Текст книги "Хлеб по водам"

Хейзен вернулся к креслу со стаканом виски в руке и снова сел. Посмотрел в окно.

– Ужасная ночь, – пробормотал он. – Неудивительно, что почти все люди стремятся переехать поближе к югу. Порой мне кажется, что лет эдак через пятьдесят все города северо-востока просто вымрут – Бостон, Нью-Йорк, Филадельфия… И по улицам будут бродить только призраки. А может, это не столь плохая идея. Ладно, мистер Поллианна[43]43
  Героиня одноименного романа Э. Портер, отличавшаяся неисправимым оптимизмом и стремлением видеть хорошее во всем.


[Закрыть]… – Тут вдруг Стрэнду показалось, что в голосе Хейзена прорезались те же жесткие нотки, которые он слышал недавно по телефону. – Весь наш путь выстлан сплошными розами, так утверждает мистер Стрэнд. Новость века!.. Так, значит, ничто на белом свете вас не беспокоит?

– Ну почему же, конечно, беспокоит, – ответил Стрэнд. И вспомнил о внезапном ночном бегстве Лесли из Данбери, о письмах, сгоревших в подвале и подписанных Кэролайн, об Элеонор, которая крутит и вертит своим мужем в Джорджии, и о недовольстве горожан их газетой. Вспомнил о Джимми, которому едва исполнилось девятнадцать, а он уже крутит роман с какой-то поп-певицей, несколько раз побывавшей замужем, вдвое старше его. Вспомнил он и о своем собственном вынужденном безбрачии. – Конечно, – повторил он. – Семейные обстоятельства. Рутина… – Он тут же спохватился – насколько фальшиво прозвучало это последнее слово. – Но я бы предпочел не обсуждать. Даже упоминать обо всем этом не хотелось бы. Достаточно того, что я постоянно вижу это во сне.

Хейзен закивал, его крупная лысая голова походила на тяжелый, потерявший равновесие маятник.

– Скажите, – спросил он вдруг, – вы когда-нибудь подумывали о самоубийстве?

– Ну, как и все.

– Как и все… – Снова тяжелое, неспешное покачивание головой. – Черт, какая-то грустная у нас получается беседа! И выпили вроде бы. Странно, это на меня совсем не похоже. Обычно после выпивки я веселею.

Стрэнд вспомнил ту безобразную, почти гротескную сцену, свидетелем которой ему довелось стать в первый же вечер своего пребывания в Хэмптоне. Когда Хейзен приехал поздно ночью в стельку пьяный и рычал, и завывал, и осыпал проклятиями свою профессию, семью, весь белый свет. Интересно, как мог столь умный человек дойти до такого состояния?..

– Еще слава Богу, – заметил Хейзен с вымученной веселостью, – здесь нет дам, которые могли бы подсмотреть и подслушать, как мы сидим и жалеем себя, точно законченные идиоты. Я звонил Линде в Париж, и она сказала, что они замечательно проводят время. Они были просто в восторге, когда я подтвердил, что Рождество в этом году мы отмечаем в Хэмптоне.

– Вот как? – удивился Стрэнд.

– О, наверное, я просто забыл вам сказать. Как думаете, всех ваших детей удастся собрать?

– Я с ними еще не связывался. – Он не стал говорить Хейзену, что после того неприятного телефонного разговора твердо вознамерился отказаться от приглашения, если таковое последует. – А вы уверены, что у Лесли нет других планов?

– Линда ее спросила… она была рядом, в комнате, когда я звонил. И я слышал, как она воскликнула, что это просто превосходная идея.

– Что ж, постараюсь обсудить это с остальными членами семьи. – Настроение у Стрэнда сразу поднялось. Перспектива провести десять дней вдалеке от школы, вместе с женой, на тихом пляже на побережье Атлантики, где не будет четырех сотен мальчишек, приятно грела душу. – Уверен, мы замечательно отдохнем. – Он улыбнулся. – Теперь понимаете, что я имел в виду, говоря о пессимистичном взгляде на мир в целом и оптимистичном настроении в том, что касается конкретно нас?.. Пусть это будут всего десять дней, зато нам не придется тупо созерцать телеэкран, слушать плохие новости и читать «Таймс». Сущий рай!..

