Текст книги "Петушки обетованные. В трех книгах"

Искренняя любовь к Православию святителя сквозит в любопытном сравнении с латинством. В письме Петру Николаевичу Савицкому от 30 марта 1956 года владыка пишет: «У нас на Руси старались, если так можно выразиться, мирское “оцерковить”, церковное внести в дом. Отсюда украшение горниц святыми иконами, возжженные лампады и свечи, кресты и иконы при входе в дом, степенная длинная одежда не только для жен, но и мужей – степенность во всем, земные поклоны пред старшими. В латинстве, наоборот, в церковь вносится мирское: иконы – с натурщиков и натурщиц, кружевца, ленточки, пелериночка. (Ваша Украина раньше нашего Севера переняла от западных христиан обычай украшать передние углы шитыми рушниками с кружевами, в московской Руси передние углы в домах украшались “пеленами”, такими же, как украшались святыни и в храмах. Какая разница!.. Рушником, что был около икон, можно и лицо и руки вытереть, и в корыте вместе с бельем выстирать, и опять к иконам повесить. А нашу московскую предыконную пелену так нельзя употребить.)

И во внешнем поведении у православных всегда степенность, чинность. Православные или повергаются ниц пред Господом, или откровенным лицем, яко сыны, предстоят Господу. Стояние на коленях – это западный обычай, проникший к нам вместе с другим угаром через прорубленное Петром окошко. У православных степенность, выдержанность. У западных нервозность, сантиментальность (так в тексте. – Прим. авт.), даже, мне кажется, жеманность: ползание на коленях, биение в грудь, складывание при персях рук ладонями вместе.

Такое различие настроения отразилось и в архитектуре. Полумрак наших тесных древних храмов – успокаивающий, умиротворяющий полумрак. Полумрак готических храмов – нервный, подавляющий. Красивы изящные каменные кружева готических сооружений, эти кружева прелестны, да, именно прелестны, от корня лесть (обман). Они обольстительны, обманчивы, как много обольстительно-обманчивого в латинском христианстве, где церковное можно приправить, и погуще приправить, мирским, опасаясь, что чисто церковное не по вкусу придется многим…»[87]87
  1. Оп. V (1). Д. IV. Т. II. Ч. V. С. 204.


[Закрыть]

В одном из своих писем владыка, подчеркивая важность ведущейся им работы, отмечал: «Исправление церковных книг – неотложное дело. Надо не только то, чтобы православные умилялись хотя бы и непонятным словам молитвословий. Надо, чтобы и ум не оставался без плода. Пойте Богу нашему, пойте разумно… Помолюся духом, помолюся и умом… Я думаю, что и в настоящей церковной разрухе в значительной степени повинны мы тем, что не приближали наше дивное богослужение, наши чудные песнопения к уму русского народа»[88]88
  1. Оп. V (1). Д. III. Ч. IV. С. 93–96.


[Закрыть].

Так и протекала жизнь владыки в Петушках. Ежедневное выполнение всех служб, а в промежутках – работа над богослужебными книгами, а также составление ответов на многочисленные письма. Ведь в письмах люди просили совета, наставления, благословения. Некоторых смущало положение вещей в Церкви, особенно поведение отдельных священников, и они советовались с владыкой, ходить ли в храмы или молиться дома. По этому важному вопросу он наставлял людей особо внимательно. Так, в одном из своих писем еще из Тутаева он пишет: «Милость Божия буди с вами, рабы Божии, скорбящие о скорбях Матери нашей – Церкви Православной Российской.

Всем сердцем разделяю скорби ваши и вот что скажу вам во утешение и во спасение.

Верно то, что я многого не знаю, что знаете вы, но мне известно и многое такое, что еще неведомо вам…

Благодать Божия подается в Церкви, и освящение совершается не священниками и не зависит от их личных достоинств, а только через священников.

И через недостойных священнослужителей совершаются Таинства. Господь посылает Ангела Своего, который за недостойных священнослужителей невидимо совершает службу Божественную и подает благодатное освящение с верою приступающим.

