Текст книги "Хлеб по водам"

– Нет, – ответил Стрэнд. Лесли и о встрече с Хейзеном не сказала ни слова.

– Спросите ее. Отец ждет ответа. Что ж, был страшно рад поболтать с вами. И пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Возможно, это дело не стоит и выеденного яйца и через неделю-другую лопнет. Берегите себя, дружище. Да, обещаю, обязательно приеду навестить вас, возможно, на День благодарения. Или даже раньше. Очень скучаю по вас, старина, очень…

Стрэнд повесил трубку и долго сидел, уставившись на телефон. Затем медленно допил виски, выключил свет и пошел в спальню. Заглянул в комнату Лесли, где стояла широкая старомодная кровать, которую он делил с женой с первых дней их брака. Она выглядела такой удобной, такой уютной. Постель Джимми была узенькой, и когда он спал на ней, ему часто снилось, что он пленен, связан по рукам и ногам. Он уже решил было улечься на большую постель и проспать ночь здесь, но затем передумал. Зашел в свою комнатушку, медленно разделся и улегся на прохладные сыроватые простыни.

Его разбудил шум, доносившийся из соседней комнаты. Он сонно протер глаза, затем взглянул на светящийся циферблат будильника, что стоял рядом, на тумбочке. Начало пятого… Шум в соседней комнате не прекращался, и секунду-другую он лежал неподвижно, гадая, что же это могло быть. Затем вдруг понял: то был женский плач. Отбросив одеяло, он соскочил с постели и бросился в комнату к Лесли. Она сидела в темноте, на краешке кровати. Сидела сгорбившись и рыдала.

– Лесли… – пробормотал он, – Лесли, ради Бога!.. – Стрэнд включил настольную лампу. Лица ее он не видел.

– Не надо света! – вскрикнула она. – Пожалуйста, прошу тебя, выключи свет! – Внезапно она показалась ему маленькой и жалкой. Он выключил лампу, опустился перед ней на колени, обнял.

– Лесли, дорогая, что случилось? – Затем вдруг вспомнил и добавил обеспокоенно: – И почему ты здесь? Я думал, ты останешься ночевать в Нью-Йорке. Что произошло? Ты только что приехала, да? Сейчас начало пятого и…

– Не ругай меня, – пробормотала она. – Только не ругай! Сегодня я этого просто не вынесу. Я дома. Разве этого не достаточно?

– Но, дорогая, – возразил Стрэнд, – я вовсе тебя не ругаю. Просто беспокоюсь. Хочу помочь тебе…

– Держи меня, не отпускай! Вот так, так… И не говори ничего, хотя бы сейчас, пожалуйста. – Она истерически расхохоталась. – Неужто женщина не имеет права поплакать? И совершенно не обязательно вызывать при этом полицию. Прости меня. – Она погладила Стрэнда по голове. Рука ее дрожала. – Все, мне уже лучше, скоро я успокоюсь. Поверь, ничего страшного не произошло. Просто нервы. Идиотизм какой-то… А теперь, прошу, сделай одолжение. Оставь меня на минуту или две. Пойди в кухню и приготовь нам выпить. А я включу свет, приведу в порядок лицо, причешусь и тоже приду на кухню, и мы с тобой славно посидим и выпьем рюмочку на ночь. А потом перейдем к камину, поболтаем, и ты поймешь, что расстраиваться совершенно не из-за чего. Просто я немного глуповата. Но ведь ты это знал, все время знал, и ничего не изменилось. Нет, правда. И надень халат и шлепанцы. Ты весь дрожишь. Давай! Прошу тебя, пожалуйста, иди.

Стрэнд нехотя медленно поднялся с колен и пошел в свою комнату. Накинул халат, сунул ноги в шлепанцы и побрел через темный холл в кухню, включая по дороге свет. Разлил виски по двум бокалам, щедро разбавил свою порцию водой, плеснул несколько капель в бокал для Лесли. Уселся за стол и стал ждать, поглядывая в темное окно и видя в нем свое смутное отражение, а также медленно падающие снежинки. Белая пыль, призрак неотвратимо наступающей зимы, они кружили в пучке света от керосиновой лампы, переделанной под электрическую, что висела над кухонным столом.

