Текст книги "Хлеб по водам"

Они оставили Кэролайн в больнице, где ей предстояло провести ночь перед операцией, которая была назначена на завтрашнее утро. Кэролайн не скрывала желания поскорее выпроводить родителей из палаты.

– Ну что у тебя такое вытянутое лицо, а, па?! – воскликнула она. – Почему бы вам с мамой не убраться отсюда, не пойти куда-нибудь вкусно пообедать, а потом на концерт? Я начинаю чувствовать себя виноватой, видя, как ты стоишь тут, словно вокруг воют сирены, а ты собираешься бросить меня под авиабомбежкой.

Квартира – с книгами, беспорядочно разбросанными по полу, свернутыми в рулоны коврами и светлыми пятнами на обоях в тех местах, где висели картины Лесли – больше не выглядела родным гнездом. Они с женой обсуждали, стоит ли им обедать дома или лучше пойти куда-нибудь; голоса эхом разносились по опустевшим комнатам. И Стрэнд впервые почувствовал, как ему не хватает звуков гитары Джимми. Трудно, конечно, простить его поведение перед уходом из дома. Молодым людям, особенно увлеченным своей работой, с горечью подумал он, трудно понять, какой прилив любви может вызвать старенькое пианино, потрескавшаяся вазочка, исцарапанный письменный стол, лампа, при свете которой он в течение четверти века читал книги…

Семья развалилась. Теперь все общение между ними сведется к телефонным звонкам, коротким письмам из Аризоны, Джорджии и с Восточной Пятьдесят третьей. Птенцы выросли и покинули родное гнездо. Таков закон жизни – или по крайней мере нынешних времен. Но, как и все в этом стремительном веке, жизнь пробегала мимо в бешеном темпе. Слишком уж быстро это случилось. За несколько недель. Однажды вечером в их в дом ворвался человек с окровавленной головой, и размеренное существование сошло с привычной орбиты. Он понимал, что несправедливо винить во всем Хейзена, но думать иначе просто не мог.

Погруженный в печальные размышления, Стрэнд включил радио. Передавали вечерние новости. Известия, как обычно, были плохие, репортаж из хаоса. Он вспомнил реплику из пьесы Сарояна: «Не за что уцепиться, нет в этой жизни ничего основательного. Отныне и навсегда все время вниз, в пропасть». Выключил радио и включил телевизор. Из приемника раздалось чье-то сдавленное хихиканье, и, не успело на мерцающем экране появиться изображение, он тут же выключил телевизор.

Он бродил по квартире, точно собственная тень. Внезапно захотелось посмотреть альбом, где были собраны семейные снимки: они с Лесли в день свадьбы, Кэролайн в детской колясочке, Элеонор в университетской шапочке и мантии держит в руке диплом выпускницы, Джимми катается на велосипеде. Но альбом уже упаковали.

Ему вдруг стало невыносимо в этой квартире. Он вошел в кухню, где Лесли открывала консервные банки.

– Пойдем куда-нибудь пообедаем, – сказал он. – Хочется побыть среди людей.

Жена как-то странно взглянула на него, потом медленно опустила руку с консервным ножом.

– Конечно, почему бы нет, – мягко сказала она. – Только подожди немного, ладно? У меня волосы не высохли.

– Да я не голоден, – ответил Стрэнд. – Могу и подождать. – Он знал: нервничая, Лесли почему-то всегда бросалась мыть голову. Ее спокойствие, понял он, было лишь маской, которую жена надела, чтобы не тревожить его. Но рев фена, раздавшийся через минуту, был просто невыносим. Он напоминал зловещий шум моторов, звук, часто преследовавший его в ночных кошмарах.

– Буду ждать тебя в «О’Kоннорс». – Это был бар на углу улицы. Стрэнд заглядывал туда не часто – раза два-три в год, когда дома его ждали какие-нибудь неприятные новости и хотелось оттянуть момент возвращения.

Лесли подошла и поцеловала его в щеку.

– Не грусти, ну пожалуйста, дорогой, – попросила она.

Но он ответил лишь:

– Просто хочется выпить. А в доме ни капли спиртного. Наверняка Джимми устраивал тут в наше отсутствие шумные вечеринки.

– Ну, вряд ли уж они были такими шумными, эти вечеринки, – возразила Лесли. – У нас перед отъездом в Европу всего и оставалось, что полбутылки виски.

– И все равно, – упрямо ответил Стрэнд, в глубине души понимая, что не прав. Уходя, он услышал, что в ванной включили воду. Когда час спустя Лесли вошла в бар, он сидел в полном одиночестве и виски в его стакане было почти нетронуто.

