Текст книги "Римская сага. Город соблазнов"

– Пусть его слуги тебя не волнуют, – настойчиво произнёс Лаций и взял её за локоть. – Садись!

– Ну, да. Наверное, ты прав.

– Тогда идём вместе с носилками, как и договорились, – кивнул он Икадиону, и они, подхватив небольшие носилки вместе с шестью слугами, вышли за ворота. Если бы он знал, что произойдёт дальше, то ни за что не покинул бы дом Пизонисов этим вечером. Но было уже поздно. Лаций спешил навстречу своей судьбе и искренне верил, что вершит её сам.

Глава 68

До последнего поворота на северном склоне Палатина оставалось ещё шагов десять, когда Лаций поднял руку и носилки остановились. На улице было тихо, издалека доносился шум торгового квартала Суббура и прилегающих улиц. Он осмотрелся. Вокруг всё было спокойно. В роскошных домах никого не было видно: не высовывались обычные зеваки, не возвращались с рынка рабыни, и хозяева не выходили на ступеньки, чтобы посмотреть, кто прошёл по улице в послеобеденное время.

– Что там? – донёсся из носилок негромкий голос Оливии.

– Надо осмотреться. Вдруг у него гости? – так же тихо ответил Лаций. Икадион, медленно потянулся от усталости и направился к углу улицы, чтобы посмотреть, что происходит у дома Клода Пульхера. Оттуда он вернулся уже сильно взволнованным.

– Ну, что? – с нетерпением спросил Лаций.

– Там… там носилки Валерии Пизонис, – ответил либертус. Лаций поднял брови вверх и с недоверием уставился на друга. Но тот утвердительно кивнул головой и сделал жест в сторону улицы, предлагая ему самому в этом убедиться. Лаций быстрым шагом побежал вниз по улице. Когда он вернулся, Оливия от нетерпения даже приоткрыла занавеску.

– Почему мы стоим? – спросил она.

– У Пульхера сейчас твоя мать, – растерянно ответил он. На лице у него застыло недоумение. Оливия ойкнула и откинулась назад, вглубь носилок.

– Посиди пока тут. Надо подумать. Не высовывайся, – попросил он.

– Что будем делать? – тихо спросил из-за спины Икадион.

– Пока ничего. Оставайтесь здесь. Я хочу обойти дом с другой стороны. Перепрыгну через забор у дальнего выхода. Я там всё знаю. Вдруг повезёт, может, кого-то увижу.

– Не нравится мне это, поверь. Что-то подсказывает, что не надо туда ходить, – недовольно пробормотал друг.

– Вроде никаких знаков боги не посылают, – постарался улыбнуться Лаций, но сердце у него дрогнуло.

– У меня недоброе предчувствие, – повторил либертус.

– Хорошо, давай договоримся, что если меня долго не будет, ты увозишь Оливию домой. Понял? Вот, как тень дойдёт до этого угла, то всё, уходите.

– Когда тень будет здесь, наступит вечер. Это слишком долго, Лаций.

– У тебя есть ещё шесть рабов. Так что носильщиков хватит.

– Не о рабах речь. О тебе.

– Икадион, мы зря теряем время. Послушай меня! Это мой дом. Я там всё знаю. А ты следи за носилками Валерии. Если она выйдет раньше меня, то уходите сразу. Ты помнишь, как мы шли сюда через торговые ряды за рынком?

– Да.

– Так и иди. Выиграешь точно. Вернётесь раньше её.

– Лаций…

– Ну, что ещё?

– Будь осторожен. У меня действительно дурное предчувствие, – Икадион был мрачнее тучи.

– Расскажи это старым Мойрам146146
  Мойры – богини судьбы (римск.).


[Закрыть]! У них тоже всегда плохие предчувствия. Лучше следи за тенью дома, как договорились, – с натянутой улыбкой сказал он напоследок, но эта шутка не вызвала у Икадиона радости. Лаций поднял руку в прощальном приветствии и поспешил к углу забора с другой стороны улицы.