«Завтра утром толку от меня не будет никакого», – подумал он. И тут же устыдился своей эгоистичной мысли. Он читал лекции по американской истории и теперь судорожно пытался вспомнить, что именно хотел поведать своим ученикам о «Записках федералиста»[37]37
  Сборник 85 политических эссе, содержащих программу защиты принципов Конституции 1787 года.


[Закрыть]. Ему не хотелось размышлять о том, что могло означать неожиданное появление Лесли в столь поздний час и в таком истерическом состоянии.

Когда Лесли вошла в кухню, на ней был халат, накинутый поверх ночной рубашки. Волосы причесаны, выражение лица собранное и почти совсем спокойное.

– Вот, – сказал он. – Вот, держи, выпей.

– Спасибо, – тихо ответила она и попыталась выдавить улыбку. То был словно проблеск маяка в ночи, за тысячи-тысячи ярдов.

– Дорогая, – спросил он, – что все же случилось? Дорожная авария?

– Нет, – ответила она. – Хотя как минимум дюжины избежать удалось. Первый раз ехала под снегом. Такое впечатление, что машина живет своей жизнью.

– Тогда, значит, в Нью-Йорке что-то произошло?

– Да нет, ничего особенного. – Тут она резко опустилась на стул, взяла бокал обеими руками, как держат дети, и стала жадно пить. Промелькнуло видение: Джудит Квинлен сидит за столиком в кафе и точно таким же жестом подносит дымящуюся чашку к губам. – Знаешь, ко времени, когда мне стукнет восемьдесят, я наверняка полюблю виски, – заметила Лесли. – И еще я где-то читала, его дают выжившим после кораблекрушения, чтобы восстановить силы. Нет, ничего особенного не произошло. Мы очень мило пообедали с деканшей, потом сыграли Шопена в четыре руки, и она рассказывала мне, какой у нее был замечательный муж, как страшно ей не хватает его теперь, когда он умер. О том, какая замечательная девочка наша Кэролайн и какая жалость, что в школе у них отсутствует специальная спортивная программа. Поскольку, если б она была, Кэролайн могла бы получить стипендию в любом колледже страны. Ну и еще говорила о том, что с нетерпением будет ждать таких вечеров, как сегодня, когда я могу остаться в городе, потому как ей смертельно надоело сидеть в одиночестве, читать, а потом засыпать одной в совершенно пустом помещении. Нет, ничего такого особенного… ну, разве что у меня было видение. И видением этим была я. Я сидела одна-одинешенька, читала ночами, и мне была ненавистна сама мысль о том, что придется ложиться в постель одной…

– Но твой муж, слава Богу, еще жив, дорогая, – осторожно заметил Стрэнд. – Хоть он, следует признать, и усталый, и старый…

Но Лесли не улыбнулась этой неуклюжей попытке пошутить.

– Нет, конечно, ты еще не умер, – сказала она. Голос у нее был ровный и какой-то совершенно безжизненный. – Я и не считаю, что ты вот-вот умрешь. Я боюсь совсем другого. Нас словно относит друг от друга течением. Мы подобны двум людям в воде, которых подхватили разные потоки и постепенно относят друг от друга все дальше и дальше. И вот наконец ты совсем исчезаешь из виду, и я сижу в одиночестве, как та деканша, и жду телефонного звонка от Джимми или телеграммы от Элеонор в день своего рождения. Или же выискиваю заметку в аризонской газете, где говорится, что Кэролайн побила школьный рекорд по бегу на дистанцию сто ярдов. И знаешь, я вдруг поняла, что больше не могу лежать ночью одна в чужой постели, зная, что ты где-то страшно далеко, в сотне миль от меня. Я должна была убедиться, что могу тебя найти, прикоснуться к тебе…

– Дорогая, – прошептал Стрэнд, – я здесь. Я всегда буду рядом с тобой.

