Текст книги "Петушки обетованные. В трех книгах"

Вот уже более пятидесяти лет Великой Победе. Далеко теперь от нас та война. Все меньше людей вспоминает ее, но кто помнит, я уверен, каждый носит в сердце ноющие зарубки. У детей же того времени своя память. Она хранит удивительные подробности событий, неожиданный ракурс их видения, особый колорит. Я рискну привести некоторые из них. Последующие строки не рассказ, а просто цепь воспоминаний, связанных некой нитью.

Был у меня приятель Ленька Петухов. Росту небольшого, щуплый, но чем-то он притягивал других и заметно выделялся в нашей компании. Поутру мы собирались в уголке у теплой печки нашего детсада № 73 лесозавода № 16/17 имени товарища Молотова. Детсад стоял на окраине знаменитой петровской Соломбалы – «корабельной сторонки» Архангельска, вытянувшейся вдоль берега Двины в сторону моря. На вопрос «Ты куда собрался?» отвечали: «В город». Это значило, что человек ехал в центр города. Ему надо было добраться на трамвае до реки Кузнечиха – шириной, пожалуй, поболее Невы, по качающимся плиткам наплавного моста перейти на другой берег, снова сесть на трамвай, и уже тот довозил до улицы с прекрасным названием Поморская.

У печки мы в меру своего понимания обсуждали последние новости с фронта. В том 1942-м, как и в 1941-м, по-прежнему тревога витала вокруг. После обсуждения фронтовых событий тема, естественно, сползала к еде. Что сегодня будет на обед? Этот вопрос волновал всех, и взоры обращались к Леньке. Дело в том, что он был непревзойденным лазутчиком, и не было случая, чтобы наш пластун не приносил ценные сведения. Под видом повара на кухне работал свой для него человек – тетя Уляша. Только ему одному она и выдавала все тайны. Видимо, не только потому, что Ленька был самым хилым из нас и вызывал наибольшее сострадание, тут было и что-то другое. Возвратившись с задания, Ленька не томил, сразу выкладывал – на обед будет пшенный суп, пшенная каша и почти сладкий чай.

После еды Ленька веселел и щедро делился с нами впечатлениями своей богатой событиями жизни. Они с матерью и братом занимали небольшую комнатку в доме в конце улицы Новоземельской, о котором ходила особая слава. Это был обычный двух-этажный деревянный дом с длинным коридором на каждом этаже, общей кухней и другими общими удобствами. Населяли его в основном солдатки и вдовы. Захаживали в тот дом служивые люди из запасных полков, зенитчики, моряки. И случалось там звонкое веселье. Ленька, естественно, был в курсе всех дел и в красках описывал нам волнующие под-робности. Его повествование прерывалось возгласами восхищения Ленькиной наблюдательностью. Особенно всем нравились частушки, которые юный ценитель народного творчества приносил нам целыми гроздьями.

 
Линтинанты, линтинанты, линтинанты модные
Хлеб по бабам растащили, а бойцы голодные!
 

Более приличной я не помню. Остальные в силу специфики фольклора привести не могу.

В общем коридоре у самой двери своей комнаты Ленька оборудовал наблюдательный пункт. Он ловко камуфлировал интерес к коммунальной жизни, подолгу просиживая на поллитровой банке, служившей ему вместо горшка. Она вполне удовлетворяла наблюдателя и позволяла подкреплять легенду, поскольку прозрачный сосуд отводил всякие подозрения.

В тяжелой и полной лишений службе нашего лазутчика случались и нечаянные радости. Однажды мимо Ленькиного поста проходил военный. Видно, необычная поза и оснащение наблюдателя заставили его остановиться. «Ты что здесь делаешь?» – грозно спросил человек в шинели. Ленька выдержал натиск и не уронил своего достоинства. Он четко, по-военному, но не пытаясь встать, отрапортовал одним очень емким словом.

