Текст книги "Хлеб по водам"

Элеонор сидела в общей комнате и болтала с Роллинзом. Дочь была в пальто, а рядом на полу стоял большой чемодан. Она не сразу увидела Стрэнда, потому что сидела спиной к двери. Стрэнд нерешительно застыл на пороге, точно боялся спугнуть ее. Одновременно он испытал прилив радостного облегчения при виде того, что Элеонор выглядит спокойной и здоровой, держится как ни в чем не бывало, будто ничего особенного в том, что она явилась к нему без предупреждения из Джорджии, вовсе не было. Словно она просто заехала ненадолго навестить отца…

– Элеонор… – тихо окликнул ее Стрэнд.

Она повернулась в кресле, вскочила и бросилась к нему в объятия. Впрочем, объятия были недолгими, и она легонько чмокнула его в щеку.

– Ой, папа! – сказала она. – Страшно рада тебя видеть.

– Долго ждешь?

– Нет, минут пятнадцать. А мистер Роллинз был так добр, что составил мне компанию.

Стрэнд кивнул. Он с трудом подавил желание крепко стиснуть дочь в объятиях и выразить тем самым свою любовь и облегчение. Но тут по ступенькам с грохотом сбежали двое мальчиков и тоже застыли на пороге, с любопытством взирая на представшую перед ними сцену.

– Идем же, идем ко мне, – сказал Стрэнд. – Это твой багаж?

– Да. Надеюсь, не слишком стесню тебя, если поживу здесь несколько дней? – Она улыбнулась. Улыбалась Элеонор всегда искренне и открыто, и Стрэнд страшно любил ее такой. Но с возрастом лицо ее приобретало все более строгое и деловитое выражение, и подобные улыбки стали редкостью. – Получила от мамы весточку. Пишет, что до Рождества не вернется, вот я и решила: ты будешь рад, если я поживу с тобой.

– Конечно, дорогая.

Роллинз подхватил чемодан Элеонор. Столпившиеся у подножия лестницы мальчишки – теперь уже трое – провожали их глазами, пока они шли по коридору к двери в квартиру. Роллинз поставил чемодан посреди гостиной.

– Спасибо, – сказала Элеонор.

– Мистер Стрэнд, – сказал Роллинз, – у меня для вас письмо. От Хесуса. Я съездил на уик-энд домой, вот он и передал, для вас.

– Как у него дела? – осведомился Стрэнд, кладя письмо на стол. – Как он себя ведет?

– В моей семье не слишком разгуляешься. Как шелковый, – ответил Роллинз. – Мало того, стал всеобщим любимчиком. Помогает брату в гараже – заправляет машины газом. На прошлой неделе получил уведомление, что суд назначен на семнадцатое января, но, похоже, это мало его волнует. Мисс, прошу прощения, миссис Джанелли, если я могу что-то для вас сделать, чем-то помочь, пожалуйста, не стесняйтесь. Я всегда тут, под рукой.

– Что ж, буду иметь в виду, – улыбнулась Элеонор и сняла пальто. А затем критически оглядела помещение: – Не слишком шикарно, верно? – заметила она, когда Роллинз вышел.

– Выглядело гораздо веселей, когда твоя мама была тут.

Элеонор засмеялась, подошла к Стрэнду и снова обняла его, на этот раз по-настоящему, крепко-крепко.

– А ты совсем не меняешься, верно, пап?.. Ладно. Знаешь, что мне сейчас необходимо? Чашка горячего крепкого чая. Покажи, где и что у вас на кухне, а сам сиди, отдыхай и не принимай ничего близко к сердцу. Ты не слишком здесь надрываешься, а, пап?

– Да нет, я в порядке, – коротко ответил Стрэнд. Он провел Элеонор на кухню, уселся за стол и стал наблюдать за тем, как она готовит чай. – А теперь, – начал он, – кажется, самое время рассказать мне все. Вчера я говорил по телефону с Джузеппе.

Она вздохнула и отвернулась от плиты.

– Ну и что же он тебе сказал?

– Сказал, что ты ушла, что он не знает, где ты. И еще, что будто ты говорила, мол, никогда к нему не вернешься.

– И это все?

– Да. А потом он просто повесил трубку.

