Текст книги "Римская сага. Город соблазнов"

Глава 65

Набравшись терпения и изобразив на лице улыбку, он толкнул дверь в комнату, где его ждала весталка. Однако он не подумал, что Лициния пришла не просто так. Она подготовилась, как и в прошлый раз.

– Красс, я предлагаю тебе заключить новый договор, – перешла она сразу в наступление, не приветствуя его и игнорируя его общественное положение.

– Так ты приветствуешь консула Рима?.. – начал, было, он, но сразу понял, что такой тон с ней неуместен. – Ну, ладно. Опять будешь просить по поводу своего дома? – с нескрываемым раздражением в голосе спросил он.

– Нет. Я больше не буду ничего просить. Теперь я готова предложить тебе другой договор, – спокойно и уверенно произнесла Лициния. Она всё ещё была красивой, отметил про себя он. Но молодость прошла, и Красса больше не волновала красота женщин. Власть золота оказалась намного сильней и беспощаднее, чем любовь. Она уже поработила его полностью.

– Интересно, какой же? – с сарказмом спросил он. – Только не тяни время, – на его лице отразилось нетерпение. – Говори, чего ты хочешь? – теперь к снисхождению добавилось пренебрежение, и Лициния с трудом сдержалась, чтобы не высказать ему всё, что накопилось за эти долгие годы. Но вера в кару богов помогла ей сдержаться.

– Ты знаешь, что если любой обличённый властью римлянин совершает проступок, порочащий его честь, а, значит, и честь Рима, то его отстраняют от должности до выяснения обстоятельств? – заявила она.

– Я так и знал! – Красс закатил глаза к небу. – Тебе же самой не поздоровится, глупая! – снисходительно произнёс он. – Хотя ты уже и не весталка, всё равно накажут.

– Я готова понести наказание, если таковое будет, – резко оборвала его Лициния. В её голосе прозвучал металл, и Красс насторожился. Неужели эта странная женщина, спустя столько лет, действительно захочет рисковать своей жизнью, чтобы проучить его? Нет, не может быть… Но природная хитрость заставила его промолчать.

– Ну, и что же ты хочешь? – проклиная себя за то, что пришёл сюда, прошипел он.

– Я предлагаю тебе другой договор, – не меняя тона, продолжила Лициния. – Ты останешься консулом. Ты поедешь в Сирию. Ты станешь победителем всего мира. Только если тебе не запретит это народ Рима. А народ Рима может запретить всё, – Лициния еле сдерживалась, видя, как кривится в брезгливой гримасе лицо человека, когда-то покорившего её сердце, а до этого убившего её отца. Она собралась с силами и продолжила: – Поэтому я принесла тебе новый договор. Короткий. Ты соглашаешься передать мне мой дом… – она остановилась и набрала в лёгкие побольше воздуха, чтобы не сбиться, – и работающих в нём рабов… – она почувствовала, что у неё пересохло в горле.

– А рабы-то тебе зачем? – с наглой усмешкой спросил Красс.

– Дослушай! Всё это безоговорочно перейдёт в мою собственность… только при одном условии – если ты в этом походе погибнешь, и твоя смерть будет подтверждена в Сенате, – когда Лициния произнесла последние слова, Красс, несколько раз моргнув, посмотрел на неё с недоумением и откинулся на спинку кресла. Он постучал пальцем по лбу и отрицательно покачал головой. Лициния вспыхнула и встала. Красс с издёвкой скрестил руки на груди, но вскоре пожалел об этом. – Трибун Атей Капитолин и сенатор Марк Публий Метелл! – громко позвала она. Красс вздрогнул, услышав имена своих заклятых врагов. Через мгновение в комнату вошли грузный сенатор и сутулый, суровый трибун. Его недружелюбный, хмурый взгляд не обещал Крассу ничего хорошего. – Как я и говорила вам, мы не можем прийти с Марком Крассом к общему мнению по вопросу возврата моего дома. Поэтому теперь я хочу при вас сказать самое главное, о чём я молчала столько лет. Народ Рима должен знать…