Предельный лаконизм и простодушие озадачили военного. Он задумался. Крыть было нечем. Конечно, затянись разговор, Ленька бы доходчиво объяснил непонятливому, что в то место в конце коридора налево он ни за что не пойдет. Там с его габаритами (ведь Ленька при своем росте даже при желании не мог заглянуть в самоварную трубу) можно живо соскользнуть в зияющую пустоту деревянного колодца. Военный вздохнул, покачал головой и протянул сидельцу кусок хлеба. С тех пор как будто что-то изменилось. Под пристальным взглядом Леньки руки посетителей сами тянулись к карманам. Так он и брал свой ясак хлебом, галетами, а иногда и шоколадом. Это был предел мечтаний, и мы все жгуче завидовали изобретательному Леньке.

Во время воздушной тревоги нас гнали в бомбоубежище. По деревянной мостовой детские ноги отбивали торопливую дробь. Каждый раз мы бегали в это укрытие, пока нам не построили такое же рядом. В бомбоубежище было сыро, темно. Слышались приглушенные причитания женщин, плач детей. Зная, что нас ожидает, мы с Ленькой старались попасть туда последними, а при случае даже улизнуть. Отчетливо помнится инверсионный след немецкого разведчика и как ему вдогонку рвется наш истребитель, пытаясь догнать фашиста пулеметными очередями. Мы, задрав головы, с замиранием сердца наблюдаем за ходом боя, пока нас кто-то возмущенно не загоняет обратно.

Недалеко от детсада в кирпичном здании 52-й школы размещался госпиталь. Сейчас на этом здании висит (пока еще висит) табличка, которая свидетельствует, что здесь размещался военный госпиталь № 1603. Бывало, нас водили туда. При входе обдавал тяжелый запах карболки, йода и еще чего-то, вызывая в сердце тревогу, предчувствие неотвратимой встречи с чужим страданием. Но уже в коридоре становилось легче. Слышался взволнованный гул голосов, раненые мгновенно расхватывали нас по палатам. Чьи-то руки совали кусочки сахара, трофейные открытки, безделушки, щекотали пропахшие табаком усы, растянутые в улыбке. В этой шумной взбудораженной атмосфере мы с Ленькой как-то терялись и уступали другим право спеть, сплясать, рассказать стихи. Самые боевые купались в лучах популярности, неспешно кланялись и уходили с полными карманами подарков. Мы с Ленькой страдали от застенчивости и неумения подать себя, хотя наряду с непристойными частушками знали вполне приличные песни: «Есть на Севере хороший городок…», «Протрубили трубачи тревогу…», о том, как собирался в дальнюю дорогу комсомольский сводный батальон, и коронную – «Эх, загулял, загулял, загулял парень молодой, молодой, в красной рубашоночке, хорошенький такой…» Этой песней в другой обстановке и уже без Леньки я все-таки сорвал аплодисменты.

Приехал как-то на побывку отец. Его с продовольственным аттестатом прикрепили к столовой Беломорской флотилии, которая помещалась в деревянном бараке недалеко от теперешнего моста через Кузнечиху. В первый же день он взял с собой туда и меня, наверное, чтобы продлить радость общения, ну и подкормить.

После тарелки супа я уже с интересом осматривался вокруг. Деревянные неструганые столы, лавки, усталые озабоченные лица. Тут отец мне и шепнул – спой. Ну, думаю, была не была. Встал я на лавку, и звонкий голос разорвал тишину: «Эх, загулял, загулял, загулял…» Стук ложек разом прекратился. Я не различал лиц, только чувствовал напряженную тишину зала и, забыв обо всем, пел. Закончил. Все молчат. Оглянулся – в проеме кухонной двери повара. И вдруг весь зал вздрогнул от аплодисментов. «Спой еще! Давай, малец, давай!» Отец ободряюще кивнул. И тут уж я выдал весь репертуар, правда, без Ленькиных частушек.