Глава 69

У ворот соседних домов никого не было. Он обошёл стену несколько раз и ни с кем не столкнулся. Несмотря на то, что ещё не наступил вечер, вокруг было тихо. Он не видел рабов, которые обычно возвращались в это время с рынка, и за стеной тоже не было слышно ничьих шагов. За последние десять лет стены выросли на два локтя в высоту, на них появились тяжёлые статуи богов, и даже старая деревянная дверь, которая раньше служила боковым выходом, превратилась в толстую неприступную дверь. Только вверху виднелась небольшая решётка, через которую их верный раб Марио раньше обычно смотрел, кто пришёл. Лаций оглянулся. Никого не было видно. Надо было перелазить через забор, но сначала он хотел посмотреть под дверь. Однако теперь она плотно прилегала к камням на дороге. Порыв холодного ветра вырвался из-за угла, подняв столб пыли, и унёс её вдаль по улице. Пыль попала в глаза, он отчаянно заморгал и стал кулаками протирать глаза. В этот момент за стеной что-то зашуршало, дверь вздрогнула, и изнутри послышался осторожный скрип засова. Лаций даже не успел отойти в сторону, когда в проёме показалась невысокая женщина в длинной серой накидке, сутулая и старая. Низко опустив голову, она шагнула вперёд и чуть не ткнулась головой ему в грудь. Ему пришлось сделать шаг назад. Старуха подняла голову и, судя по выражению лица, хотела сказать что-то резкое и неприличное, но вместо этого её глаза округлились, лицо замерло и она, оцепенев, уставилась на него, как на мертвеца. Лаций от удивления тоже опешил. Сморщенное, вытянутое в длину лицо со странными, белёсыми глазами, нижние веки которых ужасно свисали вниз, безобразно оголяя нижнюю часть белка, большая нижняя губа тёмно-синего цвета и острый подбородок – весь внешний вид этой старой женщины производили неприятное и даже пугающее впечатление. Не говоря уже о всклоченных седых волосах, которые доходили ей до пояса. Тем временем, неприятная старуха первая пришла в себя, как-то странно дёрнула головой, плюнула под ноги, что-то пробормотала и, низко наклонив голову, двинулась вдоль забора по улице. Лаций пристально посмотрел ей вслед. Память молчала – он никогда её не видел, это точно. Что же тогда могло её так удивить?

– Это ты, Лаций? – вдруг донеслось до него из глубины дверного проёма. От неожиданности он вздрогнул и обернулся. Какой-то старик, держась за дверь, протягивал к нему руку. Лаций присмотрелся.

– Марио, это ты?! – вдруг воскликнул он. – Не может быть! Ты жив?

– Да, жив. Вот и гожусь только, что двери открывать, да цветы поливать.

– Марио, не может быть, – всё ещё не верил своим глазам Лаций. – Тебя оставили в доме?

– Да, оставили. А куда меня девать? Кому нужен старый Марио? В северной Италике я бы уже умер. Не дошёл бы туда с твоей сестрой. Ноги уже совсем не держат. Вот она меня и оставила новым хозяевам.

– Корнелия?.. Эх, так много надо спросить у тебя… Но подожди, потом. Марио, ты меня впустишь?

– Да, конечно. Только ты на глаза старухе не попадайся. Иначе нам с тобой конец. Мне-то уж точно.

– Какой старухе? Этой? – Лаций кивнул в сторону улицы, куда ушла странная женщина.

– Нет, это не хозяйка. Это повитуха, Сальвия Нума. Очень известная. Из Этрурии.

– Что за имя? Никогда не слышал.

– О, это самая лучшая повитуха в Риме. Её даже Катоны и Пизонисы приглашают на роды… берегут, как зеницу ока. Да и не только они. Она у них все роды принимает, свадьбы справляет, на курицах гадает, судьбу предсказывает, со старыми богами по ночам говорит.