Тут в дверь позвонили, и Хейзен взглянул на часы.

– Должно быть, Конрой. Я разрешил ему посидеть в зале, погреться. До города в такую погоду добираться долго. Спасибо за угощение. – Они обменялись рукопожатием, и Хейзен чуть дольше обычного задержал руку Стрэнда в своей. – Я рад, что повидался с вами… Я слишком стар, чтобы превращать друзей во врагов.

– Я вам не враг, Рассел. И никогда им не был.

– Но ведь могли бы стать, черт побери! – Хейзен рассмеялся и вышел.

Стрэнд уселся за стол, сжимая стакан с виски в потной руке и глядя на изукрашенные инеем оконные рамы. Снег на улице продолжал валить все гуще и гуще. Он подумал о великих северных городах, о которых упоминал Хейзен, представил, какие они сейчас – все затянуты снежной пеленой, по улицам, зажатым между стеклом и бетоном, свистит и завывает холодный ветер, сами улицы почти обезлюдели. И вдруг он почувствовал себя старым, выброшенным на сушу кораблем, потерпевшим кораблекрушение, и ему тоже отчаянно захотелось на юг.

На следующий день, вернувшись после занятий, Стрэнд обнаружил, что его ждут сразу три письма. Миссис Шиллер сложила их аккуратной маленькой стопкой на журнальном столике возле дивана в гостиной. Весь день на дворе бушевало ненастье. Лужайки и дорожки кампуса завалило снегом, снег набивался в ботинки и лез за воротник пальто, а потому, перед тем как распечатать письма, Стрэнд снял пальто, ботинки и носки, вытер ноги полотенцем, сунул их в шлепанцы и сменил рубашку. Он промок накануне, после ленча, и чувствовал, как саднит горло, а в груди ощущается странное горячее покалывание. Возможно, все же стоит последовать совету доктора Филипса, съездить в субботу в Нью-Йорк и показаться там доктору Принзу.

Затем, вспомнив, какая приятная теплота разлилась вчера по всему телу после выпитого накануне с Хейзеном виски, он открыл бутылку, налил в стакан янтарной жидкости, льда класть не стал, но добавил немного воды. И прежде чем выйти из кухни в гостиную и взяться за письма, отпил глоток. Взяв первый конверт, он увидел, что письмо от Кэролайн. Второе было от Лесли, а на третьем не оказалось ни имени отправителя, ни обратного адреса. Обычно он читал письма Кэролайн с легкой снисходительной улыбкой. Они всегда были такие коротенькие, несвязные, написаны второпях, что, в свою очередь, означало: дочь его жива-здорова, страшно занята и любит своих родителей. Однако с того дня, когда миссис Шиллер сожгла ее письма к Ромеро в подвале, он не получал от дочери ни строчки.

Письмо Кэролайн он распечатал первым. Ни слова о Ромеро. Кэролайн сообщала, что живет просто замечательно, ее уже выбрали королевой предстоящего бала в честь открытия нового баскетбольного сезона. Она обзавелась двумя интеллектуальными подружками – одна девочка училась на философском отделении, вторую, несмотря на юный возраст, прочили на должность редактора литературного журнала колледжа. Писала она также, что ее тренер по легкой атлетике считает, если она соберется и приложит должные усилия, то вполне сможет победить девочку, которая всегда приходила первой на короткой дистанции. Она упоминала о том, что провести Рождество ее пригласили в семью, проживавшую в Беверли-Хиллз, но она отказалась, поскольку ждет и не может дождаться, когда увидит своих дорогих мамочку и папочку. Кэролайн получила от мамы письмо – в конверт была вложена открытка с изображением Эйфелевой башни, но сама она считает, что папа принес себя в жертву, оставшись один-одинешенек в этом ужасном Данбери, в то время как мама шляется по Парижу. В конце письма, над подписью, стояли пять крестиков.

Была также приписка: «Мамочка написала, что все мы приглашены справлять Рождество в Хэмптон, к мистеру Хейзену. Я считаю, было бы детским капризом с моей стороны ответить, что я никогда больше туда не поеду. Прошлое – оно и есть прошлое, с тем же успехом я действительно могла разбить физиономию о приборную доску. Хотя в конечном счете все обернулось не так и плохо. Разве бы выбрали меня королевой бала, если б не пластическая операция?»