– Я согласен, – вдруг резко перебил её Красс. Его голос был нежным и сладким, как будто он собирался признаться ей в любви. Это было так неожиданно, что все в недоумении замерли. – Я согласен подписать твой договор, Лициния, – он вздохнул, закатил глаза к потолку и с обворожительной улыбкой продолжил: – Видят боги, я давно собирался предложить тебе нечто подобное. Ведь ты же не собираешься последовать за мной в Азию, чтобы убить меня там? – он выдавил из себя улыбку, но в душе трясся от ненависти и страха, и только колючий взгляд выдавал его мысли. Поэтому он старался не смотреть на присутствующих. С ним давно не поступали так подло и низко. И в душе он проклинал подлую весталку, обещая свести с ней счёты, как только вернётся из Азии. Мысль о том, что он может оттуда не вернуться, даже не приходила ему в голову. Удивлённые трибун и сенатор с интересом наблюдали за этой сценой. Таким они его ещё никогда не видели. И даже не подозревали, что в Риме есть человек, который имеет над ним такую власть. Тем более, женщина… Лициния достала два пергамента и положила их перед Крассом.

– Я прошу вас быть свидетелями и скрепить наши подписи под договором, – обратилась она к своим спутникам после того, как Красс поставил свою подпись.

– Лициния, уважая твои годы и заслуги в храме Весты, я преклоняю перед тобой колени, – медленно произнёс трибун Атей Капитолин. – Но я не могу пойти против своей воли. Ты скрывала от народа Рима что-то страшное столько лет, а теперь из-за давления на Марка Красса эта правда должна остаться неизвестной? Это несправедливо по отношению к римлянам, чьи интересы я представляю как народный трибун. Поэтому я требую от тебя сказать то, что ты намеревалась произнести в случае отказа Марка Лициния Красса подписать этот безумный договор.

На какое-то время воцарилась полная тишина. Трое мужчин смотрели на Лицинию, а она, опустив взгляд, стояла посреди комнаты с двумя свитками в руках. Наконец, она подняла голову и посмотрела на трибуна глазами, полными безумной боли.

– Я скажу тебе, Атей, что я хранила столько лет в своём сердце. И пусть ты уже не в силах что-либо изменить, дай мне слово, что после этого ты подпишешь договор.

– Я не вижу никаких преград к этому, – ответил трибун. Марк Красс схватился за грудь и упал на мраморную скамейку. Он не мог ничего изменить и вынужден был только молчать и слушать.

– За несколько лет до смерти Суллы мой отец был объявлен врагом Рима и убит. После этого наш дом и землю должен был купить некто Луций Голконий Приск. И он должен был это сделать по просьбе вот этого человека, – она ткнула свитком в сторону Красса. Тот сидел с побелевшим лицом и не шевелился. – Марк Красс узнал, что Гнею Помпею понравился дом моего отца. Луций Приск занёс моего отца в списки проскрипций. За это Марк Красс пообещал Луцию Приску поделить деньги Помпея пополам. Меня спасли жрецы-авгуры и великий понтифик. Я хранила эту боль в сердце много лет. Теперь ты, трибун, знаешь об этом. Подпиши договор, как обещал, – Лициния протянула ему два свитка, и тот, почти не глядя, поставил на них свою подпись. Следом за ним с растерянным выражением лица то же самое сделал и сенатор Марк Публий Метелл. Красс постепенно приходил в себя. Да, он видел, как Лициния блестяще отвела от себя угрозу. Но тем самым она отвела её и от него. Он был далёк от намерения проявлять по этому поводу какие-либо эмоции. Сейчас его это не волновало. Слава богам, эта старая сорокалетняя дура должна была теперь отстать от него навсегда, и он, наконец-то, смог бы беспрепятственно отплыть в Сирию. А договор… Опять договор! Она и в прошлый раз навязала ему своё решение. Уже во второй раз. Но что из этого вышло? Ничего. Дом всё равно принадлежит ему! Так что пусть ждёт его возвращения из Азии. Вряд ли она станет доводить дело до суда. А этим двоим правдолюбцам будет трудно доказать его участие в смерти её отца, основываясь лишь на словах глупой весталки. Пусть подёргаются, поищут доказательства, если хотят. Это потребует немало сил. К тому времени он уже вернётся в Рим с триумфом. А весталка опять останется ни с чем. Пусть тешится своим договором! Он совсем не собирается там умирать, в этой Азии!..

