Текст книги "Римская сага. Город соблазнов"

Глава 70

Лаций бежал изо всех сил. У одного из столбов он заметил привязанную лошадь и, не думая, вскочил на неё. Но, не проскакав и десяти домов, лошадь споткнулась о камень и рухнула на землю. Он успел выставить руки и, благодаря этому, не упал на голову. Его пронесло по острым булыжникам, вся спина была расцарапана, колени и руки сбиты, но кости остались целы. Плащ при падении слетел, но он даже не повернулся, чтобы поднять его.

– Что же ты? – пробормотал он, глядя на тяжело дышащую лошадь, правая нога которой неестественно согнулась вбок. Справа шли торговые ряды, впереди виднелся скотный рынок. До дома Пизонисов было ещё далеко! Оставалось только бежать. Сзади послышались крики преследователей. Ему не собирались прощать воровство лошади. Он быстро направился в сторону рынка, постепенно ускоряя шаги, пока в конце улицы не перешёл на бег.

В бывшем доме Лация, тем временем, продолжалась беседа Валерии Пизонис и Метеллы Балеарики, матери Клода Пульхера.

– … род Клавдиев должен сам определить наказание твоему сыну, Метелла. И ты, как мать, должна убедить его принять это наказание, – с благородным гневом произнесла Валерия Пизонис.

– Валерия, я полностью понимаю тебя и твои чувства. Я приношу тебе самые глубокие извинения за возможное дерзкое и неосторожное поведение своего сына, – с глубоким смирением в голосе произнесла Метелла Балеарика – Я не буду тебя обманывать и скажу честно: я много раз говорила с ним о его непозволительном поведении в отношении женщин. Я знаю о его любви к ним и то, что они отвечают ему взаимностью. Но таким его сотворили боги, что я могу с этим поделать? Тем не менее, я всё же согласна с тобой, что Клод перешёл все границы. После всех его прегрешений я просто не имею права просить о прощении. Но мы готовы принять любое решение, которое ты нам предложишь. Если дело можно решить денежным выкупом, мы готовы заплатить любую сумму, мы готовы также взять на воспитание этого ребёнка и усыновить его, если, конечно, будет доказано, что это его ребёнок. Я заранее прошу тебя быть милостивой. Не наказывай, может быть, невиновную голову, – умоляюще произнесла она в конце. – Мы с дочерью сделаем всё возможное, чтобы образумить его.

– Невиновную? Ты сказала, невиновную голову? – опешила Валерия. – Ты говоришь, что он не виновен?! Но как ты смеешь?.. – Валерия захлебнулась от негодования и замолчала.

– Я не имею права ничего утверждать, потому что у меня нет никаких доказательств. Как и у тебя, кроме слов. Мы пока обе не можем быть уверены, что это ребёнок Клода. Ведь он не подтвердил это сам, – медленно произнесла мать Пульхера, – Мой сын говорит, что это не его сын. Ты, как мать, должна понимать, что мы не можем ничего сказать до тех пор, пока не родится ребёнок.

– Что?! – Валерия не верила своим ушам. – Когда нас не было, он посещал наш дом почти каждую неделю. Это могут подтвердить рабы. Клавдия была с ним добра и отзывчива.

– Она подтверждает, что это его ребёнок? – осторожно спросила старая Метелла Балеарика.

– Что? Клавдия? Подтверждает? Как она может отрицать? Она вот-вот родит! – Валерия замешкалась, а мать Клода, убедившись, что зерно сомнения было посеяно на благодатную почву, снова приняла смиренный образ:

– Умоляю тебя, прости нас и моего неразумного сына. Мы подчинимся твоему решению, каким бы строгим оно ни было. Это дело чести, и мы согласны решить его таким образом, чтобы и твой род, и род Клавдиев не чувствовали себя оскорблёнными. Прошу тебя, подумай пару дней. Дай дочери спокойно родить ребёнка, – эти слова возымели действие на опешившую Валерию. Она какое-то время молчала, затем встала и с оскорблённым видом, не говоря ни слова, покинула дом Метеллы Балеарики.

В это время неподалёку от дома Пизонисов остановились маленькие женские носилки, и из них вышла невысокая женщина. Широкая накидка на голове закрывала большую часть её лица. Она оглянулась по сторонам и быстро направилась к воротам. В руках у неё была корзина, накрытая тёмной тканью. Подойдя к дверям, она постучала в кольцо.