– Фу, прямо ужас какой-то! – фыркнул Лаций. – Что ж она меня так испугалась?

– Не знаю… Хотя я тоже видел, как она задёргалась.

– Она же меня никогда раньше не видела!

– А ей и не надо видеть. Она странная женщина. И страшная! Слухи ходят разные. Говорят, чувствует человека, как зверь. Убить может взглядом!

– Правда?

– Да. Вот пару дней назад она тут принимала роды у Фульвии, жены нашего нового господина, Клода Пульхера. Вошла и вышла. Без крика. Только ребёнок запищал. Как будто та и не рожала вовсе. Всё хорошо и спокойно. Вот как!. Простой человек так не может. Правда, Фульвия два дня лежит пока в бреду, встать не может. Плохо ей.

– Понял, но мне это неважно сейчас. Марио, мне надо пройтись вокруг дома.

– Ох, не надо бы судьбу испытывать, Лаций. Посидел бы со мной, поговорил бы о прошлом. Родителей бы вспомнили. Метелла Балеарика, мать нашего нового господина, не простит мне этого.

– Мне только один раз. Ну, что ты? Я тихонько. Тут же ничего не переделали?

– Нет, дом внутри не трогали. Так, перекопали всю землю, стены простучали, полы снимали, искали что-то. Но потом всё вернули обратно. Как было. А дом целый.

– Спасибо, Марио. Я быстро. Подожди меня здесь. Не закрывай дверь, на всякий случай. Сам уйди за виноград, посиди там.

– Хорошо, хорошо. Сам знаю. Иди. Только старой матери не попадайся. Она тебя сразу убьёт. Не люблю я её, ух, как не люблю… – последние слова старый раб произнёс в пустоту. Лация рядом уже не было.

Он выглянул из-за угла: вот вход в подвал, старый навес, сарай для рабов, женская половина дома. Сердце тоскливо заныло от внезапно нахлынувших детских воспоминаний. Перед глазами проплыли приятые дни, когда они с сестрой кидали в фонтан камешки.

Пришлось закрыть глаза и несколько раз сильно помотать головой. Комок в горле прошёл, но глаза ещё были влажными. Лаций медленно шёл вдоль стены, осматриваясь и вспоминая, как всё выглядело раньше. Зачем он пришёл сюда? Этот вопрос звучал в голове, но он упрямо отказывался признаться себе, что его мучила досада и обида на сестру за то, что она не посоветовалась с ним перед продажей. За то, что этот дом достался такому человеку, как Пульхер, и ещё за то, что он ничего не мог с этим поделать. Эта часть жизни больше не принадлежала ему, он давно уже был в другом месте, в армии Цезаря, но не мог отпустить воспоминания и обиду, забыть и уйти просто так.

Раздираемый противоречивыми чувствами, Лаций осторожно подошёл к угловому входу. Дальше были фонтан, а за ним – главный вход в дом. Но там, скорей всего, сейчас стояли рабы и слуги. Поэтому войти внутрь можно было только здесь. Руки сами развязали сандалии, и он неслышно поднялся босиком по ступенькам. Узкий внутренний коридор вёл мимо комнат для женщин и их прислуги. Высокие ниши в стенах и бюсты на высоких подставках были на своих местах. Только теперь они казались ему намного меньше, чем в детстве. За углом был поворот к широкому коридору. Оттуда доносились голоса. Он решил не приближаться, чтобы его не услышали. В дальнем конце за колоннами появилась чья-то тень. Надо было срочно спрятаться. Если бы он не знал этот дом, то бросился бы назад. Но с того места, где он увидел тень человека, его сразу бы заметили. Незнакомец двигался к углу коридора, за которым стояла отдельная колонна, широкая, с четырьмя углами. Вокруг неё располагались четыре статуи. Это было единственное место, где он успевал спрятаться. Лаций нырнул за статую Эмилия Павла147147
  Луций Эмилий Павел Македонский – выдающийся политик и полководец Древнего Рима, консул 182 и 168 г. до н. э.