Красс вздохнул полной грудью и поднялся, чтобы уйти. Он хотел попрощаться с безмолвно следящей за ним троицей, но потом передумал и вышел, не сказав ни слова. Он оказался прав. Позже попытки трибуна и сенатора воззвать к справедливости и наказать его за прошлые поступки так ни к чему и не привели. Луция Голкония Приска уже давно не было в живых, а те, кто остался, не хотели ворошить прошлое, потому что сами сильно обогатились за счёт тех же самых проскрипций. Но, конечно, не так, как Марк Красс.

Глава 66

Многочисленные гости в триклинии радостно шумели, предвкушая роскошный десерт после долгой прогулки по саду. На холодном воздухе они успели немного проголодаться и теперь с радостью потирали руки, обсуждая блюда, которые начали выносить рабы. Расставшись с весталкой и её свидетелями, Красс с радостью присоединился к гостям. Он поднял кубок за Рим и его народ, а потом все гости выпили за здоровье нового консула – Марка Лициния Красса. Взяв чашу, он вышел на портик и подошёл к Лацию.

– Жизнь в Риме сложна, Лаций Корнелий, – патетически заявил он. Морозное дыхание вырвалось у него изо рта, как белое облачко, и сразу же растаяло в воздухе.

– Я согласен с тобой. Поэтому благодарю за помощь и те связи, которые ты помог мне здесь наладить! – Лаций невольно улыбнулся, вспомнив случай с рыжим греком Александром в термах сенатора Валерия Мессалы. – Ты не замёрзнешь? Возьми мой плащ! – предложил он.

– Не надо. Я жду от тебя другой благодарности, – заметил Красс. Он замолчал и поставил кубок с вином на невысокую колонну без бюста. – Не буду повторяться, но ты всегда можешь изменить своё решение. Кстати, почему ты не рассказал мне о стычке с людьми Пульхера в таверне?

– Я… не хотел беспокоить тебя такой мелочью. Тем более что никто не пострадал, – растерянно ответил Лаций, а который раз убеждаясь, что у Красса везде были свои осведомители.

– Зря. Ты мог погибнуть. Его люди не шутят.

– Я это понял.

– Тебе повезло. А Пульхера ещё накажут боги. Обязательно! Видишь, как они благосклонны к тебе. Они ещё раз напоминают, что твоя судьба связана с великими делами и ты должен об этом задуматься. Но я всё это уже тебе говорил. И не раз. Вот и Сцинна завтра покидает мой дом. Он совсем плох. Я отпускаю его, – добавил консул.

– Я слышал. Здоровье? – сочувственно спросил Лаций.

– Не только. Кстати, ты тоже имеешь к этому отношение! – Красс повернулся к нему. – На следующей неделе в тюрьму Рима привезут десять человек, которых обвиняют в неповиновении наместнику Рима на Сицилии. Их обвиняют, знаешь, в чём? В заговоре и подготовке убийства, – он помолчал и добавил: – Среди них жена наместника. Говорят, молодая и очень красивая женщина. Её зовут Виргиния. А ещё там оказался брат Сцинны.

– Оги? – с удивлением спросил Лаций.

– Да, Оги Торчай.

– Я же его предупреждал! – с сожалением произнёс он.

– Не ты один. И Сцинна, и я в своё время. Но этот очень способный меняла решил, что сможет обмануть весь мир. Теперь его ждёт смертная казнь. Как, впрочем, и изменницу-жену глупого наместника.

– А Сцинна? – спросил Лаций.

– Что Сцинна? Он умный человек… и молча скорбит. Поэтому я его и отпускаю, чтобы он мог заранее подготовиться к тяжёлой утрате любимого брата. Ну, и ещё, чтобы его имя не помешало кое-каким моим планам. Чтобы никто не сказал, что у меня в доме живёт брат преступника.

– Да, суд может остановить тебя…

– Вот именно! Поэтому мне придётся выступить в Азию, скорей всего, без решения Сената, – Красс поднял взгляд и увидел неодобрительный взгляд Лация. – Не смотри на меня так! Да, такова ситуация. Сенаторы не видят в Азии никакого врага и не считают необходимым посылать туда армию нового наместника.

– Я знаю. Но ты рискуешь, – осторожно сказал он.

