Текст книги "Дети Силаны. Паук из Башни"

– Слава Луне, я задыхалась в этих стенах! – призналась тани, когда мы вышли во внутренний двор. – Будто воздух густел в легких и… и…

– Трудно было проталкивать его внутрь и выталкивать обратно, – понимающе кивнул я, наблюдая, как она кутается в плащ от налетевшего морозного ветра.

Снежинки быстро стали покрывать ее волосы, хотя снег уже почти перестал идти, и все же самые мелкие кристаллики льда упорно стремились попасть в глаза. Поймать экипаж возле дворца закона дело нехитрое, добраться до Олдорна тоже. По дороге тани предпочла молчать. Наши с Себастиной беседы, а точнее мои монологи и ее поддакивание, вряд ли заинтересовали бы незнакомку. Вот она, обратная сторона добровольного изгнания из высшего общества, я теряю навыки вежливой и бессмысленной беседы.

– Вы не знаете Старкрар, тани, я правильно предполагаю?

Она слегка встрепенулась, подняла взгляд, дотоле упорно сверливший пол.

– Нет, это не мой город. Тут так холодно и многолюдно… Я не помню, кто я, но чувствую, что это чужое мне место. Не хватает тепла.

– Ну-ну, не беспокойтесь. Я смутно представляю, каково это, быть на вашем месте.

– Правда? Представляете? Вы теряли память?

Это походило на отчаянный крик о помощи.

– Нет, но таков мой Голос. Я могу чувствовать эмоции людей, тэнкрисов, люпсов, авиаков, всех. Мой Голос позволяет мне перенимать их и проводить через себя. А ваш, простите за нескромный вопрос?

– Я не знаю.

– Однако.

Забыть свое имя, которое тебе дали родители, – это одно, но забыть свой Голос, то, что было частью тебя с момента зачатия… Что же с тобой случилось?

– Простите еще раз. В любом случае, если вам кажется, что вам плохо и никто не понимает вашу боль, можете быть уверены, что это не так. Вашу ручку, позвольте, я постараюсь немного помочь вам.

Это всегда непросто манипулировать чужими эмоциями. Но возможно, если обратить мой скромный Голос в обратную сторону, что довольно трудоемко для меня и требует немалой концентрации. Служа в армии, я не раз применял эту способность во время допросов, и результат был лучше, нежели от использования раскаленных щипцов. Но то, что я делаю с ней, это воздействие совсем иного толка, иной силы и совершенно иного направления. Физический контакт, плоть к плоти, не удушающая хватка за горло, а осторожное прикосновение к руке, и ее эмоции устремились ко мне. Обычно я чувствую эмоции на расстоянии, я знаю их вкус, запах, цвет, хотя никогда не видел, не обонял и не пробовал их, но при прямом контакте эти эфемерные ощущения превращаются в реальность, мою реальность, волну, которая захлестывает меня и кружит в водовороте красок и ощущений. Каково это, чувствовать то, что чувствует другое разумное существо? Никто не знает, кроме меня. Только я в целом мире знаю силу своего Голоса, и нет иного тана, который бы владел даром, подобным моему. Пусть я не могу управлять стихиями, оживлять мертвых, перемещаться на большие расстояния, но я могу то, о чем не мечтает никто, то, что никому недоступно. Я знаю, что чувствуют другие, я это ощущаю и могу даже управлять этим. Еще одна причина мне быть верховным дознавателем. Еще одна причина ненавидеть меня в мире, где ложь и лицемерие являются нормой хорошего тона в общении. А тот, кого невозможно обмануть, гораздо опаснее, чем безумец, выбежавший на улицу с заряженным револьвером.

Что я почувствовал? Страх с нотками паники, тоска и боль, снова страх. Она боится всего, и я тоже боюсь всего. Боюсь величественных зданий, широких улиц, полных народу, боюсь себя, незнакомого тана в красных очках, боюсь свою служанку, эту высокую девушку в строгом черном платье, с чепцом и густой челкой, которая смотрит так холодно сквозь очки-половинки.

– Полегчало?