– Что ж, – заметила Элеонор. – По крайней мере жив. И то слава Богу.

– Что все это означает, позволь спросить?

– Это означает, что нас угрожали убить. Покончить с ним и со мной.

– Господи Боже!.. Ты что, серьезно?

– Это они настроены более чем серьезно. Неделю назад они подбросили нам на крыльцо бомбу, она взорвалась, вылетели все окна и дверь тоже. Слава Богу, нас в это время дома не было. Но в следующий раз эти люди сначала удостоверятся, что мы на месте. Так они обещали.

– Кто это «они»?

Элеонор пожала плечами.

– Столпы местного общества. Мэр, церковь, начальник полиции, свояк мэра, возглавляющий строительную компанию, которая заправляет в городе всем, пара адвокатов, которые, в свою очередь, заправляют судьями… Короче, все эти «они», имя им легион. Джузеппе приехал и разворошил их осиное гнездо. Копал два месяца и накопал такое, что их всех хоть завтра можно упрятать за решетку общим сроком на сто лет. Короче говоря, самое настоящее уотергейтское дело. А тон этих его статеек, которые он называл частным расследованием, был таков, точно он собирается спасти всю страну от вторжения вражеской армии. Но ведь такое происходит буквально в каждом маленьком городке. Всегда происходило, с окончания Гражданской войны, и люди как-то мирились с этим и жили, в общем, нормально. А тут вдруг является какой-то северянин – не мне рассказывать, как там не любят северян, – да к тому же еще итальянского происхождения, который начинает совать нос в их дела и учить жить. Но когда Джузеппе действительно раскопал несколько подсудных дел, по ночам начались звонки с угрозами. Я пыталась убедить его, что стремление прищучить какого-то там подрядчика, который дал взятку, чтобы получить заказ на прокладку новой водопроводной линии, не стоит того, чтобы за это умирать. Но тупоголовый итальяшка упрям как бык и теперь, после того как взорвалась бомба, живет мыслью об отмщении. Купил дробовик и сидит каждый вечер в гостиной в темноте, положив его на колени. Самое же печальное то, что журналист он неважный и что в точности такую же газету вполне могла издавать группа выпускников факультета журналистики. А может, они справились бы и лучше. Что же касается меня… Все материалы, которые я готовила для этой газеты, столь незначительны, столь тривиальны… И я сказала Джузеппе, что оба мы сделали ошибку и что эта идея не стоит того, чтобы нам обоим сложить теперь головы неизвестно ради чего. Я дала ему день на раздумья, после последнего звонка с угрозами. Сказала, что уеду в любом случае, и не важно, поедет он со мной или нет. – Говорила она все это бесцветным, ровным голосом, но все эмоции отражались на лице. – А он в ответ заявил, что ему этот день не нужен. Ну, вот я и уехала.

– Ужасная история… – вздохнул Стрэнд, поднялся и подошел к плите, где Элеонор заваривала чай, обнял ее за плечи. – Мне страшно жаль.

– Браки распадаются каждый день, – сказала она, – и по куда более трагическим причинам. А где сахар?

Он достал с полки сахарницу, и они уселись за стол, поставив перед собой чашки.

– Но почему ты мне раньше ничего не говорила? И где пропадала пять дней? – спросил Стрэнд.

– Просто хотела убедиться, что никогда и ни за что не вернусь к нему, прежде чем выкладывать эти веселые новости тебе, – ответила Элеонор. – А на это понадобилось некоторое время. Ну и потом хотела подыскать какое-нибудь жилье и работу, чтобы не сидеть на шее у престарелых родителей.

– И что же, удалось найти жилье и работу?

Она кивнула.

– Да. Возвращаюсь в свою старую фирму. Должна выйти на работу уже второго января. Мало того, они даже зарплату мне прибавили. А на двери появилась табличка с моим девичьим именем: «Элеонор Стрэнд. Помощник вице-президента». – Она весело, по-детски рассмеялась. – Так что, как видишь, временное отсутствие может иногда пойти на пользу.

Чай они пили в молчании.

– Если хочешь, я могу позвонить ему, – предложил Стрэнд.