– Кто там? – спросил раб.

– Меня зовут Аланта. Я пришла к повитухе Нуме. Мне надо передать ей амулеты для роженицы.

Дверь сразу же распахнулась, и женщина прошла внутрь.

– Поспеши! Она уже рожает, – поторопил её старый раб. – Там тебе покажут, – он махнул рукой в сторону женской половины дома, где в окнах был виден пляшущий свет масляных светильников. Когда рабыня вошла в комнату Клавдии Пизонис, та лежала без движения, раскидав руки в разные стороны, а рядом с ней стояла старая повитуха, обмывая в тёплой воде только что родившегося ребёнка. Тот дергал ручками и ножками, крича изо всех сил. Старая повитуха взяла у пришедшей рабыни корзинку и склонилась над ней вместе с новорожденным младенцем. Потом достала оттуда темнокожего ребёнка и положила в маленькую кровать возле стены. Передав рабыне новорожденного, она кивнула на дверь, и та поспешила уйти, прижимая чмокающего малыша к груди.

Когда Лаций добежал до ворот дома, на небе появились первые звёзды. Воздух был прохладным, но по его разгорячённому лицу тёк пот. Ссадины ныли и чесались, тело горело от солёного пота и боли.

– Быстрее! – громким шёпотом приказал он рабу, который, казалось, совсем не спешил открывать ему дверь.

– Да, господин, – удивлённо ответил тот. – Что случилось?

– Где Клод Пульхер? —тяжело дыша, спросил Лаций. Он держался одной рукой за дверь, а другой – за грудь. Ему не хватало воздуха.

– Клод Пульхер? – переспросил раб, и в его глазах промелькнуло недоумение.

– Да, Клод Публий Пульхер.

– Его здесь нет, господин, – робко ответил старик.

– Как нет? – он даже перестал дышать. Кровь ударила ему в голову, и он чуть не потерял сознание. – Как нет? А носилки где?

– Какие носилки, господин? – удивлёно спросил старик. Лаций оглянулся. Внезапная догадка осенила его: Клод перелез через забор с другой стороны, поэтому раб его и не заметил.

– Да, ты прав! – с лихорадочным блеском в глазах воскликнул он и быстрым шагом направился по ступенькам в дом. Старик ещё некоторое время смотрел ему вслед, не веря своим глазам, потом пожал плечами, повернулся и закрыл ворота. Нет, это определёно был Лаций Корнелий, он ещё не совсем выжил из ума, чтобы не распознать этого красавца, но что он такое говорил?.. Успокоившись, он сел на камень и закрыл глаза. Он не видел, как Лаций забежал под навес, где хранилось конское снаряжение, схватил свой пояс с ножом, подержал меч, раздумывая несколько секунд, но потом всё-таки принял решение и взял его с собой.

У входа в женскую половину дома стояли две служанки. Он не помнил их имён. Увидев его с оружием, они застыли на месте от ужаса. Потом, сообразив, что он направляется в комнату роженицы, кинулись наперерез.

– Туда нельзя! – зашептала одна из них. – Госпожа Клавдия только что родила ребёнка! – с радостной улыбкой сообщила она.

– Родила… – повторил Лаций, криво усмехнувшись. – А где Клод Пульхер? Он там? – резко спросил он, кивнув в сторону двери. Услышав это имя, рабыни смутились и, переглянувшись, отрицательно закачали головами.

– Нет, – наконец, произнесла одна из них.

– Нет? Точно, нет? Нет, вы просто не знаете! Он там! Только вы его не видели! – резким движением Лаций отодвинул одну из девушек в сторону и шагнул вперёд. До комнаты оставалось не более пяти шагов, когда двери вдруг неожиданно распахнулись и на пороге показалась старая повитуха. Он остолбенел. Это была та самая старуха, которую он видел выходящей из его старого дома. Вытянув руку вперёд, он с трудом выдавил из себя только два слова:

– Это ты…

Повитуха не обратила на него никакого внимания и приказала рабыням:

