Текст книги "Улыбка Катерины. История матери Леонардо"

Я делаю знак вознице, и тот, отогнав повозку с дороги, подальше от любопытных глаз, скрывается меж домов. С колокольни слышится ангелус. Кто-то спускается по дороге из Санта-Лючии. Скоро закат, и сер Бенедетто потихоньку распускает паству. Я узнаю фигуру Орсо и его жены, живущих рядом с маслодавильней. Они тоже рады меня видеть, мы обнимаемся, обмениваемся приветствиями, но им невдомек, что здесь делает так странно одетый Пьеро и эта укрытая пологом повозка. Взяв Орсо под руку, я начинаю издалека, самым убедительным голосом, будто рассказываю о своих заморских приключениях. Мой дорогой Орсо, самый близкий из моих друзей, он прекрасно знает, что я замолвил за него словечко серу Томме, хотя тот и слышать не желал, чтобы уступить какие-либо права на маслодавильню. Как сейчас, все утряслось? Как вообще дела? Масло в этом году вышло замечательное. Мы были бы рады пригласить их с женой в Винчи, на ужин к монне Лючии, или на таможню, сыграли бы партеечку в нарды, как в прошлый раз, я бы познакомил его с каким-нибудь важным флорентийцем, готовым по баснословной цене скупить все масло…

Так, заговаривая ему зубы, но не отпуская руку, я и вхожу в дом, дверь которого жена Орсо тем временем уже успела открыть, и убеждаюсь в том, что и так знаю: маленькая комнатка в глубине, за кухней, так и стоит пустой, без мебели. Они ожидали ребенка, но Господь не дал им такой милости. Посерьезнев, я обращаюсь к обоим, Орсо и его жене: прошу оказать мне огромную услугу, за которую Господь вознаградит их и в этой жизни, и в следующей, а сам я навсегда останусь у них в долгу. Речь идет о том, чтобы приютить одну бедную молодую женщину, всего на несколько дней, самое большое на пару недель. Она в тягости и носит в утробе безвинное маленькое существо, сына или дочь моего сына, и, словно Пресвятая Дева в Вифлееме, нигде не может найти кров. Наш долг им помочь. А Господь Всемогущий поможет нам.

Орсо и его жена – добрейшие души, куда добрее меня. Я окликаю Пьеро и возницу, ждущих снаружи, и они входят в дом, поддерживая Катерину под руки. Жена Орсо приносит соломенный тюфяк и старую перину, стелет их на пол в маленькой комнатке, укладывает Катерину, помогает раздвинуть ноги, устраивая поудобнее, и тотчас же бросается за ней ухаживать: немного воды, влажная тряпица на взмокший лоб и пара теплых слов – сказанные женщиной женщине, они куда более убедительны.

Моя задача, наша мужская задача выполнена; дело всегда идет своим естественным чередом, если доверить его женщинам. Орсо достает из седельной сумки остатки угощения из Санта-Лючии, чтобы накормить возницу, тот переночует на конюшне, а в обратный путь отправится завтра. Я тоже остаюсь с ними на кухне, краем глаза поглядывая на Пьеро, который, опустившись на пол рядом с Катериной, шепчет ей что-то успокаивающее. Таким я его еще не видел, даже не подозревал, что он способен любить.

Темнеет, но мы не решаемся вернуться в Винчи, не убедившись, что Катерине ничто не угрожает. Ей уже лучше, боль в животе прошла, она даже поела немного горячей риболлиты, выпила бокал вина и сразу уснула, а мы накрыли ее старым одеялом. Жена Орсо сказала, что волноваться не о чем, девушка выглядит спокойной, и сейчас главное – ее не тревожить, а сама она ляжет спать рядом и в случае необходимости пришлет за нами Орсо. Так что мы можем идти, если желаем. Я бросаю взгляд на Пьеро, но ему явно не хочется покидать Катерину. Если он со мной не пойдет, я тоже не рискну: если упаду, в темноте да на таком крутом спуске, скачусь кубарем до самой мельницы, все свои старые косточки переломаю; и потом, его ждет мать, она будет волноваться, что это нас все нет. Ничего, вернемся рано поутру, принесем гостинцев для Катерины и приютивших ее хозяев. Пьеро неохотно поднимается, запечатлев на лбу Катерины поцелуй, очень легкий, чтобы не пробудить ее от сладкого сна, наверняка спит и видит, как баюкает малыша, которого пока носит в себе. Мы выходим из дома, бредем меж олив, а над горами вот-вот покажется луна. Она почти полная.