– Рискую? – усмехнулся Красс. – Это ты мягко сказал. Я не просто рискую. Я рискую всем и сразу. Второго шанса у меня уже никогда не будет! Ни-ког-да! – он облокотился руками на мраморные перила и уставился невидящим взором вдаль. В этот день Лаций впервые заметил в нём начинающиеся изменения. Марк Красс напоминал живую статую с подёрнутыми дымкой глазами и устремлённым вдаль времён взглядом.

– Консул… – позвал его он.

– Да? – встрепенулся тот. Он снова был здесь. – Мне нужен ты, Лаций Корнелий. Не буду скрывать, ты мог бы очень сильно мне помочь в будущем. Возьми всех своих легионеров. Я заплачу, сколько скажешь!

– Марк Красс, я не могу. Я долго думал. Но я не могу. Боги не дали мне знак, – отрицательно покачал головой он.

– Я заплачу сейчас. Или ты не хочешь присоединиться ко мне из-за свадьбы с Оливией? Я слышал, ты спас её в театре. Молодец. Но Оливия – не проблема. Я понимаю. Женись и приезжай потом. Ты всегда можешь присоединиться к нам.

– Нет. Я не могу… потому что мне не по душе эта затея.

– Ты уже говорил об этом. Но война – это не дело души. Это дело меча. Какая разница, где тебе будут платить? Я готов заплатить тебе в сто раз больше, чем Цезарь!

– Дело не в этом. Я чувствую, что не готов идти туда… потому что там нет врага.

– Ты говоришь, как старый сенатор, а не молодой воин. Разве ты не понимаешь? – Красс начинал закипать. – Враги есть всегда и везде. Рим всегда был окружён врагами, даже когда они притворялись друзьями. И так будет всегда! – он вспомнил разговор с весталкой и заскрипел зубами.

– Да, но Рим никогда не нападал первым, – попытался возразить Лаций.

– Это спорный вопрос. Всё зависит от того, как это преподать людям. Но если завтра Сирия или Иудея попросят о помощи, что ты тогда будешь делать?

– Ты прав, но сейчас я… пока не могу принять такое решение.

– Хорошо, – Красс поджал губы и поёжился. – Давай договоримся об одном: если у тебя будет возможность присоединиться ко мне, ты сразу же это сделаешь. Даёшь слово? – от прежнего внимательного и осторожного Красса не осталось и следа. Теперь перед Лацием стоял жёсткий и властный консул Рима, способный на любой поступок. Поэтому лучше с ним было не спорить.

– Но это…

– Лаций, я говорю прямо: если ты захочешь прийти ко мне в армию, я всегда приму тебя. Всегда. Дай слово только, что если боги помогут тебе изменить решение, ты не остановишься на полпути и придёшь?

– Хорошо. Я даю тебе слово, что подумаю, – решил согласиться он.

– Надеюсь… – добавил Красс. – Не забудь об этих словах!

– Да хранят тебя боги! – пожелал ему Лаций, не зная, что совсем скоро эти слова пригодятся ему самому. Марк Красс в ответ усмехнулся, положил руку ему на плечо и прищурился. Он хотел что-то добавить, но только покачал головой и молча вернулся в дом, оставив его на ступенях одного. Внизу, у ворот ему встретился Сцинна. Лаций подошёл к нему.

– Прости, я говорил Оги не делать этого, – сокрушённо покачал головой он. – Но он меня не послушал… Это всё из-за Виргинии. Он любил её.

– Меня он тоже не послушал. Ты уже всё знаешь? – тихим голосом спросил бывший счетовод Красса.

– Да, Красс рассказал. Прости…

– Не надо. Ты ничем уже не поможешь. Оги рассказал мне, что ты сделал для него там, на Сицилии. Я не одобряю это… но ты – мужественный человек. И твой друг Варгонт – тоже. Я благодарен вам за это.

– Разве ты не сделал бы то же самое для меня?

– Не думаю… Мой опыт и моё здоровье не позволяют мне идти на поводу моих чувств. Я вынужден буду скоро уехать. Мне надо подлечить мой бок, – он опустил взгляд и вздохнул. – Кстати, как ты думаешь, есть ли такое место, где можно было бы сейчас спокойно провести полгода или даже год, чтобы не было войн?