Святитель Афанасий

Начало 1960-х годов

…Не лишайте себя утешения молиться в храме Божием: молитва домашняя не может заменить молитву церковную… Молю Бога, чтобы меня и братию, единомысленную мне, Он Сам наставил и умудрил так, чтобы нам против единства Церкви не погрешить, совестию не покривить и соблазнов не умножить. А об иерархии нашей и обо всех, у кормила церковного сущих, усердно молю Господа, да умудрит их право править слово Истины»[89]89
  2. С. 420–422.


[Закрыть]. Этими наставлениями владыка Афанасий вернул в лоно матери-Церкви многие ищущие правды души.

Если в 1955 году святитель получил и отослал более 300 писем, то в 1956 году – уже 550. В последующем он получал примерно 800 писем в год и столько же направлял ответов. Кроме писем, отсылалось к Рождеству и Пасхе по 30–40 посылок нуждающимся в помощи.

В конце 1955 года владыка был приглашен на прием к патриарху Алексию. Как результат этого визита вскоре было получено от Святейшего приглашение принять участие в подготовке церковного календаря и богослужебных указаний на 1957 год. Епископ с радостью принял предложение, но вскоре это чувство сменилось горечью. Некоторые «уставно-богослужебные суждения» святителя оказались неприемлемыми, что вынудило владыку отклонить не только составление, но и редактирование «Богослужебных указаний». Он только согласился дать некоторые советы, но и они в большинстве своем не были приняты во внимание.

В ноябре 1956 года патриарх благословил создание Богослужебно-календарной комиссии при Священном Синоде и одновременно назначил епископа Афанасия ее председателем. Теперь святитель должен был появляться в Москве примерно раз в два месяца на заседания комиссии. Всегда эти поездки он использовал на благие дела. Например, владыка проехал по всем станциям метро с иконой Всех русских святых. Разумеется, он молился.

Недолго просуществовала комиссия. Епископ был непоколебим, отстаивая свои взгляды на богослужение, и многим это не нравилось. В апреле 1958 года, после семи заседаний, Богослужебно-календарная комиссия была упразднена. Владыка писал своему другу о. Иосифу в Новгород: «Я очень болезненно переживаю разгон комиссии, очень скорблю, что из-за моего неумения подлаживаться, держать нос по ветру ликвидировано очень нужное, очень полезное, жизненно необходимое дело…»[90]90
  1. Оп. V (1). Д. III. С. 62.


[Закрыть]

Хотя результаты работы комиссии оказались невелики, тем не менее епископ Афанасий смог довести идеи Поместного Собора 1917–1918 годов до значительного круга заинтересованных лиц, что позволило в конце 1970-х годов ввести в богослужебную практику службы Всем русским святым. На основе материалов, подготовленных владыкой Афанасием и беззаветных трудов почитателей епископа, удалось выпустить новое издание Служебных Миней, которые вобрали в себя большое число новых, не публиковавшихся ранее текстов.

Уйдя от официальной работы, владыка вернулся к своей, не просто нужной Церкви, а необходимой – исправлению богослужебных книг и правке службы Всем русским святым. В этом, видимо, было его основное призвание. Только-только оказавшись на свободе в 1955 году, епископ из Тутаева уже в июне пишет архимандриту Сергию (Голубцову) в Московскую духовную академию: «Господь судил мне в 1918 году участвовать вместе с † Борисом Александровичем Тураевым (инициатором восстановления этого праздника) в составлении службы Всем русским святым. Изданная в том же году служба эта, хотя и обвеянная дыханием Священного Собора, как составлявшаяся спешно (праздник был восстановлен 13/26 августа, мы спешили, чтобы провести службу хотя бы через богослужебный отдел Собора, который был распущен перед Рождеством Богородицы), была неполна. † Борис Александрович уже вскоре после Собора писал мне о замеченных им недостатках. Но он не мог заняться их исправлением, ибо вскоре, в 1920 году, скончался. Я считал, что это дело завещано им мне как соавтору. И я занялся им, побужденный одобрениями авторитетных лиц и чтимых мною иерархов, почитателей нашего праздника. Этим делом продолжаю заниматься и доселе. Моя последняя редакция весьма отлична от редакции 1918 года, тем более от редакции 1946 года, являющейся искажением первоначальной службы.