[Закрыть], когда с другой стороны послышался женский голос:

– … стой тут и жди! Как только он выйдет, сразу же приведи его в мою комнату в зале. Скажи, что к нам приехала мать Клавдии Пизонис, – по властному тону Лаций догадался, что это была Метелла Балеарика, мать Клода Пульхера, а тот, к кому она обращалась, либо раб, либо рабыня. До него доносилось тихое дыхание человека, который стоял за углом в шаге от скрывавшей его колонны. Лаций замер и старался не шевелиться. Когда шаги Метеллы Балеарики затихли вдали, дыхание раба переместилось вниз – он, видимо, присел, предпочитая ждать в такой позе. Судя по дыханию, это был мужчина. Лацию ничего не оставалось, как ждать вместе с ним. И слушать, о чём говорят на женской половине. Двери были приоткрыты, поэтому все слова были хорошо слышны.

– …ты, это всё ты! – Лаций узнал голос Пульхера.

– Да, я, – ответил слабый хриплый женский голос. Женщина говорила без истерики, ей вообще было трудно говорить. Наверное, это была Фульвия, его жена.

– Ты опозорила меня и мой род! Ты, женщина, сделала то, что не осмелилась бы сделать ни одна другая на твоём месте!

– Перестань, мне плохо.

– А мне хорошо? Это ты перестань! Как ты могла?

– А ты? Как мог ты? – она почти шептала.

– Что?! Ты обвиняешь меня?! – заорал Пульхер.

– Да, обвиняю… Тебе напомнить твою любовницу Валерию Друзиллу? Или твою племянницу Юлию Секунду? Ты забыл уже, как просил прощение после скандала с этой артисткой Ливией Теренцией? А что у тебя с этой Эмилией Цецилией, будь она проклята всеми богами?! Или она единственная, кто не соглашается на твои приставания? Сколько можно перечислять? Я не хочу тебя видеть! Уйди!

– Уйти? Нет! Ты – моя жена. И будешь отвечать за это перед богами и судом.

– Какими богами? Каким судом? Открой глаза, несчастный. Если бы не мой отец, то, видят боги, ты бы уже давно был в изгнании или тебя самого продали в рабы. За воровство и трусость. Кого ты пугаешь? Где мой ребёнок? Я не видела его уже два дня! Где он? Прикажи принести его! Я хочу его видеть.

– Ты не увидишь его! От кого ты его родила? Я не буду растить чужого ребёнка! Никогда!

– И не расти. Я смогу прожить одна и без тебя. После всех твоих измен Рим сможет простить одну измену и мне. Ты изменял мне каждый день. И теперь смеешь что-то требовать? Я помогала тебе всем – и деньгами, и советами. Я сделала тебя влиятельным человеком. Моё наследство помогало тебе во всём. А ты в это время соблазнял жену Гая Юлия Цезаря и всяких куртизанок с Сицилии.

– Ах ты, блудница! – завизжал Пульхер. Лаций с изумлением моргнул несколько раз и напряг слух. Такие слова редко можно было услышать где-то ещё… Было ясно, что жена Пульхера родила ребёнка от другого мужчины. За стеной, тем временем, надрывался обманутый Клод: – Ты должна отказаться от этого ребёнка и признаться во всём перед жрецами! Они примут жертву и очистят тебя.

– Сколько жертв тогда должен принести ты?! Наверное, не хватит всех людей в Риме, чтобы простить твои измены. Поэтому не кричи.

– Мужчин в Риме за измену не судят!

– Некоторых женщин – тоже! – прозвучал резкий ответ.