– Даже не знаю. Я давно хотел побывать в Карфагене. Его стёр с лица мой предок, Сципион Африканский. Но там сейчас ничего нет, одна пустыня. Может, в Вифинию, туда, где умер страшный Ганнибал? Или Коммагену. В Азии много небольших прибрежных городов, где можно затеряться навсегда. Александрия, Антиохия, Иссы…

– Вифиния… Там умер Ганнибал? Не знал… Интересно…

– Сцинна, а ты сам откуда? Может тебе поехать домой? Говорят, родные места лечат лучше всего.

– Наши родители жили в Хараксе. Это далеко отсюда. Очень далеко. Дальше Азии. Там очень жарко. Они жили в греческом полисе. Но это неважно. Значит, говоришь, Вифиния и Коммагена?

– Да, – кивнул Лаций.

– Благодарю тебя. Пусть боги хранят тебя!

Они расстались, каждый думая о превратностях судьбы и о том, что их может ждать в будущем. И хотя их судьба уже была предопределена всесильными Парками, Лаций продолжал поступать им наперекор, поддаваясь порывам молодости, в то время как Оги Торчай пытался сопротивляться и отчаянно цеплялся за жизнь совсем по другой причине – он хотел помочь попавшему в беду брату.

Пока они говорили у ворот дома, Марк Красс вернулся в ту самую комнату, в которой совсем недавно состоялся его разговор с весталкой Лицинией. Вместо неё здесь теперь находился Тит Анний Мелон, заклятый враг Клода Пульхера. Именно его вмешательство спасло Лация от преследования гладиаторов Клода Пульхера. Красс решил, что настало время использовать его в своих целях.

– Твои руки развязаны, Тит, – бросил он с порога вместо приветствия. – Можешь делать всё, что угодно. Дай мне время уйти из города, и потом можешь с ним встретиться.

– Это точно? – нахмурившись, спросил широкоплечий римлянин, больше похожий на гладиатора-вольноотпущенника, чем на городского магистрата, чей плащ красовался у него на плечах. – Ты позвал меня только из-за этого? Разве ты сам не можешь избавиться от этого красавчика?

– Если бы тебя это не волновало, разве ты примчался бы сюда весь в пыли? – с иронией ответил вопросом на вопрос Красс.

– Да, – согласился тот. – Но ты можешь дать мне слово…

– Тит, сколько слов тебе надо? Я не могу написать тебе это на папирусе, потому что не буду в Риме, когда всё это произойдёт. Я могу только повторить, что твои руки свободны. Всё! Клод мне больше не нужен. Мне нужен только его дом. Выкинь его оттуда! И из дома Цицерона тоже. Но будь осторожен, Пульхер не простой гражданин, он очень хитёр и коварен.

– Не беспокойся. У меня есть голова на плечах. Я подожду, когда он ошибётся. Благодарю тебя, консул! Я редко говорю такие слова. Особенно, когда дело касается такого неблагодарного человека, как Клод, и… его женоподобных друзей. Ты не можешь себе представить, как я тебе благодарен. Я этого никогда не забуду!

– Хорошо, хорошо! Иди! У меня сейчас много дел. Позже я помогу тебе с клиентами в Сардинии. Дай срок, и все виноградники там будут твои. Ну, всё, иди, иди, – быстро закончил он, заметив, как растерянно развёл руки в стороны собеседник. Предчувствуя, что разговор может затянуться надолго, он поспешил проводить его до дверей. Оставшись один, Красс упал в широкое кресло и закрыл глаза. День оказался очень тяжёлым. Но он, слава богам, всё сделал правильно. В Риме всегда побеждает сильнейший. А сильный – это тот, кто может что-то дать окружающим. Желательно, деньги. Эта мысль его всегда успокаивала.

Глава 67

Был редкий для зимы солнечный день, время приближалось к полудню. Воздух казался лёгким и прозрачным. Лаций чувствовал, что дышится свободно, но уже несколько дней после разговора с Марком Крассом у него было плохое настроение. Какое-то неприятное предчувствие томило душу, но боги молчали. Никаких знаков и намёков не было. От этого становилось ещё хуже. Накануне он принял решение возвращаться в Галлию. Рим тяготил его, и Лаций думал, что если откровенно поговорить с Цезарем, то тот сможет помочь ему советом или делом… Но ждать, как советовали все вокруг, он больше не мог. Оливия как-то странно разволновалась вчера, когда он сказал ей об этом. И убежала к сестре в комнату. Может, привыкла к нему? Всё это ему изрядно надоело, и помочь мог только мудрый Цезарь.