Святитель Афанасий

Москва. 1956 год

Но одну деталь, мне кажется, существенно необходимую для нашей службы, я не могу взять на себя: нет у меня необходимых материалов, нет сил физических, нет и таланта писательского.

В разных богослужебных указаниях на наш праздник неоднократно высказывалось пожелание, чтобы в этот день <на?> прошении и молитве было помянуто по именам возможно большее число наших святых. Это я сам, бывало, делал, когда служил. Но перечисление многих (более 300) имен, бывшим для меня живым паломничеством по родным святыням, для большинства богомольцев, я видел, было и утомительно, и, может быть, скучно. Поэтому всегда приходилось в проповедническом слове оживлять сухо перечисленные имена, повторяя их вторично. И я давно пришел к мысли, что вместо сухого перечисления имен на нашей службе должно быть обязательным чтение “Слова похвального на собор Всех русских святых”, в котором были бы воспомянуты по именам все русские святые (за исключением печерских, из которых должны быть воспомянуты более известные). При этом похвала каждому святому из одной, двух, не более трех фраз должна быть не столько плодом ораторского таланта составителя. Эти похвалы должны быть сложены из характеристик наших святых, выбранных из летописных отзывов о них, из древних житий и других памятников. Похвалы должны быть составлены по возможности из точных выражений памятников. “Слово похвальное” должно быть не сочинено, а составлено.

И вот какая мысль явилась у меня. Не найдется ли среди студентов нашей академии талантливый и благоговейный проповедник (а вместе и историк), который бы в качестве кандидатского сочинения взял тему: “Слово похвальное на собор Всех святых, в земле Русской просиявших”»[91]91
  2. С. 424.


[Закрыть]. К сожалению, святитель не был услышан в академии, и не только по этому вопросу. Предложения разбивались о равнодушие… Владыка вынужден был в сухом официальном письме просить адресата, ставшего уже епископом, вернуть ему все предложения через нарочного.

Однако были и высокие оценки трудов владыки. Когда святейший ознакомился с его солидной работой «О поминовении усопших по уставу Православной Церкви», то заметил, что автору следует присвоить звание магистра богословия. С соизволения патриарха архиепископ Владимирский и Суздальский Онисим (Фестинатов) представил отзыв об этом труде, в котором ходатайствовал о присвоении епископу Афанасию ученой степени магистра богословия и сана архиепископа. Узнав об этом, владыка немедленно пишет письмо управляющему делами Московской Патриархии архиепископу Пимену (Извекову) с горячей просьбой убедить патриарха не делать этого:

«…Для меня это будет не утешение, а великое огорчение. На степень магистра богословия я не имею права претендовать… У серьезного читателя этой брошюры легко может сложиться впечатление, что степень магистра присвоена мне не за жиденькую брошюру, а по каким-то другим соображениям… Для меня это будет и огорчение, и оскорбление, ибо я писал эту статью без всяких корыстных расчетов, с одной только мыслью, что, может быть, она будет кому-либо полезна. И большой наградой для меня и лучшей оценкой моей статьи были бы добрые отзывы о ней читавших ее. Если теперь и Святейший Патриарх находит ее заслуживающей внимания и доброго отзыва, то самой лучшей, самой дорогой наградой для меня будет разрешение напечатать ее… потому что, как мне кажется, моя статья может быть с интересом прочитана теми из наших священнослужителей, которые ревнуют о возможном приближении современного богослужения к уставному идеалу и для которых эта статья может быть небесполезна.