– Фульвия Бамбула, ты – моя жена. И этот… этот спуриус148148
  Спириус – незаконнорожденный сын (римск.).


[Закрыть] не должен жить в нашем доме.

– Клод, я хочу видеть своего ребёнка… – силы покидали её. – Если ты не прикажешь принести его, то, клянусь Мойрами, я нашлю на тебя самые страшные проклятья. Обещаю тебе. И тогда тебя не спасут ни твоя мать, ни Сальвия Нума, – хрипло прошептала она.

– Не угрожай мне! Я – отец и имею право убить своего сына и жену. Это записано в Законах Двенадцати Таблиц! Им подчиняется весь Рим!

– Клод, не гневи богов. Что ты несёшь? Это тебя убьют, если ты причинишь вред моему ребёнку. И тебя не спасут никакие законы. Ты слышишь? – на какое-то время голоса затихли, потом раздался женский голос: – Уйди, мне плохо. Позови Сальвию Нуму. У меня болит низ живота и плохой вкус во рту.

– Нет, ты послушай меня! – не унимался Пульхер, и Лаций уже перестал понимать, что тому было надо от своей жены. По колоннаде опять зашуршали мягкие шаги. Хриплое дыхание раба подскочило вверх.

– Хватит стоять! Иди отсюда! – раздался властный голос матери Пульхерия. – Жди меня в зале. Там сидят гости. Принеси им воду и фрукты. «Значит, Валерия со слугами находятся в атриуме», – догадался Лаций. Слуга прошлёпал босыми ногами по коридору. Скрипнула дверь, и мать позвала сына: – Клод, выйди! Надо поговорить.

В наступившей тишине послышалось недовольное сопение Пульхера. Лаций повернул голову в его сторону и старался уловить малейшее движение, чтобы понять, куда они пойдут.

– Ну, что ещё? – Пульхер был недоволен тем, что его прервали.

– Не туда, – вдруг раздался рядом с колонной голос матери. – Иди за мной, – Лаций не успел опомниться, как они прошли мимо. Его можно было бы заметить краем глаза, если бы не статуя Эмилия Павла. Скорей всего, она закрыла большую часть тела. Пульхер с матерью скрылись внизу. Этот переход вёл к внутренней комнате в женской половине. Там обычно останавливались жёны гостей. Лаций не смог удержаться и, крадучись, последовал за ними. Дверь была плотно закрыта, но по обе стороны виднелись углубления для статуй. Теперь там стояли широкие горшки с яркими цветами. Внутри каждого мог бы спокойно спрятаться взрослый человек. Лаций сначала хотел остаться в нише. Из неё он мог слышать их голоса, но здесь он был на виду. Лаций заглянул под горшок. Тот стоял на невысоком камне высотой в локоть. Сидеть под ним было неудобно, но лежать, сжавшись калачиком вокруг основания горшка, оказалось легче. Через мгновение, слегка примяв цветы по краям, он уже устроился на своём красном плаще носильщика, обняв основание огромного цветочного горшка и чувствуя, как со всех сторон в его тело медленно проникает холод.

– …Сальвия Нума только что ушла, – услышал он приглушённый голос матери.

– И что же теперь? – прозвучал уже совсем по-другому голос Клода.

– Ничего. Её глупые боги запрещают отказывать роженицам. Она была у Пизонисов вчера.

– И что теперь? Ты обещала, что она убьёт ребёнка. А теперь, получается, что она поможет Клавдии родить его? – чуть не плача, пролепетал Пульхер.

– Да. И это хорошо. Не скули!

– Что хорошо?

– Сальвия примет роды, как велят ей бои. А потом она сделает то, что скажу ей я. Я придумала кое-что получше.

– Ты хочешь сама убить ребёнка?! – ужаснулся Клод.

– Нет, зачем? Ты видел этого чернокожего выродка спуриуса? – в голосе матери звучало явная брезгливость.

– Ребёнка Фульвии?