– Я понимаю, все это глупо, – продолжила она тем же мертвым голосом, – но оба мы в последние дни так отдалились друг от друга. У меня появилось ощущение, что мы живем чьими-то чужими жизнями. Мы больше не спим вместе, мы даже не едим вместе, мы просто утонули в этом море мальчишек. Мне снятся какие-то совершенно жуткие сны, что я с другими мужчинами или соблазняю мальчиков… И потом там, на шоссе, я страшно испугалась. Какой-то пьяный проезжал мимо, ему показалось, что я недостаточно быстро уступила ему дорогу, и он осыпал меня страшными проклятиями, а потом пристроился сзади и долго ехал следом с включенными фарами дальнего света и гудел, гудел. Мне пришлось съехать с шоссе на первом же перекрестке, потому что я очень его испугалась. Я заехала куда-то совсем не туда, заблудилась и объездила, кажется, весь Коннектикут по темным и узеньким грязным дорогам, и ни в одном из домов – представляешь, ни в одном – не горел свет!.. Машина скользила в снегу, и я едва не налетела на дерево… Появилось какое-то дурацкое ощущение, что эта машина вознамерилась убить меня, что она враг, страшный враг… И я выскочила из нее, и долго сидела на краю дороги в снегу, и замерзла бы насмерть, но тут вдруг увидела прямо перед собой дорожный знак и поняла, что шоссе совсем близко. Ну вот, я здесь. И по крайней мере весь остаток ночи могу чувствовать себя в безопасности. – Она перегнулась через стол и поцеловала Стрэнда. – А теперь ступай. Пожалуйста. Ты выглядишь таким измученным. Я дома, я в безопасности, и завтра, в свете дня, все будет выглядеть совершенно иначе.

Он слишком устал, чтобы спорить. Поставил стакан на стол – он почти не пил из него – и потащился к себе в комнату. И снова, зябко ежась, полез под одеяло, даже не сняв халата.

Чуть позже он услышал в отдалении звуки пианино. Лесли играла в гостиной.

Глава 2

В среду накануне Дня благодарения занятия в школе отменили. И ровно в двенадцать Лесли со Стрэндом были уже готовы, собрали сумки и ожидали Конроя, который должен был заехать за ними на «мерседесе». Их пригласили провести уик-энд в загородном доме Хейзена, на берегу океана. Хотя лично Стрэнд предпочел бы остаться в опустевшем и тихом кампусе – все мальчики разъехались на каникулы – и предаться столь милому его сердцу ничегонеделанию. Но разговор, который состоялся у него с Бэбкоком за неделю до этого и касался Лесли, заставил его принять приглашение Хейзена.

Бэбкок попросил Стрэнда заглянуть к нему после занятий. Запинаясь и смущенно откашливаясь, директор завел разговор о расписании, которое предпочел бы Стрэнд на следующий семестр (до которого, кстати, оставалось еще целых два месяца), о системе выпускных экзаменов, которую он счел бы наиболее подходящей для своих учеников. Во время всей этой беседы Бэбкок нервно ерзал в кресле, бессчетное число раз раскуривал то и дело затухавшую трубку, то поднимал очки на лоб, то спускал их на кончик носа, ворошил и перекладывал бумаги на столе. Наконец он подошел, что называется, к сути и извиняющимся тоном произнес:

– Аллен, не хотелось бы беспокоить вас без крайней необходимости… и уж меньше всего мне хочется совать нос в чужие дела, но Лесли… – Тут он испустил долгий вздох. – Вы прекрасно знаете, она вызывает у всех нас безмерное восхищение, и мы просто в восторге, что она согласилась проводить музыкальные занятия. И… э-э… я далеко не уверен, что когда-нибудь нам посчастливится найти столь же квалифицированного преподавателя, как ваша супруга…

– Пожалуйста, прошу вас, давайте без долгих предисловий, – взмолился Стрэнд. – Что вы хотели сказать?

Бэбкок снова вздохнул. Лицо у него было еще более утомленным и сероватым, чем обычно, и Стрэнд не смог подавить чувство жалости к этому человеку, который нервно возился с трубкой и избегал смотреть ему прямо в глаза.