Что касается присвоения за мою статейку сана архиепископа, то против этого я еще решительнее возражаю, скажу сильнее, – протестую, и, при всем моем сыновнем послушании Святейшему Патриарху, на этот раз я скажу: “Благодарю, но не приемлю и многое, многое вопреки глаголю…” Я не слыхал, чтобы когда-либо находящемуся на покое епископу жаловали титул архиепископа. Святители Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, пребывая на покое, написали целые горы ценнейших богословских книг, но о награждении их саном архиепископа тогда ни у кого и мысли не было, и они до конца жизни оставались епископами…

Есть у меня и еще серьезное побуждение решительно отказаться от присвоения высокого церковного титула. Мне Господь судил быть участником Собора 1917–<19>18 годов. Там в отделе о церковной дисциплине я делал доклад о том, что различные церковно-богослужебные отличия и церковные саны не должны даваться в качестве награды, а должны быть отличием определенных церковных служений. В частности, сан епископа носят викарии, а сан архиепископа должен принадлежать лишь епархиальным архиереям независимо от времени пребывания их в архиерейском сане. Мой доклад был одобрен отделом о церковной дисциплине. И я ни в коем случае не хотел бы, чтобы для меня было сделано отступление от того, что я по искреннему и глубокому убеждению отстаивал на Свящ<енном> Соборе.

Ввиду этого всего изложенного усерднейше прошу Вас, дорогой Владыко, сделать все зависящее от Вас, чтобы вопрос о присвоении мне ученой степени и высокого церковного звания был снят с очереди и никогда не поднимался»[92]92
  10. С. 35–38.


[Закрыть].

И в этом же письме, используя нечастую возможность обращения в высокие инстанции, епископ пробует решить вопрос его постоянного попечения. «Дорогой Владыко! У меня к Вам еще один вопрос, а вместе с ним будет и просьба. Имеются ли в архиве Патриархии дела Священного Синода за 1918 г.? Если они находятся в Вашем ведении, то не найдется ли там мой доклад “Об упорядочении чествования русских святых”, который я делал в Богослужебном отделе Священного Собора. Отделом доклад был одобрен, а Соборным Советом он признан был совершенно бесспорным и без обсуждения его в пленарном заседании Свящ<енного> Собора был направлен Святейшему Патриарху для исполнения. По этому докладу состоялся Указ Свят<ейшего> Патриарха и Свящ<енного> Синода от 13/26 июля 1918 г. № 6…[93]93
  Этот доклад под названием «О внесении в церковный Месяцеслов всех русских памятей» опубликован в «Богословских трудах». – М.: Изд-во Московской Патриархии, 1998. С. 356–361.


[Закрыть]

К сожалению, у меня не сохранилось черновика моего доклада по этому предмету, а он был бы нужен… Если его можно найти в Вашем архиве, я очень просил бы снять для меня с него копию…»

Вообще в письмах епископа содержится много просьб найти и прислать службы местночтимых святых, в них уточняются детали житий, составляются списки. Потом полученный материал владыка тщательно редактировал, приводил к единообразию, так сказать, к общему знаменателю. В архиве святителя находится сейчас несколько сот служб и акафистов с правкой и примечаниями, сделанными рукой владыки. Значительная часть архива не опубликована. Кроме того, здесь собран полный круг богослужебных книг с карандашной правкой. Епископ это адресовал в будущее тем, кто станет заниматься исправлением богослужебных книг. К этим книгам он всегда относился с особым благоговением. Вообще все книги, где упоминалось имя Божие, он считал святыми. Однажды кто-то из гостей у него дома положил на молитвослов очки. «Вы что, очки святите? – спросил владыка. – Или думаете своими очками освятить книгу?»

Известно, что в основе монашеской жизни лежат нестяжание, воздержание и послушание. Святитель соблюдал эти заповеди даже в самых, казалось бы, невозможных обстоятельствах. Особенно тяжело было соблюдать в местах лишения свободы второй монашеский обет. И тем не менее к уставу поста епископ был очень строг. Еще по зырянскому периоду ссылки владыки С. И. Фудель вспоминал: «…Он был, конечно, строгий постник. Для того чтобы показать, насколько пост угоден Богу, он как-то рассказал про себя: “Особенно я старался в тюрьме соблюсти именно Великий пост как подготовку к Пасхе и заметил, что на пасхальные дни Господь посылал мне и в пище великое утешение и обилие…”»[94]94
  6. С. 191–196.