* * *

Кто сможет забыть Страстную неделю лета Господня 1452-го? Все наши поступки и помыслы пронизаны ожиданием того, что вот-вот произойдет. Мы ходим к мессе, участвуем в священных ритуалах, но мысли наши пребывают совсем в другом месте, в Анкиано. Каждая вознесенная молитва, каждая зажженная свеча – за Катерину и ее дитя. Но молитвами мы не ограничиваемся, обильно снабжая Катерину всякой снедью: прекрасные тамошние яйца, самые свежие, и вкуснейшая овечья рикотта, и крупные куски мяса, выбирая попостнее и попитательнее, а Лючия еще печет для нее огромные пироги с овощами. При первой же возможности мы бежим наверх с узелками и корзинками, завернутыми в кусок ткани или старую рубаху. Наверное, бежим – слишком громкое слово, по крайней мере, когда речь заходит о нас с Лючией, скажем так, шагаем изо всех сил, насколько это вообще возможно для двух бойких старичков вроде нас, которых ожидание новой жизни, похоже, омолодило лет на двадцать, словно подарив новую весну. И как она прекрасна, эта весна! Никогда еще она не приносила с собой столько ласточек, столько цветов на полях. Это жизнь, жизнь возрождающаяся.

Лючия – она ведь тоже как я, вопросов не задает. Конечно, потрясена и немного напугана, она ведь единственная знает про мой сон, больше я никому не рассказывал, даже священнику; да и что теперь искать ему объяснения, все уже сбылось наяву. Лючия немедленно включилась в подготовку рождения этого малыша, что вот-вот должен появиться на свет. Она сводила в Анкиано повитуху и вернулась только вечером, уставшая, зато со спокойной душой: Катерина здорова и полностью оправилась от тягот пути; ребенок в ее животе на ощупь сильный, здоровый, шевелится и время от времени толкается.

В нашем доме все вверх дном, хуже, чем во время восстания чомпи. Виоланте пребывает в радостном возбуждении и, как только выпадает такая возможность, тоже отправляется в Анкиано, сопровождаемая ворчливым мужем, ничего не желающим знать о подобных делах. Франческо счастлив еще более, он никак не может поверить, что в свои шестнадцать станет дядей: признался мне, что, ежели малыш окажется никому не нужен, он заберет его себе и поселится с ним в деревне, чтобы приучить жить на лоне природы, играть и резвиться с животными, как нравится самому Франческо.

Разумеется, хранить все в тайне удается ненадолго. Да разве и могло быть иначе, в нашем-то городке? Благодаря праздникам по Анкиано мигом разносится слух, будто на маслодавильне сера Томме скрывается загадочная девушка, жена молодого сера Пьеро д’Антонио, с которым они еще не венчаны, но Господь уже ниспослал им свою милость, ребеночка, что должен вот-вот родиться. О девушке известно лишь то, что приехала она из Флоренции, а зовут ее Катерина, и на этом все, поскольку старый Антонио сторожит ее как зеницу ока и никому ничего о ней не рассказывает. Говорят, она из знатной семьи, весьма знатной, но из какой, раскрывать нельзя, поскольку ребенок-то незаконнорожденный. Те, кто видел ее, заглянув тайком от жены Орсо в кухонное окошко, говорят, что Катерина эта прекрасна, словно Мадонна на святых образах, очаровательна, волосы – чистое золото, а глаза – небесно-голубые. Лежит себе тихо-тихо да мечтательно так живот свой разглядывает. И чтобы она разговаривала, еще никто не слышал. Точно принцесса или знатная дама.