В награду за выступление я получил огромную тарелку каши, которую, к своей досаде, до конца одолеть не смог. Штаны были подвязаны веревкой, затянутой в расчете на повседневный объем живота. В этих экстремальных условиях ни я, ни отец не смогли развязать тугой узел, дабы освободить место под кашу. Ленька потом мне в этом горе долго сочувствовал. Ту недоеденную кашу я помню всю жизнь.

В конце войны Ленькин след потерялся. Кажется, они с матерью куда-то уехали. Больше мы с ним не встречались, и судьба его неизвестна. Прошло более пятидесяти лет, целая жизнь, столько событий пронеслось, пролетело. Казалось бы, воспоминаниям того далекого времени и места не осталось. Но все, оказывается, не так. В калейдоскопе картин на кинопленке памяти ярко выделяются кадры, запечатлевшие то голодное и холодное, такое неустроенное и строгое, такое щемяще дорогое время – мое военное детство.

Февраль 1985 – март 1998 года

Всегда неисповедимы для нас пути Господни. Но как же удивительно их переплетение, когда по прошествии времени мы видим великую целесообразность этих путей. Если нам дано узнать о некоем событии в прошлом, обязательно протянется ниточка от него и не оборвется во времени, несмотря ни на какие даже самые тяжелые обстоятельства.

В книге «Петушки обетованные» в главе «Люди Божии» есть упоминание об афонском схимонахе Макарии, который волею судеб оказался в Петушках. Здесь в 1941 году закончил он свой земной путь и был похоронен в ограде Свято-Успенской церкви. Втайне я надеялся, что какая-нибудь весточка о нем когда-нибудь дойдет до меня. Так оно и случилось, только ждать пришлось пять лет. После выхода уже 3-го издания книги, в 2007 году меня разыскал один человек.

Звонок застал на платформе Курского вокзала, когда я ждал электричку на Петушки. После обычных приветствий и поздравлений по поводу выхода книги выяснилось, что у Варвары Петровны (назовем этого человека так) хранятся небольшие заметки ее покойного отца о встречах со схимонахом и сама она может кое-что добавить. Мы договорились, что по моем возвращении в Москву обязательно встретимся. В этот же день перед всенощной я стоял у могилы отца Макария и благодарил Господа за Его великую милость.

Через неделю наша встреча состоялась, и несколько часов пролетели незаметно. Чтобы добраться до отца Макария, пришлось пройти дорожками многих людей, пути которых каким-то образом переплетались.

Начнем, пожалуй, с архимандрита Аристоклия, ныне прославленного в лике святых, настоятеля Афонского подворья в Москве, что было на Большой Полянке. 6 сентября 2004 года Святейший Патриарх Алексий во время богослужения в Успенском соборе Кремля объявил о его канонизации. «Мы прославили в лике московских святых еще одного подвижника, который поддерживал и укреплял людей в трудные предреволюционные годы», – сказал наш патриарх. Святейший отметил, что старец был одним из тех, кто «возлюбил страдающий мир как своего ближнего и как самого себя», и «тысячи людей устремлялись к нему, видя в нем живой образ святости».

Иеросхимонах Аристоклий (в миру Алексей Алексеевич Амвросиев) родился в 1846 году. Отца потерял в раннем детстве. В десятилетнем возрасте после тяжелой болезни у него отнялись ноги. Матушка Алексея, Матрона, долго, слёзно молила святителя Николая о предстательстве пред Господом, об исцелении сына и дала обет отдать его в иноки. В день празднования Церковью памяти святителя Николая, 6/19 декабря, произошло чудесное исцеление. В 1876 году Алексей уехал на Афон и стал послушником в Русском Свято-Пантелеимоновом монастыре.

