Текст книги "Улыбка Катерины. История матери Леонардо"

Катерина – личная собственность даже не Донато, а Джиневры, и ей очень хочется указать, что рабыню она купила на собственные деньги, а та верно и преданно служила ей долгие годы. Джиневра использует формулу полного освобождения, liberavit et absolvit ab eius servitute, однако немедленно перечеркивает ее, заменяя болезненными условиями, в результате чего вся процедура обычно оборачивалась не завоеванием истинной свободы, а лишь робкой надеждой на будущее: Катерине до самой смерти придется оставаться в услужении у бывшей хозяйки, поскольку та, вероятно, уже успела передумать и не собирается ее терять. Однако между оформлением имбревиатуры и белового документа должно было произойти некое событие, поскольку Джиневра, женщина более-менее крепкого здоровья, которая проживет еще много лет, в кадастровой декларации за 1458 год фигурирует уже как хозяйка другой пятнадцатилетней рабыни, не Катерины. Как следует из заметки Кастеллани, освобождение должно было стать полным и окончательным немедленно, 2 ноября 1452 года. Вероятно, тогда же Катерина и покинула дом, забрав с собой скромное приданое, обещанное ей Джиневрой и тщательно переписанное Пьеро: кровать, сундук с двумя замками, матрас, пару простыней, одеяло.

Возможно ли, чтобы здесь говорилось именно о ней? Я до сих пор не могу в это поверить. Будь это мать Леонардо, 2 ноября 1452 года ребенку уже исполнилось бы шесть с половиной месяцев, так что он неминуемо должен был лежать на коленях у Катерины, presentem et acceptantem, в старом доме на виа ди Санто-Джильо, завернутый в пеленки, как младенцы на фасаде Воспитательного дома; однако, родившись 15 апреля, он по-прежнему был сыном рабыни. Но где была Катерина в июле 1451 года? Тут сомнений нет: с мая 1450 года она находилась в доме Кастеллани, нянча Марию, дочь Франческо и Лены. Этот дом, из окон которого открывается прекрасный вид на Арно, был и остается одним из самых красивых дворцов Флоренции. Он построен на фундаменте средневекового укрепления, замка Альтафронте, совсем рядом с Уффици, ныне здесь расположен музей Галилея. Это последнее соображение, как ни странно, мешает мне принять столь невероятную гипотезу, хотя я целыми днями брожу по залам этого здания, от библиотеки на третьем этаже до подвала под могучими каменными арками древнего замка. Неужели именно здесь Катерина жила, именно здесь полюбила Пьеро?

Я принялся ретроспективно исследовать жизни всех действующих лиц Катерининой истории, всех тех, с кем она так или иначе пересекалась: Леонардо, Аккаттабриги, Пьеро, дедушки Антонио, рыцаря Кастеллани, Джиневры, Донато. Каждый новый сюжет сплетался с предыдущим, от каждого ответвлялись истории других людей, соединявших свои жизни, кровь, пот и семя, деливших хлеб и вино, боль, радость и надежду, порождавших поколения детей для будущего всего человечества. В этом плане Донато стал для меня ключом не только потому, что он сам по себе является одной из самых знаковых фигур того времени, эталоном предпринимательской дерзости, менявшей мир то к лучшему, то к худшему, но и потому, что в родную Флоренцию Донато вернулся из Венеции, где с переменным успехом жил и боролся за жизнь более сорока лет. Главное его предприятие в Венеции, золотобитная мастерская, всегда держалась на рабском труде женщин. А ведь Венеция была важнейшим портом, куда привозили черкесских и татарских рабынь из Таны, последнего форпоста европейской цивилизации и венецианской империи на северо-восточном побережье Черного моря. На самом краю света. Впрочем, тут архив приготовил для меня последний сюрприз: завещание Донато, составленное, по странному совпадению, единственным нотариусом, которому старый авантюрист доверял, сером Пьеро. Почти все свое состояние Донато отписал монастырю Сан-Бартоломео-а-Монтеоливето во Флоренции, неподалеку от ворот Сан-Фредиано, где повелел возвести склеп и капеллу для себя и своей семьи. В том самое месте, откуда происходит первая картина Леонардо, «Благовещение», висевшая здесь, вероятно, ab antiquo. И мне не верится, что это просто совпадение.