Я ослабил контакт и позволил себе откинуться на сиденье, разбавляя полученный негативный заряд хорошими воспоминаниями. Ответа не требуется, лицо прекрасной незнакомки потеряло ту незримую паутинку отчаяния, которая омрачала правильные черты, и приобрело взамен легкий румянец, сердце не колотилось так отчаянно и неровно, тепло наконец добралось к пальцам. Чувство тревоги не ушло, но утихло, потому что я забрал излишек себе.

– Это поразительно! – воскликнула тани, глядя на меня как на чудотворца.

– Счастлив, что вам лучше.

– Мы дома, хозяин, – сообщила Себастина.

– Добро пожаловать в ваше новое жилище! Не дворец, но мне всегда было здесь уютно.

Мелинда открыла парадную дверь, присела в реверансе, приняла верхнюю одежду.

– Устроить тани в гостевых спальнях. Обеспечь всем, чего тани пожелает.

– Да, мой тан.

– Я прослежу, – добавила Себастина. От ее взгляда бедная девочка едва не упала, ее коленки подкашивались. – И пусть Луи подает обед, хозяин голоден.

– Сию минуту!

Первым делом в кабинет, за рабочий стол. В моей жизни внезапно произошло нечто из ряда вон, но ничто не может отвлекать меня от работы. Камин разожжен, ничего не разбито, не переставлено. Между старинными креслами и каминной решеткой лежит на спине, раскинув лапы, бульдог; серый окрас, примечательное черное пятно вокруг правого глаза, пасть открыта, язык свешивается сбоку.

– Вижу, тебе гораздо лучше, Глэдстоун. Не лежи в такой позе, это вульгарно.

Пес вскочил, подбежал, перебирая короткими кривыми лапами, стал напрашиваться на ласку.

– Ах ты мой бочонок слюнявый! – Трепка по холке была ему так приятна, что пес стал притоптывать по ковру задней лапой. – А теперь оставь меня.

Глэдстоун умчался во двор выслеживать белок, свято веря, что даже зимой удача улыбнется ему в охоте, я же придвинул к себе папки, копии заведенного дела по Моранжакам и принялся пролистывать их заново.

– Хозяин, обед подан.

– Постой…

– Тани ждет.

Я вздохнул, собрал бумаги и захлопнул папку, снова надел очки с красными стеклами. На лице Себастины не дрогнул ни один мускул, но я понимал, что она все подмечает.

– Не хочу заставлять тани тревожиться раньше времени.

– Покровы не вечны, хозяин.

– Кто бы говорил! Вообще, я считаю, что тебе пора изменить прическу.

– Вам не нравятся мои волосы, хозяин?

– Волосы мне нравятся, но пусть они лежат как-нибудь иначе. Пусть все видят, какой у тебя благородный высокий лоб. И острые рудиментарные рога.

Горничную чуть передернуло.

– Вам сообщение, пришло только что вместе с констеблем.

– Должно быть, результаты установленного наблюдения.

Она убрала руку с конвертом за спину, когда я протянул свою.

– Сначала обед, хозяин.

А спорить бесполезно. Порой я не уверен, кто из нас кому должен отдавать приказы.

– Должно быть, сообщают, что нашли указанных людей. Пусть Старкрар и огромен, но поиски угольщика и его семьи не должны стать проблемой для слуг закона, особенно если эти люди не скрываются. Подождет.

Тани спустилась к обеду в строгом платье мягкого, кремово-белого цвета с высоким узким воротником и профилем моей юной прабабушки на шейном кулоне. Очень мило. Я не стал думать о происхождении этих вещей (платье матери и старинном заказном украшении), не желая смущать гостью. В любом случае, стиль моей матушки этой тани совершенно не подходит, моя мать была красива и нежна, чем-то напоминала серну, как говорит Ив. Когда мужчины смотрели на нее, в них просыпалось желание защищать ее, закрыть этот хрупкий нежный цветок от ураганов, что гуляют в мире. Пожалуй, именно этим чувством руководствовался мой отец, когда покинул Темноту и пошел за женщиной в ее мир, согласившись принять его законы и уклад, терпеть ненависть и провокации тэнкрисов, вместо того, чтобы вырывать им сердца, как диктовала ему его природа. Красота безымянной тани тоже имеет свою природу, и суть этой природы – огонь. Тани не помнит себя, и оттого наверняка она напоминает мне львицу, которая вдруг решила, что она антилопа. Интересно, она не помнит родного имени, но помнит, как держать ложку, спину, голову, как класть на колени салфетку и как расположить столовый прибор, чтобы обслуга не доливала в тарелку супу. Первое блюдо мы съели в молчании, под тиканье часов. Мелинда, громко сопя от старания, собрала посуду, началась процедура смены блюд.