11 марта 1880 года Алексей Амвросиев принял монашеский постриг с именем Аристоклий, в честь Кипрского священномученика Аристоклия Саламинского (память 20 июня). 2 декабря 1884 года его рукополагают в сан иеродиакона, а 12 декабря – уже в сан иеромонаха. Через год с небольшим, 12 февраля 1886 года, он принимает схиму без смены имени. В 1887 году иеросхимонаха Аристоклия направляют в Москву в Свято-Пантелеимоновскую часовню. Таков вкратце одиннадцатилетний путь послушания на Афоне.

Семь лет отец Аристоклий возглавлял подворье и был настоятелем часовни святого великомученика Пантелеимона, возведенной напротив церкви Владимирской иконы Божией Матери, что на Никольской улице у Китайгородской стены. Этот участок под часовню пожертвовал тульский купец Иван Иванович Сушкин, родной брат отца Макария – настоятеля Пантелеимонова монастыря на Святой Горе. Часовня была воздвигнута на пожертвования москвичей и освящена епископом Можайским Мисаилом 2 июня 1883 года. Она была очень красивой и величественной. К сожалению, после революции ее постигла участь многих наших духовных ценностей. Часовня была безжалостно уничтожена врагами России и Православия.

Газеты тех лет писали, что новая часовня богата привезенными с Афона реликвиями: здесь были и распятие Христово, и ковчег со святыми мощами (сейчас ковчег находится в храме Воскресения Христова в Сокольниках), и чудотворные иконы Спасителя (одна из этих икон находится в храме Флора и Лавра на Зацепе), великомученика Пантелеимона и Божией Матери: Тихвинская, «Скоропослушница» (эта икона передана храмом святителя Николая в Кленниках Афонскому подворью, что на Гончарной) и Иверская (ныне она в храме иконы Божией Матери «Знамение» в Переяславской слободе, что у метро «Рижская»).

Много сил приложил отец Аристоклий, чтобы приблизить далекий Афон к Москве. Страницы издаваемого подворьем журнала «Душеполезный собеседник» с 1888 по 1918 год рассказывали о жизни русских монахов. Каждый выпуск сообщал о том, чем живет Пантелеимонов монастырь, знакомил с жизнеописаниями афонских подвижников, святоотеческими толкованиями Священного Писания, письмами старцев к своим духовным чадам, мудрыми мыслями святых отцов и, конечно, повествовал об исцелениях от чудотворных икон и святынь. Их батюшка заказывал для монастырей и храмов Московской епархии регулярно. В обратном же направлении шли на Святую Гору через подворье щедрые пожертвования.

Кроме журнала на московском подворье Свято-Пантлеимонова монастыря развернулась книгоиздательская деятельность. Духовная литература с абрисом Святой Горы пользовалась спросом. Таким образом, отец Аристоклий по сути создал действующий мост, соединивший Россию с Афоном. Люди тянулись к доброму пастырю, по молитвам которого совершались чудесные исцеления больных. Старец вразумлял, наставлял, молился за своих чад, всей душой желая им спасения. Слухи о прозорливом старце быстро разлетелись по столице. Сотни людей ежедневно бывали на подворье афонского монастыря и получали молитвенную помощь старца. Многочисленные пожертвования верующих старец отдавал нуждающимся, оплачивал обучение детей из неимущих семей, устраивал жизнь многих.

Враг, однако, не дремал. В 1894 году после ложного доноса старцу пришлось покинуть Москву и вернуться в родную обитель. Только из сообщений «Душеполезного собеседника» духовные дети старца могли узнавать о жизни своего отца. В выпусках журнала сообщалось, что иеросхимонаха Аристоклия избрали казначеем и духовником обители, а в 1909 году его имя стояло первым в списке кандидатов в настоятели монастыря.

Пятнадцать лет духовные чада посылали письма в Синод и на Афон, в которых умоляли вернуть им любимого пастыря. Наконец собор духовников вновь назначил отца Аристоклия настоятелем подворья Афонского Свято-Пантелеимонова монастыря в Москве.

В почтенном возрасте старцу предстояло вернуться в Россию. К тому времени он страдал от многочисленных болезней и нуждался в преданном помощнике, и Господь его послал.