Вернувшись в дом Пизонисов, он столкнулся в воротах с Икадионом. Тот совсем недавно вернулся из их имения, где отец семейства был занят проблемами с урожаем и закупкой зерна. Пизонисы решили заготовить продовольствие на два года вперёд. В прошлом году многие патриции пострадали от неурожая и голода, обрушившихся на юг Италики, поэтому наиболее благоразумные старались теперь заготовить еду не на год вперёд, как раньше, а на целых два или даже три.

– Что ты такой уставший? Что случилось? – спросил Икадион, снимая плащ.

– Не знаю. Как-то не по себе. Надо как-то отвлечься.

– Может, заболел? Холодно. Да что ж вы все сегодня какие-то странные! Может, пойдём в гимнасий? – предложил он. – Позанимаемся упражнениями? Согреешься.

– Да, нет. Не хочу. Настроение не то.

– Это из-за Оливии? Ты её видел? Это она тебе что-то сказала? – Икадион не знал об их договорённости на Вилле папирусов и, как все остальные, искренне верил, что между ними существует настоящая любовь.

– Нет, не она. Кстати, что с ней? Вчера расплакалась, как ребёнок, – Лаций снова почему-то вспомнил про медальон, встречу со своими старыми товарищам по оружию, Пульхера и его бандитов. За несколько дней до этого Варгонт сказал, что Красс пообещал сделать его легатом, а всем остальным после окончания похода раздать участки с рабами в Сирии. И ещё много золота.

– Оливия ещё ребёнок. С утра не в себе. Зайди к ней, – пожал плечами Икадион. – Она какая-то странная. Вся в слезах. Может, успокоишь. Я, если что, буду в саду.

– Хорошо.

Оливия сидела в комнате вместе с матерью. Обе выглядели взволнованными. Валерия Пизонис встала и подошла к Лацию.

– Оливия совсем грустная. Ты не мог бы её как-то отвлечь? – с каким-то странным неестественным напряжением в голосе сказала она.

– Что-то случилось? – нахмурился Лаций, постепенно забывая о разговоре с Крассом и легионерами.

– Утром к нам в дом приходил Клод Публий Пульхер, – напряжённо произнесла Валерия. – Нас не было дома, он встретился с Клавдией и её сестрой, – мать кивнула на Оливию, которая сидела, не поднимая головы. Наверное, они поругались, и бедняжка Оливия приняла всё это близко к сердцу… Может, он ей сказал что-то плохое… Сейчас она ничего не говорит, просто плачет.

– Кто же его пустил? Как же так? Прямо в дом? – изумился Лаций. – Не люблю этого человека. Хотя не сталкивался с ним ещё. Он один приходил?

– Конечно, да! Его пустил старый раб. Клод был весь в перстнях и сиял, как купол храма Юпитера. Какая наглость! В нашей семье это не принято, а он посмел… Но речь не об этом… Старый раб говорит, что Клод приходил сюда не раз, когда нас не было… И это ещё что!.. Ну, да ладно, с этим мы сами разберёмся. Постарайся поговорить с Оливией. Она оказалась крайней в этой глупой ситуации.

– Валерия, ты не волнуйся, я с ней поговорю, – шёпотом произнёс Лаций. – Только оставь нас наедине.

– Благодарю тебя, – пожилая мать, вся серая от слёз, вышла из комнаты. Лаций подошёл к девушке. Та, согнувшись, сидела на краю лавки и плакала. Её хрупкие плечи тихо вздрагивали. Ему захотелось погладить её по спине, обнять и хоть как-то успокоить.

– Оливия, – Лаций сел рядом. Она оторвала руки от лица и посмотрела на него красными глазами. Даже в слезах её лицо оставалось трогательно-милым и не вызывало отвращения, как это бывает у многих даже очаровательных женщин, чьи лица во время плача меняются до неузнаваемости. – Оливия, ты можешь сказать, что произошло? – спросил Лаций. Она кивнула. – Давай поговорим спокойно. Ты можешь? – попытался улыбнуться он и понял, что говорить о спокойствии в такой ситуации было глупо. Но Оливия постаралась успокоиться и ответила:

– Да, смогу.

– Что случилось? Здесь утром был Клод Публий Пульхер, так?