– Я и сама могу позвонить, – сказала Элеонор, – но толку от этого не будет. Он не вернется домой, как побитая собака, с поджатым хвостом. Никогда не признается братьям в своем провале. В том, что он только напрасно растратил их деньги. Ни за что не станет просить, чтобы его взяли обратно в семейный бизнес. Да он скорее в гробу к ним вернется.

– Ну и что же с вами будет дальше?

Элеонор ответила ему пристальным и твердым взглядом.

– Постараюсь забыть его, вот и все. А если не смогу, то вернусь. И пусть тогда нас взорвут вместе. – Она поднялась из-за стола. – А теперь мне хотелось бы немного отдохнуть. Где будет моя комната?

– Идем, покажу, – ответил Стрэнд. Они прошли через гостиную, где Стрэнд взял чемодан и понес его в одну из спален. Проходя по коридору, Элеонор заглянула в крошечную комнатушку, служившую спальней Стрэнду.

– Может, здесь? – спросила она.

– Нет, это моя комната. – Он распахнул дверь в более просторную спальню. – А вот эта – мамина. Можешь разместиться тут.

Элеонор подняла на него глаза. Ему совсем не хотелось прочесть в них жалость.

– Ох, папа!.. – простонала она, обняла его и разрыдалась на плече. – Ну почему, почему все так ужасно?.. – Правда, слез хватило ненадолго, и она, тихо шмыгая носом, пробормотала: – Прости меня.

Стрэнд вышел, оставив ее распаковывать вещи. Он пошел в гостиную и увидел на столе письмо от Ромеро. Взял его и какое-то время держал в руках, твердо убежденный в том, что ничего радостного он там не прочтет. Потом наконец вскрыл конверт и вытащил два листка бумаги. Письмо было написано на фирменных бланках, в верхнем правом углу значилось: «Гараж Роллинза. Ремонт и жестяные работы». Почерк был мелкий, округлый, разборчивый, читать его было легко.

«Дорогой мистер Стрэнд!

Я просто хочу поблагодарить вас за все, что вы с мистером Хейзеном для меня сделали, вернее – пытались сделать. Теперь я понимаю, как вы ошибались, решив помочь мне. И как я сам был не прав, решив принять эту помощь. И какую бы позицию ни заняли теперь вы, мистер Хейзен, Бэбкок и все прочие, знайте – я по другую сторону баррикад. Я бы вышел из этой вашей школы эдаким джентльменом-самозванцем, и все, кто был мне близок, тут же заметили бы всю фальшь и не пожелали приближаться ко мне до конца своих дней. Не этого я хотел, мистер Стрэнд, совсем не этого. И если меня осудят, если все же придется пойти в тюрьму, именно там я пойму свой народ лучше. А затем, поняв, смогу что-нибудь сделать. Для своих людей и вместе с ними. Сделать гораздо больше, нежели проучившись десять лет во всех этих пижонских школах и снобистских университетах. Я должен получить образование сам, идти своим путем. Буду читать книги, какие только захочу, делать из них собственные выводы, и вряд ли они будут совпадать с понятиями и принципами, которые внушают в Йеле, или там Гарварде, или в любом подобном месте. Библиотеки у нас открыты для всех и каждого, и если я не смогу найти там нужную книгу, то просто сопру ее где-нибудь, и все дела. Стоит только вспомнить, какое лицо у вас было, когда я рассказал, каким образом раздобыл Гиббона, так даже сейчас разбирает смех.

Знаю, вы, наверное, думаете, что я болен или просто зациклился на пуэрториканцах. Да, я пуэрториканец и всегда буду помнить это. И еще я знаю, что вы никогда бы не сделали того же, что сделали для меня, для белого мальчика из класса, будь даже он семи пядей во лбу. Вы возились со мной лишь по одной причине – потому что я не белый. По крайней мере по вашим стандартам. Но мне ваши подачки не нужны; хорошо, что я понял это, пусть не сразу, но понял. Финито.

Я уже знаю, что вы скажете. Что Роллинз, к примеру, не брезгует принимать подачки, что он превратится в преуспевающего гражданина своей страны, чем сделает честь Данбери и своей семье. А также всем представителям своей расы и четырнадцатой поправке к Конституции Соединенных Штатов Америки. Но это вовсе не означает, что мы с ним одинаковые лишь потому, что у нас с ним одинаково темные шкуры. Его семья уже давно умудрилась сделать резкий рывок вперед, и ему только остается карабкаться все выше и выше. Я же пребываю в грязи, на самом дне канавы, и лестницы поблизости что-то не видать.

