Текст книги "Хлеб по водам"

– «Камелоту капут» – вот что сказал мне Джимми, когда я стал возражать.

Хейзен усмехнулся:

– Что ж, можно посмотреть на все это и так… Капут, причем уже очень давно.

– А как идут ваши дела?

– Как обычно. Мелкие неприятности. – Хейзен пожал плечами. – Вот, пришлось уволить Конроя.

– А я еще удивился, почему его не было в аэропорту.

– Недавно выяснилось, что моя несчастная жена платит ему немалые деньги за то, чтобы он шпионил за мной. Вот откуда она знает о вашей семье, вот почему оказалась в тот вечер в Туре. Говоря о моральном аспекте…

Бедный серолицый услужливый Конрой, подумал Стрэнд. И вспомнил, как обнимали его тонкие руки Конроя в бурлящем потоке, вспомнил собственное замешательство, когда пытался поблагодарить этого человека за спасение своей жизни… Вспомнил о презренном чеке на тысячу долларов, который вручил Конрою Хейзен, как бы оплачивая услугу. Вспомнил слова Хейзена: «Деньги для этого человека абсолютно все. Он копит их по крохам, как церковная мышь». О каком вознаграждении может идти речь, когда человек, видя, что его, Стрэнда, уносит в открытое море, очертя голову бросается в волны? Каждый понимает это по-своему, единой морали нет. Он знал, что бесполезно просить Хейзена оставить Конроя, дать ему еще один шанс. В подобных случаях соображения о предательстве всегда перевешивают.

– Могу ли я спросить, как продвигается дело о разводе?

– Скверно. Жена названивает моему адвокату из Франции по два раза на дню. Торгуется, как базарная баба. И все время угрожает, что, если я не уступлю, вся эта грязь попадет на страницы газет. – Хейзен мрачно взглянул на Стрэнда и, похоже, собирался что-то добавить, но потом передумал. Поболтал кубики льда в бокале и заметил: – Конрой выболтал ей, что я составил новое завещание. А я, как полный идиот, просил его подписать эту бумагу в качестве свидетеля. Нет, содержания он, разумеется, не знает, завещание хранится в частном сейфе, в офисе моего партнера. И этот партнер единственный, кто знаком с ним, кроме меня, конечно. Я сам напечатал текст на машинке. Однако теперь ей известно, что существует некое новое завещание, и она говорит, что не подпишет ни единого документа, пока не ознакомится с ним. – Он снова невесело улыбнулся. – Словом, сплошное счастливое Рождество… – Он отпил большой глоток из бокала. – Вы, наверное, находите странным, что человек моего возраста столь болезненно реагирует на очередное свидетельство существования мирового зла?.. Думаете, пора бы уже привыкнуть, да? Но Конрой, после всех этих лет… – Хейзен покачал головой. – Когда я объявил ему об увольнении, он сказал, будто рад, что уходит. Мол, ненавидел меня с первого же дня, но ему просто не хватало мужества уйти самому. Вы даже представить не можете, сколько злобы накопилось в этом маленьком тихом сером человечке. Он сказал мне, что у него был гомосексуальный роман с моим сыном и тот не раз говорил ему, что хочет совершить самоубийство. И знаете, по какой причине? Я слишком зажился на этом свете, и самоубийство – единственный способ от меня избавиться. Услышав эти слова, я ухватил Конроя за шиворот и вышвырнул из офиса. Если бы мог в тот момент открыть окно, то выкинул бы из окна. Теперь вот нанял шофера. Он будет возить меня только по делам, а когда мне надо будет поехать куда-то по своим собственным, личным нуждам, сяду за руль сам. Я также нанял хорошенькую двадцатидвухлетнюю девушку – в качестве секретаря и конфидента. То, что она женщина, упрощает дело. Если вдруг она меня возненавидит, то будет выражать это более открыто и я успею вовремя избавиться от нее. Впрочем, довольно обо мне и моих неприятностях. Мы приехали сюда отдыхать и праздновать Рождество. Мне надо выпить еще. Присоединитесь?

