Текст книги "Римская сага. Город соблазнов"

Глава 53

Через неделю приехал Марк Красс. Отложить важную встречу и вернуться в Рим его заставила весть о болезни одной богатой женщины, с которой он в последнее время находился в плохих отношениях. Однако её наследники открыто выступали на стороне его врагов – Катона Младшего и Цицерона. Эти двое не хотели, чтобы Марк Красс стал консулом в следующем году. Наследство этой женщины могло оказать им ощутимую материальную поддержку. Достаточно сказать, что даже известный богач и растратчик Квинт Сергий Ората однажды на обеде у Красса обмолвился, что её состояние не меньше, чем у него. Поэтому Марк Красс вернулся в город и сразу же написал письмо больной женщине с просьбой о встрече. Сцинна всё ещё плохо себя чувствовал и передвигался с трудом, поэтому в назначенный день Марк Красс попросил Лация поехать с ним, чем снова вызвал у него недоумение.

– Считай, что мы едем набирать новобранцев. Ведь это твоя работа? – весело хлопнул он его по плечу.

– Но там нет новобранцев, – недовольно буркнул Лаций.

– Есть, есть. Ты просто их не видишь. Миллионы меленьких кругленьких новобранцев, с одинаковыми лицами. Все сильные и здоровые, как на подбор. Они не стареют и не болеют. Они всегда молодые. И если с ними правильно обращаться, они становятся всё больше и больше.

– Ты о чём?

– О миллионах сестерциев, которые есть у этой старой торговки солью, – радостно фыркнул Красс и махнул рукой. – Пошли!

По дороге они обсуждали, что делать с хитрым Валерием Мессалой Руфом. Красс был осторожен:

– Выждал всё-таки своё время, хитрец. Придётся платить за его крестьян такие деньги.

– Но это слишком большая цена.

– Три тысячи крестьян – это не три тысячи разжиревших, ленивых плебеев c окраин Рима. Но ничего, за моих чтецов и писарей, которые ему понадобятся уже этой осенью, он заплатит больше, чем за этих крестьян. Сцинна обучил тридцать писарей и пятьдесят счетоводов. Грамотные рабы стоят сейчас дороже его мускулистых должников, – он приоткрыл занавеску в носилках и выглянул наружу. – Слушай, давно не видел такой красоты. Всё цветёт. Солнце такое тёплое, – на лице Красса отразилось блаженство. – Значит, в этом году будет хороший урожай оливок, – он откинулся назад и посмотрел на Лация. – Знаешь, хочу тебе кое-что сказать, – неожиданно произнёс он. – Не моё дело советовать тебе, как и с кем встречаться в личной жизни, но всё-таки послушай меня: никогда не подписывай никакие папирусы, не прочитав перед этим их содержание. Особенно, если их подсовывает тебе женщина.

– Что? Ты о чём? – удивился Лаций. – Я вроде бы ничего не подписывал. Ах, да, это… – он вспомнил об Эмилии и скривился, как от зубной боли. – Она попросила меня написать всего несколько слов… – не договорив, он замолчал.

– Это их игры, их споры, их отношения. Хорошо, что они такие мелочные и пустые. Пусть бы сами себе разбирались, кто кого там обманул. Но впредь это должно послужить тебе хорошим уроком. Будь осторожен в таких делах, Лаций. Ведь она могла написать потом совсем другое. Например, что ты, наоборот, приятно провёл время с этим рыжим рабом. Кто знает, что у неё на уме? Ты сам знаешь, что за такие встречи и игры с мальчиками, какие ты видел у сенатора в термах, любой магистрат лишился бы своей должности за один день. Даже диктатор Сулла вынужден был бросить своего любимого юношу, когда пришёл к власти. Dura lex, sed lex,129129
  Закон суров, но это закон.


[Закрыть] – Красс снова выглянул за занавеску и прищурился от яркого солнца. Вдруг выражение его лица изменилось, и он резко повернулся к Лацию. – Подожди! У тебя с ней ничего не было?