Вы должны знать еще одну вещь. Письма, что украл Хитц, были от Кэролайн. То были любовные письма. Начиналось все вроде бы с шутки, но затем перестало быть шуткой. По крайней мере для меня. Я думал, она тоже воспринимает это всерьез. Но ошибался. На следующий день после Дня благодарения я как полный дурак поехал к ней в колледж – она написала, что хочет видеть меня. Ну и, естественно, я предупредил, что приезжаю. Но Кэролайн там не было. Я стоял с чемоданом в руке, как законченный идиот. Когда увидите ее, передайте: не стоит так играть с другими парнями, это может плохо кончиться».

Только в этих последних строчках Стрэнд впервые за все то время, что читал письмо, уловил искреннюю боль и обиду. Ему оставалось прочесть еще две строчки.

«Раз уж вы являетесь другом Хитца, можете передать, что, если я сяду в тюрьму, пусть лучше он не попадается мне на глаза, когда меня выпустят оттуда.

Искренне ваш

Хесус Ромеро».

Ну вот, проиграна еще одна битва, подумал Стрэнд. Чего и следовало ожидать. Ведь Ромеро, несмотря на юный возраст, отчетливо представлял себе свое будущее. Свою роль в этом обществе – роль варвара, изгоя. Слишком гордого, чтобы принимать подачки, чтобы войти в сговор с теми, кто находился по другую сторону гетто. Впрочем, правда на его стороне. Стрэнд вздохнул и устало потер глаза. Затем аккуратно вложил листки обратно в конверт и сунул его во внутренний карман пиджака. Как-нибудь он покажет это письмо Кэролайн.

Глава 8

Рождество приходилось на понедельник, поэтому каникулы начались еще в пятницу. Стрэнд с Элеонор выехали из Данбери загодя, чтобы успеть встретить Лесли, самолет которой компании «Транс-уорлд-эрлайнс» приземлялся в аэропорту Кеннеди. На неделе звонил Хейзен, и Стрэнд сказал ему, что совсем не обязательно посылать за ними машину в Данбери. Кэролайн тоже должна была прилететь в Кеннеди самолетом той же компании. И они договорились, что она будет ждать их в здании аэровокзала – с тем чтобы потом всей семьей отправиться в Ист-Хэмптон. Хейзен, оказывается, переговорил с Ромеро и сказал Стрэнду, что этот идиот и упрямец по-прежнему отказывается сотрудничать с адвокатом. А ведь суд уже не за горами, семнадцатого января. Мало того, Ромеро заявил Хейзену, что Холлинзби вполне устраивает его как адвокат и что он не хочет, чтобы Хейзен напрасно тратил время и приезжал на суд.

– Этот мальчишка совершенно безнадежен, – устало сказал Хейзен, – и ни один из нас помочь ему не в состоянии. Что ж… до встречи в пятницу.

Стрэнд не уставал радоваться присутствию Элеонор в доме, хотя подчас замечал, сколько усилий прилагала она, чтобы выглядеть веселой и беззаботной. Он знал, что делается это только ради него, и был от души благодарен дочери. Он пытался не обращать внимания на то, как резко вскакивала она и мчалась к телефону, стоило услышать звонок, как нервно и напряженно бросала в трубку «алло». Но Джузеппе не позвонил ни разу, и сама она тоже ни разу не звонила в Джорджию. Как-то поздно ночью Стрэнд слышал, что она нервно расхаживает по комнатам, уверенная, что отец спит.

Два раза, когда ее не было дома, Стрэнд сам пытался дозвониться Джузеппе, но тот, услышав его голос, всякий раз вешал трубку. Стрэнд не говорил Элеонор о своих попытках.