– Мне кажется, ее поведение в последние недели… нет, поспешу добавить, ничего чрезвычайного лично я в нем не усматриваю, но… Просто я хотел бы сказать… как мне показалось… она несколько не в себе, если вы понимаете, о чем я. С ней происходит нечто такое… чему у меня нет объяснения… и я надеюсь, вы тут поможете… Ее поведение, оно, кажется… э-э… несколько… Нет, называть его неадекватным я бы не стал, это, пожалуй, слишком сильно сказано, но тем не менее именно это слово приходит на ум… Во время занятий она неожиданно может умолкнуть на полуслове… Конечно, это мальчики так говорят, и принимать на веру каждую сплетню, разумеется, не следует… А потом вдруг может выйти из класса, без какого-либо объяснения, даже не сказав, когда вернется. И еще преподаватели видели, как она бродит по лужайкам кампуса и плачет. Это можно, конечно, объяснить переутомлением. Но с другой стороны, занятость у нее минимальная, режим самый щадящий, так что… И вот я… э-э… подумал: может, устроить ей небольшие каникулы… хотя бы на несколько недель?.. А заменить ее, временно, конечно, предложила мисс Коллинз, она у нас тоже немножко музыкант… И естественно, наша школа придерживается правила, что заболевшим преподавателям следует сохранять зарплату. О Бог мой, если бы вы знали, как трудно в таких случаях подобрать нужный тон и подход…

Стрэнд проникся еще большим сочувствием к этому маленькому, деликатному, изнуренному своими обязанностями человечку. И одновременно, думая о Лесли, он ощущал полную беспомощность. С той ночи, когда неожиданно появилась в доме и так горько плакала, Лесли притихла. Казалась немного подавленной, но ни на что не жаловалась и только постоянно бесцельно бродила по комнатам.

– Нет, это не переутомление, – сказал Стрэнд. – Я бы сказал, это вызвано… целым комплексом обстоятельств… И винить школу или ее порядки было бы просто глупо.

– Спасибо, Аллен. Я не был уверен, что вы замечаете… Порой как раз самые близкие люди… – Бэбкок оставил фразу незаконченной. – Сама атмосфера школы, когда семестр тянется так долго, когда погода такая неустойчивая… Ну, да вы понимаете… Ноябрь может стать настоящим испытанием даже для самых сильных духом. А уж что говорить о чувствительной женской натуре…

– На День благодарения мы приглашены в Хэмптон, провести уик-энд у Рассела Хейзена, – сказал Стрэнд. – Возможно, и сын тоже приедет. Там будут интересные люди… Возможно, именно это ей сейчас и необходимо. – Стрэнду хотелось поскорее выйти из кабинета, чтобы не видеть этого утомленного и встревоженного лица. – Так что, может, все и образуется. А если нет – что ж, тогда посмотрим. Вообще-то одна очень милая дама, приятельница Лесли, пригласила ее с собой в Европу. Насколько мне известно, жена отказалась. Но если я скажу, что, по вашему мнению, каникулы пойдут ей только на пользу… Причем постараюсь сделать это как можно тактичнее… Вы не возражаете, если я отложу этот разговор до конца уик-энда? – Говоря это, Стрэнд осознавал, что хочет оттянуть неприятные объяснения. Но из-за чего?.. Из трусости? Из страха, что Лесли от этого станет только хуже?..

– Поступайте как считаете нужным. Кому, как не вам, судить, – заметил Бэбкок. В голосе его слышалось явное облегчение – решение проблемы откладывалось по крайней мере на несколько дней. – И знайте, – деликатно добавил он, – что если вдруг вы с женой сочтете, что вам в той или иной форме необходима психологическая помощь, то у меня есть очень хороший человек. Который при необходимости может приехать из Нью-Хейвена, который способен… Да вы сами будете удивлены, поняв, как часто люди, подобные нам, испытывают потребность хотя бы просто поговорить с таким человеком. Это относится и к преподавателям, и к ученикам. Порой, мне кажется, мы слишком тесно общаемся, живем в замкнутом мире, чуть ли не на коленях друг у друга сидим, фигурально выражаясь, разумеется. И так день за днем, и наше эго размывается, и темперамент бушует, и нервы на пределе, и в души вселяется меланхолия, а тут еще приближение зимы… Так много факторов надо учитывать, так много стрессов… – Еще один, последний, вздох – и он снова принялся перебирать бумаги на столе.