[Закрыть]

Даже в чудовищных условиях тюрем и лагерей епископ неопустительно выполнял устав, хотя, как известно, кормежка там была наискуднейшая, позволявшая только-только существовать. О строгости святителя к себе знали друзья и старались более или менее регулярно направлять посылки. Они были для владыки не средством для безбедного существования, а жизненно необходимой вещью. Ведь епископ был монахом и не мог употреблять мясную, а в посты и постные дни, разумеется, и другую скоромную пищу. В лагерях, как мы знаем, отдельно для монахов еду не готовили, и владыка, если не было посылок, оставался частенько на хлебе и воде.

Хотя в посылках не было изысков, но они хорошо подкрепляли. В них узник находил ржаные сухари, растительное масло, сушеные картофель, морковь, свеклу, рыбные консервы, иногда сахар. Это давало возможность держаться. Пройдя такие испытания, выпавшие на его долю, он мог с полным правом увещевать и других. Всем, кто жаловался на невозможность поститься, он говорил: «Не можете по болезни – ешьте, что вам необходимо, но знайте, что совершаете грех, и кайтесь в этом. А разрешить для вас пост не имеет права ни один священник или архиерей. Ешьте досыта, но только то, что положено»[95]95
  2. С. 73.


[Закрыть]. Ко всем постам и постным дням он добавлял 7 и 8 ноября. В первый день особо строгий пост. Не ел и не пил. Во второй употреблял только хлеб и воду. Так владыка отмечал гибельные для русского народа даты.

В Петушках навещали владыку духовные дети и друзья, а иногда и новые люди, которые хотели просить у преосвященного его совета. Вспоминает монахиня Тавифа (Рябова): «Однажды я спросила у владыки, какие существуют самые главные правила для спасения. Он четко ответил, что основное – это вера. Без нее никакие дела не спасительны. Второе – покаяние, третье – молитва, четвертое – добрые дела. О покаянии он так и сказал, что как бы ни велик был грех, приходи к покаянию, цепляйся за него, как за цепь железную, и вопи ко Господу о прощении. И чтобы омовение души было. А я спрашиваю, по простоте своей: а как же душу-то омыть. А он улыбнулся и говорит: “Слезами”».

Авторитет святителя был велик, хотя он не находился на кафедре и не имел широкой аудитории. Владыка поддерживал дружеские связи с архиепископом Винницким Симоном (Ивановским), своим сокурсником по академии; с епископом Можайским Стефаном (Никитиным), одно время управлявшим делами Московской епархии, которого он знал еще светским человеком, врачом и которого рукополагал во священники; с митрополитом Нестором (Анисимовым); с владыкой Новгородским Сергием (Голубцовым) и другими. Многие лаврские мо-нахи почитали его, бывали в Петушках наместник Троице-Сергиевой лавры архимандрит Пимен (Хмелевский), позднее архиепископ Саратовский и Вольский, и архимандрит Кирилл (Павлов). Навещали священники и миряне, советовались. Каждому владыка был по-своему дорог. Его старались оберегать.

Игумен Кирилл (Павлов)

Конец 50-х – начало 60-х годов

Антонина Михайловна Гришина вспоминает: «Мой папа знал владыку еще по 30-м годам. Любил он его, чтил и заботился. Посылки посылал ему в лагеря. А уж когда епископ приехал в Петушки, часто заходил в гости. Им было о чем поговорить. А вот меня ограничивал. Говорил мне, я-то, мол, работник церкви, объяснимо, почему хожу. А тебе и другим надо пореже. Лишний раз не беспокоить, да и повода для обвинений в религиозной пропаганде не давать. Надо поберечь владыку».

