приблизился к ней. – Похоже, я слепну.

Лиарас бережно поднесла руки к его лицу, и их прикосновение было тёплым и нежным. По телу разнеслось благодатное чувство покоя. Веки Креупци невольно прикрылись, боль ушла, но тут же вернулась, наполнив глазницы пульсирующим жжением. Он вскрикнул и отшатнулся, закрывая лицо руками.

– Что со мной?.. – прорвался его голос из-под ладоней.

– Твоих глаз коснулась темнота, – Лиарас подошла и погладила ему плечи, от этого боль немного притупилась. – Но я в силах избавить тебя от её отпечатка. После вечерней молитвы.

Дневной свет ослепил Креупци, выползшего из полумрака святилища. На глазах всё ещё лежала мутная пелена. Светлая Сестра шла следом, очевидно, молитву она закончила.

– Сестра Лиарас, – Садрад, кажется, немало задумался, потому как уйти забыл, простояв возле входа всё это время. – Как наш гость?

– Ему нужен отдых, – жрица провела рукой по его плечу, пройдя, наверное, излишне близко, и направилась к себе в келью. – Вечером он будет молиться вместе с нами.

Бернек, к этому моменту успевший перекинуться с братом Аоллаком всеми важными новостями, увёл Креупци, к которому понемногу возвращалось зрение, на прогулку.

– Что сказала Светлая Сестра? – спросил он, когда они отошли от развалин достаточно далеко, чтобы их не услышали.

– Что-то о темноте, – припомнил Креупци, потирая веки. – Да, да. О ней. Сказала… кажется… что моих глаз коснулась темнота. Я знаю, Сырость, знаю, что ты проповедник. Но это же бредни чистой воды.

– Не совсем, – брови Бернека сдвинулись. – Ты хотел знать о той ночи. На тракте. Хотел знать, видел ли я кого-то…

– Ясно как день, что видел. Я же не слепой. Пока ещё… – Креупци необнадёживающе усмехнулся, затем посерьёзнел.

– Что ты видел? – Бернек бросил на него многозначительный взгляд.

– Какую-то фигуру. То ли женскую, то ли…

– Нет-нет, – проповедник покачал головой. – Что случилось вчера ночью?

Креупци отвёл глаза. Воспоминание о шепчущей тени встало комом у него в горле.

– Я… Ничего… ничего… Мне показалось. Правда, показалось. Я просто перепугался. Мой кузен, кузен Меррегот, он вернулся домой, а я принял его за ночного… вора.

По виду проповедник ни на йоту в услышанное не поверил.

– Боль в твоих глазах вызвана темнотой, и проявляется, когда она близко.

– Я не хочу задевать твоё наивное сердце, проповедник, – отделавшийся от пугающих мыслей, Креупци нацепил снисходительную улыбочку. – Ты и без меня знаешь, как это звучит. Темнота, свет, всё это. Бредятина это всё.

– Даже воочию увидев ксоота, ты всё равно сомневаешься?

– Кого-кого?.. Ксоота? Это ещё кто?

Бернек закутался в накидку брата Аоллака, которую тот ему любезно одолжил, ибо его собственная отсырела от моросящего дождя.

– Те уродцы, которых породил Корневой мор. Те, кого люди боятся, как Сырости, и те, кто совершенно того не заслуживает. Неужели ты думаешь, что раз есть они, нет чего-то ещё?..

– Я видел… – Креупци почувствовал, как страх возвращается, и поблагодарил богов, в которых не верил, за то, что было светло. – Видел… какую-то тень. Не знаю, чью, она стояла там, у окна, в которое я вылез. И… шептала. Ключ сам собой повернулся, и щеколда отошла… Будто я своей рукой их не запер. Об этом вы молитесь? – его разум внезапно прояснился. – Вы, проповедники. Значит, и на большаке была какая-то нечисть?

– Уж здесь-то тебе нечего бояться, – проповедник мрачно похлопал Креупци по плечу. – В нашей обители нет места темноте. Сперва надо вылечить твои глаза.