Выйдя от Бэбкока, Стрэнд медленно прошелся по кампусу. Проходя мимо учеников и преподавателей, которые здоровались с ним, он мысленно прикидывал, кто из них успел нашептать директору о Лесли, кто тайком следил за ее поведением, кто, возможно, даже жалел ее. Говорил, к примеру: «Бедная женщина, во всем, конечно, виноват муж…»

И вот теперь еще этот психиатр, о котором по доброте душевной упомянул Бэбкок. По доброте и из-за принятой в наши дни непоколебимой веры в могущество человека, который может словом излечить болезнь, вызванную отнюдь не словом. Что может сказать Лесли этому человеку из Нью-Хейвена? Что ее, точно деревце, выдернули из родной почвы, внезапно и без всякого предупреждения? Лишили города, в котором она родилась, в котором прожила всю свою жизнь?.. А дети, которым она отдала столько времени и душевных сил, покинули ее, пошли своим путем… Она скажет: «Я оглушена нескончаемым шумом, который издает это варварское племя, мальчишки подросткового возраста. Их ценности чужды мне, они невежественны и враждебны, как дикари из лесов Амазонии. А поскольку, мой дорогой, вам платят за то, чтобы вы выслушивали самые потаенные признания раненой души, то не буду таить ничего. И скажу прямо: мне около сорока. Это время расцвета, я уверена в своих талантах и способностях, я прекрасный специалист в своей области. Я, находящаяся на пике своих сексуальных желаний и способности удовлетворить желания мужчины, вынуждена спать одна. Не буду утомлять вас пересказом своих сновидений. Вы и без того должны знать, что они собой представляют».

Стрэнд, терзаемый воображаемым разговором, удрученно покачал головой. Интересно, что скажет в ответ на это дипломированный психоаналитик? Что он предложит? Развод? Изнурительные занятия физкультурой? Таблетки? Других мужчин? Мастурбацию?..

И он решил, что, если придется вплотную заняться проблемой Лесли – и, насколько он понимал, своей собственной проблемой, – он ни при каких условиях не должен говорить жене о психиатре.

До Дня благодарения он ни слова не сказал Лесли о разговоре с Бэбкоком. Старался вести себя как обычно, точно ничего не замечает и не подозревает, точно не было того душераздирающего ночного разговора на кухне.

И вот холодным ноябрьским днем они с Лесли радостно приветствовали приехавшего за ними Конроя. В кампусе царила праздничная атмосфера, мальчишки предвкушали свободу, пусть на четыре дня, но полную свободу, и рвались домой, и Стрэнду вдруг показалось, что все в порядке. Лесли выглядела просто прелестно. Красивая, молодая, в толстом бежевом шерстяном пальто с поднятым воротником. Щеки ее раскраснелись от ветра, на ожившем лице читалось нетерпение.

Усевшись рядом на заднее сиденье, он взял ее за руку. Конрой завел мотор, и машина двинулась по асфальтовой дорожке к каменным воротам, отмечавшим границы кампуса, а затем выехала на шоссе. Школа осталась позади, и по мере того, как они отъезжали от нее все дальше и дальше, с их плеч, казалось, спадал тяжкий груз.

Все пришли к единому мнению, что уик-энд удался как нельзя лучше. Соломоны, чей пляжный домик был закрыт на зиму, поселились у Хейзена. Не обошлось и без Линды Робертс, и все они были очень рады увидеться снова. И с погодой тоже повезло – было тепло, ярко светило солнце, а потому коктейли можно было пить на террасе, подставляя лица свежему солоноватому ветру, дующему с океана. Приехал Джимми, привез с собой гитару и развлекал всех, и особенно Герберта Соломона, смешными пародиями на самых буйных и экстравагантных исполнителей – клиентов их фирмы. Хейзен был любезнейшим и радушнейшим из хозяев и если и тревожился о жене или расследовании в Вашингтоне, то никак этого не показывал. Лесли взяла с собой портативный мольберт, кисти и краски, и в сопровождении Линды ходила в дюны, где начала писать пейзаж. Который, по уверениям все той же Линды, должен был занять достойное место в экспозиции музея. Линда казалась еще оживленнее и разговорчивее, чем обычно. Парижская галерея, с которой она сотрудничала через нью-йоркское отделение, попросила привезти и устроить ретроспективный показ американской живописи двадцатого века, и Линда наконец-то заполучила последние два из пятидесяти полотен, ради которых торговалась целых три месяца. Через неделю она должна была вылететь во Францию и еще раз пригласила Лесли с собой.