– Нет, спасибо, пока не буду. – Стрэнд с болью в сердце наблюдал, как этот сильный, несгибаемый человек идет к бару и наливает себе виски. Добавляя в бокал лед, Хейзен обернулся и заметил:

– А наша Кэролайн стала настоящей красавицей, верно?

– Да, пожалуй. Хотя я, как отец, наверное, не объективен.

– Похоже, пребывание в том колледже, вдали от дома, пошло ей на пользу. – Хейзен вернулся и снова уселся в кресло перед камином. – Это придает ей уверенности в себе. Вы бы только видели, как она рассуждала, когда ехала в машине! Ничего общего с той маленькой застенчивой девочкой, какой она была до отъезда в Аризону. Должен заметить, теперь она совершенно не стесняется высказывать свои мысли. Говорит, что ее тренер по бегу – настоящий погонщик рабов и что она его просто презирает. – Хейзен улыбнулся. – Все спортсмены от него воют. И еще сказала, что терпеть не может бегать. Нет, она понимает, что бег ей на пользу, но это занятие может здорово наскучить. Судя по ее словам, она пробегает за неделю миль пятьдесят. И утверждает, что это ничего ей не дает. И еще говорит, ей вовсе не нравится побеждать других девочек и получать взамен какие-то привилегии. Не думаю, Аллен, что у нас растет чемпионка Олимпийских игр.

– Что ж, тем лучше, – заметил Стрэнд.

– По крайней мере она получает бесплатное образование. И стала самой популярной в кампусе девочкой.

– Тем хуже для нее.

Хейзен расхохотался:

– Как сказала бы Лесли, «вы так старомодны, дорогой»!

Но Стрэнду было не до смеха. Если б Хейзен прочел письмо от жены учителя биологии, он бы наверняка не стал поздравлять его с популярностью Кэролайн.

– Зато Лесли, – продолжил Хейзен, – похоже, просто в замечательной форме! Вам следует неустанно благодарить Линду за то, что все-таки уговорила ее поехать в Париж.

– Да, поездка прошла хорошо, – без особого энтузиазма заметил Стрэнд. – Возможно, даже слишком хорошо.

– Что вы хотите этим сказать? – с недоумением спросил Хейзен.

– Она хочет вернуться.

– И что же в этом плохого?

– Хочет вернуться прямо сейчас, если получится.

– О… – Хейзен задумчиво посмотрел в свой бокал.

– Похоже, она вообразила, что мужчина, пустивший ее в свою студию, знает секрет, как стать гением.

– Она что, прямо так и сказала?

– Ну, разве что была не столь многословна, – признался Стрэнд. – Она мечтает стать настоящим художником и считает, что Париж – самое подходящее для этого место.

– Но что же тут плохого? Ведь и сами вы мало похожи на мужчину, который полагает, что жена должна быть навеки прикована к плите, не так ли?

– Нет, конечно, нет.

– И потом вам прекрасно известно, что я и сам отметил в ней талант. Еще тогда, во время первого появления в вашей квартире, когда увидел ее пейзажи. Ну, возможно, не столь уж выдающийся талант, зато истинный. Да и Линда говорит, что работы Лесли произвели фурор в Париже и что знатоки высоко оценивают ее творческий потенциал. Порой со стороны видней, и лишь посторонние способны понять истинную ценность вещей, которых мы не замечаем годами.

– Я знаю, понимаю все это, Рассел, но…

– Что «но»? В чем загвоздка?

– Загвоздка в том, что она хочет ехать в Париж со мной.

Хейзен ничего не сказал, только тихо присвистнул.