– И твоего тоже, – с иронией сказала мать.

– Почти не видел. Так, краем глаза. Я не мог смотреть… Старуха… она была с ним всё время. Эта твоя Сальвия Нума.

– Тебе повезло. Его кожа похожа на твои кальцеи.

– Что ты от меня хочешь? Ещё поиздеваться, как Фульвия?

– Фульвия родила ребёнка от раба Акутиона. Твоего раба-египтянина.

– Значит, это всё-таки правда… Я убью его!

– И будешь последним дураком. Пока не надо. Он слишком дорого стоит. Он ещё не отработал то, что за него заплатили. Я отослала его на загородную виллу. Так что не волнуйся. Позже мы его продадим. Деньги лучше крови. По крайней мере, сейчас.

– Нет, я хочу видеть его мёртвым! Он предал меня! Фульвия родила от раба! От этого раба! – кричал Клод.

– Хватит разыгрывать обиду! Я не Фульвия. Мне твои рыдания не нужны. Зачем она только тебя выбрала, не знаю! Сопляк! Слушай, сейчас неважно, от какого раба она его родила. Главное, что от раба. Цвет кожи не скроешь. Поэтому ты сейчас зря орал на неё. Не надо с ней ссориться.

– Как ты можешь такое говорить? Я тебя не понимаю. Что ты?.. Как это так? Ты же ещё неделю назад предлагала закопать её живьём в саду. Что ты задумала? Скажи мне! – было слышно, как Клод плачет.

– Почему ты ничего не сказал мне о Клавдии Пизонис? – вдруг прозвучал хлёсткий, как удар плётки, вопрос.

– Э-э… – замялся Пульхер. – Но я же тебе пытался… рассказать… – его голос сразу изменился, как будто он принадлежал другому человеку.

– Клод, у нас нет времени! Своим молчанием ты чуть не погубил нас всех! Почему об этом знает пол-Рима и не знаю я?

– Теперь знаешь, – прозвучал голос побитой собаки.

– Скажи мне, ты собираешься стать претором в этом году или уже передумал?

– Нет, не передумал.

– Опять врёшь! Мне сказали, что ты собираешься ехать с Крассом в Азию.

– Нет, это неправда. Я просто предложил свою кандидатуру на должность квестора…

– Тогда перестань раздражать влиятельных людей. Гонять плебс на улицах или кидать камни в свиту Цицерона – это детские шалости по сравнению с Клавдией Пизонис, которая носит твоего ребёнка! Смотри, на любую силу найдётся другая сила. Твои покровители не всесильны. Фульвия – твоя последняя надежда.

– Я ничего не понимаю… Почему?

– Потому что сейчас к нам приехала Валерия, мать Клавдии Пизонис. Я попросила её подождать в атриуме. Она точно будет говорить о тебе и дочери. Поэтому сиди здесь и никуда не выходи, пока я за тобой не пришлю. Слушай, кажется, Фульвия зовёт кого-то или стонет. Надо прислать ей служанок. Я всё сделаю. А ты бери ребёнка спуриуса и поезжай со служанкой Алантой к их дому. Аланта кормит грудью своего сына. У неё есть молоко. Она сможет покормить в дороге и спуриуса, чтобы он не заплакал. Главное, чтобы он молчал. Сам ты этого не сделаешь. Давай, иди! А там уже Сальвия Нума всё сделает сама.

– Но зачем?

– Слушай, глупый ты сын! Тебе сейчас нужен не чёрный, а белый ребёнок, такого же цвета кожи, как у тебя и Фульвии! Нам не тягаться с семьями Цезонинов и Кальпурниев, не говоря уже о Юлиях. Ты хочешь остаток жизни провести в ссылке? Так что смотри, выбора у тебя нет. Сальвия Нума поменяет детей, и ты привезёшь ребёнка Клавдии сюда, к своей жене. И покажешь ей, понял?! Скажешь, что это родила она! Тебе нужна Фульвия. Она последняя в роде Гракхов. У неё очень много денег. И бросать её нельзя! Привези ребёнка, стань на колени и проси прощения, пока между вами не будет мира! Ты понял? Тем более, что сам виноват.