– Воды! Да побольше! И кедрового масла! Быстро! Молодой матери плохо! – она махнула рукой, и обе девушки сразу же побежали во внутренний двор. Рядом никого не осталось. Громкий голос повитухи привёл его в себя. Но в этот момент из комнаты Клавдии раздался дикий, нечеловеческий крик. Как будто это кричал зверь, а не человек. Лаций вздрогнул. Это кричала Клавдия. Он вдруг поймал себя на мысли, что при родах так не кричат. Он не раз слышал, как рожают детей простолюдины и варвары. Женщины кричат и кричат громко, но обычно они не говорят так много слов. Клавдия же явно что-то говорила и кричала, потом снова говорила и снова кричала. Он ничего не мог понять, потому что она срывалась на визг. С кем она могла говорить сразу после родов? Для него ответ был очевиден – только с Клодом Пульхером! Лаций рванулся вперёд. Повитуха опустила голову и тихо сказала:

– Туда нельзя, мужчина! – она вытянула руки вперёд и нахмурилась.

– А ему можно?! – с издёвкой спросил он, назидательно подняв вверх меч. Повитуха вместо ответа произнесла какое-то непонятное слово. – Говори, говори, – закивал головой Лаций. – Дойдёт очередь и до тебя, старая ведьма! – он обошёл её сбоку и, стараясь не касаться, протиснулся в дверь. В уши ударил дикий визг. Он остановился, но потом пришёл в себя и шагнул вперёд. Повитуха за его спиной оглянулась по сторонам, потом заглянула в полумрак тёмной комнаты для прислуги, убедилась, что нигде никого нет, и позвала спрятавшуюся в темноте рабыню. Один из мешков зашевелился и превратился в женскую фигуру со спящим ребёнком на руках. Это была служанка из дома Пульхера. Выйдя в коридор, она быстро засеменила к выходу, прижимая к груди накрытую тёмной тканью корзину. На ходу она что-то тихо шептала, наклонив лицо вниз. Старая повитуха проводила её взглядом. Какое-то время никого не было видно, и непривычную тишину коридора нарушали только доносившиеся из комнаты громкие крики роженицы. Когда рабыни принесли воду, масло и ткань, старуха повернулась и жестом приказала занести всё внутрь. Но там их ждала ужасная картина.

Клавдия крутила головой и хватала руками простыни в красных пятнах.

– Нет, нет, нет, нет! – кричала она. Лаций не боялся, но ему было не по себе. Девушка была вся в крови. Её короткая рубашка прилипла к телу, длинные волосы, свалявшись от пота и крови, разметались по подушке, как чёрные змеи. Она что-то быстро-быстро говорила, не видя ничего вокруг. Глаза были широко раскрыты, губы дёргались, лицо стало земляного цвета и как будто провалилось внутрь. – Это не он! – вновь завизжала она, и Лаций, наконец-то, смог разобрать её слова. Обойдя несколько тазов с тёплой водой и кучей тряпок, он приблизился к кровати. В этот момент Клавдия снова закричала: – Ты слышишь? Это не он! Не он! – она приподняла голову над подушкой, жилы и вены на шее напряглись, натянувшись от подбородка до ключиц, как струны, и Лаций на мгновение замер, прикованный взглядом к дрожащему горлу. – Нет, не он! Я видела! Я сама видела! Он другой! Не-е-ет! – последнее слово превратилось в невероятно громкий крик, который разорвал комнату на части. Казалось, что от него сейчас рухнут стены. Лаций зажмурился и закрыл уши ладонями. Но Клавдия, видимо, обессилела и замолчала. Она лежала, откинувшись на подушку, и тяжело задышала. Рядом с её кроватью стояла небольшая колыбель для новорожденных. В ней лежал ребёнок… Лаций взглянул на него и вздрогнул. Кожа у младенца была коричневого цвета. Клавдия снова пришла в себя, но теперь уже говорила одними губами:

– Верни его мне. Верни. Это не мой ребёнок! – она протянула руки к Лацию, и тот, в порыве чувств, желая её успокоить, взял Клавдию за руки.

– Не кричи, – прошептал он. – Сейчас всё будет хорошо, – слова застряли у него в горле, и он не знал, что сказать.