– Самому мне было не до свиста, когда она вдруг заявила такое, – сказал Стрэнд. – Еще она просила узнать, нет ли у вас какого-нибудь знакомого в Париже, связанного с американской школой, который помог бы мне получить там работу. Ну, для начала хотя бы на год. А я спрошу у Бэбкока, сможет ли он дать мне годовой неоплачиваемый отпуск. Послушайте, Рассел, вы и без того чрезвычайно много сделали для нашей семьи. Если моя просьба вызовет у вас хоть малейшие затруднения, покажется обременительной, скажите мне прямо и мы с Лесли постараемся найти какой-нибудь выход самостоятельно.

– Так… Дайте подумать, дайте подумать… – Хейзен откинул голову на спинку кресла и, задумчиво щурясь, уставился в потолок. Похоже, он не слышал последних слов Стрэнда. – Так, кого же я там знаю?.. Ах, ну да, конечно! У главы подразделения нашей фирмы в Париже двое ребятишек, и они ходят в американскую школу. А сам он – член совета директоров. Я обязательно позвоню ему, но только в Париже сейчас рождественские каникулы, как и у нас. И я знаю, что он обычно отправляется куда-то кататься на лыжах, дней на десять. Уверен, мы обязательно что-то придумаем.

– Мне очень неудобно, что приходится использовать вас как агента по трудоустройству, – пробормотал Стрэнд.

– Ничего страшного. Многие используют меня для других, куда более сомнительных целей. И давайте не будем преувеличивать степень моих заслуг перед вами.

Появился мистер Кетли и объявил с порога:

– Вас к телефону, сэр.

Не выпуская бокала из рук, Хейзен вышел из гостиной в библиотеку. От внимания Стрэнда не укрылось, что он притворил за собой дверь, чтобы его гость не слышал, о чем он будет говорить.

Вернувшись в гостиную, он смотрел мрачно.

– Аллен, прошу вас, извинитесь перед всеми от моего имени, но мне придется вернуться в Нью-Йорк. Срочно, сейчас же. Звонила жена. Сегодня днем она прилетела из Парижа. Самолетом компании «Эр Франс». Если бы она выбрала «Транс-уорлд-эрлайнс», то Лесли и Линда имели бы удовольствие созерцать ее на протяжении всего перелета. Она в стельку пьяна и говорит, что если я сегодня же не вернусь в Нью-Йорк, то она сядет в лимузин и примчится сюда. И покажет всем нам раз и навсегда, что шутки с ней плохи. Короче, повторится безобразная сцена в Туре, а мне бы этого не хотелось. Одной такой сцены в год более чем достаточно. Попробую ее утихомирить. Простите, что испортил вам праздник. А всем остальным скажите, что меня вызвали по срочному делу, связанному с бизнесом. Скажите, пусть едят, пьют и веселятся от души.

– А когда вы думаете быть обратно?

– Не знаю. Я вам позвоню. – Хейзен с тоской оглядел уютную комнату, удрученно покачал головой: – Господи, до чего же мне не хочется уезжать отсюда! – И с этими словами он вышел.

Стрэнд допил виски, затем медленно побрел на второй этаж – сообщить жене, что хозяина дома срочно вызвали по делу в Нью-Йорк.

Они ели и пили, но нельзя было сказать, чтобы так уж особенно веселились. Элеонор с Лесли вдоволь наговорились в машине, а Линда, не вздремнувшая в самолете ни на секунду, клевала за столом носом и рано отправилась спать. Кэролайн же была неутомима и предложила Элеонор съездить в Бриджгемптон и посмотреть, не будет ли сегодня Бобби играть в баре на пианино.

– После Джорджии и Данбери немного ночной жизни не повредит. Особенно в виде джаз-банда из десяти труб, – сказала Элеонор. Дочери расцеловали родителей, пожелали им доброй ночи и уехали.

– Что ж, – заметила Лесли, – похоже, нам придется провести вечер, как и подобает старичкам, тихо и уютно, у камина. – Она подошла к креслу, где сидел Стрэнд, наклонилась и поцеловала его в лоб. А потом нежно провела рукой по волосам. Он обнял ее за талию и прижал к себе.