Из Анкиано слухи мигом разлетаются по горным селениям: от Витолини до Орбиньяно, а дальше, по Винчи и окрестностям, от Кампо-Дзеппи до Стреды и Сан-Донато-ин-Грети. В Анкиано под предлогом охоты в горах или паломничества в Санта-Лючию заявляется очередная кучка досужих зевак, но находят они только меня, Орсо или пса Феррале. В конце концов дон Пьеро, видя, что мысли его паствы, вместо того чтобы сосредоточиться на тайнах Страстей и Воскресения Господня, витают в каких-то эмпиреях, сам стучится в дверь моего дома в Винчи, ведь он же наш сосед, и я рассказываю ему все или почти все, поскольку и сам еще не знаю, кто же такая Катерина: Пьеро, вне себя от волнения, ничего мне не объяснил, а я не спрашивал. Так что дон Пьеро верит той истории, что я придумал и распространил по Анкиано, истории о таинственной девушке из знатной, но разорившейся флорентийской семьи, в которую Пьеро страстно влюблен, но на которой в силу различных обстоятельств пока не может жениться, однако сделает это как можно скорее. В конце концов дон Пьеро сдается, присоединяясь к самому масштабному за всю историю Винчи сговору с целью помочь Катерине счастливо разрешиться от бремени. Он даже соглашается крестить ребенка в церкви Санта-Кроче-э-Сант-Андреа, где служит настоятелем, расположенной здесь же, буквально в двух шагах, чтобы нам не пришлось ехать в Сан-Донато.

Чудесно, первый крестный найден. Теперь пора подумать об остальных. Я обхожу наших соседей и друзей из Анкиано, и каждый настаивает на своем участии в будущих крестинах. Все они, как и я, люди простые, чужаков или так называемую верхушку общества я на сей раз не зову. Папино ди Нанни Банти – мелкий землевладелец, его отец торговал по мелочи глиняными кружками и предметами домашнего обихода, он еще держал мастерскую на первом этаже в доме по соседству с моим, хотя сам жил в Санта-Лючия-а-Патерно. Мео ди Тонино Мартини, арендатор, осевший здесь, в Винчи, тоже родом из Санта-Лючии. Пьеро ди Андреа Бартолини по прозвищу Сыч, семья его родом из Санта-Лючии, но теперь живет здесь, на рыночной площади; в 1426-м, каких-то пятнадцати лет от роду, он был восприемником моего сына Пьеро, а его мать Фьоре ухаживает за Катериной в Анкиано. Еще кузнец Нанни ди Венцо, наш с Мео и Папино сосед; он обещал привести дочь Марию, семнадцатилетнюю, но уже замужнюю, и невестку монну Пиппу ди Превиконе. И, конечно, нельзя не упомянуть Арриго ди Джованни Тедеско, управляющего землями Ридольфи в Кампо Зеппи, теми, что граничат с владениями Бути.

Монна Лючия, в свою очередь, сообщает мне, что уже завербовала в будущие кумушки всех своих подруг, оказывается, в последние несколько дней они только и делали, что ходили с моей супругой в Анкиано и обратно, навещая Катерину, и успели ее полюбить. А теперь наперебой кричат, что, мол, скоро у нее родится райский ангелочек, и спорят, кто первой возьмет его на руки, чтобы отнести к купели со святой водой. Как можно отказать столь воинственно настроенным женщинам? Список немедленно разрастается: монна Лиза, вдова Доменико ди Бреттоне ди Келлино, еще одна соседка Бути, но уже в Квартайе, что на речке Винчо, и также уроженка Санта-Лючии; монна Антония, вторая жена Джулиано Бонаккорси, что торгует скотиной на рынке; и монна Николоза, вдова Барны ди Нанни ди Мео, состоятельного крестьянина из Санта-Мария-дель-Пруно, неподалеку от моего участка в Костеречче. К тому же почти все они связаны между собой узами родства, это своего рода большая семья, широко распахивающая объятия для каждого будущего ребенка – например, дочери монны Николозы, Фьоре и Доменика, – жены Нанни и Сыча. Что ж, теперь у нас всех поровну: пятеро крестных отцов, пять крестных матерей. Монне Лючии грех жаловаться.

Но в самом деле, кто же такая эта Катерина? Хотел бы я знать! И Пьеро наверняка в курсе, что подобные сведения я могу получить только от него, ведь сама Катерина – будто немая: ни с кем ни словом не обмолвится, только улыбается очень мило, но как-то двусмысленно. Разве что жена Орсо рассказывала: лежит, глаза закрыты, руки на животе сложит и шепотом напевает колыбельную на каком-то неведомом языке. Мы стараемся понемногу выводить ее на воздух, но ходит она с трудом, а повитуха советовала без нужды ее не гонять. На Пасху мы с Пьеро до вечера остаемся в Анкиано, и я пользуюсь этим, чтобы побеседовать с ним в оливковой рощице. Мой сын чуть успокоился, возвращение в Винчи и Анкиано, вне всякого сомнения, пошло ему на пользу, теперь ему нечего тревожиться за свою женщину, хотя, возможно, единодушная поддержка жителей Санта-Лючии, сплотившихся вокруг Катерины, его удивила. Вряд ли он мог такого ожидать.