– В смысле? – оторопел Лаций. – А что у меня может быть?

– Ты с ней был близок или нет?

– Нет, – соврал он.

– Смотри, не попадись на её нежные речи. Это – сладкоголосый Цицерон в женской палле! Ты ничего не знаешь о её отношениях с Валерием Мессалой. Ну, это к лучшему. Но сейчас она тайно встречается с Помпеем. Поэтому не хотелось бы, чтобы из-за какой-то куртизанки у нас возникли проблемы, – Красс замолчал. Лаций лихорадочно соображал, что делать. Говорить ему о том, что он был близок с Эмилией, теперь уже не имело смысла. Тот в это время продолжил: – Хорошо, что ты не разочаровал сенатора на обеде. Молодец! Тот не прощает измены своего любовника. То есть, он не прощает тех, кто его соблазняет. Не знаю, как тебе удалось избежать приставаний этого юного Амура, да и знать не хочу. Главное – результат. За это он тебя и простил. Так что теперь они с Эмилией в ссоре, но не с тобой. Хотя, по-настоящему, они вряд ли когда-то поссорятся, – пробормотал он. – Ну, вот и приехали. Выходи! – носилки опустились перед домом с плоской крышей и большим количеством маленьких фонтанов вдоль невысоких стен. Деревья в садах цвели белыми, розовыми, жёлтыми и нежно-зелёными цветами, и ветер иногда доносил до ворот их лёгких сладкий аромат. Вдалеке виднелись Капитолийский холм и храм Юпитера. Дома в этом месте принадлежали зажиточным торговцам и выходцам из сословия всадников. Почти все они были с роскошными мраморными ступенями, высокими колоннами у ворот и большими статуями богов, которых привезли либо из Греции, либо купили при смене владельцев домов на Палатинском холме. На улице было непривычно тихо: не лаяли собаки, не просили подаяние нищие и не бродили продавцы воды, призывно кричащие о своём товаре одно и то же слово: «Вода!». При этом они стучали черпаком по бочке, давая о себе знать ещё задолго до своего появления.

– Приветствую тебя, Марк Красс, – встретил их у порога лекарь. Лаций удивился, что нигде не было видно родственников. Красс покачал головой:

– Приветствую тебя, Квинт Эмилий, самый опытный и мудрый врачеватель Рима! – льстиво и громко произнёс он и, выждав несколько мгновений, пока лекарь краснел от смущения, уже совсем другим тоном поинтересовался: – Как дела у больной Антонии Теренции?

– Не очень хорошо. Но говорить может.

– Ну, так ты дай ей какое-нибудь лекарство, чтобы поддержать. Ты же лекарь и знаешь, что делать. Вот тебе десять сестерциев. Или нет, вот пять, а пять получишь потом.

– Сейчас же дам ей корень лаванды.

– Дай, дай. Идём. А дети там? – бросил Красс на ходу.

– Нет. Они будут позже. Но она не против.

– Хорошо. Адвокат приехал?

– Кажется, да. Но я раньше его не видел. И больная с ним тоже никогда раньше не встречалась.

– Знаю. Это мой человек и лучший специалист по завещаниям. Позови его прямо к ней! – Красс повернулся к слуге и сделал знак рукой. Тот сразу же достал из-под носилок небольшой полированный круг, похожий на железный поднос, который служил зеркалом, и замер перед хозяином. Марк Красс внимательно осмотрел себя, поправил седые виски, нахмурил и выпрямил брови, придал взгляду скорбное выражение и грусть, поджал губы и несколько раз тяжело вздохнул – всё было готово. Теперь можно было идти.