Она живо расспрашивала отца о Кэролайн и Джимми. Еще до отъезда из Джорджии она успела получить письмо от Лесли и знала о ее триумфе – о продаже двух картин и о том, что мать собирается продлить пребывание в Париже. Элеонор считала, что Лесли ведет себя как восторженная молоденькая девушка и что это довольно смешно и странно в ее-то возрасте. И еще Элеонор говорила, будто бы всегда знала, что мама наделена истинным талантом, и была счастлива, что она наконец получила признание, пусть речь пока идет всего о двух картинах.

– Вот увидишь, – не уставала твердить она Стрэнду, – теперь мама будет работать как заведенная. Тебе еще повезет, если с утра у нее выкроится время подать тебе чашку кофе.

Говоря о Кэролайн и Джимми, Стрэнд тщательно выбирал выражения и утаивал от Элеонор большую часть информации. Бедняжка и без того пребывала в постоянном напряжении, ожидая новостей от Джузеппе или, что куда хуже, из какой-нибудь газеты. Не хватало ей еще тревожиться о сестре с братом. А потому он показал всего одно письмо от Кэролайн, где та писала, что ее выбрали королевой бала. Элеонор смеялась, отдавая письмо отцу:

– Итак, моя маленькая сестренка вылупилась из кокона! Бах – и превратилась в прекрасную бабочку!

– Можно сказать и так, – согласился с ней Стрэнд. О, если б он показал Элеонор письмо от жены учителя биологии и письмо от Ромеро, то она поняла бы, как далеко зашли эти превращения, и отнеслась к ним без всякого восторга.

Что же касалось Джимми, то Стрэнд просто сказал, что тот получил новую работу в Голливуде. Что переехал в Калифорнию, где теперь зарабатывает гораздо больше, чем на старом месте. Он также сказал, что одевается теперь Джимми как настоящий франт и привык выпивать за ленчем три мартини.

Услышав это, Элеонор скроила кислую мину:

– Вперед и вверх, я так понимаю. Превратился в покорителя сердец и душ. Что ж, и то слава Богу. Все лучше, чем оставаться полным бездельником и охламоном, каким я знала его в Нью-Йорке. А деньги он тебе посылает?

– Нам они не нужны, – коротко ответил Стрэнд.

Элеонор мрачно взглянула на него.

– Тебе совсем не помешало бы обзавестись парой новых хороших костюмов, – заметила она. Однако больше распространяться на эту тему не стала.

Поездка до аэропорта Кеннеди в старом пикапе прошла в целом благополучно. Погода стояла чудесная, движение на дорогах было не очень оживленным. Элеонор оказалась умелым и осторожным водителем, и у них осталось время сделать остановку и не спеша и с удовольствием позавтракать неподалеку от Гринвича, в очень славном маленьком ресторанчике, рекламу которого Элеонор увидела в «Нью-йоркере». И ее, и Стрэнда изрядно позабавили любопытные взгляды, которые устремили на них посетители, не успели они появиться в дверях. В этих взглядах читались явное восхищение красотой Элеонор и зависть и неодобрение в адрес Стрэнда.

Элеонор крепко сжала его руку и шепнула:

– Они явно принимают тебя за развратного старикана, ускользнувшего на уик-энд со своей секретаршей.

– Может, в один прекрасный день я и попробую выкинуть нечто подобное, – рассмеялся Стрэнд. – Превращусь в развратного старикана. Только сперва следует нанять секретаршу. – Но когда Элеонор ушла в дамскую комнату причесаться, он вспомнил Джудит Квинлен и ту хорошенькую девушку в поезде, которая кокетничала с молодым человеком в меховом пальто. Он представил, на что будет похож этот грязный уик-энд, а потом подумал, что вряд ли когда-нибудь в жизни у него случится нечто подобное.

Приехав в аэропорт и подойдя к стойкам таможни, откуда должны были появиться Лесли с Линдой, они увидели, что там их уже дожидается Кэролайн. Едва заметив отца и сестру, Кэролайн с радостным визгом бросилась им навстречу, и они обнялись.

– Папа, – с упреком заметила Кэролайн отцу, – почему ты не сказал мне? А я-то думала, она до сих пор прохлаждается в своей Джорджии. Вот это сюрприз! А где же твой красавчик муж, а, Элеонор?

– Прохлаждается в Джорджии, – ответила Элеонор и отступила на шаг. – Дайте-ка я на вас полюбуюсь.