Что ж, подумал Стрэнд, видимо, этой версии дочь будет придерживаться и дальше. В любом случае слишком поздно теперь сообщать Лесли – да и вообще кому бы то ни было – о том, что произошло в действительности, и что пострадала Кэролайн вовсе не в результате автомобильной аварии.

Уже откладывая письмо в сторону, Стрэнд вдруг вспомнил слова миссис Шиллер о том, что Кэролайн – очень распространенное имя.

Он распечатал письмо Лесли, оно оказалось на удивление длинным.

«Мой любимый!

У меня совершенно невероятные, потрясающие новости. Теперь ты женат на состоятельной женщине, представляешь? Сравнительно, конечно. А произошло вот что. Мне удалось продать пейзаж с дюнами. Помнишь, тот, что я начала писать на День благодарения. Линда сдержала слово и включила его в экспозицию. И картина тут же продалась, самая первая! Должно быть, дело в том, что оценена она была всего в две тысячи долларов (2000 долларов!!! Но во франках это выглядит гораздо более внушительной суммой), а цены на все остальные начинались с пяти и взлетали до заоблачных высот. Мне также удалось продать акварель, написанную в Мужене всего за несколько часов. Линда говорит, она ни за что бы не поверила, что Ривьеру можно показать как-то по-новому, однако мне это удалось. Мало того – мужчина, который купил эту акварель, сам оказался художником, очень известным и популярным во Франции. Он пригласил меня к себе в мастерскую и сказал, что если я хочу писать с натуры, с моделей, то могу это делать, когда он сам работает там. Невероятно, не правда ли?.. Я чувствую себя старой девой, которая в свободное время занималась вышиванием и которой вдруг сказали, что ее тряпки – не что иное, как произведения искусства. Линда считает, что если я продолжу работать в своем так называемом «новом стиле» (ха-ха!), причем работать много и упорно, то она сможет устроить мне в будущем году выставку в Нью-Йорке. Сейчас я работаю над большим полотном, пишу вид внутреннего дворика, в который как-то раз заглянула. Но только на полотне он похож не на дворик, а скорее на средневековую темницу. «Освещен каким-то неземным светом, как Балтус, но только американский», – вот как описала это все Линда, но ты ведь знаешь, она всегда преувеличивает. Никогда прежде не испытывала ничего подобного! Кажется, кисть так сама и движется. Это очень странное и одновременно совершенно волшебное ощущение. Может, в самом воздухе что-то такое разлито… Теперь я понимаю, почему многие художники непременно хоть раз приезжали в Париж. Чем раньше они это делали, тем лучше. Если б я могла оказаться здесь впервые лет в восемнадцать, о, наверное, никогда больше не села бы за пианино.

Милый, дорогой, я чувствую себя так, словно парю над землей! Мне ненавистна сама мысль об отъезде. Линда предлагает побыть здесь дольше, чем мы рассчитывали. И думаю, что теперь мы встретимся с тобой в аэропорту Кеннеди, на пути в гостеприимный дом Рассела – ведь тебе так или иначе придется лететь в Хэмптон. И еще, сказать по правде, мне хочется максимально оттянуть возвращение в Данбери, чтобы с новыми силами явиться туда после рождественских каникул.

Знаю, я веду себя как последняя эгоистка, но ведь вопрос лишь в нескольких днях. К тому же я не Гоген, который бросил семью и укатил писать южные моря, верно? Но конечно, если ты хочешь, чтобы я вернулась раньше, пошли телеграмму.

А пока постарайся, если сможешь, связаться с остальными членами нашей блудной семейки и скажи детям, что все мы собираемся на каникулы у мистера Хейзена. Очень на тебя надеюсь.

Надеюсь также, что ты заботишься о себе и скучаешь по мне так же сильно, как я по тебе. Пожалуйста, дай мне знать, как только решишь что-то определенно.

И еще: пожалуйста, не думай, будто оттого, что у меня вдруг зародилась безумная идея стать по-настоящему хорошим художником, я стала плохой женой. Если б передо мной встал жесткий выбор, ты знаешь, что бы я выбрала. Ведь я не Гоген.