– А-а! – вдруг злорадно протянула Клавдия, повернув голову и увидев лежащего в кроватке ребёнка. – Ты не хочешь! – она с неожиданной силой рванула Лация за руки, и он рухнул сверху, ткнувшись ей головой в плечо. Оцарапанные колени больно ударились о край кровати, по лбу и щекам размазалась липкая кровь вперемешку с потом, а кисти никак не могли вырваться из цепких рук Клавдии. Медальон выскользнул у него из-под накидки и лежал у неё на груди. Он прилип к коже под ключицей и вздрагивал от каждого её слова. Дёрнувшись несколько раз, Лаций ещё больше перепачкался в крови, но освободиться так и не смог. Клавдия заскрипела зубами. Потом в её глазах вдруг появилось осмысленное выражение, и она тихо произнесла его имя:

– Лаций… Это ты…

– Да. Прости, – со вздохом облегчения произнёс он, стараясь осторожно приподняться и освободить руки. Постепенно ему это удалось, и теперь Лаций попытался сползти с кровати на пол. Но Клавдия вдруг снова обезумела и вцепилась в него, крича:

– Это не мой ребёнок, слышишь? Не мой! Его украли! Он не мой! – странная улыбка расплылась по её лицу, и глаза вдруг наполнились такой безысходной тоской, какую он видел только у тяжело раненных воинов перед смертью. Руки девушки ослабли и медленно опустились по его плечам вниз. Лаций вздохнул, но странный железный звук заставил его вздрогнуть. Он выпрямился и замер.

– Нет! – закричал он, увидев, что происходит, но было уже поздно. Пока он поднимался, Клавдия успела вытащить у него нож и теперь держала его в руках. – Не-ет! – эхом разнеслось по всему дому, и отголоски его голоса ещё долго звучали эхом под потолком комнаты, когда она резко опустила лезвие вниз, вонзив его в живот. Пронзённое тело вздрогнуло, согнувшись пополам, лицо напряглось, глаза замерли, но потом вместе с выдохом Клавдия вдруг обмякла и безжизненно откинулась назад, уставившись неподвижным взглядом в потолок. В этот момент сзади послышались чьи-то голоса, дверь в комнату резко открылась, и на пороге показались две рабыни с водой и повитуха. Лаций повернулся к ним с перекошенным лицом, нелепо разведя руки в стороны. Одна из девушек от неожиданности вскрикнула и уронила мешок с водой. Другая заорала, дико вытаращив глаза. И только старая повитуха молча смотрела на него овальными глазами, как старая сова.

– Ты убил роженицу, – хриплым голосом произнесла она, и эти слова, как мечом разрубили жизнь Лация на две части.

– Я не убивал! – закричал он. – Она сама выхватила у меня нож!

– Нет, это ты убил её…

– Лаций, что случилось? – в дверях появился Икадион. Он был весь мокрый от пота и тяжело дышал. – Я решил взять лошадь по дороге, чтобы… – начал, было, он, но, увидев тело Клавдии с ножом в животе, остановился на полуслове. – Лаций… – тихо повторил он и замер, не зная что сказать.

– Я никого не убивал! Понимаешь, не убивал! – Лаций протянул к нему руки. – Здесь был Клод Пульхер. Он был тут и подменил его!

– Лаций, – тихо произнёс Икадион, – здесь никого не было.

– Был! – зло выкрикнул он.

– Но его никто не видел. Как же он вошёл и вышел? – спросил либертус. Все молчали, и Лаций начинал понимать, что его не слышат.

– Вы все не понимаете! Вас подговорила эта старуха! Клод уехал в носилках матери, поэтому вы его не видели! – с отчаянием выкрикнул он.

– Носилок не было, Лаций, – покачал головой либертус.

– Нет, были! Ты считаешь меня сумасшедшим, но, видят боги, я её не убивал!

– Я не судья, а вольноотпущенник, – сказал тот. – И я тебя не обвиняю. Но судьи точно обвинят тебя в убийстве гражданки Рима без суда и основания. А по закону это карается смертью.

– Нет, я её не убивал, – он попятился к окну. – Она сама выхватила у меня нож!

– Я не буду тебя останавливать. Но ты должен знать, что тебе лучше самому сдаться до прихода стражи, – Икадион угрюмо смотрел на него, и дальше ждать не имело смысла.

– Я её не убивал! – ещё раз выкрикнул Лаций и выпрыгнул в окно. Раб у ворот быстро отошёл перед ним в сторону. Он сам открыл дверь и оказался на улице. Единственное место, где теперь он теперь мог укрыться, был дом Красса. Лаций крепко сжал ножны и быстрым шагом направился в сторону Палатинского холма.