День тёк неспешно. Креупци улёгся в отведённой ему келье. У него было о чём поразмыслить, хотя надолго его не хватило. Кровать, а вернее – низкий каменный постамент, служивший ей, предназначался для чего угодно, только не для отдыха, и тонкая подстилка, набитая сеном, погоды не делала. К раннему вечеру спина окончательно затекла, и он сел на кровати, так и не поспав, только растревожившись.

– Я слышу её, – послышался тихий голос Садрада. Вне всяких сомнений, говорил он. – В ней цепенящий ужас. Она гниёт, сочится, как стон, выдавленный из горла. В ней блеклое отчаяние. В ней боль немеркнущей тоски…

Креупци вышел из кельи – рядом никого не оказалось – и подошёл к келье напротив. Садрад стоял на коленях спиной к дверному проёму, склонив голову, покрытую капюшоном.

– И в этом гниении будет жить вечно, – слова молитвы тянулись, подобно заунывной бессвязной мелодии. – В отвратном сумраке, в одиночестве, в замершем преддверии смерти.

Услышав дыхание гостя, жрец встал и отряхнул робу с видом, как будто закончил молитву, когда и намеревался.

– Удалось поспать? – обернувшись, спросил он. – Тебе потребуются силы.

– Я услышал, как ты молишься, – сконфузился Креупци. – Я не человек веры, но порядком их наслушался и таких молитв не слышал.

Садрад пожал плечами, задрав брови, и откинул с головы капюшон.

– У каждого свои молитвы. Мы не выросли здесь. Ещё недавно я был лесорубом, теперь – я молюсь о том, чтобы Бледный Свет озарял нас, – по его губам пробежала тень неприязни, и сразу за ней появилась усмешка. – Правда, топор у меня остался. Кому-то же надо колоть дрова. Скоро наступит время общей молитвы.

Тёмные робы жрецов маячили в кругу развалин. Сестра Лиарас оказалась единственной женщиной среди них.

Выйдя из жилых келий, Креупци недоверчиво остановился в тени, пытаясь разыскать среди прочих капюшон Бернека. Садрад не стал присоединяться к собратьям и снисходительно составил ему компанию.

– Мы живём во тьме, – пронзил сумерки возвышенный голос жрицы. – Она окутывает нас, но мы не должны отчаиваться. Есть то, что утешит нас. То, что развеет темноту и выведет нас из неё.

– Да осветит нас свет Ясности, благой свет, – воскликнули жрецы в ответ на её слова. – Возрадуемся в его мерцании и утешимся.

– В час, когда темнота близко, когда последние крупицы правды под сомнением.

– Да осветит нас свет Ясности, благой свет. Возрадуемся в его мерцании и утешимся.

Креупци заворожёно вслушивался, но у него в голове звучала другая молитва, неразборчивая и заунывная молитва Садрада.

– Соблазн слепоты губителен, он укрывает правду. Мы не должны предаваться ему, когда мрак густеет.

– Да осветит нас свет Ясности, благой свет. Возрадуемся в его мерцании и утешимся.

Всякий раз, когда жрецы вторили словам Лиарас, сумерки будто бы прояснялись, а в глазах у Креупци зарождалась и гасла призрачная боль. Наконец, молитва смолкла, Светлая Сестра подошла к нему и взяла под руку.

– Идём, – услышал он её шёпот. Садрад благоговейно склонился перед жрицей и сохранил почтительную позу, пока пепельно-чёрное платье не скрылось из вида.

С приходом вечера воздух в келье охладел. Лиарас пропустила Креупци вперёд и затворила дверь.

– Не бойся, – проговорила она с нежностью и кивком указала на кровать. – Скоро боль покинет тебя.

Пока Креупци устраивался на подстилке поудобнее, насколько это представлялось возможным, пальцы Лиарас коснулись затянутых у неё на груди тесёмок и расслабили их. Поймав недоумённый взгляд, она улыбнулась, но не остановилась, и вскоре платье отпустило её крепкие бёдра и легло на плиты. Жрица подошла к кровати и, усевшись на Креупци верхом, расстегнула ему ремень.