Они пообедали в небольшом ресторанчике неподалеку, где им всегда нравилось, и оказались там единственной парой. Владелец – они были знакомы – поздоровался и сказал:

– На будущий год в августе закрою заведение. Август в Нью-Йорке – хуже чумы.

После блюд, которыми супруги угощались во Франции, еда показалась безвкусной, к тому же Лесли обнаружила в салате чей-то длинный волос.

– Последний раз я в этом ресторане, – сердито заметила она.

«Слово «последний», – подумал Стрэнд, – становится наиболее употребительным в нашем словаре».

Едва открыв дверь в квартиру, они услышали звонок телефона. «Когда начнется следующая война, – подумал Стрэнд, спеша к аппарату, – мне наверняка возвестит о ней это дребезжание. Опять какие-нибудь неприятности, проверка оплаты счетов или что-то в этом роде». Но это оказалась Элеонор.

– Я уже начала волноваться, – сказала она. – Звоню весь вечер, и никто не подходит. Позвонила Расселу на остров, думала, может, вы там, и он рассказал мне о Кэролайн. Где вы были? Сестренка в порядке?

– Все нормально, – ответил Стрэнд, сдерживая раздражение в голосе. – А вот где ты пропадала все это время?

– У себя дома. Если точнее, появилась здесь сегодня вечером. Хотела заехать к вам.

– Это зачем? – спросил Стрэнд. А про себя подумал: подлость, конечно, – говорить так с родной дочерью.

– Ну не сердись, пожалуйста, папочка! Я всего-то и сделала, что вышла замуж. Так я могу приехать?

– Сейчас спрошу мать. – Стрэнд обернулся к Лесли. – Это Элеонор. Хочешь, чтобы она заехала?

– Ну конечно. И спроси, успела ли она пообедать. Если нет, приготовлю что-нибудь на скорую руку.

– Мы тебя ждем, – бросил Стрэнд в трубку. – Но твоя мать интересуется, обедала ли ты сегодня. Если нет, то соорудит что-нибудь перекусить.

Элеонор рассмеялась.

– Милая мамочка! Сперва накормить зверя, потом задавать ему вопросы. Скажи – пусть не беспокоится. Со дня свадьбы я уже прибавила целых три фунта.

Стрэнд повесил трубку.

– Она ела, – сообщил он жене.

– Обещай, что не будешь орать на нее, – попросила Лесли.

– Пусть муженек на нее орет, – огрызнулся Стрэнд. – У меня на это просто нет сил. – Он взял журнал и пошел в кухню – единственное помещение в доме, где можно было читать. Уселся за стол и уставился на карикатуры, которые вовсе не казались смешными в пронзительном свете неоновой лампы, которую установила здесь Лесли, когда обнаружила, что не может читать и шить без очков.

– Ну, – сказала Лесли, – давай теперь ты. С самого начала.

Они сидели в гостиной, где царил полумрак, поскольку в каждой комнате осталось лишь по одной лампе, остальные были упакованы. Едва войдя, Элеонор принялась расспрашивать их о психологическом состоянии сестры.

– Моральный дух столь высок, что это почти пугает, – сообщил Стрэнд.

Сидевшая на краешке стула, Элеонор выглядела помолодевшей и казалась Стрэнду еще красивее, чем прежде. И еще в ней появилась некая раскованность. Никакого намека на раскаяние не наблюдалось.

– Началом, – ответила матери молодая женщина, – было прошлое лето, не это, а именно прошлое, когда я положила на него глаз. А встретились мы на вечеринке в Бриджгемптоне. И в тот же вечер я решила: вот мужчина, который мне нужен.

Лесли покосилась на Стрэнда. Сам он знал, что на лице у него отражается все, что он думал о дочери в данный момент. Причем не важно, замужем она или нет.

– Через неделю он сделал мне предложение, – с еле уловимым оттенком торжества продолжила Элеонор. – Но он предупредил меня, что рано или поздно непременно уедет из Нью-Йорка и будет издавать газету в каком-нибудь маленьком городке, возможно, за тысячи миль отсюда. И еще сказал, что не верит в браки, где муж живет в одном городе, а жена – в другом. Ну а я ответила: «Нет уж, спасибо, друг мой». Ну и мы… э-э… просто продолжали встречаться. Он представил меня своей семье. Надо сказать, исключительно милые люди. Приняли меня хорошо, все, кроме матери. Я ей, похоже, не понравилась с первого взгляда. Что и понятно. Она родилась в Италии, католичка, не пропускает ни одной воскресной мессы. И если еще была готова снисходительно смотреть на то, что ее дорогой сыночек время от времени ускользает из дома провести уик-энд с протестанткой-искусительницей, то одна лишь мысль о возможном браке повергала ее в ужас. Она готова была часами простаивать на коленях со свечой в руках перед статуей Девы Марии, лишь бы этого не случилось. Можете себе представить? Это в наши-то дни!..