Сам же епископ людям верил. Рассказывает Павел Алексеевич Грузин: «У нас в семье все были верующими. И когда я уходил на фронт, мама дала мне образок Божией Матери и наказала все время держать его при себе. Я участвовал в боях и ни разу не был ранен. И после войны, бывало, выходил невредимым из серьезных ситуаций. В 50-е годы вернулся домой. Говорит мне однажды мама: живет, мол, в Петушках святой человек, епископ Афанасий, нужно сходить к нему, получить благословение. Она-то ведь знала, кто он такой. Брат ее, мой дядя, Алексей Семенович Филофеев, перевозил старца из Тутаева. Я взял с собой сына и пошел к владыке. Принял он меня, совершенно незнакомого, исключительно тепло, ну как родного. Я не помню, о чем мы говорили, только осталась на душе необыкновенная радость, какой-то особый свет. Подарил мне владыка на память молитвослов. Это был знак доверия. В то время такой жест могли расценить как религиозную пропаганду, можно было получить за это срок. Я бережно храню подарок. Для меня это великая святыня».

Люди тянулись к владыке, близкие отмечали случаи его прозорливости, ограждения от бед, напастей, помощи в скорбях, печалях, случаи исцелений и помощи. Вот свидетельствует Анна Ивановна Золотова: «Мы у владыки никогда ничего не просили, никогда ничего не спрашивали, только внимательно слушали, сердцем принимали его доброту и ласку. Он сам видел, что нам нужно, и оберегал. В конце 50-х опять стали притеснять верующих, пошли гонения, на работе даже выявляли тех, кто носил нательные крестики. Говорит мне владыка однажды: “Цепочку с крестиком сними и повесь на бретельку”. Все как-то было странно, но я послушалась, сделала, как велел. На следующий день на работе подходит ко мне сзади парторг и неожиданно проводит рукой по шее. Я ему грозно: “Вы что?” А он смущенно: “Да я хотел узнать, боитесь ли вы щекотки”. Конечно, он проверял, ношу ли я цепочку, а значит и крестик, ведь знал, что верующая. Искал предмет для неприятного разговора. После этого я снова надела цепочку с крестиком и рассказала все владыке. Он только улыбнулся и ничего не сказал».

Валентина Ивановна Золотова вспоминает: «Когда мы жили с владыкой под одной крышей, он часто заходил к нам. С особым удовольствием разговаривал с нашей двоюродной сестричкой, совсем еще ребенком, приглашал ее на чай. Там у него они вели долгие беседы. Наверное, старец с такой нежностью относился к ребенку еще и потому, что знал – дни ее сочтены. Да и от нас не скрывал, что не жилец Танюшка. Вскоре сестричка умерла. Через некоторое время мы увидели, что крест ее покосился, и решили поправить. Между собой поговорили, и все. К владыке не обращались. Не побежишь ведь к нему со всякой мелочью. А он вскорости нам и говорит: “Не надумали ли крестик Танюшке заменить?” – “Да, владыка”. – “Не надо. Ребенок был блаженным, пусть и крестик будет блаженным”».

Ко всем, невзирая на лица, владыка был радушен, приветлив. Всех старался скорее упокоить и накормить, чем Бог послал. При этом он любил, чтобы стол был накрыт по всем правилам. Пища, конечно, предлагалась в соответствии с уставом.

Любил епископ рассказывать о больших людях, которых встречал в своих ссылках, особенно о митрополите Кирилле, его друге. Про свои горести речи не вел, разве что вскользь. Всегда был добр, ласков, покоен. Скорбел только, когда дело шло об искажениях богослужения, которые допускаются в современных службах. Очень переживал за Церковь. Владыка с душевной болью говорил о разрушенных церквах, о мерзости запустения, когда оставшиеся храмы безмолвно смотрят на мир зияющими оконными проемами – очами, выколотыми разбойниками. А ведь храмы Божии, построенные нашими предками и освященные живой молитвой, охраняли Россию. Одно утешение, что в них невидимо совершают богослужения Ангелы.