– Как это поможет? – прошептал тот, чувствуя слепящее желание, больше всего опасаясь, что она отстранится. Лиарас наклонилась и прижалась к нему в прохладном поцелуе. Креупци ощутил между ног её влажную теплоту, и следом из груди жрицы вырвался расслабленный стон удовольствия, обдавший горячим дыханием его губы. Она выгнулась назад, запрокинув голову, соски на её небольших упругих грудях затвердели, а бёдра двигались всё напористей. Сквозь наслаждение в глаза Креупци закрался болезненный зуд. И в этот момент её голова опустилась.

Вспышка ужаса сковала его, заставив руки вцепиться в подстилку. Лицо, глядящее тусклыми огоньками глаз, безобразно исказилось, сделавшись настолько жутким, насколько красивым казалось. Креупци попытался оторвать руки от постели, хотя бы закричать, но – ничего. Боль стала такой нестерпимой, что он утратил зрение, и внезапно всё кончилось. По телу разлилась приятная немощь, в глазах прояснилось. Светлая Сестра сидела на нём, положив ладони ему на живот, её лицо, украшенное удовлетворённым выражением, выглядело прежним.

– Вот и всё, дорогой. Темнота оставила тебя, – жрица встала с кровати, быстро оделась и исчезла за дверью. Креупци затянул ремень и сел, ошеломлённо уставившись в стену. Далёкая резь пропала, глаза посвежели, хотя перед ними всё так же маячило это лицо. «Привиделось?» – пробормотал он себе под нос, копошась в торбе, висящей на стене.

– Не привиделось.

Креупци вздрогнул и обернулся. Садрад прикрыл за собой дверь и какое-то время слушал удаляющиеся шаги.

– Ты видел то, что видел, – сказал он, убедившись, что они одни. – Как и я. Надеюсь, у тебя остались силы. Потому что теперь нам надо пойти к ней в святилище. Пойти и убить её.

Трепещущее пламя свечи в фонаре Садрада наполняло келью неярким светом.

– Ты ведь не жрец… – наряду с недоверием Креупци испытал явное облегчение. Сейчас ему меньше всего хотелось оставаться в темноте.

Садрад сохранил недобрую мину, с которой вошёл.

– Как и она. Если тебе станет легче, я действительно стал жрецом после того, как излечился. Вернее, после того, как увидел её.

– Я встречал Сыростных, – Креупци покачал головой и с внешним спокойствием полез за табаком. – Эта болезнь смертельна. Если бы ты заразился, тебе бы ничего не помогло. Не одолжишь свечу?

– Она помогла, как видишь, – Садрад протянул ему фонарь. Свет ударил Креупци в глаза, когда он вынул из него свечку и поднёс к трубке, но никакой боли не возникло. – Ты не стал бы меня слушать, если бы не поверил. Давай не будем тратить время на ненужные убеждения. Я был Сыростным. Получил от неё то же лекарство и видел то же, что и ты. Видел свет у неё в глазах.

Задымив, Креупци поставил фонарь на край подстилки. Всякий раз, когда взгляд касался чёрных теней, пляшущих на стенах, ему делалось боязно.

– За последнее время я много скверного навидался. Если и тебе, и мне не примерещилось, почему ты всё ещё здесь?

– Фанатики верят ей. Слушают и вторят её молитве, – по лицу Садрада скользнула тень. – Эти слова не должны звучать. Уверен, что свет Ясности, о котором они твердят, губителен. Сгниёт то, что он осветит…

Креупци нахмурился.

– И в этом гниении будет жить вечно.

Садрад тревожно взглянул на фонарь.

– Лиарас глумится над нами. Она знает, что я видел её. Знает, что мне известно, что она не та, за кого себя выдаёт. Все эти месяцы я знал, что кроется за её улыбкой, и ничего не мог сделать. Если б я попытался напасть, одни боги знают, что бы сделали со мной жрецы. Но теперь нас двое. Ты должен помочь мне, или и с нами, и со всеми этими молящимися идиотами случится что-то очень нехорошее.

На округу легла темнота. Жрецы, по своему обыкновению, уединились в неуютных кельях, кто для отдыха, кто для молитвы. Даже Бернек куда-то запропастился, должно быть, гулял перед сном.