Передай мое благословение детишкам, когда будешь говорить с ними.

Линда посылает тебе привет. Я – свою любовь, от всего сердца. До Рождества.

Лесли».

Стрэнд отложил письмо, пытаясь разобраться в своих чувствах. Тут все смешалось – и гордость за жену, и ревность, и смутное ощущение огромной утраты. Если она готова пожертвовать музыкой – любимым делом, которому посвятила всю свою жизнь, то что же теперь на очереди? Нет, чуть позже он пошлет ей телеграмму с поздравлениями, когда будет в состоянии сочинить соответствующее случаю веселое послание.

Стрэнд огляделся: комната показалась унылой и мрачной – убогий приют холостяка.

И он рассеянно вскрыл третий конверт.

«Дорогой мистер Стрэнд,

Не собираюсь называть вам своего имени. Я жена преподавателя кафедры биологии в колледже, где учится ваша дочь Кэролайн. Жена и мать двоих маленьких детей».

Тут он на мгновение перестал читать. Почерк аккуратный, буквы узенькие. Какой-нибудь эксперт по графологии, несомненно, мог немало рассказать о характере этой женщины. Голова у него слегка закружилась, и он сел, не выпуская письма из рук. Почерк был к тому же очень мелкий, и ему стоило немалых усилий разбирать длинные строки. Он потянулся к столику, нашарил очки, надел их. Теперь почерк казался неестественно крупным. Ужасно крупным…

«Мой муж просто помешался на ней. Она флиртует со всем кампусом, мальчишки так и вьются вокруг нее, точно голодные животные. Муж сказал, что, если она его примет, он бросит меня. На День благодарения они собирались вместе поехать в Калифорнию и провести каникулы там, но в последний момент она сбежала с каким-то парнем из футбольной команды. Мне рассказывали, что она заводит роман за романом, но точно знаю я только об одном, поскольку муж признался, какие у них отношения. В прежние времена ее просто вышвырнули бы из школы, она бы тут и месяца не проучилась. Но времена нынче изменились. Сами преподаватели оставили всякие попытки поддерживать дисциплину и соблюдать хоть какие-то приличия. Все ее балуют, и она всеобщая любимица. И совсем недавно ее даже выбрали королевой бала на предстоящем спортивном празднике. Пока она обещала моему мужу, что непременно поедет с ним в Калифорнию на Рождество. Мне остается лишь молиться о том, чтобы и на этот раз она его «кинула». Он пренебрегает своими обязанностями, полностью игнорирует меня, не уделяет никакого внимания детям, и наше общение сводится в основном к скандалам. Зарплата у него небольшая, поскольку он работает на кафедре инструктором, но я знаю, что он осыпает ее дорогими подарками.

Мне известно, вы учитель, а потому поймете, как легко и просто может разрушить карьеру человек, пренебрегающий своими прямыми обязанностями и ведущий подобный образ жизни. Я также понимаю, что когда девушка вдруг оказывается вдали от дома, внимание мужчин, особенно в тех случаях, если девушка эта молоденькая и хорошенькая, как ваша дочь, может совершенно вскружить ей голову, о чем она впоследствии будет горько сожалеть.

Понятия не имею, известно ли вам о подобном поведении дочери, волнует ли вас ее будущее, но ради ее и моего блага, а также блага собственной семьи умоляю: сделайте что-нибудь! Заставьте ее понять, как жестоко и безответственно она поступает. Помогите вернуть мужа в лоно семьи!»

Письмо было не подписано.

«Лоно семьи»… Стрэнд перечитал последнюю строчку, от нее попахивало чем-то библейским. Потом подумал о церкви, о вечерних воскресных службах. Он знал одну вещь, о которой понятия не имел этот пресловутый учитель биологии. Его тоже «кинут» на Рождество, как «кинули» в День благодарения. Таковы уж капризы погоды…

Он разжал пальцы, письмо порхнуло на пол. В дождь, в снег, во мраке ночи этот ежедневный хлеб насущный доставлялся к нашим дверям шесть раз в неделю. Все колесики и винтики почтовой службы Соединенных Штатов работают безукоризненно. Слава Богу, что существует воскресенье, выходной.