Владыка Афанасий с внучатыми двоюродными племянниками Антипенко, Еленой и Владимиром, будущим священником Богоявленской церкви села Крутец-Леоново

Как писал владыка в заключение своей прекрасной работы «Поминовение усопших по уставу Православной Церкви», «важнейшее из земных дел – молитва. Она по преимуществу должна совершаться в точном соответствии с указаниями Церкви, отсюда то, что древние люди, не только священнослужители, но и миряне, старались узнавать все, что касается молитвы, старались вникать в устав церковный и поэтому знали, а многие и хорошо знали, устав и подробности служб и последований, дорожили ими, любили их, берегли их, тщательно следили за их точным исполнением. С печальных времен Петра I, когда через прорубленное в Европу окно понесло в Русскую землю заморским угаром, когда многие люди, вкусившие в Европе от древа познания, стали больше смотреть на землю, чем на небо, на земле искать цели и смысла жизни, тогда и дело молитвы, богослужения перестало считаться делом первостепенной важности. Теперь перестали интересоваться не только мелкими подробностями богослужения, но и вообще богослужением. Типикон продолжали печатать, но богослужение по нему “онемеченным” русским людям стало казаться непроизводительной тратой времени, – ведь так много и “необходимых” и “полезных” дел надо переделать. Стали сокращать богослужение, но, так как сам устав не дает указаний, как можно сокращать его до такой степени, до какой было желательно, начались сокращения кому как вздумается. Богослужение становилось шаблонным, бесцветным, однообразным…

Что сталось с богослужением вообще, то, в частности, приходится установить и относительно заупокойных последований…

Больно говорить, как варварски сокращается умилительнейшее богослужение, как совсем видоизменяются назидательнейшие подробности и даже целые последования. А вместо того вводится так называемое выразительное чтение, плаксивая интонация, неположенные коленопреклонения, чтения вслух предназначенного для тайного чтения, многократное перечитывание одних и тех же имен, похвальная речь и надгробные слова взамен богодухновенных псалмов и священных молитвословий, – как будто усопшим нужны похвалы.

С таким положением вещей нельзя мириться, его совсем нельзя терпеть, не поступаясь должным уважением и благоговением к уставам и законоположениям Святой Церкви. Вопрос о поминовении усопших, как и вопрос о богослужении, надо так или иначе направлять в законное русло. И, кажется, ныне время особливо благоприятное для этого.

Наше время – время Божия попущения, время грозного Божия суда Православной Русской Церкви. Вместе с тем это время очищения Церкви. Взмах за взмахом лопата Небесного Веятеля отделяет от пшеницы Христовой все случайное, постороннее, наносное…

Совершается очищение Церкви внешнее, отделение от нее чуждого ей по духу. Вместе с тем должно быть внутреннее очищение от всего постороннего ей…

Теперь, когда остается малое, но предполагается верное стадо – людей, горячо желающих жить по руководству Святой Церкви, – вся внутренняя жизнь церковная должна быть возвращена к церковным нормам, к церковному укладу…

Самое же главное в деле упорядочения богослужения вообще, заупокойного в частности, – это воспитать пастыря и пасомых в духе церковности, в любви к Святой Церкви…

…Любовь к Церкви побудит внимательнее вникать во все подробности устава, что даст возможность открыть смысл многого такого, что раньше казалось непонятным. А это, в свою очередь, побудит еще сильнее полюбить церковный устав и богослужение, еще бережнее к нему относиться и еще тщательнее его хранить и исполнять»[96]96
  8. С. 224–229.


[Закрыть].

Боль владыки за современное состояние Церкви подтверждает и Н. В. Трапани: «После смерти о. Иеракса я стала часто бывать у владыки в Петушках. Эти последние годы владыка поднялся духовно во весь рост. Все пережив, многое перестрадав, он способен был понять каждого.

Как изменился мир за его отсутствие… В церквах беспрепятственно совершалось богослужение, Московская Патриархия возглавляла Церковь на Руси. При патриархе заседал Синод, состоящий из духовенства. Из-за границы прибывали делегации зарубежного духовенства, в Европе и Америке были созданы экзархаты. Казалось бы, и желать больше нечего. Но то, что со скорбью отметил святитель, – это странное упорное обмирщение Церкви. Как будто церковные деятели не приняли наследия святых отцов. Устав упорно не соблюдался. Монашество приняло чисто формальный образ, как необходимая ступень для продвижения по иерархической лестнице…»[97]97
  2. С. 70.