– Дорогу для меня и помощника оплачивают. А из тебя выйдет идеальный помощник. Когда состоится вернисаж, мне просто необходимо иметь под боком американку, чтобы поддерживала и защищала от всех этих совершенно невозможных французов. И еще мы обязательно возьмем с собой этот замечательный дюнный пейзаж. А в каталоге напишем, что ты – новое открытие в современной американской живописи. Причем заметь, все другие полотна подписаны людьми, чьи имена уже прогремели на весь мир!..

Лесли рассмеялась и сказала:

– Все это лишь пустые мечты, Линда. Я уже исчерпала свой лимит на этот год – побывала в Париже.

– Аллен! – воскликнула Линда, обращаясь к Стрэнду. – Ну хоть вы заставьте ее сказать «да»!

– Если она откажется, я поеду вместо нее, – шутливо пригрозил Стрэнд.

– Но вы совсем не похожи на помощника, – возразила Линда. – Ой, Лесли, представляешь, как нам с тобой там будет замечательно!

Но Лесли, все еще улыбаясь, отрицательно покачала головой:

– Я же работающая женщина. И в Коннектикуте меня будут ждать четыре сотни мальчишек, которым не терпится узнать, что это такое – ля-бемоль минор и с чем его едят.

Но Стрэнд видел, как ей хочется поехать. «Ничего, – решил он, – скажу о предложении Бэбкока к концу уик-энда».

На террасу поднялся Хейзен; они с мистером Кетли ходили на пляж – оценить ущерб, нанесенный причалу штормом на прошлой неделе. Гости его, укутанные в пальто, шарфы и свитеры, любовались заходом солнца. На Хейзене были толстые вельветовые бриджи, лыжная шерстяная шапочка и макино[38]38
  Короткая куртка с поясом из толстой шерстяной ткани. Названа по г. Макино-Сити, штат Мичиган.


[Закрыть]. Лицо побагровело от ветра. Он выглядел так, словно ни разу в жизни не бывал в офисе. Приветливо улыбнулся гостям.

– А знаете, вот было бы замечательно, если б все ваши ребятишки оказались здесь, Лесли, – сказал он. – Не обижайся, Джимми. Нет ничего оскорбительного в том, что я называю ваше племя ребятишками. Вот было бы славно позвонить им и сказать: «Привет, поздравляем с праздником».

– Нет нужды тратиться, – торопливо вставил Стрэнд. – У них все в порядке.

– Ерунда, – возразил Хейзен. – Я настаиваю.

Они всей толпой вошли в дом и позвонили Кэролайн в Аризону и Элеонор с Джузеппе в Джорджию, и было много смеха и радостных восклицаний, когда все по очереди брали трубку и говорили по двум спаренным телефонам, установленным внизу, в гостиной и в маленькой библиотеке.

Лесли весело болтала с Кэролайн, потом вволю насплетничалась с Элеонор. Другие гости по очереди здоровались с девочками и поздравляли их с праздником. Неприятный момент возник только однажды, когда Лесли со Стрэндом говорили с Кэролайн и та в ответ на фразу матери о том, как ее не хватает здесь, в Ист-Хэмптоне, сказала:

– Знаешь, Ист-Хэмптон не для меня. Мне не нравятся тамошние мальчики.

– Что, черт возьми, это означает? – недоуменно спросила Лесли. Но Стрэнд прекрасно понимал, что это означает: Кэролайн не забыла ночь в автомобиле, когда Джордж порвал на ней одежду и сломал нос. И никогда не забудет.

– Да ничего не означает, – ответила Кэролайн. – Зато здесь я счастлива и весела, как жаворонок. Аризона – просто божественное место!

Затем все они поднялись наверх переодеться к обеду. Соломон со Стрэндом первыми вошли в столовую. И пока Стрэнд стоял возле камина, в котором ярко пылал, разбрасывая зеленые и голубые искры, плавник, Соломон готовил себе выпивку. Затем он со вздохом удовлетворения опустился в кресло и заговорил о Джимми. Он рассказал Стрэнду, что Джимми в его конторе всеобщий любимчик, затем с хитрой усмешкой намекнул, что у Джимми роман с одной из звезд. С певицей по имени Джоан Дайер, которая, пока в фирме не появился Джимми, была самой трудной и капризной из клиенток.