– Милая тани, думаю, нам надо обсудить одно положение.

Поднятые брови, широко распахнутые глаза, чуть поджатые губы. Ощущаю легкое касание ее страха, тани не знает, чего от меня ждать.

– Я все еще рассчитываю, что Скоальт-Ярд разузнает, кто вы и откуда. Однако пока они ищут, мне надо как-то вас называть. Какое имя вы хотели бы взять на время?

Она повела плечами, как мне показалось, смущенно. Вот это действительно странно, почему мне так трудно чувствовать ее эмоции?

– Мне ничего не приходит в голову, мой тан…

– Если вас устраивает эта вынужденная анонимность, я ни в коей мере не против, главное, чтобы вам было комфортнее и…

– Нет-нет, это весьма удачная мысль… И я обязательно придумаю…

– Если хотите, я предоставлю вам сборник женских имен, право, не думал, что эта книга когда-нибудь пригодится…

– Огромное спасибо, мой тан…

Не помню, когда в последний раз возникало такое неловкое молчание во время беседы с дамой. В юности я не пользовался особым вниманием, уничижительным, разве что, а потому всегда знал, как наиболее резко и остроумно осадить любую тани, решившую подшутить надо мной, и никаких неловких пауз у меня никогда не случалось.

– Сегодня Луи приготовил филе осетра, хозяин.

Себастина внесла по огромному подносу в каждой руке, без натуги и дрожи. В тени безупречной горничной съежилась бедная Мелинда с одним подносом, приборы на котором подпрыгивали, как блохи на сковороде. Обед продолжился. От очередного приступа неловкого молчания спасла Себастина:

– Хозяин, к вам посетитель.

– В кабинет.

– Думаю, целесообразнее будет вам переговорить с посетителем на пороге. И после обеда.

– Сейчас. Простите, тани, но дела не оставляют меня.

– Я понимаю, тан л’Мориа, прошу, только пусть мое присутствие не помешает вам.

Я покинул обеденный зал.

Себастина действительно не пустила гостя дальше порога. Я ей таких распоряжений не давал, но моя горничная очень ревностно относилась к чистоте в доме, а чистота это в первую очередь не отсутствие пыли и грязи, а придирчивый отбор личностей, допускаемых в дом. Юный оборванец, пропахший подворотней, чистоты в доме точно не прибавит, рассудила моя горничная.

– Чем могу помочь, юноша?

Паренек сорвал с нечесаной головы помятый котелок не по размеру, принялся мять в руках, стараясь избегать прямого зрительного контакта глаза в глаза.

– П-простите, благородный тан, что смею отвлекать вас, но не вы ли тан Бриан л’Мориа?

– Так меня зовут. Чем могу?

– Это не вы, то есть я, то есть… Помочь вам…

– Короче и по делу.

– Прошел слух, что вы ищете драгоценности, – выпалил он.

– И ты знаешь, где они?

– Я слышал описание украшений, старик Йози читал вслух, сам я не…

– Не отвлекайтесь, юноша, что вы видели?

– Пару подвесок, мой тан, белое золото, бриллианты по четыре карата и…

Однако читать не умеет, а стоимость ювелирных украшений на глаз определить может. Улица.

– Где?

– В ломбарде Брукхаймера, он… Он самашиит, д-держит ломбард на Указательном пальце…

Указательный палец, как же, знаю, одна из пяти улиц, сходящихся на площади Пяти пальцев, самое сердце Черни.

– Себастина, пусть подадут чего-нибудь согревающего молодому человеку и чего-нибудь посытнее, пока я буду одеваться! Найди экипаж, мы едем в Чернь.

– Слушаюсь, хозяин.