[Закрыть]

Долгие беседы владыка вел с другом студенческих лет архиепископом Симоном, бывшим Винницким, когда тот бывал у него в гостях. Оба глубоко скорбели о судьбах Церкви, но на будущее ее, а значит и России, смотрели по-разному. Владыка Симон считал, что на наше время выпала суровая година бесчестия Церкви, упадка нравов и внутреннего ожесточения против всего святого, но что это всего лишь исторический этап, который в конце концов пройдет, и истина снова восторжествует. Ведь было же иконоборчество, но оно прошло. У владыки Афанасия оптимизма было намного меньше. Он считал, что история завершается, и может так случиться, что Россия, как и древний Израиль, навсегда потеряет благословение Божие и окончательно лишится Его милости. Он говорил: «Сказано, что врата адовы не одолеют Церкви, но нигде не сказано, что в России… сохранится Церковь, и Россия может окончательно потерять ее…»[98]98
  2. С. 78.


[Закрыть] Вот почему владыка, уповая на помощь и заступничество, так усердно молился русским святым и Покровительнице России – Матери Божией. Вот почему в службе Всем святым, в земле Русской просиявшим, столько великолепных по форме и сердечных по глубине молитвенных обращений:

«К Заступнице страны нашей, Приснодеве Богородице, притецем, и к первописанной иконе Ея ныне припадем, с верою зовуще из глубины души: о Мати Божия, спаси землю Русскую, исцели сокрушение ея и верных людей утеши[99]99
  11. С. 66.


[Закрыть]».

«Яко благодатное сокровище даровала Святой Руси икону Твою Владимирскую, еюже отцам нашим многочастне и многообразне благодеяла еси. Не оскудей и ныне, Мати Божия, утоляющи лютое на нас возстание, и землю Русскую спаси[100]100
  11. С. 136.


[Закрыть]».

«Молитвами вашими, блаженнии, утешение нам, в скорби сущим, испросите, и страну нашу падшую возставите и людей расточенных соберите, в скорби, яко Иона, вопиющих: от бед наших, Боже, избави нас[101]101
  11. С. 72.


[Закрыть]».

«О, паче слова и превыше похвал новых страстотерпцев подвига! Злобу убо лютых отступников и наглое иудейское неистовство претерпеша, веру Христову противу учений мира сего, яко щит, держаще и нам образ терпения и злострадания достойно являюще[102]102
  11. С. 141.


[Закрыть]».

«О, велиции сродницы наши, именованнии и безымяннии, явленнии и неявленнии, Небесного Сиона достигшии, славу многу от Бога приемшии, утешение нам, в скорби сущим, испросите, страну нашу падшую возставите и людей расточенных соберите, от нас, яко дар, песнь благодарения приемлюще[103]103
  Там же.


[Закрыть]».

Святитель Афанасий

1962 год

Светоч веры, владыка своим сиянием не заслонял мир, он притягивал к себе, давал людям душевный покой тихой благодати. Это чувствовали все, кто с ним соприкасался.

Как пишет в своих мемуарах А. И. Кузнецов, автор прекрасных воспоминаний о владыке Фаддее (Успенском) и о встречах с патриархом Тихоном, он тоже посещал владыку Афанасия в Петушках и тоже отмечал его всеобъемлющую любовь. «Владыка забыл все обиды, все покрыл христианской любовью, и поражаешься такому детскому незлобию, смирению и силе всепрощающей христианской любви.

В нем нет эгоизма, он сменил архиерейскую пышность, славу, почет, епископскую власть на простую крестьянскую избу. Это не только отрешение от житейских благ, это прямо боевой вызов им ради знакомого и дорогого миру образа подвижничества. Сам владыка называет себя “епископом на покое”, но разве не вернее сказать, что он “епископ на подвиге”, притом на подвиге более суровом, имя которому – самоотречение ради усердной молитвы за человечество, так нуждающееся в печальниках и молитвенниках…»[104]104
  2. С. 84.


[Закрыть]