– Я вовсе не чувствую себя таким уж старым, – тихо пробормотал он. – А что касается тебя… Да если б ты пошла в тот бар с нашими девочками… бармен наверняка бы принял тебя за несовершеннолетнюю и попросил предъявить удостоверение личности. Знаешь, это напомнило мне те времена, когда мы с тобой дожидались в гостиной, пока твои родители не лягут спать, чтобы начать целоваться и обжиматься.

– О Господи! – рассмеялась Лесли. – Лет тридцать как не слышала этого словца! Обжиматься!.. Как думаешь, люди до сих пор этим занимаются?

– Насколько мне известно, теперь они обходятся без подготовительной стадии. Сразу ныряют в постель, – ответил Стрэнд. Рука его спускалась все ниже и ниже, и вот он уже начал поглаживать ее бедра. – А что, вполне разумно – позволяет сэкономить уйму времени. Надо как-нибудь и нам попробовать. Послушай, а почему бы не прямо сейчас, а?

Лесли изогнулась в его объятиях, теперь он видел ее лицо.

– Ты серьезно?

– Более чем…

– Но можно ли?.. Я имею в виду…

– Принз дал мне зеленый свет. Правда, немного затуманенный. Но все равно зеленый.

– Нет, что он конкретно сказал?

– Советовал соблюдать умеренность во всем, но… Короче, сказал: это или убьет меня, или заставит почувствовать себя двадцатилетним здоровяком футболистом.

Лесли поцеловала его – крепко-крепко, в губы. А затем взяла за руки и потянула из кресла.

Его это не убило. Но и двадцатилетним здоровяком спортсменом он тоже себя не чувствовал, когда, в последний раз поцеловав ее, перекатился на спину в мягкой широкой постели. Зато он чувствовал себя необыкновенно, бешено счастливым.

– Ну вот мы и вернулись домой, – прошептала Лесли. – Правда, это не наш дом и не наша постель, но мы наконец дома…

– Спать хочешь?

– Нет. Так, просто подремлю.

– Знаешь, у меня потрясающая идея.

– Какая же?

– Сейчас встану, спущусь в кухню и украду бутылку шампанского из холодильника. Прихвачу два бокала и вернусь. И мы с тобой отпразднуем приближение Рождества, а также небольшой сексуальный подвиг, который только что совершили.

– Что ж, я голосую «за».

Поднявшись в спальню с бутылкой и двумя бокалами, Стрэнд увидел, что Лесли успела разжечь камин и сидит теперь перед ним в кресле. Она придвинула поближе второе – для него. Пробка с громким хлопком вылетела из бутылки, Стрэнд разлил холодное пенящееся шампанское по бокалам, которые Лесли держала наготове. Он взял свой, приподнял и произнес тост:

– За Париж!

Лесли пить не стала, лишь окинула его вопросительным взглядом.

– Что сие означает?

– Это означает, что я говорил с Хейзеном как раз перед тем, как его вызвали в город. Ну и как обычно, он знает одного нужного человечка и обязательно свяжется с ним. И прямо завтра с утра я иду покупать себе французский словарь.

– О, Аллен!.. – Лесли едва не расплакалась от радости.

– Пей, – сказал он. И оба выпили.

– Аллен, – заметила она после паузы, – ты вовсе не был обязан это для меня делать…

– Я делаю это для себя, – ответил Стрэнд. – Представился удобный случай поразмыслить обо всем этом, пока мы ехали в машине. И чем больше я думал, тем сильнее нравилась мне идея.

– Ты уверен? Ты пойдешь на это не ради моего каприза? Потому что, когда я сказала тебе об этом еще там, в аэропорту, ты, похоже, пришел в ужас.

– Нет, просто я удивился. Ну и понадобилось немного времени, чтобы освоиться с этой идеей. Боже, шампанское просто изумительное!

– Давай с этого момента пить только такое, не хуже! – Лесли радостно хихикнула и протянула бокал, чтобы он налил ей еще. – Как же я рада! Нет, ты не представляешь! Так и подмывает процитировать слова из сказки: «И они жили долго и счастливо».