Хоть в чем-то господа из Скоальт-Ярда преуспевают! Например, они могут быстро распространить ориентировки.

Карета катится по мосту через Эстру. На той стороне остался Олдорн, а мы въезжаем в Клоповник. Серо и грязно, каменные дома в два-три этажа, целый лабиринт из переулков и улочек. Район пересекает с запада на восток железная дорога, построенная хинопсами десятилетия назад и с тех пор неоднократно обновлявшаяся. Говорят, когда они представили Императору чертежи и объяснили концепцию, он сказал, что они там у себя совершенно с ума сошли и не бывать такому никогда. Но вот они, рельсы, по которым регулярно ходят огромные страшные звери, источающие пар и дым, – локусы.

– Кто едет? – крикнул я кучеру, когда карета остановилась перед опущенным шлагбаумом, а гул приближающегося механизма усилился так, что невольно сжалось сердце.

– «Свистящий Том», мой тан!

Я улыбнулся – «Свистящий Том», старый знакомый! Первый большой локус, отбывший со станции КГМ и бесплатно везший первых пассажиров в Лужебург. До него по рельсам сновали маленькие и слабосильные механизмы, в которых не было душ. Тогда хинопсы еще не создали способ приживления души и строили безжизненные машины. Я был там в тот день и помню, какие чувства испытывал. Душа локуса громогласно взбрыкивала и ревела внутри стального брюха, она рвалась вперед, рвалась на восток, объявляя всему миру о том, что «Свистящий Том» отныне ходит по рельсам! Тогда казалось, что мир больше никогда не станет прежним. Даже я это понимал, хотя и был еще ребенком. Мир действительно преобразился, вступил в новую эпоху. Эпоху пара и угля, где народы двигаются вперед вместе с прогрессом. Прогресс принес нам облака черного дыма над Старкраром, пепельный снег, новые боевые машины на небе и воде, новое могущество и новые завоевания… Но «Свистящему Тому» нет дела до того, как мы использовали его братьев, он мчится по рельсам, как и тогда, целеустремленно и быстро, грохоча, шипя и свистя.

Чернь, Гарь и Глины – рабочие кварталы Старкрара. Те, кто живет в этих длинных домах, построенных для множества небольших семей, в основном честные подданные, но в одиночку сюда вечерами лучше не соваться. Местные очень не любят чужаков, особенно богатых. К счастью для последних, делать им в рабочих районах совершенно нечего. Фабрики и мануфактуры, принадлежащие ведущим мескийским промышленникам, стоят здесь же. Длинные широкие цеха. Трубы, чадящие день и ночь, покрывают все вокруг гарью и копотью. К северо-западу от Копошилки и Черни лежит Оружейный район. Его настоящее название Велинктон, но так его называют редко. Там находятся предприятия особой важности, фабрики и заводы корпорации «Онтис». Вся территория Оружейного подконтрольна одному человеку, Онтису Буру, главному оружейному фабриканту империи.

Площадь Пяти пальцев, как и все пять улиц, отходящих от нее, считается деловым центром Черни. На Пяти пальцах стоит покосившийся особняк районной управы и так называемый рабочий клуб, а на соседних улицах сосредоточилось большинство лавок и магазинов, банковское отделение, парикмахерские, несколько питейных заведений.

– Это не место для благородного тана, хозяин.

– Я не собираюсь здесь селиться, Себастина. Я только хочу зайти в один маленький ломбард.

Заведения и дома, принадлежащие самашиитам, по закону должны отмечаться особым знаком – красной вертикальной полоской на косяке или на другом видном месте. Когда-то на этом настояли последователи Все-Отца, и Императору, который не видел особой разницы между человеческими религиями, пришлось согласиться, чтобы только клирики перестали вопить через своих людей в нижней палате Парламента. На мой взгляд, ничего дельного эта полоска не привнесла. Она только напоминала самашиитам, что они чужаки в этом городе и этой державе.

Красная полоска украшает только один дом на Указательном пальце. Себастина легко обогнула меня и под звон колокольчиков распахнула передо мной дверь.