После долгих лет молчания Пьеро наконец раскрывает душу. Мне, своему отцу. Он рассказывает обо всех своих тайных горестях, страданиях, которые из-за проклятой гордыни не желал со мной разделить и вынужден был хранить в себе, о той злости и обиде, которую копил, не имея возможности выговориться. Я узнаю все, о чем до сих пор мог лишь подозревать: о его трудной жизни, о бедности, унижениях, когда знатные синьоры, обращаясь к нему, не считали нужным заплатить за оказанные услуги, о незначительных ссорах и обманах по мелочам, о недостойных людях, вроде Ванни или некоего Донато ди Филиппо, о том, что он вынужден за гроши просиживать целыми днями за конторкой в Бадии, ожидая очередного разорившегося клиента; что в своем штопаном лукко чувствует себя презренным ничтожеством во Флоренции, где богачи кичатся перед бедняками показной роскошью; что ему выпадает составлять документы только для замужних женщин, вдов и захолустных монастырей; а потом о долгом и мучительном переезде в Пизу. Слова лились из него бурным потоком, Пьеро нужно было изгнать своих демонов.

Лишь однажды за все эти годы в его жизнь ворвался луч света, лишь однажды, в тот миг, когда Катерина впервые явилась ему в крошечной комнатушке мрачного флорентийского дома. Простая, чистая, солнечная девушка, с душой свободной, как ветер. Он полюбил ее, едва увидев, и она незамедлительно ответила ему взаимностью, хотя прежде никогда не знала мужчины и хранила свое девство. Я решил, что он имеет в виду момент, когда они зачали ребенка, сына или дочь, что вот-вот должен был родиться. Но я ошибся. Он повстречал Катерину три года назад и уже успел прижить от нее сына, которого отдали в Воспитательный дом. Пьеро тогда бежал в Пизу, но после, вернувшись прошлым летом во Флоренцию, снова, случайно или волею судьбы, встретил ее, теперь кормилицу во дворце рыцаря Франческо Кастеллани, владельца обширных угодий в Грети.

Кормилицей? Но ведь это означает… Да, Катерина – рабыня. С Востока. Добрых кровей. Она в собственности не у того рыцаря, а у одной флорентийки, которая, обнаружив первую беременность Катерины, избавилась от ребенка, а девушку одолжила рыцарю в качестве кормилицы для его дочери. И вот теперь история повторилась, но на сей раз на девятом месяце пара все же решила сбежать из Флоренции. Рыцарь, человек причудливой, философской натуры, помог им. Он хранил в тайне беременность Катерины, уверяя ее хозяйку, что та по-прежнему кормит его дочь. Именно он, поняв, что роды приближаются, отправил влюбленных из города в своей повозке, не мог же он позволить рабыне разрешиться от бремени в его собственном палаццо.

Да, дела обстояли хуже, чем я предполагал. Одно откровение за другим. Пьеро лучше меня должен был понимать последствия своего проступка. Любовь может испортить всю его жизнь, оборвав почетную карьеру нотариуса и навсегда закрыв дорогу на службу Республики. Похитить рабыню и сделать ей ребенка – по флорентийским законам это считается преступлением против собственности. За такое полагаются крупные штрафы, к тому же виновный обязан оплатить расходы на родовспоможение и возместить хозяину треть стоимости рабыни – или полную стоимость, если несчастная умрет. Ребенок наследует правовое положение отца, который должен будет обеспечить его будущее: partus natus condicionem patris sequatur. Следовательно, ребенок, рожденный рабыней, тем не менее признается свободным – и сыном Пьеро. Правда, если я не ошибаюсь, как раз в этом году предусмотрено ужесточение наказания, которого добился своим морализаторским крестовым походом наш святейший архиепископ: кто похищает или удерживает рабыню более трех дней против воли хозяина, что как раз и относится к случаю укрывательства нашей Катерины в Анкиано, может быть осужден на казнь через повешение; неужто им придется повесить половину городка? Кто проникает в чужой дом, чтобы возлечь с рабыней, а именно таковы были действия Пьеро, может быть оштрафован на тысячу лир, огромную сумму, какой нам не наскрести, даже продай мы все, что имеем; и Пьеро окончит свои дни в тюрьме Стинке.