Ипатий Ставров был управляющим большого имения купцов Игумновых, что на Якиманке (ныне здесь французское посольство). Молодой человек работал умело, им были довольны. Жил управляющий в достатке, собирался вскоре жениться, но что-то бередило душу, не было ей покоя. Духовный отец Ипатия отец Валентин Амфитеатров благословил его съездить на Афон. Там паломник выполнял различные послушания и в конце концов стал келейником отца Аристоклия. По просьбе старца, выполнявшего волю Пресвятой Богородицы, послушника Ипатия постригли в монахи с именем Исаия, рукоположили и благословили помогать отцу Аристоклию в Москве. Отец Исаия, будущая знаменитость, стал не только келейником старца, но и секретарем, незаменимым помощником во всех делах подворья. Ведь после отъезда настоятеля в 1894 году на Афон дела на подворье быстро пришли в упадок.

Вернувшись в Москву, иеросхимонах Аристоклий как бы вдохнул новую жизнь в обитель на Большой Полянке. С 1909 по 1918 год на подворье Афонского Свято-Пантелеимонова монастыря выросли два трехэтажных здания: одно для книг, в другом же разместились монастырские службы и богоугодные заведения. Это здание сохранилось до настоящего времени. На верхнем этаже заботами старца Аристоклия была устроена домовая церковь в честь иконы Божией Матери «Скоропослушница». Этот образ Богородицы очень любил и почитал преподобный Аристоклий. Перед ним он постоянно молился, принимал тысячи людей и отошел ко Господу перед ним же. Домовую церковь освятил патриарх Тихон уже после блаженной кончины настоятеля.

По возвращении старца с Афона тысячи людей вновь стали приходить в часовню за молитвенной помощью и поддержкой. В предреволюционные годы старец духовно поддерживал многих людей – и простых и именитых. Например, он предсказал ранение генералу Брусилову, который затем по совету батюшки усердной молитвой исцелился. Интересен факт, связанный с именем нынешнего митрополита Минского и Слуцкого Филарета (Вахромеева). Отец Аристоклий предсказал его матери (еще незамужней в то время женщине), что ее будущий сын станет архиереем. Отец Исаия был очевидцем чуда воскрешения по молитвам старца Аристоклия, об этом он сам рассказал после смерти батюшки будущему архимандриту Даниилу из Донского монастыря. Однажды к старцу Аристоклию пришла женщина, неся на руках мертвую девочку. Она рассказала, что приехали они из Рязани, так как были наслышаны о чудесах батюшки, и везла ему свою больную дочь в надежде, что он ее исцелит. Но в дороге девочка скончалась. И теперь мать умоляла старца оживить дитя. Она не сомневалась в силе молитвенного предстательства старца пред Господом и с верою ждала от батюшки чуда. И чудо свершилось: по молитвам старца Аристоклия девочка ожила и исцелилась от болезни. Мать прижимала к себе ожившую дочку и не могла найти слов благодарности, а лишь повторяла: «Дай Бог вам здоровья, батюшка, дай Бог вам здоровья!»

Земная жизнь старца закончилась 24 августа / 6 сентября 1918 года, в день Сретения Владимирской иконы Пресвятой Богородицы. Отпевали иеросхимонаха Аристоклия три московских владыки: епископ Арсений (Стадницкий), епископ Трифон (Туркестанов) и епископ Иоасаф, настоятель Богоявленского монастыря, исполнявший в то время обязанности митрополита Московского. Первоначально старец Аристоклий был похоронен в мраморном склепе усыпальницы подворья. Существует предание, что среди насельников не было единого мнения, где похоронить отца настоятеля. Однако насельнику подворья и настоятелю Пантелеимоновой часовни иеросхимонаху Макарию, который ведал похоронами, было указание свыше на точное место погребения.