Учитель биологии, подумал Стрэнд. Сам он был учителем истории, и Лесли училась у него в классе. И была, между прочим, в возрасте Кэролайн. Сидела, прелестница и скромница, в первом ряду, и он жаждал ее душой и телом. Испытывал ли он тогда чувство вины? Он по крайней мере хоть вытерпел год, из приличия. Дождался, пока она закончит школу, и явился к ее родителям делать официальное предложение. Но и учитель биологии тоже, несомненно, намерен жениться.

Что он может сказать своей дочери? Да и кто может ей сказать хоть что-то?.. Нет, только не отец, подумал он, ни в коем случае не отец. Лесли? Он уже представлял, что скажет на это Лесли: «Она взрослая девушка. Пусть сама решает свои проблемы. Мы только все усугубим, если станем вмешиваться. И лично я не собираюсь жертвовать своими отношениями с дочерью ради какой-то сварливой старой дуры, жены учителя биологии». И если он, Стрэнд, покажет Лесли это письмо, та наверняка ядовито заметит, что женщина, обладающая подобным почерком, просто обречена потерять мужа.

Элеонор? Но Элеонор скажет ей: «Делай, что тебе хочется». Ведь сама Элеонор всегда поступала точно так.

Джимми? Что ж, возможно. По возрасту он ближе других к Кэролайн, принадлежит к тому же поколению, подспудно ощущает необходимость заботиться о сестре, оберегать ее. Но, узнав о том, что сам Джимми связался с тридцатипятилетней, трижды разведенной певичкой, Кэролайн, вероятно, просто рассмеется брату в лицо, если тот заговорит о морали. И все же попытка привлечь Джимми выглядела наиболее оптимальной.

Он допил виски, оставшееся в стакане. Боль в легких не унялась, в горле тоже по-прежнему продолжало саднить. Стрэнд поднялся, подошел к телефону и набрал номер доктора Принза в Нью-Йорке. Тот проворчал нечто вроде того, что давно бы пора ему позвонить. Договорились, что он примет его в субботу, ровно в одиннадцать утра. Придется встать пораньше, чтобы поспеть на первый поезд.

Затем Стрэнд набрал номер Джимми. Как ни удивительно, но Джимми оказался дома.

– Джимми, – сказал Стрэнд, – я буду в Нью-Йорке в субботу утром. Может, пообедаем вместе? Мне необходимо кое о чем с тобой поговорить.

– Ой, пап… – жалобно протянул Джимми, – в субботу никак не получится, ты уж прости. Прямо с утра еду в Лос-Анджелес. По делу. Очень хотелось бы повидать тебя, но… А может, приедешь в пятницу вечером и мы вместе поужинаем?

С родным сыном и то сложно договориться о встрече, подумал Стрэнд.

– В пятницу последние занятия у меня заканчиваются в три часа, – ответил он. – Как раз к шести могу быть в Нью-Йорке. Отлично, договорились. Но только мне придется переночевать в городе. Потому что в субботу утром у меня назначен прием у доктора Принза.

– Что-то не так? – сразу встревожился Джимми.

– О нет, обычный плановый осмотр. – Стрэнд почувствовал, как из груди рвется кашель, и едва сдержал его. – Можешь устроить меня в гостиницу?

– Есть одна, «Вестерби», неподалеку от меня. На углу Мэдисон-авеню и Семидесятой. Заранее закажу тебе там номер.

– Но там, наверное, очень дорого. – Как-то раз он заходил в эту гостиницу с Лесли, выпить в баре. В тот день они с ней посещали находившийся неподалеку музей Уитни[44]44
  Музей американского искусства Уитни, основан в 1930 г.; в нем широко представлены авангардная живопись, графика и скульптура.


[Закрыть]. Нет, «Вестерби» – слишком роскошное для него место. Люди, сидевшие тогда у стойки бара, принадлежали к тому же разряду, что и гости, которых принимал у себя в Хэмптоне Хейзен.

– Не важно, – весело заметил Джимми. – Плачу я.

– Я мог бы остановиться и в более дешевой гостинице.

– Да забудь ты об этом, папашка! Я нынче при деньгах.