– Да, я всё понял. И что делать?

– Слушай внимательно… – Лаций напряг слух, но Метелла Балеарика, наверное, перешла на шёпот, и Лаций больше ничего не слышал. Наконец, они вышли из комнаты и остановились у клумбы.

– За этими новыми рабами нужно всё время смотреть! – раздался недовольный голос матери Пульхера. – Эй, Торо! – позвала она кого-то. – Что с цветами? Почему они помяты? Когда ты их поливал? Поправь! – шаги Клода и его матери затихли вдали, а рядом с горшком появился босоногий раб, к которому через какое-то время подошли ещё два. Они стали обсуждать, как пересаживать цветы. Лаций морщился, сжимаясь и разжимаясь, как змея, и чувствуя, что немеет от холода всё сильнее и сильнее. Но больше всего его мучила мысль о том, что он не успеет предупредить Клавдию. Однако вскочить и убежать, не испугав трёх рабов, он не мог. Тогда мать Пульхера заподозрила бы неладное и изменила свои ужасные планы.

Лаций продолжал ждать, и ему казалось, что уже наступает утро, а медлительные рабы и не думают уходить. В какой-то момент двое из них отошли, и у большого горшка остался всего один. Снизу были видны только его грязные стопы, всё остальное скрывали свесившиеся по краям цветы.

– Я вернусь, сейчас. Ты отдохни, дорогая. Наверное, боги послали тебе нелёгкое испытание… Конечно, конечно, сейчас пойду и найду его… – раздался голос Клода Пульхерия в конце коридора. – Эй, ты, иди сюда! – пятки перед носом Лация повернулись в другую сторону и, удаляясь, застучали по коридору. Он выпрямил спину и вздохнул. Было слышно, как Пульхер приказал рабу позвать к жене служанок и принести воды. Казалось, боги сами посылали Лацию такую удачу. Клод пробежал мимо его ниши и, судя по звукам, сел в носилки. Больше ждать было нельзя.

Лаций выглянул из-за края горшка и встал на колени. Затем, опираясь рукой на стену, поднялся во весь рост. Всё тело ныло, как после тяжёлой работы, и он несколько раз присел, чтобы прийти в себя. У ступеней раздались чьи-то шаги. Времени вернуться в нишу уже не было. Он только успел пройти вперёд и спрятался за той самой квадратной колонной, за которой стоял в самом начале. Кто-то быстро поднимался по ступенькам. Набрав в грудь воздух, он замер и вжался в угол между статуей и колонной. По коридору шла босая женщина в длинной накидке без рукавов. Он видел её бледное вытянутое лицо с застывшим, немигающим взглядом, и слышал шаркающие шаги, как будто к ногам были прибиты деревянные подошвы. Перед ним проплыла голова со слипшимися волосами, высокий лоб и обезумевшие глаза. Сухие, потрескавшиеся губы что-то шептали, но слов было не разобрать.

– Фульвия? – вырвалось у него. Но женщина, к счастью, не услышала. Через несколько мгновений послышались поспешные шаги рабынь, которые подхватили её под руки и попытались вернуть назад, в комнату.

– Где мой ребёнок? – с пронзительной болью спрашивала она их, но те только гладили её по рукам и тянули в комнату. – Верните мне его! Я родила его, но его рядом нет…

– Мы не знаем, – наконец, произнесла одна из них.

– Где он, скажи?

– Я не знаю.

– Кто знает? Клод? Клод, ты знаешь? – Фульвия наморщила лоб, как будто пыталась что-то вспомнить. На лице у неё выступили капельки пота, пальцы задрожали ещё сильнее, и глаза подёрнулись серой дымкой. Лаций понял, что у неё жар.