Небольшое, слабо освещенное, но чистое помещение. Застекленный прилавок, две керосиновые лампы на стене, а между ними образ Карима. Довольно уродливое монструозное существо, которого самашииты почитают своим богом. Благовонные свечки и сейчас тлеют перед образом, заполняя комнату приторно сладким запахом.

– Доброго дня.

За прилавком появился плотный мужчина среднего роста, на вид лет шестьдесят. Как и положено самашииту, он носит усы и бороду, а облачен в вещи строгого черного цвета. Волосы его разделяет ровный пробор ото лба и до затылка, и по этому пробору тянется длинная линия, нанесенная особой красной краской.

– Огромная честь принимать в моем скромном заведении благородного тана.

– Да, огромная, – согласился я, осматривая блестяшки под стеклом. Ничего достойного внимания, разная мелочовка и только. – Но, сдается мне, незаслуженная. Скажи, любезнейший, а что-нибудь настоящее здесь есть? Я понимаю, что это ломбард, а не ювелирный магазин где-нибудь в Садах, но все же.

– Могу предложить тану великолепные жемчужные подвески.

Жемчуг, конечно! Ничто не притягивает взгляды тани так, как блеск перламутра! Жемчужина – символ Луны, самое ценное украшение для тэнкрисов. Неудивительно, что он предложил мне это в первую очередь.

– Подвески – безусловно, хорошо. А если они из белого золота и усыпаны бриллиантами по четыре карата, то это и вовсе идеально!

Волнение, страх, сожаление. На его лице не отразилось ничего, но в душе все перевернулось.

– Мое имя Бриан л’Мориа, господин Брукхаймер. Вам известно, кто я?

– Да, мой тан, – тихо ответил самашиит. – Ваше имя известно всем в этом городе.

– Это очень плохо. Честные люди не должны даже догадываться, как зовут верховного дознавателя Ночной Стражи. Поговорим о подвесках. В ваших интересах быть откровенным, ибо от этого теперь зависит ваша жизнь.

Он не упорствовал и не лгал. Брукхаймер честно рассказал о том, кто принес в его ломбард и заложил четыре золотых подвески, украшенные бриллиантами. По закону должен был истечь определенный срок, прежде чем эти украшения могут появиться на витрине, но Брукхаймер не собирался их продавать просто так. У него были налажены некоторые контакты, по которым он мог бы сбыть товар и немного наварить с этого неплохую сумму.

– Скупка и перепродажа краденого. Пять лет каторги.

– Мой тан…

– Говорите, господин Брукхаймер, я слушаю.

– Этого человека звали Эмиль, совсем парень, картонесец, судя по произношению. Вихрастый рыжий, нескладный, будто весь из одних локтей.

– И откуда же у этого Эмиля такие, – я повернул ладонь так, чтобы золотые подвески сверкнули в тусклом свете, – прекрасные цацки?

– В моем деле интересоваться такими подробностями не принято, мой тан.

Как и все самашииты, этот превосходно умел держать невозмутимое лицо, даже признаваясь в преступлении. Большинство людей по-особому ведут себя, когда признаются в проступке. Мне всегда казалось, что, совершая преступления, человек договаривается с самим собой, чтобы в своем внутреннем мирке не считать проступок проступком. Так людям легче мириться с самими собой. Тэнкрисы не такие, когда мы совершаем преступления, мы не мучаемся совестью. Уверенность в своей правоте и безжалостность к своим врагам для нас естественны, как дыхание.

– Вы не собираетесь что-либо предпринимать относительно этого человека, хозяин?

– Нет, незачем.

– Он скупал краденое.

– Это может прозвучать расистски, но все самашииты не чисты на руку, если они менялы, ростовщики и содержатели ломбардов. Далее дискриминация по виду профессии – все ростовщики, менялы и содержатели ломбардов не чисты на руку. А между тем они тоже платят налоги. В конце концов, если бы этот человек был кристально честен, кто знает, сколько бы еще мы искали новую ниточку?

– Склоняюсь перед вашей логикой, хозяин.

– Но не поддерживаешь меня, не так ли?

– От слуги требуется абсолютная верность, старательность и безукоризненность, его мнение не имеет значения. У хорошего слуги вообще не должно быть мнения.

Порой мне кажется, что она перегибает.