После революции вражеское кольцо вокруг Православной Церкви постепенно сжималось. Воинствующий атеизм в России набирал силу. Все монастырские владения подлежали национализации, а домовые церкви – ликвидации. На подворье начались обыски, аресты, конфискации. В январе 1919 года был арестован иеросхимонах Макарий. Этого следовало ожидать, поскольку, судя по тому, что батюшка ведал похоронами отца Аристоклия, он был на подворье по иерархии не последним человеком и, кроме того, настоятелем часовни великомученика Пантелеимона. Таких людей власти не жаловали. В 1921 году арестовали иеромонаха Феофана. Преследовались другие насельники. Власти были недовольны массовым почитанием могилы старца. Желая обезопасить останки от возможных надругательств, духовные чада батюшки в 1922 году приняли решение об их перезахоронении. Все делали тихо, чтобы не привлекать внимания властей. Монахи вынесли гроб с нетленным телом иеросхимонаха Аристоклия из усыпальницы, погрузили на телегу и повезли на Даниловское кладбище. Очевидцы рассказывали, что голуби, которых старец при жизни любил кормить, слетелись со всех сторон и, кружась, образовали в небе живой крест. До самой могилы живой голубиный крест сопровождал старца.

Как рассказал в частной беседе нынешний настоятель Афонского подворья архимандрит Никон (Смирнов), при погребении монахи предусмотрели еще одну систему защиты. Гроб находился в земле в стороне от могильного холмика, в полутора метрах. Это обнаружилось при обретении мощей. Предосторожность оказалась не лишней. Властям и почивший старец был страшен до такой степени, что даже в следственных документах фигурировало его почитание. Так в обвинительном заключении монаха Алексия (Гаврина), расстрелянного в Бутове 10 декабря 1937 года, читаем: «…в контрреволюционных целях прославлял могилу умершего иеромонаха Аристоклия, организовывал на нее паломничество».

Прозорливость старца продолжала удивлять людей. Некоторым своим духовным чадам старец за несколько лет до этих событий начала 1920-х годов иносказательно дал понять, что его могила будет на Даниловском кладбище. Другим предсказал выезд за границу, что в то время было совершенно невероятно, но все сбылось. Батюшка видел судьбу России, говорил о предстоящей Великой Отечественной войне, что много страданий, много мучений предстоит претерпеть, и надо будет умолять Господа о прощении, каяться в грехах и бояться творить даже малейший грех. Призывал всеми силами стараться творить добро, хотя бы самое малое: «Ведь и крыло мухи имеет вес, – говорил батюшка, – а у Бога весы точные. И когда малейшее на чаше добра перевесит, тогда и явит Бог милость Свою над Россией».

Святые мощи отца Аристоклия почивают теперь на Афонском подворье, что на Гончарной, и каждый может обратиться к святому с просьбой о предстательстве перед Богом. Господи, молитвами старца Аристоклия спаси нас!

У отца Аристоклия духовной дочерью была Евдокия Адриановна Морозова. Происходила она из купеческой среды. Старец ей благоволил. Незадолго до своей смерти он как-то сказал: «Не горюй, на кладбище мы будем лежать рядом». Однако отца Аристоклия похоронили на подворье. Евдокия не допускала мысли, что ее похоронят в этом особом месте, и в то же время не могла не верить предсказаниям старца. Но все сбылось. Саму Евдокию похоронили осенью 1945-го, и могила ее на Даниловском кладбище оказалась в нескольких метрах от любимого старца.

Евдокия, после смерти отца Аристоклия, стала окормляться духовно у отца Исаии. Однажды увидела сон. Заходит в храм и видит – служит неизвестный ей молодой архимандрит. Как-то случайно она оказалась в Покровском монастыре и увидела того архимандрита. Это был отец Вениамин (Милов). Знаком свыше показалось Евдокии такое совпадение. Захотела она стать духовным чадом батюшки. Отец Исаия переход благословил.