Хейзен позвонил на следующий день и сказал Лесли, что постарается вернуться к Рождеству, но не уверен, что получится. Он выразил надежду, что все они хорошо проводят время. А Лесли сказала, что все они по нему соскучились, ждут и не могут дождаться, когда он наконец приедет.

День прошел лениво и праздно. На улице было слишком холодно, чтобы выходить писать пейзажи, а потому Лесли взялась за карандашный портрет Кэролайн, чтобы позднее написать настоящую картину, маслом. Стрэнд довольствовался тем, что сидел и наблюдал за ее работой, и время от времени вставал и переходил на другой конец комнаты, где Линда с Элеонор затеяли игру в триктрак.

Но когда на следующий день снова позвонил Хейзен и сказал, что приехать к Рождеству никак не получается, трубку сняла Линда и, поговорив, отошла от телефона с расстроенным лицом.

– Он говорил как-то странно, – сказала она Лесли и Стрэнду, сидевшим в гостиной. – Был просто сам не свой. Какая-то пустая, несвязная болтовня, все время твердил о каких-то решениях под влиянием момента. Короче, я так толком ничего и не поняла. И спросила, не пьян ли он. Тут он взорвался и стал на меня орать! «Это не твое чертово дело, Линда, ясно тебе?» И швырнул трубку. Скажите, Аллен, вы имеете хотя бы приблизительное представление о том, что с ним происходит?

– Нет, – ответил Стрэнд, надеясь в душе, что его голос звучит достаточно убедительно. – Он сказал, что его вызвали по какому-то делу.

– Слава Богу, Аллен, что хоть вы у нас не бизнесмен, – заметила Линда.

– Каждую ночь перед сном благодарю за это Господа, – сказал Стрэнд.

Рождественский обед, несмотря на изысканность подаваемых блюд, прошел невесело. На всех словно давило отсутствие хозяина. Все сложили подарки под елкой, но договорились не открывать ни одного пакета до возвращения Хейзена. Пустующее место во главе стола наводило тоску на всех, даже на Линду. Беседа шла вяло, и все были рады, когда праздничная трапеза наконец завершилась.

Примерно к трем часам дня, когда они пили кальвадос, погода испортилась. Небо посерело, все вокруг затянуло густым туманом. Однако Лесли, Линда и Элеонор, одевшись потеплее, решили выйти и прогуляться по пляжу. Словно некая неведомая сила гнала их прочь из дома. Кэролайн засела перед телевизором, а Стрэнд поднялся наверх, прилег и решил немного вздремнуть. Ему снилось, что он заперт в одной комнате с Конроем и миссис Хейзен и что он наблюдает, как они рвут на себе одежды и бесстыдно набрасываются друг на друга. Он проснулся весь в поту, толком не помня, что ему приснилось, но ощущение страха и омерзения от этой гротескной сцены осталось и долго преследовало его.

Он спустился вниз и увидел, что женщины еще не вернулись с прогулки. Кэролайн была в библиотеке, говорила с кем-то по телефону, но, заметив отца, торопливо бросила в трубку:

– Прости. Я больше не могу с тобой говорить. Пока! – Она отошла от телефона, искоса поглядывая на отца. А потом снова уселась перед телевизором.

Охваченный любопытством, он вошел в библиотеку:

– С кем это ты говорила, Кэролайн?

– Да ни с кем особенно, – ответила она, избегая смотреть ему в глаза.

– Разве так бывает, чтобы кто-нибудь говорил ни с кем особенно? – спросил он.

Она вздохнула, нашла на пульте дистанционного управления нужную кнопку и отключила телевизор.

– Ну, уж если так хочется знать, – сказала она, – так это был Хесус. Хесус Ромеро. Он сам мне позвонил. Я послала ему поздравительную открытку из Аризоны, а потом ее переслали из Данбери туда, где он сейчас обитает. Он пытался дозвониться нам в Данбери, и какая-то уборщица сказала ему, что мы здесь. Он просто хотел поздравить меня с наступающим Рождеством. Это что, преступление?