– Она знает, что мы придём, – угрюмо сказал Садрад, подойдя к ступеням, уходящим вглубь развалин. – Не доверяй свету, о котором она говорит.

Креупци бросил взгляд на топор у него в руке, затем на светильник и ненадолго почувствовал себя отбившейся от стада овцой.

Их приход огласился гулкими шагами, разнесшимися в каменной тишине. Свечи, горящие у алтаря, почти потухли, правда, молитва ещё не кончилась. Светлая Сестра стояла на коленях, озарённая колеблющимся светом, и шептала из-под капюшона.

– Я знаю, кто ты, – Садрад сжал пальцы на топорище.

– Ты пришёл помолиться, Садрад? – Лиарас опустила воздетые к потолку руки. – А ты, Креупци, как твои глаза?

Не получив ответа, она поднялась и повернулась к ним лицом, на вид таким же, как и всегда, разве что чуть более властным.

– Я видел твой свет, – огонёк свечи в светильнике ослаб и потускнел. – И я знаю, что ты лжёшь о нём.

На лице Лиарас появилась нежная улыбка.

– Кажется, твои молитвы сказываются не лучшим образом. Тебе нужен покой. Как и твоим глазам, Креупци.

Теперь уже Садрад скривил рот в неприятной ухмылке.

– Мои молитвы… они тебе не нравятся. Славно.

В улыбке Светлой Сестры поубавилось нежности.

– Ты плутаешь во тьме. Бледный Свет пугает тебя, потому что он правдив. Не я, мрак – врёт тебе. Но Ясность не лжёт, никому. Моё предназначение – нести её тем, кто бредёт на ощупь, – она приблизилась, прошуршав подолом по полу. – Я слышу в твоих словах правду, но она разрозненна и разбита и вводит тебя в заблуждение.

– Да… может и так, – губы Садрада зашевелились с трудом. – Теперь я вижу, – топор выпал из его руки, и пламя фонарной свечи задохнулось, пустив струйку дыма.

Из-под капюшона Лиарас просочилось призрачное мерцание, святилище наполнилось им, и в то же время стало ещё более мрачным, чем прежде. От этого света разум Креупци поглотила печаль и безысходность, всё, чего касался его блуждающий взгляд, казалось пустым и бессмысленным.

– Примите её, – проговорила Светлая Сестра, избавив лицо от тени нависающего капюшона. Её глаза тускло блеснули, а голос понизился и исказился. – Примите её свет. Вы заслуживаете правды.

Вдруг в залу проник нарастающий звук шагов. Свет моментально рассеялся, позволив привычному сумраку вернуться. Креупци, не вполне пришедший в себя, крутил головой, как слабоумный, Садрад тупо пялился на складки потёртого платья.

– Я не хотел мешать, – святилище озарил свет фонаря Бернека. – Что-то сон не идёт.

– Ничего, – Лиарас обратила к проповеднику прелестное личико. – Мы молились.

– Она… не молится… – выдавил Креупци, силясь удержаться на ногах.

– Твой друг устал, Бернек, – вздохнула Лиарас и расправила волосы. – Хватит на сегодня молитв.

– Это не молитва…

– Да ты и впрямь устал, – снисходительно улыбнулся проповедник, взяв обмякшего Креупци под руку. – Я отведу тебя…

Прежде чем он договорил, Садрад схватил с пола топор и немощно занёс его над головой, вот только рубануть не успел. Лиарас отшатнулась, залу наполнило мерцание, и топор с лязгом грохнулся о плиту. Взгляд Креупци принялся блуждать, Садрад опять ссутулился, уставившись на жрицу. Один проповедник по-прежнему глядел на неё с немой неприязнью.

– Кто ты? – прищурился он, на что Лиарас только довольно улыбнулась.

– Я служу Ясности, как и ты, Бернек. Я бережно наставляла вас. Теперь моё предназначение исполнено.

Проповедник сделал отрывистое движение рукой, и тусклое мерцание рассеялось.

– Это не тот свет, в который я верю.

Улыбка ускользнула с лица жрицы.