Их проводили в дальнюю большую комнату, которая вся была убрана в траурном стиле: на окнах висели тёмные шторы, по углам стояли коленопреклонённые статуи мужчин и женщин. Одни были изображены на коленях перед любимыми, другие склонились над цветами. Четыре высоких масляных светильника стояли прямо у кровати и ещё четыре – по углам комнаты. У них были узкие высокие чаши, благодаря чему свет не рассеивался по сторонам, а поднимался вверх. Поэтому нижняя часть комнаты оставалась в гнетущем полумраке. Две рабыни сидели у кровати, а одна стояла у изголовья. Пожилая, ещё не очень старая женщина с бледным лицом и жёлтой кожей лежала на высоких подушках. Глаза у неё были полуприкрыты, и Лаций не мог понять, видит она их или нет. Лекарь подошёл первым и дал ей выпить какой-то раствор. Женщина задышала чуть чаще и открыла глаза. Её взгляд задержался на эскулапе, потом соскользнул в сторону, и только теперь она заметила Красса и Лация.

– От имени Сената и всех наших общих знакомых приветствую тебя, благородная Антония Теренция! – мягким, не свойственным ему голосом, произнёс Марк Красс. Он не дал ей ответить и быстро продолжил: – Я был по делам в Карсиолах, когда меня настигла весть о твоей болезни. Поэтому я не решился продолжить свою поездку, зная, что ты сердита на меня… за мои дела и поступки. Я принёс жертву богам, и авгуры сказали, что им был знак – мне надо было срочно вернуться к тебе и попросить у тебя прощения.

– Присядь, Марк Красс, – еле слышно произнесла больная. – Мне трудно смотреть вверх.

Рабыни подали небольшую табуретку с мягким кожаным верхом, но Красс отодвинул её и опустился на колени. Он стоял у самой кровати, почти касаясь руки больной. Лаций удивлённо округлил глаза, но, к счастью, на него никто не смотрел. Адвокат, врач и ещё один человек, которого он не знал, замерли в нескольких шагах сзади. Слуги толпились в дверях, зевали, прикрывая рты ладонями, и полушёпотом разговаривали друг с другом.

– Я не могу сидеть рядом с твоим ложем, так как причинил тебе немало горя своими словами, – склонил голову Красс, и все вокруг сочувственно завздыхали. – Я приехал с искренними намерениями просить у тебя прощения за возможные неудобства… и за моё поведение, – он был сама кротость. – Но перед лицом богов нет разницы ни в рождении, ни в богатстве. Поэтому я прошу тебя облегчить мою душу и простить за всё.

Лаций поднял глаза на больную и увидел, что та плачет.

– Марк Красс, мне трудно говорить. Ты видишь, я скоро покину этот мир. Клянусь Фебом, я не думала, что ты приедешь ко мне. Видеть тебя здесь… Даже не знаю, что сказать… Ты скоро собираешься стать кандидатом в консулы. Это требует много времени и денег, я знаю. И, тем не менее, ты здесь. Ты нашёл время для меня, бедной и безродной торговки. Боги видят, не скрою, мне это приятно, – она с трудом дышала, и было даже удивительно, как у неё хватило сил на такую длинную речь.

– Не говори так, прошу тебя, Антония. Ты достигла много в своей жизни. О тебе знает народ Рима. О тебе будут помнить потомки, проходя мимо храма Юпитера, на который ты пожертвовала столько денег. А скольким людям ты дала приют, построив частные дома на Авентине? Ты сеяла добро везде и всегда. По крупицам. Южные клоаки носят твоё имя, и все граждане Рима в пролетарских районах благодарят тебя за то, что не живут теперь в своих нечистотах. Разве это не достойно похвалы? Эти маленькие зёрнышки в деле великого возрождения Рима дадут свои всходы, из них вырастут настоящие благие дела, на их примере будут учиться будущие поколения граждан! Они будут говорить о тебе только с благодарностью, и все будут помнить, сколько добра ты сделала нашему городу!

– Ах, Марк, ты… – Антония захлюпала носом, и по щекам снова полились слёзы. Седые брови изогнулись в страдальческой дуге, и дряблые, полупрозрачные щёки с кожей цвета старого пергамента задрожали от нахлынувших рыданий.