В эти годы Евдокия проживала в семье деда Варвары Петровны. Отец Вениамин, как и полагалось священнику в советское время, отсидел свой срок на Соловках и с 1935 по 1938 год находился на поселении во Владимире. Разумеется, Евдокия ездила к своему духовному отцу. Там она познакомилась с другим чадом батюшки – Федором Ивановичем Воробьевым, будущим архимандритом Феодоритом, который проживал в Петушках. От него она могла узнать об отце Макарии, да и от своей родной сестры Екатерины тоже. Та оставалась духовной дочерью отца Исаии. А он мог в силу своего положения знать о месте нахождения иеросхимонаха Макария. Когда отца Вениамина снова арестовали, Евдокия стала ездить к старцу в Петушки.

С началом войны в поездки она брала с собой и двадцатилетнего отца Варвары Петровны. О них он оставил коротенькие, но очень яркие воспоминания. По этим запискам, а также по некоторым другим данным можно составить следующую картину.

Отец Макарий на Афоне был хранителем всей библиотеки Пантелеимонова монастыря. Перед самой революцией нес послушание на подворье монастыря в Москве на Большой Полянке. После ареста в 1919 году он как сгинул. Появился иеросхимонах в Петушках перед войной, проживал в Старых Петушках на дороге Москва – Владимир у родственников инокини Екатерины – нынешней насельницы Княгинина монастыря во Владимире. Отец Макарий не имел документов, и при первой же проверке старца забирали в милицию. Там с ним не церемонились. Однажды ударом табуретки выбили зубы, потом полуголым выбросили на улицу.

Молился он слезно. При упоминании о Божией Матери всегда горько плакал. Говорил, что Пресвятая Богородица нас сохранит. Придет время, и советская власть падет.

Когда молодой человек в первый раз вошел в избу, он увидел – невероятно худой старец лежит почти раздетый на голых досках. На груди у него сверкал золотой крест с мощами великомученика Пантелеимона. На вопросы отвечал сдержанно, больше поговорками и как бы не от себя. Только иногда замечал: «А это я вам от себя скажу». На прямой вопрос прибывшего о своей судьбе ответил, что на фронт тот не попадет. И действительно, когда призывник проходил очередную медицинскую комиссию, его всегда браковали и клали в госпиталь, хотя он до и после комиссии чувствовал себя вполне здоровым. Так на фронт и не попал, работал в военных учреждениях в тылу.

Ездить в Петушки было сложно. Из-за военного положения билеты не продавали. Приходилось заранее договариваться с проводниками, и те за хлеб провозили, прятали «зайцев» в отопительных отсеках. Обратно было еще сложнее. На проходящие поезда сесть вообще было невозможно. Но отец Макарий благословлял подойти к кассе и сказать: «Дайте два билета до Москвы». И в окошечке появлялись билеты. Правда, приходилось ехать с солдатами в битком набитых вагонах, но это уже были мелочи жизни. Перед самым критическим положением под Москвой в середине октября 1941 года, когда была паника и массы людей бежали из столицы, отец Макарий благословил не покидать Москвы. Сказал, что немцы столицу России не возьмут.

В последний приезд при прощании отец Макарий снял с себя крест с мощами великомученика Пантелеимона и перекрестил юношу и Евдокию. Это было его последнее благословение. Вскоре он отошел ко Господу.

Обобщая свои впечатления об отце Макарии, отец Варвары Петровны вспоминал, что хотя старец был истощен и крайне немощен, чувствовалась в нем невероятная сила духа. «Это был огонь». Более сильного впечатления о человеке за свою долгую жизнь он больше не встречал.

Пожалуй, совсем не случайно отец Макарий был послан в Россию с Афона. Уже там он был готов принять исповеднический венец и тем самым войти в дружину особых защитников Отечества, по молитвам которых пока и держится мир.

Отче Макарий! Мы помним тебя, молимся, и ты помолись за нас перед Господом. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Декабрь 2007 года