Всего девятнадцать лет, подумал Стрэнд, и он, видите ли, при деньгах! Когда ему самому было девятнадцать, он останавливался в общежитии Ассоциации молодых христиан.

– Что ж, – сказал он, – если это тебя не разорит…

– Да я зарезервирую тебе номер для новобрачных!

– Невеста в Париже, – невесело усмехнулся Стрэнд. – Так что можешь сэкономить денежки.

Джимми расхохотался.

– Знаю, что она в Париже. Прислала мне открытку. С «Моной Лизой» из Лувра. Полагаю, хотела тем самым напомнить, что у меня имеется мать. И что в искусстве свет клином не сошелся на электрогитарах. Ладно, встретимся у гостиницы. Я за тобой заеду.

Он говорит точно тридцатилетний мужчина, подумал Стрэнд, вешая трубку. Пошел на кухню и налил себе еще виски. Может, хоть от второй порции немного полегчает.

Французский ресторан, в который повел его Джимми, отличался сдержанной элегантностью. На столах ослепительные снежно-белые скатерти, кругом масса срезанных цветов. Метрдотель так и порхал вокруг Джимми и отвесил Стрэнду вежливый поклон, когда Джимми представил его как своего отца. Хотя Стрэнду показалось, что в глазах метрдотеля промелькнул неодобрительный огонек. Он понимал, насколько непрезентабельно выглядит рядом с Джимми – стройным, одетым в итальянский безупречно пошитый, слегка зауженный в талии темный костюм. На Стрэнде был старый твидовый пиджак, верхняя пуговка рубашки расстегнута, узел галстука слегка ослаблен, фланелевые брюки сидели мешковато. Метрдотель отвел их к столику. Увидев цены в меню, Стрэнд пришел в ужас. Еще раз он пришел в ужас в «Вестбери», когда спросил у портье, дежурившего за стойкой регистрации, сколько стоит его номер.

– Ваш сын обо всем позаботился, – заметил портье.

– Знаю, – раздраженно буркнул в ответ Стрэнд. Путешествие в город было утомительным. Поезд переполнен, в вагонах стояла удушающая жара. И место ему удалось найти только в вагоне для курящих. Сидевший рядом со Стрэндом мужчина курил одну сигарету за другой и лишь с любопытством поглядывал на Стрэнда, когда тот заходился в очередном приступе кашля. – Знаю, что мой сын обо всем позаботился, но любопытно было бы узнать, во что именно обошлась ему эта забота.

Услышав ответ, Стрэнд с трудом подавил рвущийся из груди стон. И подумал: «Примерно через год мой сын станет самым молодым банкротом в Соединенных Штатах».

Однако когда через полчаса в гостинице появился Джимми, Стрэнд не стал выговаривать ему за расточительность. Вернее, он просто не успел вымолвить и слова.

– Мы уже опаздываем, – заявил Джимми, едва успев пробормотать: «Привет, папашка, выглядишь замечательно». – Джоан ждет нас. Посидим, выпьем. Это недалеко, прямо за углом. Она очень хочет с тобой познакомиться.

– Это еще зачем? – проворчал Стрэнд, раздраженный бестактной выходкой Джимми. Судя по всему, Джоан и была той самой тридцатипятилетней его любовницей. Или сожительницей, как принято сейчас говорить.

– Может, ей просто интересно взглянуть на дуб, с которого упал столь замечательный желудь.

– Так что же, эта дамочка тоже собирается с нами обедать? – В ее присутствии вряд ли удастся поговорить с Джимми о Кэролайн и учителе биологии.

– Нет, – ответил Джимми, подхватив отца под локоть и увлекая к выходу. – Просто выпьем. А потом она должна собираться. Завтра она отправляется в путешествие.

– В путешествие? Это куда же, интересно? – спросил Стрэнд, хотя уже знал ответ.