Стрэнд присел на диван рядом с дочерью и нежно взял ее руки в свои.

– Кэролайн, – сказал он, – нам с тобой надо кое о чем потолковать.

– Да уж, конечно, – сердито ответила Кэролайн. Или же она просто притворялась, что сердится. – К примеру, вот о чем: почему никто не сообщил мне, что Хесус в тюрьме, что его выпустили под залог, исключили из школы и что он должен предстать перед судом?

– Но откуда нам было знать, что тебя так волнует судьба этого мальчика? Нам вообще не было известно о ваших отношениях. Вплоть до самого недавнего времени.

– Да, представь, волнует. И даже очень.

– Я догадался об этом, лишь узнав о вашей переписке.

Кэролайн выдернула руки:

– И что же ты узнал об этой переписке?

– Достаточно. По крайней мере об общей, так сказать, сути. Но я не читал этих писем, нет. Не волнуйся, писем больше нет, их сожгли.

– Я и не волнуюсь, – вызывающим тоном заметила Кэролайн.

– Уцелели всего два письма. Вот они. – И Стрэнд достал из внутреннего кармана пиджака письмо от Ромеро, адресованное ему, и письмо от жены учителя биологии. Он хранил их там, опасаясь, чтобы они не попались случайно на глаза Лесли. Затем Стрэнд поднялся и протянул оба конверта дочери. Он отвернулся и все то время, что она читала письма, смотрел на океан. Затем вдруг услышал треск рвущейся бумаги и увидел, как она бросает разорванные в мелкие клочья письма в догорающий в камине огонь.

Тут Кэролайн разрыдалась и, когда Стрэнд подошел к ней, бросилась к нему в объятия.

– Ах, папа, папа! – сквозь слезы бормотала она. – Как это могло со мной случиться?.. Как только могут люди писать обо мне такие ужасные письма!

– Потому что ты была жестока и причинила им боль, – ответил Стрэнд, крепко прижимая к себе дочь и чувствуя, как все ее тело содрогается от рыданий.

– Но я просто валяла дурака, забавлялась!.. – жалобно всхлипнула она. – А большинство писем, которые написала Ромеро, просто скопировала с любовных писем одной девочки, моей соседки по комнате. И из разных отрывков из «Любовника леди Чаттерлей», и из романов Генри Миллера. Хотела казаться умной и дерзкой, думала, что он тоже будет смеяться, потому что, когда мы с девочками читали их вслух, мы очень смеялись, очень… Потом вдруг получаю от него письмо, где он пишет, что приезжает на День благодарения. И это меня испугало, потому что писал он всерьез. А старый профессор Свенсон – так он просто ходил за мной по пятам, преследовал, как какая-то больная собака. Он только и знал, что твердил: они с женой уже давно не прикасаются друг к другу. И мне стало его жалко. Я пообещала, что поеду с ним на День благодарения к его родителям. Мне просто необходимо было избавиться наконец от него и Ромеро. И тогда на День благодарения я уехала в Таксон с одним футболистом. Полный болван! Он только и знал, что пересказывать мне в мельчайших подробностях все матчи, в которых принимал участие чуть ли не с пеленок. И, о Господи, таких чудовищно скучных праздников у меня еще никогда не было!.. Вот, такая уж я у тебя стерва… – Она уже перестала рыдать и всю накопившуюся злобу и отчаяние вложила в это слово, «чудовищно», словно скука, которую довелось испытать во время уик-энда с футболистом, хотя бы отчасти смягчала вину.

Стрэнд разжал объятия, достал носовой платок и протянул ей, вытереть слезы. Хорошо, что оба эти письма сгорели, подумал он. Кэролайн подняла на него робкий взгляд:

– Я поступила очень скверно, да, папа? И ты будешь меня ругать, орать и топать ногами?..