Глава 71

Через полмили на углу одного большого дома послышался громкий шум. Лаций остановился. Впереди стояли роскошные носилки и суетились многочисленные слуги. Среди них были даже ликторы. «Неужели Красс?» – мелькнуло у него в голове. Лаций осторожно выглянул ещё раз. Разглядеть в темноте ткань и вышивку на носилках было трудно. Но даже в темноте эти люди не были похожи на свиту Красса. Он успел заметить, что несколько слуг отделились от основной группы и направились в его сторону. Они ещё не видели его, но расстояние сокращалось… Бежать назад смысла не было. Лаций мысленно попросил богов избавить его от встречи с собаками в чужом саду и стал карабкаться на высокий забор. С той стороны ничего не было видно, поэтому он осторожно повис на руках и только после этого разжал пальцы. За стеной раздались шаги и тихие голоса, но потом всё стихло. Он оглянулся. Это был сад. Вокруг было тихо. Собак здесь не было, и это было спасением. Прямо перед забором росла высокая изгородь из колючего кустарника. Безопасней всего было пройти вдоль неё, чтобы посмотреть, как отсюда выбраться. Если всё-таки появятся собаки, то придётся сразу же лезть обратно. Но ему не хотелось этого делать, пока от дома не отъедут носилки важного магистрата. Пригнувшись, Лаций стал медленно пробираться вдоль кустарника. На внутренней дорожке, которая проходила с другой стороны изгороди, показались фигуры вооружённых слуг. Через какое-то время Лаций добрался до конца изгороди. Она упиралась в мраморные ступени, которые вели к высокой беседке для ночных наблюдений. Отсюда ему были видны чьи-то тени. Это было уже во второй раз, когда он невольно оказался в положении человека, подслушивающего чужие разговоры. Решив для безопасности отойти назад, он вдруг услышал знакомый голос.

– Послезавтра Красс покинет Рим, и у меня будет больше времени для тебя, – произнёс мужчина. Это был голос Гнея Помпея. Теперь Лацию стало понятно, почему вокруг было так много охраны.

– Разве тебе только Красс мешает видеться со мной? – донёсся низкий бархатный голос, от которого у него дрогнуло сердце. Этот голос принадлежал Эмилии Цецилии.

– Нет, не только, – Помпей был серьёзен. – Юлия часто болеет, и я пока не могу оставлять её одну.

– Ах, да, ты ведь женат! – опять та же интонация с лёгкой иронией и даже насмешкой.

– Перестань! – возмутился Помпей. – Я приезжаю к тебе в такое сложное время, а ты даже не хочешь пустить меня в дом. И всё время пытаешься на что-то намекать. Что с тобой происходит в последнее время?

– Я не могу пустить тебя, – ответила Эмилия с упрямыми нотками в голосе. – Есть дни, когда женщине лучше побыть одной.

– Хорошо, но мы могли бы провести время в триклинии!

– Будет лучше, если накануне важных событий, как ты сказал, граждане Рима будут видеть тебя на улице, а не в доме куртизанки. Вряд ли кто-то поверит, что ты просто так беседовал со мной на свежем воздухе.

– Эмилия, что с тобой произошло? Ты уже целый месяц говоришь как-то странно, резко, и я не понимаю, где твоя прежняя нежность. Мне всегда казалось, что я был достаточно благодарен с тобой и щедро платил за твои услуги.

– За услуги моих рабынь, но не мои, Гней! Мы ещё не оставались с тобой вдвоём! – резко ответила она, но потом произнесла более мягко: – Я не жалуюсь, консул. Ведь ты теперь великий консул! Давай поговорим послезавтра, когда в городе станет спокойнее. Многие люди уйдут из этого города, и нам с тобой будет легче встретиться в тишине. Но я тебе ничего не обещаю.

– Эмилия, ты водишь меня за нос! Как только я приближаюсь к тебе, у тебя всегда находятся причины отказать мне в близости. Ты всегда так отказываешь своим клиентам?

– У меня никогда не было клиентов, Гней Помпей! – снова жёстко ответила она. – И ты это знаешь лучше других.