– Да в Калифорнию, – беззаботно и весело ответил Джимми. – Со мной. Просто ненавидит ездить одна. Она такая беспомощная…

Однако, увидев Джоан Дайер в ее безвкусных апартаментах на двадцать втором этаже дома с видом на Ист-Ривер, где все почему-то было выдержано в белых тонах, Стрэнд подумал, что эта дамочка вовсе не кажется такой уж беспомощной и что она прекрасно может справиться с любым стихийным бедствием – в том числе с пожаром, наводнением, голодом и финансовым кризисом. Это была высокая, костлявая, абсолютно безгрудая женщина с огромными и дикими черными глазами, что лишь подчеркивали обильно нанесенные на веки пурпурные тени. Она расхаживала по квартире босиком, немного косолапя; ступни у нее были желтоватые. На ней была черная полупрозрачная пижама, сквозь которую просвечивали розовые трусики-бикини. Джимми представил ей Стрэнда, но руки она не подала, а лишь протянула низким и мощным, почти мужским голосом:

– Не возражаешь, если я поцелую твоего отца?

И не успел Стрэнд опомниться, как Джоан обняла его и поцеловала в щеку. Его обдало волной каких-то терпких духов. Казалось, этот запах так и прилип к одежде. Наверняка позже, когда он будет обедать с Джимми в ресторане, подумал Стрэнд, придется щедро приправлять блюда самыми острыми и пахучими специями, чтобы отбить въедливый аромат. Стрэнд также понял, что, прежде чем выйти из квартиры этой женщины, ему придется стереть отпечаток жирной губной помады со щеки. Все это происходило у двери, которую открыла им сама Джоан Дайер. Она провела их в гигантскую гостиную, и Стрэнд увидел там Соломона, поднявшегося из кресла им навстречу.

– Привет, Аллен, – сказал Соломон. – Приветствую, Джимми. – От внимания Стрэнда не укрылось, что он довольно холодно произнес имя его сына. – Что ж, – заметил Соломон после паузы, – я все сказал, Джоан. Вы оба пожалеете об этом.

Женщина вяло и презрительно отмахнулась. Ногти, длинные и заостренные, как у птеродактиля, были покрыты пурпурным лаком.

– Херби, – протянула она, – ты меня утомляешь.

Соломон пожал плечами. Лицо у него было загорелое, пряди волос, спадающие на темный лоб, казались по контрасту почти белыми. Стрэнду хотелось спросить, где он умудрился так загореть в декабре в Нью-Йорке, но по выражению лица Соломона понял, что тому сейчас не до светских бесед. На лице же Джимми застыло упрямое выражение, столь хорошо знакомое Стрэнду еще с тех времен, когда мальчику только-только исполнилось восемь.

– Аллен, – начал Соломон, и голос его вновь зазвучал приветливо и дружелюбно, – если останетесь в городе, может, завтра позавтракаем вместе?

– С большим удовольствием, – ответил Стрэнд.

– Тогда у «Сарди», в час дня, – сказал Соломон. – Это совсем недалеко от моей конторы. На Западной Сорок четвертой.

– Да, я знаю, – ответил Стрэнд.

– Я заранее закажу столик. – И с этими словами Соломон вышел, не удостоив взглядом Джоан с Джимми и даже не попрощавшись.

– Корабли проплывают в ночи… – нараспев заметила Джоан Дайер, когда дверь за Соломоном захлопнулась. А потом улыбнулась своей пурпурной улыбкой Стрэнду. – А теперь позвольте налить вам выпить. Правда, должна предупредить: это коктейль из сока морковки и петрушки. Я не имею привычки травить своих гостей алкоголем и сигаретами.

– Спасибо, я не хочу пить, – ответил Стрэнд, несколько удивленный словами подруги сына. Он полагал, что профессия должна накладывать какой-то отпечаток и что дамы, подобные Джоан, непременно балуются марихуаной или еще чем похуже. Нет, женщина, предпочитающая морковный сок, вряд ли может представлять опасность для Джимми.

– Прошу вас, присядьте, – сказала Джоан. – Хочу рассмотреть вас получше. Джимми так много о вас рассказывал. Надо отметить, вы воспитали совершенно замечательного сына. – Стрэнд опустился на низкий и мягкий белый диван и почувствовал, что провалился почти до уровня пола. Интересно, как он теперь встанет? Без посторонней помощи, пожалуй, не обойтись, подумал он. – Знаете, работающие в нашем бизнесе молодые люди обычно плюют на свою семью. Они так незрелы, презирают родителей, сильно преувеличивают свои таланты и способности… знаете, это как глоток свежего воздуха, видеть вас вместе, рядом! Я нисколько не кривлю душой, поверьте, мистер Стрэнд!..