– Наверное, я так и поступил бы, если бы считал, что крики и топот помогут. Но я вовсе не думаю, что ты совершила такой уж ужасный проступок. Мне кажется, ты поступила бездумно, а это иногда приводит к куда более скверным последствиям. Скажи, почему ты, говоря с Ромеро, повесила трубку, когда увидела меня?

– А мама знает о письмах? – спросила Кэролайн, и Стрэнд понял, что она уходит от прямого ответа на вопрос.

– Нет. И никогда не узнает, если сама будешь молчать. И все-таки скажи: почему ты сразу повесила трубку?

– Просто хотела извиниться перед ним. За то, что меня не было, когда он приехал в Аризону. И… – Тут она вскинула голову и, вызывающе глядя прямо ему в глаза, добавила: – И я пригласила его приехать сюда.

Стрэнд так и упал в кресло. Недаром он опасался, что разговор с дочерью получится нелегкий и долгий.

– Это не твой дом, Кэролайн, – сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее.

– Я же не предлагала ему остановиться здесь. Просто сказала, что мы могли бы встретиться в поселке.

– Когда?

– Он позвонит и скажет мне точно.

– С чего это вдруг тебе понадобилось видеть его?

– Да с того, что он просто очарован мной. – Казалось, само звучание этого слова, «очарован», приводит ее в восторг. – Он влюбился в меня с первого взгляда, когда мы встретились за обедом после того сумасшедшего футбольного матча, где он творил чудеса. Я сказала маме. Разве она тебе не говорила?

– Ну, наверное, несколько другими словами. А после того вечера вы с ним хоть раз встречались?

– Нет, ни разу. Только переписывались. Он так пылок, так умен…

– Да уж, – проворчал Стрэнд. – Ты права, особенно в том, что касается пылкости… Ты, кажется, говорила, он тебя пугает?

– Ну… теперь мне кажется, это только добавляет ему привлекательности. Другие мальчики, этот профессор Свенсон… – Она брезгливо сморщила носик. – Знаешь, на что они похожи? На холодное непропеченное тесто. И если Хесус согласен встречаться со мной, то я буду с ним встречаться.

– По всей вероятности, встречи эти будут проходить в тюрьме.

– В тюрьме так в тюрьме. И еще знай: я ни за что не вернусь больше в паршивый колледж, где обо мне говорят такие гадости!

– Это обсудим позже, – сказал Стрэнд. – Однако все же хотелось бы знать: есть доля истины в этих так называемых гадостях или нет?

– Ну, есть… Но совсем немного. Ах, папа! Ведь девочки и мальчики теперь совсем не такие, как в те времена, когда вы с мамой были молодыми. И ты это знаешь.

– Да, знаю. И мне это совсем не нравится.

– И мама знает. И в отличие от тебя не проводит дни напролет, уткнувшись носом в книжку и не замечая ничего вокруг! – пылко воскликнула Кэролайн. – Кто, как ты думаешь, подарил мне на день шестнадцатилетия противозачаточные таблетки, а?

– Ты хочешь сказать, что мама? – сказал Стрэнд.

– Да, представь! И ты, конечно, в шоке! – Стрэнд с болью отметил, какое торжествующе-злобное выражение возникло при этом на лице Кэролайн.

– Я не шокирован. Твоя мать – разумная женщина, – сказал Стрэнд. – И всегда знает, что делает. Просто я немного удивлен, что она забыла сказать об этом мне.

– А знаешь, почему она не сказала? Потому что мы с ней в сговоре!

– В каком еще сговоре? – с недоумением спросил Стрэнд.