– Ну, да! Мессала Руф умело создаёт тебе образ куртизанки для старых бессильных сенаторов, которым осталось до смерти два или три шага. Но ты вообще кого-нибудь любишь? Или любила?

– Гней, ты ищешь ссоры?

– Нет, прости. Но скажи, может, у тебя появился новый поклонник? – тревожно спросил он.

– Нет. А если бы появился, ты бы узнал об этом первым. У меня нет любовников. Я либо люблю, либо не люблю. Зато врагов у меня предостаточно. Как и у тебя. Но послезавтра один из этих людей покинет Рим, и всё станет на свои места. Пойдём, я тебя провожу. Уже поздно.

– Кто это? Скажи. Это Марк Красс? Ты говоришь о нём?

– Нет, не Марк.

– У кого же хватило денег и наглости стать твоим врагом? – удивился Помпей.

– Есть такие люди. Пойдём, я провожу тебя, консул, – проворковала Эмилия так нежно и ласково, что Лаций почувствовал укол внезапно вспыхнувшей ревности. – Аония, подойди! – приказала она служанке, которую до этого не было видно. Та поднялась по ступенькам в беседку с другой стороны. Помпей уже начал спускаться вниз, и его грузная фигура хороша была видна на фоне белоснежных мраморных ступеней. – Приготовь мне ванну с кардамоновым маслом, – тихо произнесла Эмилия. – И принеси чего-нибудь поесть.

Шаги Помпея и Эмилии прошуршали по дорожке из мелких морских камней и затихли где-то вдали, у самых ворот. Лаций прокрался вдоль кустов и обошёл беседку. Он уже немного пришёл в себя и понял, что идти к Марку Крассу сейчас было бы настоящим безумием. Эдилы, наверняка, нагрянут туда в первую очередь. Второе место, куда они пойдут, будет лагерь на Марсовом поле. Они станут искать его именно там! Значит, надо оставаться здесь. Лацию не хотелось покидать этот сад, и он решился на отчаянный поступок.

Когда Эмилия Цецилия с блаженным выражением лица опустилась в горячую воду, длинная ткань у входа медленно отодвинулась в сторону, и за ней показалось лицо мужчины.

– Ты кто? – нахмурившись, спросила она, даже не поменяв позы. Слабый светильник стоял сбоку и не позволял ей хорошо рассмотреть незнакомца. – Что тебе здесь надо? У меня нет золота и денег, – она сидела в круглой мраморной чаше, облокотившись спиной на ступеньки, и держалась руками за выступы. Вода доходила ей до нижнего края груди, и в таком виде она напоминала царицу, вершащую судьбы народов.

– Мне не надо денег и золота. Я прошу убежища. До утра, – как можно тише и миролюбивей произнёс Лаций.

– Лаций Корнелий? – вырвалось у неё, и он понял, что она не ожидала его увидеть. – Что ты здесь делаешь? – Эмилия подалась вперёд, чтобы лучше его рассмотреть. Он вышел из-за шторы и сделал шаг вперёд. – О, боги, что с тобой? Почему ты весь в ссадинах и синяках? Только не говори мне, что ты только что вернулся с поля боя.

Лаций присел на край большой ванны и вздохнул.

– Всё гораздо хуже… Ты не против?

– А ты разве когда-нибудь спрашивал? Садись! Итак? – она положила руки на мраморный край чаши и приготовилась слушать.

– Это длинная история. Я даже не знаю, есть ли у тебя время…

– О, об этом не волнуйся, – усмехнулась она. – Надеюсь, до утра тебе хватит? – рабыни принесли горячую воду в кувшинах и стали подливать её в ванну. Одна из них начала натирать волосы Эмилии мыльным корнем.

– Да, конечно, – слабо усмехнулся Лаций и рассказал ей всё, что с ним произошло за этот день и за те два года, которые прошли с того момента, как он покинул лагерь Цезаря в Галлии. Единственное, что он не упомянул, это откуда у него появился медальон. Ему не хотелось рассказывать о Ларните. Когда он закончил, была уже глубокая ночь.