– Не говори, спасительница Рима, не надо! Береги силы! – протянул к ней руки Красс. – Тебе ещё надо проститься с родными и близкими, которые любят тебя не меньше меня. Молчи, твои дела говорят за тебя лучше тысячи ораторов под Рострами на Форуме. Мне и самому уже немного осталось до того, как боги закроют мои глаза и Парки перережут нить моей судьбы. Ты видишь мою седую голову. Разве могу я заботиться о чём-то ещё, кроме благополучия нашего города, как это делала ты? – Красс уже несколько раз хотел привстать, чтобы ему было легче говорить, но вовремя вспоминал, что этого делать нельзя, и незаметно переступил с колена на колено.

– Марк Красс, как я могу держать зло на тебя после таких слов? Ты признался мне в своих самых сокровенных чувствах, – всхлипывала Антония Теренция. Лаций с недоумением обвёл взглядом присутствующих, но у всех на лицах застыло одинаковое скорбное выражение. Он тоже опустил глаза и замер. «Хороший пример. Уже за одно это надо было поблагодарить Красса», – подумал он, и на него снова нахлынула волна ностальгии по армейской жизни и сражениям. «Лучше не дожить до такого конца», – мелькнула в голове разумная мысль.

– Антония, с возрастом понимаешь, что всё, что копил, нельзя унести с собой в тот мир. Можно взять только часть, да и то небольшую. Остальное должно служить нашему народу и славе Рима. Так поступали все великие люди, независимо от своего положения. Вспомни Аттея Прокла, его пожертвования для храмов.

– О, да! – закатила глаза Антония. – Я помню…

– А Капитолину Лицинию, эту великую спасительницу Рима? Помнишь её арку у храма весталок и дома для их ночного сна?

– Конечно!

– А Катон Старший, – при этом имени Марк Красс поморщился, но продолжил, – в отличие от своего сегодняшнего внука, он потратил все свои трофеи на восстановление клоак Рима. Разве это не великий пример для гражданина?

В это время больная оторвала руку от постели, и он замолчал. Антония смотрела на него взглядом, полным невыразимой благодарности и счастья.

– Марк Лициний Красс, – довольно громко для умирающей произнесла она. – Только теперь я понимаю, что ты настоящий гражданин Рима, и древность твоего рода, которой я всегда втайне завидовала, хранит в себе гораздо больше, чем просто богатство, – внезапно лицо её побледнело, и глаза стали закатываться вверх. Красс сделал нетерпеливый жест рукой, и лекарь сразу же подскочил к кровати. Сжав пальцами бледные щёки больной, он влил ей в рот несколько капель лекарства. Жизнь на какое-то время снова вернулась в её неподвижное тело, и Антония Теренция увидела перед собой коленопреклонённого Марка Красса, скорбно смотрящего на неё преданным взглядом.

– Я здесь, – произнёс он.

– Марк Красс… ты благородный человек. Твоё имя хранит в себе благородство. Я считаю… что никто не смог бы лучше… – на лице Красса застыла настоящая мука, он сцепил пальцы и замер. Антония еле дышала, но в тишине все хорошо слышали её голос, – да, никто не смог бы лучше, – повторила она, – распорядиться моим наследством на благо Рима, чем ты. Я собралась… сегодня составить завещание, – слова давались ей с трудом, и Красс покосился на врача, но тот только пожал плечами. – Уже несколько дней… меня преследуют приступы. У меня останавливается дыхание, – Красс скорбно покачал головой. Костяшки его пальцев побелели от напряжения. – Поэтому я прошу тебя помочь мне… Помоги мне разделить моё имущество между моими сыновьями, тобой и городом, – закончила она.

– Я с огромной благодарностью и ответственностью приму эту честь, – склонил седую голову Марк Красс, – Я даже готов пожертвовать свою долю городу, чтобы никто не мог упрекнуть тебя в том, что ты обделила своих сыновей.