Свое ретроспективное путешествие я продолжил средиземноморскими путями, стараясь сделать те же остановки, что, вероятно, отмечали и путь Катерины: от Венеции до Константинополя, от Трапезунда до генуэзских колоний на Черном море, от Матреги до Таны и устья Дона. Я попытался своими глазами увидеть все те места, какие еще можно было увидеть, но обнаружил, что в нынешнем мире барьеров и стен куда больше, чем в мире Катерины. Самая красивая часть пути так навсегда и останется для меня несбыточной мечтой: проплыть вдоль восточного побережья Черного моря, от Трапезунда до Сочи и Азова, древней Таны в устье Дона; подняться по реке Кубань к ее истокам на высокогорье Кавказа, достичь двойной вершины Эльбруса. Тьма сгустилась над землями, откуда начала свое плавание рабыня Мария.

В этом путешествии, о котором с определенного момента можно теперь только мечтать, уже не помогут документы, маршрут не найдешь ни по одной навигационной карте, и даже стрелка компаса, бешено вращаясь, не указывает направления. Приходится остерегаться отмелей и острых скал, ужасов внезапного шторма и свирепых морских чудовищ, а ночью, засыпая на палубе стоящего на якоре на рейде корабля, – бесшумных и смертоносных нападений пиратов. За границами нашего мира все тонет в тумане веков: исчезнувшие цивилизации с их древними знаниями, сожженные в ходе войн и грабежей архивы, кровавое зарево, встающее над пожарами и разрушениями в ночь падения Константинополя.

Остаются голоса тех, кто побывал в этих местах: сильные, яркие, все еще пахнущие вином и сушеной рыбой воспоминания Иосафата Барбаро; сдержанные, размеренные, как ежедневная молитва посреди перечня цифр, счетов и денег, – Якомо Бадоера. Остаются имена, записанные Якомо в счетной книге: Термо и русской рабыни Марии. Дальше мы, увы, продвинуться не можем. Однако во тьме, пока не освещенной Историей, по-прежнему звучат те голоса и звуки, что слышала Катерина: саги и мифы исчезнувших горских народов, протяжные мелодии, слетающие в полнолуние со струн пшина, хороводный, кружащий ритм исламея, шорох ветра в кронах берез, грохот падающего с ледника водопада, волчий вой.

Последняя жизнь, пересекшаяся с Катерининой, – моя. Я – последний, кому посчастливилось с ней встретиться, увидеть, как она родилась, жила и умерла. Последний, впрочем, только в соответствии со шкалой времени, если бы время и впрямь существовало, если бы оно двигалось по прямой лишь в одном, а не во многих направлениях, или замерло некой константой, и мы, обманывая сами себя, называли бы ее реальностью, думая при этом о чем-то вполне конкретном, измеримом, а не о переменной, о бесконечности миров, измерений и возможностей, существования которых даже не ощущаем, кроме как в самых темных уголках памяти и в снах. У этих миров нет и никогда не было начала, не будет и конца.

Нет, мне не удастся рассказать эту историю. Что я и пытаюсь объяснить Катерине, раз за разом понуро усаживаясь за стол. Но она не понимает моих слов – или делает вид, что не понимает. А я, точно зная, чего она от меня хочет, тоже делаю вид, что не понимаю. И потихоньку смиряюсь с тем, что Катерина упряма и не уйдет, пока не возьмет верх.

Взявшись за более привычную мне форму, я мог бы подготовить прекрасное академическое исследование, критическое издание документов со всеми необходимыми учеными сносками и обширной аннотированной библиографией, которое никто никогда не прочтет. Или, как сейчас, попытаться рассказать историю. Я и пытаюсь, но сдаюсь практически сразу, буквально через пару страниц, и не только потому, что в этой цепочке слишком много звеньев, документов, вероятно, уже не существующих или даже никогда не существовавших, ясных и неопровержимых научных доказательств того, что все шло именно этим путем, а не каким-то другим. Ах, филология, самая неточная из всех точных наук! А может, я сплю и Катерина мне снится.