– Я целый месяц не была у сестры, – она поджала губы.

– Месяц? Ничего не понимаю…

– Да, хотя для тебя это странно… Прости. Она не болела, – Лаций медленно набрал воздух в грудь и ничего не сказал. Надо было ждать. Оливия продолжила: – Она не болела. Всё это время. Понимаешь? Она совсем не болела! А он мне врал!

– Э-э… Да, понимаю. Но что же тогда с Клавдией? Я долго её не видел.

– Она беременная! – снова разрыдалась Оливия. – Вчера к ней приходила повитуха… – она уронила голову в ладони.

– Беременная? Как это? Э-э… Ну, и что? Что в этом страшного? – наивно спросил Лаций.

– Она никому не говорила. Вчера ей стало плохо. И теперь не говорит. Даже матери.

– Что не говорит?

– Не говорит, кто отец ребёнка.

– Но кто же это? Может, это Пульхер? И он приходил, чтобы…

– Нет, нет. Он сказал, что это неправда. Он даже наорал на меня, – Оливия отчаянно закивала головой и снова разрыдалась.

– Хм-м… – Лаций пытался понять, что произошло, но она сквозь слёзы продолжила:

– Я целый месяц встречалась с ним. Сначала по просьбе сестры, а потом он сказал, что я ему наконец-то понравилась и он хотел бы узнать меня поближе. Он просил меня доказать, что я действительно его люблю. Его так часто обманывали и бросали. Он боялся, что я его тоже обману. Он говорил, что сестра его тоже обманула. И теперь он любит только меня! И просил доказать ему, что я не обману.

– Как? Стать его любовницей?

– Нет. Он попросил украсть у тебя медальон и принести ему. Но у меня не получилось. Прости…

– Медальон?!. – Лаций опешил, но смог взять себя в руки. – И что дальше?

– Тогда он разозлился и сказал, что я его тоже предала. Но я не предавала. Я сказала, что готова на всё. И он этим воспользовался! Он сказал, чтобы я доказала это. Мы были вдвоём… и теперь я не знаю, что делать дальше! Это позор и горе! Он обесчестил меня! И я тоже буду беременная, как Клавдия!

– Это уже совсем как-то… – Лаций развёл руки в стороны, не зная, что сказать.

– А сестра молчала… всё это время. Она никому… никому ничего не говорила. Даже матери. Пока ей не стало плохо. Потом мама всё узнала. Но мне тоже ничего не сказала. Я до сегодняшнего дня ничего не знала. Если бы я знала, я бы ни за что не согласилась с ним остаться вдвоём… это такой позор!

– Согласен, но что тебе сказал Пульхер?

– В том-то и дело, что ничего-о-о! – протяжно завыла она.

– Да что ж ты так ревёшь?

– Он был у Клавдии. Требовал что-то. Потом сказал ей, что у него родился сын. Два дня назад. С ним сидит рабыня, потому что жена не может прийти в себя.

– А что говорит твоя мать?

– Она хочет отправить Клавдию на виллу. После родов.

– Надо было это сделать раньше, – пробормотал Лаций.

– Да. Но никто не знал. Она же от всех скрывала!

– Чего ждала? Непонятно… – вздохнул он. – Ну, перестань плакать. Как будто это тебе рожать, а не ей. Ты говорила с сестрой?

– Да! Она попросила меня съездить к нему…

– К кому? К Клоду Пульхеру?

– Да!

– Зачем? – Лаций искренне не понимал женские мысли.

– Клавдия любит его и хочет, чтобы он пришёл. И… – Оливия задохнулась от нахлынувших чувств, – она хочет, чтобы Клод был рядом, когда она будет рожать. Она хочет показать ему ребёнка. Она думает, что это вернёт его… – слёзы снова хлынули у неё из глаз рекой.

– О боги! – прошептал Лаций и задумчиво покачал головой. – Это же не его ребёнок! Или я что-то не понимаю? – он вдруг вспомнил, что семья Клода Публия Пульхера жила у него в доме, и тут ему в голову пришла одна безумная мысль. Он резко повернулся к Оливии. Та испугалась, увидев решительное выражение у него на лице.

– Что ты? Ты… – она не нашлась, что сказать. Его глаза горели каким-то странным задором и возбуждением, не похожим на благородное негодование и сочувствие, которые она ожидала в них увидеть.