Кэролайн моментально приняла вызывающую позу манекенщицы – широко расставила ноги, одну руку уперла в бедро, другую изогнула и жестом танцовщицы вскинула над головой.

– Ну, как я вам нравлюсь? Новенькая, с иголочки?..

– Классная девочка, – сказала Элеонор. – Знаешь, сейчас я действительно рада, что мой муж в Джорджии. – Говоря это, она покосилась на Стрэнда, и тот понял: Элеонор вовсе не собирается рассказывать сестре, по какой причине Джузеппе остался в Джорджии и как она сейчас за него боится. – А ты вроде бы похудела, верно?

– Каждый божий день гоняют до полусмерти, – ответила Кэролайн.

– Ничего, тебе идет.

Стрэнду показалось, что это выражение, «классная девочка», являлось ревнивым сестринским приуменьшением достоинств Кэролайн. Сам он считал, что вовсе не отцовская слепая любовь заставляет его думать, что девочка – настоящая красавица. Особенно хороша она сейчас – личико стало более утонченным, глаза сияли здоровьем и счастьем, чистая нежная кожа точно светилась. И фигурка точеная, и потрясающе красивые длинные, стройные и крепкие ноги. Да она одна из самых хорошеньких девушек, которых он когда-либо видел в жизни! С этим своим новым носиком и недавно обретенной уверенностью в себе она ничем не напоминала прежнюю застенчивую Кэролайн. У Стрэнда просто дух захватило при мысли о том, как похожа она сейчас на Лесли, когда та была в ее возрасте. Более лестного сравнения он просто не мог придумать. Вспомнив письма, о которых рано или поздно придется с ней говорить, он пытался отыскать в дочери признаки порочности, но не находил ни одного. Она выглядела такой чистой, такой по-девичьи невинной.

Когда из дверей потянулись первые пассажиры, к ним подошел запыхавшийся Хейзен.

– Приветствую всех, – сказал он, пожимая руку Стрэнду. И растерянно замер на секунду, когда к нему подошла Кэролайн, крепко обняла и подставила щеку для поцелуя. Затем он все же решился и поцеловал ее. Настал черед Элеонор, и он снова колебался – на этот раз чуть дольше, – но и ее поцеловал. – Извините за опоздание, но движение на выезде из города было просто ужасным. Что, впрочем, неудивительно: пятница, накануне праздников. Хорошо, что Линда всегда выходит из самолета последней. Забывает в салоне вещи, потом возвращается за ними, приводит лицо в порядок. И пока она всем этим занимается, самолет уже готов отправиться в следующий рейс.

Но тут наконец появились Лесли и Линда. При виде Элеонор Лесли на секунду остановилась, и из глаз ее брызнули слезы. Стрэнд удивился. Обычно Лесли держала себя в руках, контролировала свои эмоции и чувства. Это было совсем на нее не похоже – плакать от радости. Затем она бросилась им навстречу и начала целовать и обнимать всех подряд. Линда тоже расцеловалась со всеми в промежутках между улыбками, смехом, аханьем над багажом, спорами, кто в какой машине поедет, а также комплиментами всем и каждому по поводу того, как они замечательно выглядят.

На выходе из здания аэровокзала было решено, что Кэролайн поедет с Линдой и Хейзеном, а Элеонор повезет Лесли со Стрэндом в своем «фольксвагене». Водитель, крепкий, коренастый молодой человек, помог уложить сумки и чемоданы в багажник и на крышу «мерседеса».

– А где же Конрой? – спросил Стрэнд.

– Расскажу позже, – ответил Хейзен, и лицо у него при этом стало такое, точно он проглотил что-то кислое. С этими словами он уселся в машину. «Мерседес» отъехал; Лесли со Стрэндом остались у обочины, Элеонор пошла на стоянку за своей машиной. Стрэнд стоял и любовался женой. Лесли помолодела лет на десять, и он подумал, что теперь она с легкостью может сойти за старшую и очень красивую сестру Элеонор. Причем старшую совсем ненамного. И он поцеловал ее.

Не разжимая объятий, она подняла на него глаза и улыбнулась:

– Вот уж не думала, что ты способен на такие порывы на людях.

– Просто не в силах был удержаться. Ты прямо расцвела в своем любимом Париже.