– Подайте слепому ветерану, благородный тан! – хрипло провыл плешивый нищий в черных очках, протягивающий ко мне дрожащую руку.

– Куда мы теперь, хозяин? – спросила Себастина, отряхивая руки после того, как мягко отшвырнула попрошайку прочь.

– Зайдем в рабочий клуб.

– Это неподобающее место для благородного тана.

Я остановился и обернулся.

– Хозяин?

– Что-то странное витает в воздухе, тебе не кажется?

– Что, хозяин?

– Не знаю. Но, боюсь, что, когда я пойму, что мне сейчас показалось странным, будет уже слишком поздно.

– Заусенец?

– Возможно. Мы идем в рабочий клуб.

– В Старкраре есть множество мест, где ваше появление не нанесет столь уж большого урона вашей репутации. Салон мадам Пенелопы, например.

– Моей репутации не навредит даже пьянка с ратлингами под Последним мостом, Себастина. Не говоря уже о том, что столичная знать и сейчас при моем появлении становится похожа на чернослив – темнеет и морщится. Грязную работу тоже кто-то должен делать. Тузз.

– Ах, мы идем навестить господина Тузза! – без эмоций пробормотала она. – Прошу прощения за свою несообразительность.

Нам действительно повезло, если можно так выразиться. Ведь господин Тузз обитал на площади Пяти пальцев, в, а точнее, под зданием рабочего клуба. В иерархии столичных преступников он занимал место высшего из низших. Старый Тузз не проворачивал денежных сделок, не подкупал чиновников и не рвался в политику. Нет, этот человек руководил уличной армией. Исполнители всех мастей крутились вокруг него и получали работу, которую Туззу в свою очередь заказывал кто-то более влиятельный, но не желающий рисковать репутацией. Тузз руководил карманниками, домушниками, вымогателями, поджигателями и уличными грабителями. Уличная армия – ночной народ жил по его указке. Не все, конечно, но в Черни именно он был тем самым пауком, который сидел в центре паутины и дергал за нити, почти коллега.

Мы вошли в просторный темный зал, пропахший кислым пивом и покрытый копотью от пола до высоких потолочных балок. Встроенные в стены газовые светильники разгоняли мрак ровно настолько, сколько надо, чтобы не натыкаться на столы. Из этого мрака на нас таращилось множество неприятных физиономий. Перейдя через зал, я постучал в неприметную дверь, снабженную смотровым окошком.

– Кто? – глухо донеслось с той стороны.

– Открывай, мне нужен Тузз.

– А мне нужен условный стук!

Я постучал еще раз.

– Это не условный стук!

– Себастина, я забыл условный стук. Вырви дверь.

– Слушаюсь, хозяин.

– Постойте, подождите! Да стойте же вы! – Дверь немедленно раскрыл шумно дышащий дахорач. – Если вы опять сломаете дверь, мне опять придется за нее платить!

Мы едва протиснулись мимо этого здоровяка и зашагали по лестнице вниз, затем один поворот направо и длинный затхлый коридор с виднеющимися из стен трубами, по которым течет газ. В конце коридора за серым отгораживающим полотном еще один зал, почти такой же, как и верхний, но посетителей в нем намного больше, свободных мест за длинными столами почти нет. Я прошел по грязным доскам и окунулся в океан неприязни. В окружении крепких телохранителей разных рас особняком сидел щуплый старик с обширной плешью.

– Тузз, Тузз, Тузз… Сколько раз мне приходилось спускаться в это милое местечко, чтобы лицезреть твою милую морду, и постоянно ты пытаешься разыграть эту идиотскую карту с подменой.

– Откуда я знаю, кто наведывается ко мне в гости! Быть может, это подосланный убийца! – хмуро ответил неприятный толстый человек среднего возраста, сгоняя старика со старого потертого кресла.

Жировые складки Старого Тузза еще колыхались, когда Себастина вырвала из-под кого-то стул и предоставила мне сидячее место. Она не могла позволить, чтобы я стоял на ногах, в то время как всякое отребье сидит. В первый мой визит сюда она попыталась заставить присутствующих стоять, но получилось наоборот – они все легли. Некоторые легли навечно.