– Едва успела положить глаз на мальчишку – и тут же стала совершенно другим человеком, – сказал Соломон. – Собираюсь удвоить ему зарплату – за этот вклад в дело фирмы «Соломон энд компани» и за работу, так сказать, в неурочные часы. Это не женщина, а пожирательница мужчин, никого не обошла своим вниманием, даже меня, старика. Настоящая тигрица. За ней тянется целый шлейф самых скандальных историй. Я всерьез подумываю о том, чтобы расторгнуть с ней контракт, пусть даже пластинок с ее записями продается вдвое больше, чем у других исполнителей.

– А сколько ей? – спросил Стрэнд.

– Лет тридцать пять – тридцать шесть.

– Не слишком ли он для нее молод? – заметил Стрэнд. Ему совсем не понравилась эта новость, хотя, если бы кто-нибудь спросил, почему именно, объяснить не смог бы.

– Ну, очевидно, нет, – ответил Соломон. – Да вы не беспокойтесь о Джимми. Он удивительно разумный мальчик для своего возраста. Он ничего вам о ней не говорил?

Стрэнд отрицательно покачал головой:

– Джимми никогда не имел привычки хвастаться своими победами. Если таковые у него вообще имелись. Насколько мне известно, он еще девственник.

Соломон усмехнулся:

– Вы уверены?

Стрэнд улыбаться не стал.

– В его возрасте я был еще девственником, – сказал он.

– Ну, у вас разные профессии, – заметил Соломон. – Другие времена, другие нравы. – Он пожал плечами.

– Тридцать пять… – сказал Стрэнд. – Она замужем?

– Вообще-то муж имеет место быть. То ли второй, то ли третий… Да будет вам, Аллен, ну что вы так волнуетесь! Шоу-бизнес…

– Сделайте мне одолжение, – попросил Стрэнд, – не говорите ничего Лесли. Боюсь, она расстроится. Она все еще думает о нем как о маленьком невинном дитяти.

– Кстати, сама она в прекрасной форме, – заметил Соломон. – Не правда ли?

– О да, в замечательной. – Возможно, Соломон и был истинным ценителем и открывателем талантов. Но в качестве барометра, улавливающего колебания женских настроений, он явно никуда не годился. Стрэнд вспомнил, как Лесли уверяла его, что Хейзен и Нелли Соломон любовники. Уж лучше бы следил за своей женой, а не судил о том, в какой форме пребывает Лесли.

И хотя сама Лесли внешне держалась замечательно, Стрэнда не оставляло тревожное ощущение, что это всего лишь напускная веселость и бравада, дань вежливости, а не показатель изменения ее настроения. Причем он был не единственный, кто замечал это. Джимми, возивший миссис Соломон в деревню за покупками, по возвращении отвел Стрэнда в сторонку и спросил:

– А мама в порядке? – Голос его звучал встревоженно.

– Разумеется, – резко ответил Стрэнд. – А почему ты спрашиваешь?

– Миссис Соломон говорила в машине, будто бы заметила кое-что. Когда мама думает, что ее никто не видит, то она смотрит… печально. Да, именно так она и выразилась. А когда разговаривает с людьми, то держится как-то отстраненно, словно находится за занавесом. Так сказала Нелли.

– Ты сам что-нибудь заметил? – спросил Стрэнд.

– Да я же тупой, – ответил Джимми. – По мне, так мама всегда выглядит одинаково. Ну разве что когда бранит меня, становится другой. Правда, на этой неделе она еще ни разу меня не бранила. – Он усмехнулся. – Может, это дурной знак?..

– Если эта дама еще раз заведет с тобой подобную беседу… – Стрэнд вдруг понял, что злится на Нелли Соломон за ее проницательность, – …можешь сказать ей, что мама в полном порядке. Лучше и быть не может.

Джимми с подозрением взглянул на отца, и Стрэнд понял, что несколько переусердствовал.

– Ладно, – сказал Джимми и резко сменил тему. «В семье появился еще один занавес, – подумал Стрэнд. – Между мной и сыном».