Да, подумал Стрэнд. Представить легко. В наши дни проливаются моря крови – и лишь по той причине, что одни люди верят в одного Бога, а другие – в другого. И кровь еще не рожденных младенцев льется по той же самой причине. В этом смысле мать Джузеппе Джанелли являлась более современной женщиной, чем его собственная дочь.

– «Ничего, рано или поздно старушка смирится», – говорил мне Джузеппе, – продолжила свое повествование Элеонор. – Когда ее не было на горизонте, все шло прекрасно, и наша веселая жизнь так бы и шла своим чередом, но тут… – она сделала паузу, и голос ее зазвучал мрачно, – …тут он вдруг поехал в Джорджию, и какой-то человек сказал ему там, что он должен немедленно браться за дело. То есть издавать газету. Он позвонил мне из Джорджии и все рассказал. Кажется, и в этом случае не обошлось без Рассела. Он вам что-нибудь говорил?

– Да, – ответил Стрэнд.

– Джанелли заявил, что теперь у него есть работа, – лицо Элеонор стало серьезным, даже несколько скорбным, – и что, если я хочу видеть его снова, надо пожениться, причем немедленно. – Она вздохнула. – Джузеппе звонил мне из Джорджии ровно в семь часов вечера. Я сказала, что должна подумать. Он дал мне время – до утра. Мамочка! – воскликнула вдруг Элеонор. – Я просто не могу без него жить!.. Что бы ты сделала, если бы папа предъявил тебе такой ультиматум и ты бы при этом точно знала, что он не шутит?

Лесли перегнулась через стол и взяла Стрэнда за руку.

– Я бы поступила в точности так же, дорогая, – ответила она.

– Ну и доказала бы тем самым, что ты просто дура! – рявкнул Стрэнд.

– Ничего подобного, – с мягким укором произнесла Лесли.

– Утром я позвонила Джузеппе и сказала ему «да», – еле слышно прошептала Элеонор.

– Но почему именно Лас-Вегас? – сердито спросил Стрэнд. – И вообще, зачем понадобилось пороть такую горячку?

– А что бы ты предпочел? – Элеонор поднялась и начала расхаживать по комнате. – Пышную свадьбу со священником и родственниками, поющими «О соле мио»? И с его мамочкой, насылающей черные проклятия на всю нашу семью? Если уж быть до конца честной, то и я, и Джузеппе не хотели дать друг другу времени передумать. Да и потом какая разница? В Лас-Вегасе по крайней мере эту церемонию не затягивают. Настоящий инкубатор свадеб. И мы страшно веселились. Джузеппе выиграл тысячу двести долларов в казино. Как раз хватило на кольца и оплатить номер в гостинице. Мамочка, папочка, пожалуйста, прошу вас, не сердитесь на меня! Я так счастлива!.. И собираюсь быть счастливой и впредь. Ну разве было бы лучше, если бы я осталась в Нью-Йорке и вечерами в одиночестве бродила из одного бара в другой? А потом мое имя появилось бы на дверях под табличками «Помощник вице-президента помощника вице-президента отдела жалоб на повышение цен и снижение занятости» в ста двадцати крупнейших компьютерных компаниях Америки?

– Прекрати кривляться, – сказала Лесли. Она встала, обняла Элеонор и поцеловала в лоб. – Раз ты счастлива, то и мы тоже счастливы.

Через плечо матери Элеонор вопросительно взглянула на Стрэнда:

– Ты тоже так думаешь, пап?

– Полагаю, что да, – устало ответил Стрэнд. – Ну а где сейчас твой муж?

– В Грэме, штат Джорджия. Один из самых быстро развивающихся, но пока что еще очень милый и тихий старомодный городок во всем Солнечном поясе[31]31
  Солнечный пояс – собирательное название штатов крайнего юга, юго-запада и запада США.


[Закрыть] Соединенных Штатов. Собрания Ротари-клуба[32]32
  Местное отделение организации «Ротари интернэшнл»; ежегодно через эти клубы, членами которых являются люди самых разных профессий, осуществляется до тридцати тысяч полезных проектов.


[Закрыть] проходят по вторникам.

Стрэнд никак не мог понять, смеется дочь или плачет.

– Ну а твой муж? Он собирается здесь появиться или нет?