Но зачем же они приехали сюда? Почему снова, как два года тому назад, не подумали о Воспитательном доме? Потому что Катерина сказала, что никогда не согласится еще раз оставить ребенка сразу после рождения. Единственная милость, которой она просила у Господа Бога, – сделать так, чтобы ее дитя родилось и жило свободным; возможно, однажды, если в этом будет необходимость, ей и придется с ним расстаться, но Пьеро должен вырастить его как собственного; а единственная милость, которой она просит у Пьеро для самой себя, в обмен на любовь, подаренную по собственной воле, без какого-либо расчета либо меркантильного интереса, – помочь ей, ежели это возможно и сообразно Божьей воле, вернуть себе свободу.

Выбор Катерины, твердый и неоспоримый, напомнил мне Виоланте из моей первой жизни. Так вот почему Пьеро и Катерина приехали сюда, Пьеро хочет выполнить все клятвы, данные Катерине. Он хочет оставить ребенка себе, как того и требует закон, а не бросить его в Воспитательном доме, как поступил со своим первенцем. И намеревается сделать все, что в его силах, чтобы вернуть Катерине свободу. И, добавляет он, с Божьей помощью и с небольшой толикой везения сделает. Он еще не уверен как, но сделает. Да, мое отцовское сердце знает, что, если уже Пьеро решил, он своего добьется. А я помогу, мы все поможем вырастить его ребенка, будь то сын или дочь. Это дитя будет для меня больше чем просто внуком. Он станет новым побегом старого растения. Даром Божьим.

Но как же мы его наречем? Здесь важно выбрать правильное имя. Раз ребенок родится вне брака, семейные имена не подойдут. Значит, если родится мальчик, придется отбросить Микеле, Гвидо, Джованни, а также и Фрозино. Впрочем, Пьеро говорит, что они с Катериной уже выбрали имя. Имя святого, освобождающего от цепей, из рабства, чтобы он даровал ребенку главную милость, о которой радеет любой человек: свободу. Святой Леонард Ноблакский, лиможский отшельник. Да, это и наш святой, почитаемый в Черрето, а значит, и в наших краях. По-моему, прекрасное имя, что для мальчика, что для девочки: пусть будут сильными, как лев, и пламенными, как огонь, символ свободы. Он или она сделают Катерину свободной.

Климат в Анкиано мягкий, кругом царит спокойствие, может, именно поэтому роды у Катерины все никак не наступают. Пасха закончилась, потекли дни Светлой седмицы. Пьеро нервничает, поскольку к 15-му числу его ожидают во Флоренции, чтобы нотариально заверить список капитанов, важное поручение, от которого нельзя отказаться. Мы целыми днями, не говоря ни слова, бродим у дверей дома в Анкиано. Он остается там и на ночь, еще в одной комнатушке, приготовленной женой Орсо.

Наконец во второй половине дня 14 апреля воды отходят, и начинаются схватки, долгие и трудные. Повитуха не один час пытается помочь Катерине, но, похоже, все напрасно. Ребенок слишком крупный, он не может выбраться. Время от времени из дома, откуда заранее выгнали нас, мужчин, с окровавленными пеленками в руках выходят обессиленные женщины. Истошные крики слышны даже в оливковой рощице. Пьеро бьет дрожь, он рыдает, садится на землю, обхватив голову руками. Я не отхожу от него, стараясь подбодрить. На некотором отдалении стоит в молчании горстка соседей и друзей из Санта-Лючии, кое-кто поднялся даже из Винчи. Явился и дон Бенедетто, вероятно, опасаясь, что его услуги могут понадобиться. Он пытается меня утешить, уверяя, что все будет хорошо, а после, чтобы отвлечь от мрачных мыслей, спрашивает, выбрали ли, как назвать ребенка, если это окажется мальчик. Услышав имя Леонардо, дон Бенедетто призывает меня вложить всю силу своей веры в молитву этому святому, поскольку святой Леонард является еще и покровителем рожениц, и главное из известных его чудес – спасение королевы, в полном одиночестве разродившейся в лесу, а значит, он может спасти и младенца, который, рискуя в любой миг лишиться жизни, высвобождается из темного, хотя и безопасного узилища, чрева матери. Потом, обойдя всю рощицу, он просит каждую женщину обратить страстную молитву к святому Леонарду.