– Клод Пульхер не мог бы прийти в дом Пизонисов и уйти оттуда незамеченным. Ты в чём-то ошибся, – задумчиво покачала головой Эмилия. Она уже выбралась из ванной и сидела на краю, плотно закутавшись в простыню и тёплое шерстяное одеяло. – Ты что-то не так услышал или не понял… Или он обманул вас всех. Хотя… скорее всего, он просто испугался и не пошёл к ней. Всё это очень странно… Ах, бедная Клавдия! – она покачала головой. – Но я тебе верю. Не знаю, почему, но верю.

– Благодарю тебя, Эмилия. Если ты позволишь, я пройду в лаватрину и умоюсь.

– Лаций, – произнесла она вдруг другим голосом, и у него дрогнуло сердце. – Ты можешь остаться здесь, – она показала рукой на воду.

– Прости, но это опасно, – опустив взгляд, ответил он. – Мне нельзя здесь оставаться. Если эдилы придут сюда, тебя не спасёт даже сам Помпей. Я слышал твой разговор с ним, – он вздохнул и опустил глаза. Эмилия задумалась. Потом улыбнулась и сказала:

– Ты всё неправильно понял. Забудь о том, что было. Думаю, в этом доме стражники тебя точно искать не будут. Останься до утра здесь. Они тебе помогут, – она кивнула в сторону рабынь, которые покорно поклонились и пошли за водой.

– Но ведь ты сказала Помпею, что не можешь принять его…

– Да. Но разве ты пришёл за тем же, что и он?

– Нет.

– Вот видишь. Сними эту грязную тунику и прыгай в воду! – властно произнесла она. – Здесь я хозяйка и я приказываю тебе! Тем более что ты у меня в долгу… за термы!. Так что придётся подчиниться. Но я тебя связывать не буду! Ни о чём подобном не думай! Горячая вода – это не более чем просто помощь.

– Благодарю тебя, – искренне произнёс он, опустившись в воду и закрыв глаза в сладкой истоме. Блаженство накрыло его поцарапанное тело вместе с первыми прикосновениями тёплой воды. – Прошу тебя, пошли кого-нибудь завтра за моими вещами на конюшню в доме Марка Красса. Там немного. Всё остальное, увы, в доме Пизонисов.

– Не волнуйся, это несложно, – улыбнулась она.

Выйдя из ванной и даже не вытершись, Лаций сразу же упал на кровать и провалился в глубокий сон, положив руку под голову. Он не видел, как чуть позже в комнату неслышно вошла Эмилия. Она тихо легла рядом и нежно погладила его по плечу. Потом подпёрла голову рукой и долго смотрела, как хмурится во сне его лицо, выдавая переживания прошедшего дня. А за занавеской у входа, кусая губы от ревности, стояла её преданная рабыня Аония.

Когда Лаций проснулся, Эмилия уже успела побывать в Суббурском квартале и храме Весты. Старый конюх в это время вернулся из дома Марка Красса с небольшим мешком Лация.

– Боги хранят тебя, ужасный человек, – с усмешкой сказала Эмилия, входя в комнату. – Всё, что я услышала сегодня, даже не передать словами. Кстати, вот твои вещи. Если бы ты сейчас попал в руки толпы на Форуме, тебя бы разорвали на части. Аония, принеси нам еды! – приказала она служанке, которая старалась не поднимать взгляд, чтобы не выдать свои чувства. Но Эмилия всё и так знала. – Перестань дуться и строить из себя обиженную Флору! Ты же знаешь, что я люблю тебя больше всех, – сказала она таким нежным голосом, что рабыня не выдержала и разрыдалась. – Иди, иди и не забудь принести лепёшки и рыбу из носилок!

– Ты что-то узнала? – осторожно спросил Лаций.

– Да, цены на соль снова стали больше. Лепёшки теперь продают не по десять, а по пять штук. Хлеб стоит дороже, но…

– Эмилия! – почти со стоном прервал её он.

– Узнала, узнала. Тебя искали везде, даже в доме консула. Потом в лагере на Марсовом поле. Что смешного? – удивилась она, увидев его улыбку.

– Я так и знал. Вчера ночью за изгородью я думал именно так, – покачал головой Лаций.

– Марс любит тебя, – усмехнулась Эмилия.

– Подожди. Может, это ещё не всё. Выйду за ворота, и сразу схватят.

– Не волнуйся, мы придумаем, как от тебя избавиться более приятным способом, – проворковала она с усмешкой и коварно сузила глаза.