– Только под покровом ночи. Вообще-то он храбрый парень. Но недостаточно смел, чтоб предстать перед мамочкой, по крайней мере в течение года или двух. Так вы благословляете мой брак или нет? – Элеонор отошла от Лесли и вызывающе смотрела на родителей.

– Я тебе не папа римский. И благословения не по моей части, – проворчал Стрэнд, а потом поднялся и обнял ее. – А вот поцеловать тебя могу.

Элеонор стиснула отца в объятиях.

– Не кажется ли тебе, что теперь самое время поднять тост за молодых?

– В доме ни капли! – сердито воскликнул Стрэнд. – Твой братец Джимми все выпил.

Элеонор расхохоталась, а Лесли лишь вздохнула:

– Ах, Аллен, Аллен…

– Ну и ладно. – Элеонор и уселась за стол. – Время еще детское. Расскажите мне о своей поездке.

– Все было просто замечательно, – сказал Стрэнд. – Но я думаю, вам, дамам, есть о чем поговорить наедине. А я, пожалуй, пойду лягу. День выдался такой длинный.

Назавтра, прямо с раннего утра, Элеонор, Джимми и Линда Робертс уже сидели в приемной больницы, когда туда приехали Лесли со Стрэндом. На Джимми были голубые джинсы и черная водолазка, с шеи свисало на цепи какое-то массивное золотое украшение. Его рабочая одежда, подумал Стрэнд. Однако в кои-то веки Джимми выглядел собранным и серьезным. Кэролайн только что увезли на каталке в операционную, доложила Элеонор. Ей уже дали успокоительное, но она все же умудрилась вяло и сонно махнуть им рукой, когда ее провозили через холл. Стрэнд старался не думать о том, что происходит сейчас наверху, в операционной. Знакомый больничный запах действовал на него умиротворяюще. Он сам прошел через все это и выжил. И когда лежал в больнице, видел почему-то много снов, но теперь совершенно не помнил, о чем они были, эти сны, помнил только, что неприятными их вряд ли можно было назвать. И теперь надеялся, что и его дочке тоже будут сниться сны – о том, как она выигрывает соревнования, принимает призы, танцует в объятиях красивых молодых людей.

Лесли захватила с собой вязанье, и тишину приемной нарушало тихое позвякивание спиц. Он знал, что она вяжет для него свитер. Последний раз, насколько он помнил, она вязала, сидя рядом с его кроватью в палате интенсивной терапии. Вяжет исключительно в больницах, подумал он. Что ж, оставалось лишь надеяться, что свитер будет готов, когда ему стукнет девяносто.

Когда Лесли первый раз оказалась в больнице – рожала Элеонор, – Стрэнд начал читать детектив Реймонда Чэндлера. Как правило, он вообще не читал детективов и захватил эту книгу только потому, что она лежала под рукой, на столике в прихожей. Страдания Лесли длились недолго, и он успел прочесть лишь несколько страниц, когда в приемной появился врач и сообщил, что у него родилась дочка. Позднее он никак не мог вспомнить, о чем шла речь на тех первых страницах, и, когда Лесли повезли на «скорой» в больницу рожать Джимми, взял с собой ту же книгу – просто из суеверия. Начал читать ее сначала и снова одолел лишь несколько первых страниц. Потом он убрал эту книгу в надежное место, где бы она хранилась в ожидании следующих родов, и, разумеется, захватил с собой, когда на свет должна была появиться Кэролайн.

Теперь же, в суматохе сборов и приготовлений к переезду, книга исчезла. Он никак не мог найти ее, и никто не знал, куда ее запихнули. Ничего, найдет к тому времени, когда Элеонор отправится рожать своего первенца. Может, только тогда наконец узнает, кто кого убил.

Они прождали, наверное, уже целый час, когда появился Хейзен. Цветущий, загорелый, он выглядит в больнице как-то неуместно, подумал Стрэнд, хотя на правой руке у Рассела красовалась повязка. Прищемил дверцей автомобиля, объяснил он. Он также сообщил, что говорил с доктором Леардом накануне и тот якобы сказал, что операция займет не больше полутора часов и беспокоиться совершенно не о чем. Уже через двадцать четыре часа Кэролайн сможет уехать домой.

Лесли вязала все быстрее и быстрее, спицы звякали, и это почему-то сильно действовало Стрэнду на нервы. Он поднялся и вышел в коридор, где начал расхаживать взад-вперед, стараясь не заглядывать в открытые палаты, где на кроватях лежали люди, а в изголовьях на стояках были подвешены какие-то пластиковые мешки и из них тянулись трубки, воткнутые больным в ноздри и руки. Смех медсестер в дальнем конце коридора вдруг показался ему оскорбительным.