Спускается ночь, и мы понемногу теряем последнюю надежду. С заходом солнца начинается новый день, 15 апреля. Доносящиеся из дома крики Катерины становятся все тише. Должно быть, конец уже близок… И вдруг в третьем часу тишину прорезает плач младенца. Собравшиеся рыдают, смеются, обнимаются. Я вцепляюсь в Пьеро, помогаю ему подняться, и мы бежим к дому. Повитуха, сама едва стоящая на ногах от усталости и волнения, держит в перепачканных кровью руках ребенка. Это мальчик. Катерина вне опасности. Она потеряла много крови и отдала много сил, чтобы произвести дитя на свет, но теперь все позади. Как ни стараются женщины остановить Пьеро, ему удается проникнуть в дом. Выходит он весь в крови, похоже, лег рядом с Катериной. Мы отмываем его в источнике, ведь совсем скоро, в той же одежде, с фонарем в руках и в сопровождении слуг подесты ему придется отправиться во Флоренцию. Всю ночь он проведет в дороге, а уже утром будет заверять списки в Палаццо.

* * *

16 апреля 1452. Белое воскресенье. Пьеро не вернулся, а Катерина слишком слаба, чтобы ходить. Нести спеленатого ребенка в Винчи, дабы совершить над ним таинство крещения, приходится мне; Виоланте и Франческо меня поддерживают под руки, рядом идет Лючия, а следом – все обитатели Анкиано. Малыш, к счастью, спит. Он такой красивый, упитанный и пухленький, что кое-кто из женщин бормочет, а ведь я все еще неплохо слышу: мол, да будет с ним благословение Господа, сразу видно, что он добрых кровей. Дон Пьеро уже ждет нас на паперти вместе с остальными восприемниками и восприемницами и жителями Винчи. У старинной каменной купели мы выслушиваем древнюю формулу крещения водой, что спасает и очищает от грехов: Ego te baptizo in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. В толстую тетрадку, которую дон Пьеро недавно отдавал в переплет, я вписываю имя: Лионардо ди сер Пьеро д’Антонио ди сер Пьеро ди сер Гвидо ди Микеле да Винчи.

После мессы все возвращаются в Анкиано, отдав окрещенного младенца матери. Женщины из Анкиано и Санта-Лючии уже накрыли перед домом, где родился ребенок, длинные столы. Пришло множество людей, со многими я незнаком и уж точно их не приглашал. Вот и священник из Фальтоньяно, явившийся со своей женщиной и детьми, радостно чокается с доном Бенедетто и доном Пьеро. Не хватает лишь моего сына. Монна Лючия счастлива, она никак не ждала подобного чуда. Я, разумеется, тоже рад, но сейчас, после всех этих переживаний, после всего, что произошло за эти две недели, в эти несколько дней, перевернувших спокойное течение жизни в нашем городке, да и мою жизнь тоже, я почему-то чувствую такую усталость, что мне не хочется праздновать вместе со всеми. Сейчас бы присесть в одиночестве вон там, внизу, на том плоском камне под оливами на теплом солнышке, что катится за море, и увидеть сон, возможно, о другом времени и другом море.

На Винчи, лежащий в долине, спустился вечер. Пора бы мне улечься рядышком с уже спящей Лючией, но я не могу. Осталось последнее дело. Я достаю старый нотариальный реестр, принадлежавший отцу: кому-то же нужно вписать сведения о рождении и крещении этого чудесного ребенка. Пьеро нет, придется мне сделать это вместо него. Открываю книгу на последней странице, где как раз есть немного места, само провидение с его причудливыми путями оставило его для меня. Беру перо, чернила и принимаюсь выводить слова. Теперь страница заполнена. Можно ложиться спать.

1452

Родился у меня внук от сера Пьеро, моего сына, 15 апреля, в субботу, в 3 часа ночи. Наречен Лионардо. Крещен отцом Пьеро ди Бартоломео да Винчи, Папино ди Нанни Банти, Мео ди Тонино, Пьеро ди Мальвольто, Нанни ди Венцо, Ариго ди Джованни Тедеско, монной Лизой ди Доменико ди Бреттоне, монной Антонией ди Джулиано, монной Николозой дель Барна, моной Марией, дочерью Нанни ди Венцо, монной Пиппой ди Нанни ди Венцо ди Превиконе.