– Да уж, пребывание там определенно пошло мне на пользу. – Затем лицо ее помрачнело. – Аллен, – нерешительно начала она, – мне не хотелось выкладывать тебе все это вот так, сразу, без подготовки. Но меня так и распирают чувства, и я просто не в силах думать о чем-то другом. Я собиралась написать тебе, но потом представила, какое выражение возникнет у тебя на лице, когда…

– Короче, ты хочешь сказать, что завела в Париже любовника? – Стрэнд надеялся, что ничем не выдал себя, и произнес это как можно более легким и веселым тоном.

– Аллен… – с упреком протянула она, – ты же меня знаешь!

– Ну, ведь мы с тобой так давно не виделись. Подобная слабость женщине вполне простительна. – Тем не менее во вздохе его слышалось облегчение.

– Я не из тех женщин. Нет, никакой не любовник, все гораздо серьезнее. Я вот что хотела спросить. Как считаешь, существует возможность найти тебе работу в Париже, ну хотя бы на год? Там есть американская школа, и я просто уверена, что у Хейзена непременно найдется какой-нибудь знакомый в совете директоров.

– Тут только одна маленькая проблема, – заметил Стрэнд. – Вопрос упирается в деньги. Билеты на самолет, плата за жилье – глядишь, и набежит по мелочам.

– Это тоже можно уладить, – сказала Лесли. – Я готова внести свой вклад. Владелец одной галереи обещал меня профинансировать. Правда, сумма невелика, ее хватит всего на год. При условии, если я согласна вернуться и работать с художником, который купил мои картины. Работать рядом с ним, прислушиваться к его советам. Надо сказать, он уже заставил меня совершенно по-новому взглянуть на изобразительное искусство в целом. И у меня появилось ощущение, что наконец я могу стать кем-то.

– Но ты всегда была кем-то, то есть личностью, Лесли, – сказал Стрэнд и почему-то почувствовал себя страшно несчастным.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Ты что же, хочешь, чтобы мы провели остаток дней в этой дыре, Данбери? – Произнесла она эти слова мягко и тихо, но Стрэнд отчетливо уловил в ее голосе отчаяние.

– Знаешь, я как-то не слишком задумывался, каким он будет, остаток нашей жизни. И пока удовлетворен тем, как протекают неделя за неделей.

– Ах, дорогой! – воскликнула Лесли. – Вижу, я тебя расстроила. Ладно, забудем об этом. Ни слова больше. Лучше расскажи мне об Элеонор. – В голосе ее звучали неподдельная живость и интерес: можно было подумать, что ей ничего не стоило отмахнуться от идеи переезда в Париж. – Где Джузеппе?

– Пусть лучше Элеонор сама тебе расскажет.

– Что-то случилось? – Это был не вопрос, скорее утверждение.

Он кивнул.

– Что, настолько плохо?

– Можно ожидать самого худшего. Я пока сам толком не разобрался. Только смотри, не выдавай ее. Она не хочет, чтобы Кэролайн или Рассел что-то знали. А вот и она, – заметил он, видя, как к тротуару подкатил «фольксваген».

Он уселся на заднее сиденье, чтобы не мешать Элеонор вдоволь поболтать с матерью. Элеонор говорила тихо, и из-за шума старого, изношенного мотора он почти не разбирал слов. Впрочем, время от времени до него доносилось имя Джузеппе. Хотя Лесли никогда не выдвигала ему ультиматума, подобного тому, что выдвинула в свое время Элеонор Джузеппе, Стрэнд чувствовал: и его ждет примерно та же участь. Его заставят выбирать – или ехать с женой, или остаться одному. Сам он никогда не давил на детей, не решал за них, чем им стоит заняться в жизни; подобную снисходительность он должен был проявить и по отношению к жене. В отличие от Джузеппе ему никто не грозил взрывом, но, если смотреть на мир глазами Лесли, нетрудно представить, что Данбери казался ей столь же малопривлекательным местом, как и Элеонор тот городок в Джорджии, из которого она бежала. Ладно, позже он подумает о предложении переехать в Париж.