– Да, знает, знает, знает, – зашептали служанки, отходя назад ещё на шаг. – Идём в кровать, он там. Он всё знает. Он тебе скажет, – рабыни зашли в комнату и закрыли дверь. Вокруг никого не было. Лаций, задыхаясь, рванулся к выходу, перепрыгнул через все ступеньки и остановился, коснувшись ладонями двери. Приложив ухо к щели, он прислушался. Снаружи было тихо. Сзади – тоже. Он уже не видел, как Фульвия металась по кровати, постоянно спрашивая о ребёнке, а рабыни прикладывали ей к голове мокрое полотенце и молились, чтобы быстрее вернулась старая повитуха.

Лаций подбежал к Марио. Тот с удивлением посмотрел на него и спросил:

– Что так быстро? Всё посмотрел?

– Быстро? – переспросил Лаций, завязывая сандалии на онемевших ногах. – Мне показалось, долго. Марио, запомни, меня здесь не было. Ты никого не видел. Хорошо?

– Да. А что такое? Ты, что, дом поджёг? – с тревогой спросил старый раб.

– Нет, ни в коем случае! Просто надо спешить. Всё, закрывай дверь и молчи.

– Эх, молодёжь… Вот так всегда, даже не поговорят со стариками, – пробурчал старый раб, но Лаций этого уже не слышал. Носилки Клавдии стояли на том же месте, Икадион задумчиво ходил в дальнем конце улицы, наблюдая, наверное, за тем, что происходило у главного входа. Заметив Лация, он поспешил обратно.

– Что случилось? – сразу спросил он.

– Ничего! Надо возвращаться в дом Пизонисов.

– Да ты можешь объяснить, что там произошло? – схватил его за плечо либертус.

– Что произошло? – Лаций замер, потёр рукой лоб, потом покачал головой и сказал: – Клод хочет поменять детей! Нет, не успею… Потом всё расскажу.

– Оставить рабов одних? Бежим вдвоём? – предложил Икадион. Лаций вдруг остановился и посмотрел на него странным взглядом.

– А где Оливия?

– Она не выдержала и пошла в дом вслед за матерью, – сказал Икадион.

– О, нет! Только не это! – Лаций принял решение немедленно. – Стой тут. Жди её!

– Хорошо.

– Возвращайся через те переулки, по которым мы шли сюда. Мне надо спешить.

– Куда ты? Что с тобой? Ты можешь сказать, что случилось?

– Не могу. И ничего не говори Оливии. Ничего!

– Лаций, уже вечер. Становится темно. На улицах опасно. А у тебя нет даже ножа!

– Какой нож? Мне нужна лошадь. Срочно нужна лошадь.

– Какая лошадь? Да ты можешь успокоиться? – Икадион был очень удивлён и озадачен. Он уже понимал, что произошло что-то очень страшное.

– Клод – отец ребёнка… Клавдии – вот, что произошло. Фух, надо бежать! У Клавдии сейчас роды… Валерия Пизонис здесь, Оливия – тоже здесь. И там никого нет. Понимаешь?

– Нет. Что ему там надо? – спросил либертус. – Слушай, из дома нет другого выхода. Я никаких носилок не видел. Может, ты ошибся? – он пристально посмотрел ему в лицо, но Лаций только фыркнул.

– Ты мог и не заметить! Он ушёл с другой стороны. Ладно, пока! Если ничего страшного не произойдёт, я просто буду сидеть и ждать тебя в саду. Да поможет мне Меркурий! Я побежал!

– Лаций! – окликнул его Икадион, но тот уже был у самого угла дома, и через мгновение исчез за поворотом. Либертус пожал плечами и вернулся к носилкам ждать Оливию. Он был удивлён странным поведением Лация, с которым в последнее время очень сдружился. И, честно говоря, его немного обидела такая спешка.