– Но тот, в который верят они. Ты тоже молился ей, и Ясность даровала тебе толику своего могущества в ответ на твою веру и преданность. Это больше, чем может пожелать любой священнослужитель. Я помню, как ты сказал, что чувствуешь темноту, будто она кроется внутри, мешая тебе заснуть. И вот ты узрел свет, которому молился…

Креупци попятился к стене, с грохотом свалив подставку для свеч, сполз на пол и уставился на Садрада.

– Ясность… – в фонаре Бернека возник туманный пучок света. – Какой же мрак она рассеивает, что узревшие её становятся такими?

– Она несёт правду. Ту, которую заслуживает каждый живущий.

– И ту, которую не может вынести.

Тут Бернек взмахнул фонарём, и серый отсвет глухо полыхнул в полумраке святилища. Лиарас отпрыгнула в сторону, черты её лица приняли неестественный пугающий облик, а глазницы скверно засветились.

– Поздно для твоей магии, проповедник, – слова вырывались из её рта с шелестом. – Твои собратья уже служат Ей. Чтобы читать молитву, я не нужна. Ни я, ни мои сёстры.

Внезапно дотлевающие свечи у стен и столбов, разом погасли. Неведение сказалось на Креупци, пожалуй, даже благотворно, хоть и не продлилось долго. В скором времени святилище наполнилось мягким светом. Непонятно, откуда он исходил, уж точно, не от фонаря.

– Дерьмо, – хрипло ругнулся Садрад, поднимая топор, валяющийся под ногами. – Всё впустую.

Бернек, обнаружившийся возле алтаря, поправлял растрепавшийся шарф. На его заросшее помятое лицо легло задумчивое выражение.

– Надо уходить, – пробормотал он наконец и резко направился к лестнице. – И спрячь топор, Садрад.

Ночной мрак только усиливал жгучий свет железных факелов в руках жрецов, столпившихся у входа в святилище. В их позах читалось подозрение.

– Что произошло? – спросил брат Толлак, приходившийся Аоллаку дальним кузеном. Он обладал таким складом лица, что его худоба, скорее, отталкивала, нежели привлекала. – Из святилища доносились странные звуки.

Бернек с большей охотой переговорил бы с его братом, но Аоллак сохранил недоверчивое молчание, не выказав ответной расположенности.

– Мы были обмануты, – проповедник держался так, будто дело его мало касается. – Лиарас не та, кто мы думали. Свету, о котором она говорила, нельзя доверять.

– Она пришла к нам три года назад, – напомнил Аоллак. – Мы всегда молились о свете.

– Но мы не молились Ясности. Вечернюю молитву мы услышали от неё.

– Лиарас спасла Садрада от Сырости, – поморщил переносицу Толлак. – Это ли не доказательство блага, которое несёт её свет?

– Ясность не имеет никакого отношения к свету, о котором вы молились, – монотонно выдавил Садрад, с усилием покачав головой. – Его мерцание чуть не лишило меня рассудка. Лиарас напала на нас, а после сбежала.

– Вот как, – ни с того ни с сего брат Толлак безрадостно улыбнулся. – Значит, настало время открыть глаза. После твоего исцеления сестра предупредила нас, что в тебе скрывается мрак. Она была столь великодушна, что попросила приютить тебя в Светлой обители, позволить молиться с нами. Твои обвинения лишь подтверждают её слова. Это вы напали на неё, потому нашей бедной сестре и пришлось спасаться бегством. Ты, проповедник, всегда в ней сомневался. Я видел твои сомнения. Вы осквернили наше святилище, наше доверие, но большего мы не допустим. Братья, схватите их! Мы искореним темноту из их сердец.

Садрад вынул топор, который скрывал под полами робы, приковав к себе несколько ненавидящих пар глаз. Истрёпанные рясы медленно надвигались.

В пустом фонаре проповедника возник свет, просочившийся наружу, подобно густому туману.

– Вот ваша Ясность, – он с холодом взглянул в маленькие глазки Толлака, заскакавшие и задрожавшие от страха. – Почему же… вы не радуетесь?

Тени роб замерли в испуге, потом попятились и расступились. Бернек, окутанный полупрозрачной светящейся дымкой, двинулся прочь, кивком поманив за собой Креупци и шатающегося Садрада.