– Нет, что ты, никто не имеет права так думать! – с непонятно откуда взявшимся воодушевлением сказала больная. – Дети должны расти в труде… иначе они перестают ценить деньги. Для меня огромная честь… что наследник такого знатного рода… примет от меня часть… моего имущества… – глаза Антонии наполнились торжественной серьёзностью, она сделала глубокий вдох и продолжила: – Я решила отдать тебе не четверть, а половину своего имущества… потому что теперь для меня нет разницы между Марком Крассом и Римом… Ты и Рим – это одно и то же… В этом городе я жила… и в этом городе я смогла… встретить много благородных… и честных людей… Поэтому, я надеюсь, что мой поступок… тоже будет выглядеть благородно, – закончила она самую главную и последнюю мысль, которая терзала её угасающее сознание. Красс сделал знак адвокату, и тот сразу же развернул пергамент. Лаций поразился, с какой скоростью тот начал писать текст завещания, иногда задавая вопросы больной женщине, которая продолжала тихим голосом разговаривать с придвинувшимся ближе Крассом. Прошло довольно много времени, но, в конце концов, все формальности были закончены, и Антония Теренция в присутствии свидетелей поставила свою подпись под документом. Одним из свидетелей был Лаций. Увидев её подпись, Красс потерял всякий интерес к продолжению беседы и вяло отвечал на её вопросы. Затем встал и под предлогом необходимости поговорить с врачом вышел из комнаты.

– Мы могли бы продолжить давать ей корень лаванды до следующей недели, – предложил лекарь, преданно глядя в глаза Крассу.

– Зачем? – коротко спросил тот. Эскулап нервно дёрнул головой.

– Завтра придёт корабль из Египта. Там будет корень кактуса, зубы кобры, кожа ящериц и ещё горчичное масло. Они могут помочь ей…

– И что? Ты собираешься всё это купить? – Красс раздражённо поморщился.

– Ну, в принципе, да, если можно ещё чем-то помочь.

– Слушай, Квинт Эмилий, ты же лекарь и прекрасно понимаешь, что мучить больного человека – плохо.

– Да, – понимающе кивнул тот.

– А если ты, как опытный врачеватель, видишь, что больная, – Красс кивнул в сторону двери, за которой находилась Антония Теренция, – неизлечимо больна, то все твои старания отсрочить конец будут только увеличивать её страдания и горе близких, которые не могут спокойно смотреть на эти муки. Так?

– Так, но…

– Что «но»? Перестань давать ей всякие свои настойки и травы! С сегодняшнего дня применяй одно лекарство – чистую воду. Ты понял?

– Да, но она моя пациентка, – промямлил Квинт Эмилий. Красс достал три золотых, подкинул их на ладони, посмотрел на потерявшего дар речи врача и положил их обратно в мешочек. Лекарь проглотил слюну. Красс улыбнулся и всё-таки достал один золотой.

– Держи, – протянул он его Квинту. – Это на воду… и молчание. Второй золотой получишь, когда я получу приглашение на похороны.

– Благодарю тебя, Марк Красс, – согнувшись в поклоне, сказал несчастный эскулап. В этот момент подошёл адвокат, и они все вместе покинули дом больной. На выходе, у самых ворот, Красс немного задержался и попросил Лация подождать. К дому подошёл человек в грязной тоге с заплатами. На ногах у него были старые, но ещё не до конца изношенные сандалии. Чернильница на поясе и чехол для стилусов выдавали в нём старого адвоката.

– Клодий, ты куда? К Антонии Теренции? – устало спросил Красс.

– Да, – с удивлением ответил тот.

– Она уже не нуждается в твоих услугах. Ей сейчас очень плохо, – он кивнул в сторону стоявшего рядом врача, и тот с готовностью закивал головой. – Понимаешь, Клодий, ей очень плохо, о-о-чень! Поэтому завещание она решила составить заранее.

– Но я же только вчера разговаривал с её сыном… – начал, было, старый адвокат, но Красс поднял руку и прервал его:

– Ты, видимо, не слышишь меня. Ей стало очень плохо. Прямо сегодня ночью. Понятно? Она уже подписала завещание. Так что можешь идти обратно домой, – Красс дождался, пока грязная тога не скрылась в дальнем конце улицы, и только после этого сел в носилки.