– Все мы любим тебя и хотим, чтобы ты был счастлив, – как-то совершенно по-детски затараторила Кэролайн. – И у тебя сложилось о нас самое превратное впечатление, даже о маме. Только потому, что мы принадлежим тебе, ты считаешь нас чистыми, непорочными ангелами. На самом деле мы далеко не ангелы, нет! Но вынуждены притворяться, чтобы не расстраивать тебя. Притворяться чистыми, как грудные младенцы! Если хочешь знать правду, то мы – семейство актеров, все до одного, включая маму. А зритель у нас один – ты. Что же касается Элеонор и Джимми… знаешь, даже не хочется вдаваться в подробности. Ни один человек на свете не может быть ни святым, ни ангелом, и я много раз говорила маме, что надо перестать притворяться, что ты рано или поздно все равно узнаешь правду и тогда тебе будет еще больней. Но ты ведь знаешь маму, она у нас сделана из железа. И уж если что-то решит, ее не переубедить… Ну вот, пожалуй, и все. Теперь ты знаешь… Я не говорю, что все мы плохие. Мы просто люди. Обычные современные люди.

– Ну, видишь ли, есть много способов оставаться людьми, – заметил Стрэнд. – Даже сегодня, даже в наши дни. И тем не менее я должен извиниться. Перед тобой, перед всей нашей семьей. И не важно, насколько слеп я был и насколько вы были людьми в простом, современном понимании этого слова. Однако знай: я не одобряю, когда вот так, легко, играют с жизнями людей, как это делала ты… с той бедной женщиной из колледжа… с Хесусом Ромеро.

– Но я же не могу изменить этот мир, папа! – воскликнула Кэролайн. – Я просто подстраиваюсь под него, вот и все. Ты только не вини меня за это… – И она снова заплакала, прижимая платок к глазам. – И кстати, вовсе не я начала приваживать этого Хесуса Ромеро. Это ты втащил его в нашу жизнь! Ну скажи, разве я не права?

– Права, – устало ответил Стрэнд. – И это была роковая ошибка. Я это признаю, но я не хочу, чтобы ты усугубляла эту ошибку. Если б только ты видела его таким, каким видели мы с мамой! Он гонялся с ножом за мальчиком. В глазах его читалось одно слово – убийство. Если б ты была там тогда, то еще подумала бы, стоит с ним встречаться или нет.

– Знаешь, папа, если ты будешь продолжать в том же духе, рассуждать, точно какой-нибудь отец семейства из викторианского романа, не вижу смысла продолжать этот разговор.

– Я тоже, – сказал Стрэнд и поднялся. – Пойду немного прогуляюсь.

– Вот, возьми свой платок, – сказала Кэролайн. – Со слезами покончено.

* * *

Ему надо убраться из этого дома. Чем скорее, тем лучше. Он не хотел больше видеть свою дочь, которая сидела, уставившись на молочно-голубоватый экран телевизора, – глаза опухшие, губы плотно сжаты в тонкую, злобную линию. Его раздражало даже отражение танцующих язычков пламени, игравших в разноцветных стеклянных шарах, раздражал смолистый и густой аромат елки, заполнивший жарко натопленное помещение. Он накинул пальто, обмотал шею старым шерстяным шарфом, который уже на протяжении многих лет Лесли уговаривала его выбросить, и вышел из дома. На улице совсем стемнело; свет, лившийся из окон дома, обрисовывал в туманном воздухе странные клубящиеся круги; со стороны океана тянуло ледяным ветром. Казалось, даже рокот океана был приглушен внезапно навалившимся туманом и напоминал скорее унылую погребальную песнь. Он пошел в противоположную от пляжа сторону, по длинной и прямой дороге, обсаженной кедрами, что проходила через владения Хейзена и упиралась в шоссе. Женщины ушли гулять на пляж, и ему не хотелось встречаться с ними или с кем бы то ни было еще. Предстоит задать ряд вопросов, получить на них ответы. Он должен сосредоточиться и хорошенько обдумать, как лучше сформулировать их и какого тона следует придерживаться в этом разговоре.

Пройдя ярдов пятьдесят, он остановился и обернулся. Света из окон видно не было. Кедры жалобно вздыхали и шелестели под порывами влажного ветра. Он был один, плыл в никуда между океаном и дорогой, терявшейся во мгле, окруженный темным, пропитанным влагой безлюдным пространством и пустотой.