– Тан л’Мориа в наших гостеприимных хоромах! Мы почти начали скучать с прошлого раза! – Тузз затянулся вонючей дешевой сигарой и фальшиво улыбнулся. Этот человек неприятен мне всем своим существом, начиная с его лоснящейся потной рожи и кончая злобой, переполняющей его нутро, но что делать тому, кто обязан вращаться в среде отбросов по долгу службы? – Что привело вас сегодня?

– Ты не поверишь, Тузз, я просто оказался рядом и решил навестить знакомого.

– А живодерку зачем притащил?

– А ты разве видел меня без нее хоть раз? – Я наклонился вперед и положил подбородок на набалдашник трости. При этом двое ближних телохранителей, человек и люпс, немного напряглись. – Неприятно чувствовать, что стоит мне сказать «убей», и кровь польется… Себастина, это было сказано к примеру!

– Простите, хозяин. – Горничная отступила на два шага назад, а вот бледность у присутствующих не спадет еще несколько часов.

– Короче! Мне не с руки терпеть вас здесь дольше необходимого! – Тузз выплюнул окурок и провел по морщинистому лбу просаленным платком.

– Нужно, чтобы ты нашел для меня человека, который сдал в ломбард четыре золотых подвески. Вот эти.

Одна из подвесок перекочевала в пальцы-сардельки Тузза. Уличный заправила пристроил к глазу ювелирную лупу.

– Занятная вещица! В ломбарде прикупил, говоришь?

– Эта вещица принадлежала очень влиятельному человеку из верхушки столичного общества. Он убит, и наш с тобой общий сюзерен лично возжаждал крови виновных. Поверь мне, Тузз, если я или Скоальт-Ярд не найдем убийц, в дело вступят отряды провожатых. Я вижу вокруг огромную толпу самого мерзкого отребья, сущих головорезов, готовых пустить ножи и револьверы в ход, но сколькие из них станут тебя защищать, когда появятся императорские гвардейцы?

Его покрасневшее и покрывшееся тонкой пленкой пота лицо скривилось! Однако у таких людей, как Тузз, вместе со страхом появляется и гнев, иначе бы они просто не выживали в подворотнях Старкрара.

– Так какого же демона ты притащил сюда эту тифозную подвеску, проклятый сукин сын?! – взревел Старый Тузз, вскакивая со своего места.

В повисшей тишине я неспешно поднялся и сделал несколько шагов ему навстречу.

– Если поговорить о родословной, то моя мать была благородной тани, госпожой Голоса, за которой стояли десятки поколений благородных предков, вершащих судьбу Мескии. А твоя мать была шлюхой, которую умудрился обрюхатить уличный пес. Чувствуешь разницу? Советую запомнить. В следующий раз, когда ты упомянешь мою матушку, я прикажу Себастине зашить твой смердящий рот и прорежу тебе новый где-нибудь под третьим подбородком. – Я ткнул Старого Тузза в грудь, и он упал обратно в кресло. – Считай это стимулом, Тузз, тебе ведь нужен стимул? Но не деньги и не приверженность идее. Лучший стимул для таких, как ты, – угроза собственной шкуре. Найди мне молодого картонесца по имени Эмиль, нескладного, худого, рыжеволосого, и тогда сможешь продолжать спокойно существовать в этой выгребной яме.

– Это все? – проворчал он, таращась на меня из-под редких бровей.

– В идеале мне нужен живой добытчик. Вор, укравший драгоценности.

– Может, еще что-нибудь? – скривил губы Тузз. – Чаем вас не угостить?

– Пойлом, которое здесь подают под видом чая, я бы и обувь мыть не стал.

– Старший! – донеслось откуда-то со стороны.

– Отвянь, Черпак, я занят! – рыкнул Тузз.

– Но, старший, труба ходуном ходит!

В относительной тишине нижнего зала действительно разносилось неприятное металлическое позвякивание.

– Облава, – прошипел Старый Тузз, в котором ненависть и гнев загорелись с новой силой. – Это ты привел их, тэнкрис?!

– Никого я не приводил, – ответил я твердо. – Совпадения случаются. А теперь не глупи и показывай дорогу.