Хейзен тоже вышел и начал молча расхаживать рядом с ним. Потом откашлялся.

– Аллен, – начал он, – думаю, сейчас самое время сказать вам это. Пока другие нас не слышат… Во-первых, ни в какую автомобильную аварию Кэролайн не попадала.

Стрэнд остановился и уставился на Хейзена.

– О чем это вы?

– Помните, доктор Леард просил меня зайти к нему в кабинет, после того как осмотрел Кэролайн?

– Да. И вы обсуждали с ним пластическую операцию.

– Обсуждали, но это еще не все. Он не просто осмотрел Кэролайн. Он расспросил ее обо всем, что случилось. Объяснил, что подобного рода травмы не могли возникнуть так, как она описывает, подчеркнул, что врачам всегда необходимо знать всю правду. Ну и она ему рассказала. А правда заключалась в том, что этот мальчишка, Джордж, ее избил.

– Что?! – Стрэнд почувствовал, как у него подогнулись коленки.

– Да, они действительно сидели в машине, – мрачно продолжил Хейзен, – но не на дороге. На пляже. Одни. И он пытался раздеть ее, а Кэролайн сопротивлялась. И тогда он ее ударил.

– О Боже…

– Грязная маленькая свинья!.. Он больше никогда не посмеет сделать ничего подобного, – злобным и ровным тоном произнес Хейзен. – Вчера я преподал ему хороший урок. – Он приподнял забинтованную руку. – Две костяшки пальцев сместились, но дело того стоило, уверяю. А потом пошел к его отцу и предупредил, что, если еще хоть раз увижу этого подонка в Хэмптоне, просто разорю его, и все. И этот несчастный старый осел знает, что так я и поступлю. Более того, он оплачивает содержание в больнице и операцию. – Хейзен мрачно и торжествующе улыбнулся. Затем лицо его снова стало серьезным. – Я долго не мог решить, рассказывать вам это или нет, но потом пришел к выводу, что вы должны знать.

– Спасибо, – тупо произнес Стрэнд. – Да, конечно, должен.

– Но думаю, что остальным рассказывать не стоит. Особенно Джимми. Он может вообразить, что обязан что-то предпринять, отомстить, а куда это может завести, одному Богу известно. Проблема юного мистера Джорджа улажена раз и навсегда, и лучше оставить все как есть. Я чувствую себя ответственным за то, что случилось. Ведь я сам пригласил это ничтожество в дом, именно в моем доме они с Кэролайн познакомились. А потому именно я должен был предпринять необходимые меры, и предпринял. И прошу прощения у вас и у всей вашей семьи.

– Но вы ни в чем не виноваты.

Наконец-то Стрэнд отыскал в коридоре кресло, стоявшее возле запертой двери, и рухнул в него, весь дрожа и чувствуя, как его захлестывают волны бессильной ярости. Если бы в этот момент перед ним оказался этот мальчишка, он бы набросился на него и попытался убить. Хотя Стрэнд в жизни не дрался, да и сил не хватило бы даже на то, чтобы причинить вред котенку. Осознавая это, он чувствовал, что обесчещен и опозорен – ведь возмездие, бывшее его прерогативой по праву, вырвал из рук другой человек.

– Вы в порядке? – встревоженно спросил склонившийся над ним Хейзен. – Вы побелели как полотно.

– Обо мне не беспокойтесь, – хрипло пробормотал в ответ Стрэнд. – Оставьте меня одного, хотя бы на минуту, пожалуйста.

Хейзен окинул его долгим пристальным взглядом, затем вернулся в приемную. Стрэнд все еще сидел в коридоре, пытаясь унять дрожь в руках, когда вдруг увидел доктора Леарда. Тот заметил его и остановился.

– Мы все закончили, мистер Стрэнд, – сказал врач. – Операция прошла как нельзя более удачно. Вашу дочь сейчас привезут вниз.

– Благодарю вас, – ответил Стрэнд, продолжая сидеть. – Все остальные в приемной. Будьте добры, сообщите им.

Доктор похлопал его по плечу – жест, не входящий в обязанности лучшего специалиста в своей области – и прошел в приемную.

Стрэнд по-прежнему сидел в кресле, когда мимо него провезли на каталке Кэролайн. Тут он поднялся и взглянул на нее. Личико, насколько позволяли видеть покрывавшие его повязки, было умиротворенным, как у спящего и очень счастливого ребенка.

И тут он заплакал, сам не понимая, что плачет.