– Я даже не сомневаюсь. Ты можешь всё, – согласился он. – Достаточно одного твоего взгляда, и даже казнить не надо. Люди, наверное, сами готовы погибнуть за твой поцелуй.

– Это слишком лёгкая смерть, Лаций. Так что не притворяйся и не льсти мне.

– Согласен. Ну, а что ещё говорят в Риме?

– Успокойся! После того, что ты мне рассказал, всё остальное – чепуха и такие мелочи, что даже не стоит говорить. Ты – убийца девушки. Тебя видели. И тебя ищут. Вот и всё. Ты хочешь, чтобы я повторяла это до бесконечности?

– Нет.

– Тогда сегодня, думаю, тебе лучше остаться здесь. А завтра… завтра уже надо будет что-то решать.

– Не надо ничего решать. Я уже всё решил. У меня нет выхода. Завтра утром армия Красса покидает Рим. Я догоню его за воротами и попрошу взять меня с собой. Он не откажет. Ты видишь, Парки оказались хитрее, чем остальные боги. Они всё-таки сделали так, как им нужно. Я сопротивлялся, как мог. Но они всё равно заставили меня идти вслед за Крассом.

– Да, они держат наши судьбы в своих руках. Но подожди, не спеши. Не думаю, что тебе стоит встречаться с Крассом рядом с Римом.

– Почему?

– Много людей, много глаз, много слухов. Куда пойдёт армия?

– В порт Брундизий. Там будут ждать корабли.

– Тогда тебе лучше скакать прямо туда. Ты будешь там намного раньше Красса. Успеешь осмотреться и подготовиться.

– Ты права. Откуда в такой красивой женской голове мужской ум? – искренне восхитился он.

– Кто-то же должен заботиться о мужчинах! Если бы мы не думали за вас, вы бы уже давно все друг друга перебили. И тогда в мире не осталось бы настоящих мужчин.

– Мне приятно слышать эти слова от тебя.

– Да? Ты первый, кто так говорит. Мне тоже приятно. Но не обольщайся. Приятно и не более! Не смотри так на меня, это бесполезно.

Лаций вздохнул и откинулся назад. Эмилия вышла. До вечера её не было, а когда она вернулась, то привезла для него новую одежду.

– Ты очень добра ко мне, – не зная, как отблагодарить её, сказал Лаций. Ему было неловко от своей вынужденной беспомощности. – Видишь, даже ты заставляешь меня идти этим путём. Но я всё верну. Обязательно верну. Даю слово!

– Прекрати! Мне приятно заботиться о тебе. Особенно когда все считают тебя страшным врагом. Это заставляет моё сердце биться сильнее.

– Твоё сердце?! А моё, наоборот, замирает и стучит глухо и тяжело, как будто весит целый корабль! Просто угнетает и давит, как камень, – он приложил руку к груди. Эмилия обняла его кулак своими ладонями и крепко сжала.

– Забудь на время об этом. Оставь на завтра. Прошу тебя. Аония принесла много вкусной еды с рынка и гавани. Пойдём, поедим. Я так проголодалась!

– Боюсь, она принесла для меня яд змеи, – пробормотал он, заставив Эмилию впервые рассмеяться. – Я не смогу отблагодарить тебя до конца своей жизни. Ты столько сделала для меня… Ты…

– Не надо! Боги всё слышат. Идём, у тебя осталось слишком мало времени.

Когда морозное небо стало чёрным и на нём высыпали яркие звёзды, они вышли в сад и поднялись в беседку, где долго разговаривали о семье Лация, Помпее и Цезаре, о Пульхере, Кальпурнии Пизонис и несчастной семье Оливии, но Эмилия ни одним словом не обмолвилась о себе и своём прошлом, всё время внимательно слушая только его. Продрогнув и вернувшись в дом, они долго сидели в тёплой триклинии, которая располагалась над специально сделанным подвалом с топкой.. Его три года назад специально для неё построил неугомонный выдумщик Квинт Сергий Ората. Так Лаций узнал, что Квинт, оказывается, был по уши влюблён в Эмилию и даже предлагал стать его женой.

– Завтра я уеду, – грустно произнёс он и вздохнул. – Ты знаешь, мне кажется, что лучше оставить этот странный медальон у тебя, – он снял его с шеи и протянул Эмилии. Та посмотрела на знак и позвала Аонию.