– Дорогу?! Какую к теням дорогу?!

– Это же твое убежище, Тузз! Неужели ты был столь туп, что не оборудовал один-два запасных выхода?

– Допустим, но почему я должен тащить тебя с собой?!

– Потому что у меня всегда есть Себастина, которая оставит здесь и тебя, и еще часть присутствующих с переломанными ногами. А я скажу констеблям, что произвел зачистку сего гнезда преступности. Как тебе такой вариант? Или же мы уйдем вместе, и Скоальт-Ярд не узнает об услугах, которые ты оказываешь Ночной Страже. У нас обоих есть репутация, но я неприкосновенен, а тебя свои же на куски порвут.

– Иди за мной, – выплюнул он.

– Хозяин.

– Себастина?

– Я почти уверена, что слышала рык старшего инспектора Вольфельда секунду назад.

– Тузз, шевелись! – приказал я.

Если Вольфельд поймает меня здесь, то… Ничего со мной не произойдет. Ночная Стража вне юрисдикций кого бы то ни было, кроме лично Императора, и ее сотрудники подотчетны исключительно мне. Но в то же время я просто не могу позволить старшему инспектору и простым констеблям настигнуть меня за работой. Во-первых, Вольфельд решит, что напал на верный след, во-вторых, самомнение инспектора поднимется до небес, а я не могу допустить такого.

По знаку Тузза люпс и еще несколько бандитов покрепче буквально бросились на стены. Оказалось, что в некоторых местах кирпичи, составлявшие тело стен, не имеют между собой никакого раствора, а лишь покрыты штукатуркой. В итоге бандиты просто протаранили проходы достаточно широкие, чтобы в них мог пролезть даже дахорач. Мы бросились по темному коридору навстречу запахам канализации и влажной духоте. Люди Тузза несли несколько керосиновых ламп, трое бежали спереди, еще двое следили за тем, чтобы жирный урод не сбавлял темпа. Для своего возраста и комплекции он двигался очень даже споро. Бандиты открыли и закрыли несколько железных решетчатых дверей по пути нашего следования, и лишь тогда мы оказались на широком парапете над рекой смрадных помоев.

– Теперь мы идем разными дорогами, тан! – задыхаясь, прохрипел Старый Тузз.

– В рабочем клубе, полагаю, ты нескоро появишься? Куда бежишь?

– Так я тебе и расскажу! – мерзко рассмеялся он. – И еще карту нарисую!

– Не утруждай себя. Если ты мне понадобишься, я тебя найду, несмотря ни на что.

Тузз досадливо сплюнул.

– И учти, время не терпит. Чем скорее я получу посредника, а еще лучше, узнаю имя вора, тем меньше будет вероятность, что ты встретишься с горбатой вдовой! Я доходчиво объясняю?

– Вполне, – скрипнул зубами он, обдавая меня волной ненависти, почти такой же смердящей, как нечистоты, текущие совсем рядом.

Мы с Себастиной двинулись в противоположном направлении от того, которое выбрали головорезы Тузза. Некоторое время мы молча торопились, но сбавили темп, уверившись, что за нами нет погони. В таком месте, как старкрарская канализация, даже люпсово чутье не поможет найти беглецов.

– Каковы наши дальнейшие действия, хозяин?

– Найти выход отсюда и не искупаться в нечистотах.

Плутать в бесконечных тоннелях пришлось долго. Чувство времени в подземелье притупляется, и потому, когда мы все-таки выбрались под скудный вечерний свет, я не смог с уверенностью решить, был ли это вечер того же дня или уже следующего.

– Видишь те фабричные здания за оградой?

– Да, хозяин.

– Это здания Бура. Мы пропетляли по тоннелям под половиной Черни и выбрались в Оружейном районе.

– Хозяин, нам стоит посетить это предприятие и потребовать помощи у администрации.

– Милостыню попросить?

– Род л’Мориа один из богатейших в Старкраре. Вам не нужна милостыня.

– Когда-нибудь я научу тебя различать сарказм.

– Прошу прощения, хозяин. Я хотела предложить позаимствовать повозку из фабричного парка, чтобы нас быстрее довезли до дома.