– Слушай, ты же не хочешь сделать сестре больно?

– Не-ет, – в недоумении протянула Оливия, перестав всхлипывать.

– Тогда тебе надо съездить к нему. Чтобы передать эту просьбу.

– Как? Ты сошёл с ума? Я не хочу его видеть!

– Это как раз хорошо, – возразил Лаций. – Значит, ты сможешь высказать ему в лицо всё, что думаешь. Так?

– Нет, не так. Ты не всё знаешь.

– Ну, что я ещё не знаю?

– Ничего. Ничего.

– То, что ты его любишь?

– Да!

– Это я как раз знаю, – с трудом сдержал улыбку Лаций.

– Но что скажет мама?

– Мама? Твоя мама останется дома. Она и знать ничего не будет. Зачем ей об этом говорить? До вечера ещё далеко. Мы смогли бы успеть туда и обратно до темноты.

– Мы? – ещё больше удивилась Оливия.

– Да. А что? Это же мой дом. Бывший мой, к сожалению… Поэтому я мог бы поехать с тобой.

– Правда? – чёрные глаза Оливии округлились, и она перестала всхлипывать, поражённая его предложением.

– Да, да, правда. Моя сестра продала Клоду Пульхеру этот дом за долги своего мужа. Я прожил в юности там много лет. Только не говори никому. Лучше об этом молчать.

– А что же мы ему скажем? – вдруг нахмурилась она.

– Мы? – удивился Лаций. – Нет, ты. Потому что ты одна пойдёшь к нему. А мы будем тебя только сопровождать. Как носильщики.

– Тогда как же мне сообщить ему? Я же не могу ехать со служанками прямо к мужчине!

– Но ты можешь поехать к его матери. Правильно?

– Да. И что? Потом позвать его?

– Ну, конечно. Там уже сама решишь. Скажешь, что не могла поехать напрямую к Пульхеру из-за сложности этого дела. Его мать не дура. Она должна всё знать. Не может быть, чтобы не знала. И потом попросишь встретиться с Клодом Пульхером.

– Ты прав. Сестре сказать? – вскочила она.

– Ты что! Не вздумай! Ей и так тяжело. Лучше расскажешь потом.

– Да, да, конечно. Тогда мне надо собраться. Быстрее…

– Ну, давай. Жду тебя в саду. Мы будем там с Икадионом. Пойду его уговаривать, – Лаций улыбнулся и подбадривающе кивнул головой. Оливия тоже впервые за долгое время улыбнулась, и её глаза подёрнулись томной дымкой предвкушения встречи с любимым и ненавистным человеком.

Когда она сбежала по ступенькам, то растерянно остановилась, ничего не понимая.

– Это что такое? – спросила она, увидев Лация и Икадиона в длинных красных плащах носильщиков. Особенно бросались в глаза грубые сандалии на ногах.

– Мы должны выглядеть как слуги, а не патриции, Оливия, – успокоил её Лаций. – Нет смысла привлекать внимание к носилкам молодой женщины и двум всадниками на лошадях.

– Да. Но это…

– Это просто наше желание. Какая тебе разница, будем мы ехать верхом или нести носилки? Нести безопаснее. Всё равно в дом пойдёшь одна, без нас. Со слугами Пульхера. В такой одежде на нас никто не будет смотреть. Поэтому мы сможем узнать кое-что, пока будем ждать тебя у входа.

– У кого узнать? – спросила она.

– О, всесильные боги! У слуг, у людей вокруг, понимаешь? Они тоже носят такие же сандалии. Поэтому с ними будет говорить намного проще.

– Лаций, я полностью доверяю тебе, хотя ничего не понимаю. Но у нас проблема. Мать взяла большие носилки.

– Твоя мать уехала?! – нахмурился Лаций.

– Да.

– Странно, а как же сестра? Ведь повитуха ещё не пришла…

– С ней сидят служанки, но странно, что мама ничего мне не сказала, – Оливия была в растерянности.

– Хорошо, но у вас есть ещё носилки?

– Да, для Клавдии. Это её носилки.

– Берём их! – махнул рукой Лаций.

– Но она же старшая сестра! Слуги Клода могут подумать, что к нему приехала Клавдия, – понизив голос, прошептала Оливия.