И едва он пришел к этому заключению, идея поменять Данбери на Париж начала казаться более привлекательной и заманчивой. Он закрыл глаза, убаюканный плавным покачиванием автомобиля, и вообразил, как сидит на солнце, в открытом кафе, за столиком, с французской газетой в руках, и улыбнулся. В конце концов, пятьдесят – ведь это еще не старость. Генералы, ведущие в бой армии в таком возрасте, считаются молодыми. Да, он понимал: это вызов судьбе, испытание. Но так ли уж много испытаний выпало на его долю за последние несколько лет, не считая, конечно, сердечного приступа? И он вышел из этого испытания с честью. Стрэнд знал, что и Кэролайн, и Элеонор одобрят подобный шаг. Уже хотя бы потому, что у них появится предлог съездить в Европу.

Элеонор умолкла, он больше не слышал ее тихого бормотания. Зато услышал голос Лесли. Она громко сказала:

– Ты поступила совершенно правильно, дорогая. Все это просто чудовищно, ужасно!.. И если я увижу его, то повторю эти слова. Если он настолько глуп и упрям, что готов рисковать собственной жизнью, – что ж, это его дело. Но требовать, чтобы рисковала ты, – это просто подло, отвратительно! – Она обернулась и заметила: – Надеюсь, Аллен, ты сказал ей то же самое?

– Совершенно не стесняясь в выражениях, – ответил Стрэнд.

– Ты хоть пытался поговорить с этим Джузеппе?

– Звонил два раза. Но он, узнав мой голос, бросал трубку.

– А с Расселом ты говорил?

– Решил, что это дело сугубо семейное.

– Наверное, ты прав, – сказала Лесли, но в голосе ее звучало сомнение.

Интересно, подумал Стрэнд, насколько Элеонор была откровенна с матерью. Сказала ли ей то, что говорила ему, – что постарается забыть мужа, но если не сможет, то вернется в Джорджию? Он все же надеялся, что Элеонор не зашла столь далеко. А если да, то наверняка вселила в сердце Лесли тревогу. Теперь жена будет опасаться, что Элеонор может вернуться в Джорджию, и это отравит ей все удовольствие от триумфальной поездки во Францию и от радужных планов на будущее. Удовольствие, которое возросло бы многократно, если б он, Стрэнд, вдруг сказал жене, что уже подумывает над тем, как бы получить место в американской школе в Париже.

Уже стемнело, когда они добрались до дома на пляже. Океан давал о себе знать глухим ровным рокотом, а в заледенелом и кристально чистом черном небе сверкали холодные звезды. Стрэнд глубоко вдохнул прохладный соленый воздух и почувствовал, как защипало в легких и горле.

Хейзен сидел в гостиной, в одном из парных, обитых кожей кресел с высокими спинками, перед камином. От пылавшего в камине плавника разлетались голубоватые и зеленые искры. В углу стояла новогодняя елка, ветви ее украшали мишура и разноцветные стеклянные шарики, в которых отражались пляшущие язычки пламени. Дерево наполняло комнату густым хвойным ароматом. В руке Хейзен держал бокал. Увидев, что вошел Стрэнд, он поднялся и стал готовить ему виски с содовой. Женщины поднялись наверх, переодеться с дороги.

– А я уже почти забыл, как здесь хорошо, – сказал Стрэнд. – И всякий раз, когда возвращаюсь, меня охватывает почти детский восторг. – Он уселся в кресло напротив Хейзена, чувствуя, как приятно греет колени жар из камина. – Хочу поблагодарить вас прямо сейчас от имени всей семьи за приглашение, а потом умолкнуть и не упоминать больше эту тему.

– Спасибо, – кивнул Хейзен. – Особенно за то, что вы собираетесь заткнуться и не рассыпаться больше в благодарностях. Жаль только, что Джимми не смог приехать.

– Он в Калифорнии.

– Знаю, – снова кивнул Хейзен. – Соломон мне рассказал.

– Он объяснил причину?

Хейзен опять кивнул:

– Соломон раздул из этого целую историю. Зря… Именно так и должен поступать молодой человек с амбициями – использовать любой шанс, как только он появится. Уверен, Соломон выкидывал штучки и похлеще, когда был в возрасте Джимми. Да и я тоже… Так что не стоит читать мораль на эту тему, Аллен.