Как ни странно, но на протяжении этих нескольких дней он так и не сумел выбрать подходящего момента и рассказать Лесли о разговоре с Бэбкоком. Что же касается Лесли, она почему-то ни словом не упомянула о ленче с Хейзеном в Нью-Йорке. Занавес, о котором говорила миссис Соломон, опустился задолго до Дня благодарения.

Было уже совсем поздно, когда они приехали в Данбери. Дороги были забиты, люди спешили домой после праздников. Сперва завезли домой Линду – она жила неподалеку от Хейзена, в Ист-Сайде. Линда опаздывала на какое-то вечернее мероприятие, на котором обещала быть. Джимми пожелал родителям доброй ночи и вышел – он торопился на свидание. Соломоны ехали в город на своей машине. Хейзен настоял, чтобы по дороге Лесли со Стрэндом зашли к нему перекусить. Он специально позвонил из Хэмптона и велел слуге купить еды. И они очень мило поужинали холодными цыплятами, салатом; была даже бутылка белого вина. Хейзен отослал Конроя домой, но заказал лимузин – отвезти Стрэндов в Данбери. Стрэнд было запротестовал, но Хейзен, как всегда, лишь отмахнулся.

– Чудесные получились праздники, Рассел, – сказала Лесли и поцеловала Хейзена на прощание. – Я словно заново родилась.

– В таком случае надо повторить, – весело заметил Хейзен. – Через неделю, десять дней, возможно даже, на Рождество. И постарайтесь, чтобы ребятишки тоже приехали. Когда они здесь, этот старый дом словно оживает.

Сидя в лимузине на заднем сиденье, Лесли опустила голову на плечо мужа и задремала. Если бы они сейчас ехали куда угодно, только не в Данбери, он чувствовал бы себя почти умиротворенным. Тихое посапывание Лесли, четыре дня праздников, не отмеченные какими-либо выдающимися событиями, но проведенные так приятно, – все это настраивало на оптимистичный лад. И ему казалось, что теперь он может пойти к Бэбкоку и со всей искренностью заявить, что ничего страшного с женой не происходит. Что кризис миновал, причины, вызвавшие его, исчезли, что она вполне способна справляться со своими обязанностями в школе и что нет никакой необходимости отправлять ее в отпуск по болезни. Он не переставал твердить себе, что миссис Соломон совершенно напрасно говорила о рассеянности и других странностях в поведении Лесли. И в то же время Стрэнд со всей ясностью понимал: подобные его мысли вызваны отчасти эгоистическими соображениями. То, что ему придется провести несколько недель, а то и месяцев, без Лесли, казалось просто невыносимым.

Он почувствовал, как жена заворочалась под боком и сняла руку с его плеча.

– Еще не приехали? – Сонный голос звучал капризно, как у маленького ребенка.

– Уже почти приехали.

– Славные получились каникулы, правда? «И никогда, никогда не кончится твоя земля, о славный мой Лонг-Айленд», – напела она и тихо засмеялась. – Я бы остаток жизни могла провести там. Писала бы понемножку, смотрела на океан и ни о чем не думала, окруженная этими милыми богатыми и щедрыми людьми. – Она снова засмеялась. – А тебе бы, наверное, было скучно, да?

– Да нет, сомневаюсь, – ответил Стрэнд. – Я бы играл в гольф. Или занялся плетением корзин.

– Хорошо, что Рассел уже начал строить планы на Рождество. И чтобы обязательно провести его всей семьей. – Тут она вдруг резко выпрямилась. – Послушай, а почему, как ты думаешь, Кэролайн сказала по телефону, что никогда больше не приедет в Хэмптон?

– Говорила что-то такое насчет мальчишек… – Стрэнд сделал вид, что и сам не понял. Он от души надеялся, что Лесли никогда не узнает, в чем крылась истинная причина. Пусть лучше ломает голову и дальше, чем узнает о том, как Кэролайн сражалась в машине и едва избежала изнасилования. – Может, она находит молодых людей в Аризоне более привлекательными и сфера ее интересов находится теперь исключительно там. – Собственный голос казался ему глухим, точно он говорил сквозь комок ваты.