– А как же её дети? – спросил Лаций.

– Они придут за завещанием завтра.

– Как это?

– Они получили письмо о переносе даты.

– Красс, ты распоряжаешься судьбами людей, как будто ты бог, – заметил Лаций.

– Спасибо. В моём возрасте это уже можно.

– Зачем ты всё мне это рассказываешь? Зачем возишь с собой, как сына? Почему не учишь всему этому его? – не сдержался он. Красс сдвинул брови и потёр виски ладонями. Его лицо как-то сразу осунулось и постарело.

– Уже лето. Скоро выборы. Поэтому ты должен будешь принять решение. И я почему-то уверен, что судьба приведёт тебя ко мне в армию, хоть ты и молчишь. Но стать просто легатом – это не трудно. Рано или поздно ты им всё равно станешь. Важнее другое.

– Что?

– Ты видишь, что Сцинна болен.

– Да.

– Он был моей тенью много лет. Но он скоро уйдёт. И он это знает. Поэтому мне нужен такой же надёжный помощник, как и он. Но не просто помощник, а человек, который смог бы после моей смерти так же помогать моему сыну.

– Ты хочешь, чтобы я стал твоим слугой? – с недоверием и растерянностью спросил Лаций.

– Это всё слова. Слуга – не слуга. Когда дело касается денег, люди становятся либо врагами, либо друзьями до конца своих дней. Я не хочу снова затевать этот глупый разговор о твоём доме, Клоде Пульхере, твоих ночных похождениях, Оливии Пизонис и всей этой чепухе, которая перестанет для тебя существовать, когда ты станешь богатым. Ты сможешь всем этим управлять, и все люди будут подчиняться тебе, потому что ты будешь им платить. Прости, друг мой, но сегодня тебе платить нечем. Завтра, если ты захочешь вернуться в Галлию, тебе придётся искать деньги даже на лошадь. Но ждёт ли тебя Цезарь? И сможешь ли ты завоевать там столько трофеев, сколько в Азии и далёкой Индии?

– Индии? – переспросил Лаций.

– Да, Индии. Там всё сделано из золота, даже мечи и шлемы воинов, потому что у них нет железа. Оттуда ты сможешь вернуться богаче этой старой вдовы, которую почему-то жалеешь.

– Я не жалею…

– Жалеешь, я вижу по глазам! Но это пройдёт. Пойми, пока для тебя открыт только один путь – со мной. Потом ты сможешь преумножать свои богатства в Риме точно так же, как и я. Но для этого ты должен помочь мне в Азии, а потом – моему сыну Публию в Риме. Не спеши с ответом. До выборов консулов ещё есть время. Лаций, этот поход принесёт нам славу. Большую славу. И много золота. Я точно знаю. Чтобы ты поверил мне, я обещаю тебе помочь избавиться от Клода Пульхера, когда вернёмся. Я дам тебе деньги, чтобы выкупить дом. Хотя, честно говоря, у тебя будет их столько, что ты сам сможешь купить пол-Рима!

На некоторое время в носилках воцарилась тишина. Марк Красс снова погрузился в грёзы.

– Сколько же стоит её имущество? – спросил его через некоторое время Лаций. Этот вопрос вывел Красса из задумчивости и он, потерев переносицу, ответил:

– Чьё? Этой старухи? Думаю, около тридцати миллионов сестерциев. Но в мою долю входят только дома в Риме и ещё склады в гавани. Так что через год всё это будет стоить уже в два раза дороже, – он снова погрузился в раздумья, и Лаций решил до возвращения ни о чём его не спрашивать.

Через день гонец принёс Марку Крассу приглашение на похороны Антонии Теренции. Тот с самым прискорбным видом принял его и даже приказал Сцинне дать гонцу медный ас. Сразу после этого он поехал не на похороны, а в Остию, чтобы осмотреть соляные заводи, которыми владела покойная. Её дома в Риме он собирался оценить позже.