– Джоан, – резко и повелительно одернул ее Джимми, – кончай молоть муть!

Женщина укоризненно покосилась на Джимми, затем одарила Стрэнда мрачной улыбкой и как ни в чем не бывало продолжила:

– Вот я все смотрела на вас, мистер Стрэнд, и только теперь начала понимать, что Джимми унаследовал ум и чувство собственного достоинства именно от вас. Стоило мне впервые увидеть его – и я тут же преисполнилась доверием, ощущением, что наконец нашла именно того мужчину, которого искала всю свою жизнь. Пусть он молод, почти мальчик, но он тем не менее настоящий мужчина, на которого можно опереться. Его суждения в любой области, будь то личные отношения или исполнительское искусство, отличаются зрелостью и чисто интуитивной правотой. Я говорю это специально, чтобы объяснить, почему произошла неприятная сцена с Хербом, свидетелем которой вы только что стали. Полагаю, что позднее Джимми посвятит вас в детали. А теперь прошу прощения – я вынуждена вас покинуть. Мне еще надо закончить паковать вещи. Самолет вылетает завтра, на рассвете, едва успеет подняться солнышко, так что прошу: постарайтесь не слишком задерживать моего дорогого Джимми, мистер Стрэнд. Надеюсь, вы обязательно навестите нас в Калифорнии, в самом скором времени и непременно с вашей прелестной женой, чью фотографию Джимми мне показывал. Что за счастливая, благословенная Богом семья! Сама я была совершенно беспризорным ребенком, перебиралась от одних родственников к другим, так что поверьте, я глубоко ценю семейные узы и…

– Черт побери, Джоан, – перебил ее Джимми. – Но ведь твой папаша до сих пор владеет половиной штата Канзас, а у твоей матери есть собственные скаковые лошади!

– Я беспризорница в душе, – ничуть не смутясь и с преувеличенным чувством собственного достоинства ответила женщина. – Вот почему публика столь эмоционально откликается на мое пение. Я пою об одиночестве заблудшей американской души. – Она приблизилась к Стрэнду и, грациозно нависая над ним, одарила еще одним поцелуем, на этот раз в лоб. – Спокойной ночи, добрый, дорогой отец, – сказала она и выплыла из комнаты.

Стрэнд попытался встать с дивана, но не смог. Тут подоспел Джимми и протянул ему руку.

– Что все это означает? – спросил Стрэнд.

– Просто нашло. Один из многих подобных вечеров, – ответил Джимми. – Никогда не знаешь, когда на нее накатит и в каком обличье она предстанет в очередной раз. Она то беспризорница, то гранд-дама, то анархистка, то шепелявая маленькая девочка с бантом на талии, то роковая женщина, то сама Мать-Земля… Ты только назови любую роль, – усмехнулся он, – и она тут же включит ее в свой репертуар. И не принимай всерьез эту болтовню о морковном соке. Она спросила меня, пьешь ли ты, и я сказал, что нет. Вот и решила сыграть в этот вечер роль трезвенницы, озабоченной своим здоровьем. Возможно, в следующий раз она будет в стельку пьяна. И если именно поэтому она поет, как чистый ангел, то нам остается лишь сидеть и наслаждаться представлением. Ладно, папашка, пошли, нас ждет роскошный обед. А я так просто умираю с голоду!

Ресторан находился неподалеку, и они пошли пешком. По дороге Стрэнд спросил Джимми, что происходит с Соломоном, но в ответ Джимми лишь пожал плечами и сказал, что это долгая история и он объяснит все за обедом.

Усевшись за стол, к которому подвел их метрдотель, Джимми заказал мартини. Насколько было известно Стрэнду, сын, заказывая спиртное, должен был предъявить удостоверение личности. Но только не здесь. И когда Джимми спросил, что будет пить он, Стрэнд лишь отрицательно покачал головой. Второй стакан виски, который он выпил в ночь получения тех трех писем, наутро дал о себе знать страшной головной болью, и он решил хотя бы временно воздержаться от выпивки.

– Итак, – начал он, когда они все заказали и Джимми принялся потягивать мартини через соломинку, – что все-таки произошло у тебя с Соломоном?