Но истинная причина в другом. История Катерины – это огромный, динамичный, текучий, как пересеченное ею море, сюжет, красивая сказка, пожалуй, даже слишком красивая, чтобы ее ограничить, зафиксировать в виде текста. Катерина свободна, она родилась свободной, кому под силу ее ограничить? Чтобы вещи и люди существовали, их не обязательно записывать в книгу. Кроме того, мне кажется, я только потому и вижу лица, слышу голоса каждого, кто прошел через ее жизнь, что знаю: все они – реальные люди, а не выдуманные персонажи в поисках автора. Они и в самом деле существовали, жили, страдали, любили. А вот единственная реальная история здесь принадлежит именно ей, Катерине. История девушки, у которой украли все: ее собственное тело, свободу, будущее. Но она оказалась сильнее, она в одиночку, ничего не боясь, обогнула весь известный мир, страдала, боролась, любила, побеждала.

Нет, написать эту историю решительно невозможно. Как дать ей голос? И какой? Какой язык?

Теперь мой черед, опершись на старое фортепиано, наблюдать за Катериной. Она по-прежнему стоит в углу, на вид спокойна, но, кажется, под этим спокойствием скрывается внутренний трепет. Я чувствую, что ей уже и самой хочется уйти, уйти свободной, потому что любой сюжет по-настоящему оживает только тогда, когда отпускает тебя и уходит прочь. Глядя на нее, я убеждаюсь, что эта девчонка меняет игру. Да, она дарит мне радость и свободу, как и любому, кого встречала, но на сей раз просит и кое-что взамен. Что-то невероятно простое, но вместе с тем ужасно сложное. Проснуться, как после долгого сна без сновидений. Открыть глаза.

Если она и впрямь мать Леонардо, то он не итальянец, вернее, итальянец лишь наполовину. Другой же половиной, возможно, лучшей, он – сын рабыни, чужестранки, стоящей на самой нижней ступеньке социальной и гуманитарной лестницы, женщины, что сошла с приплывшего неизвестно откуда корабля, лишенной права голоса, достоинства, документов, не умеющей ни читать, ни писать и едва говорящей на нашем языке. Вот потому-то и нужно возблагодарить каждого из тех, кто встретился ей на пути в Анкиано, а жителей Винчи и его окрестностей славить не только за то, что они предоставили этому невероятному ребенку место для рождения (в конце концов, он мог родиться и где-то еще), но, главное, за то, что приняли в свой круг беременную женщину без родины, семьи и свободы, в полной мере вернув ей достоинство человеческой жизни.

Наша прекрасная страна, этот полуостров, далеко выдающийся в Средиземное море, вообще славится как колоссальной ширины мост, где тысячелетиями беспрерывно встречались и смешивались культуры, цивилизации, языки и искусства народов, могучими реками текших с севера на юг и с востока на запад, с дальних островов и земель за морем, из Европы в Африку и наоборот, прибывающих и отбывающих мигрантов, мучимых жаждой жизни и знаний. Закрой кто-нибудь наши порты, не было бы и самой итальянской цивилизации.

Но даже если эта Катерина никогда не была матерью Леонардо, если она – лишь сон в летнюю ночь или греза помешавшегося старика профессора, жестокая реальность рабыни-подростка, вместе с тысячами других юношей и девушек, невидимых, не замечаемых Историей существ, прибывшей на наш континент, сгибаясь под тяжестью страданий и боли, все равно способна вызвать скандал такого размера, что он разрушит всю европейскую, западную цивилизацию.

Ведь это происходило в самом сердце высокого Возрождения, питаемого иллюзией о возвращении процветающей античной цивилизации со всеми ее ценностями и идеалами добродетели, гуманизма и всеобщего братства, и одновременно о появлении чего-то совершенно нового, в Античности невиданного и даже немыслимого: мира, пределы которого постоянно расширяются, где искусство и техника способны конкурировать с самой природой и преодолевать ее, где свободно циркулируют товары и деньги, порождая богатство, благосостояние и уверенность в неизбежности прогресса, неподдельного и безграничного.

Поднимают паруса каравеллы и галеоны, расправляет над миром крылья эпоха Возрождения, но в тени этих крыльев начинается кровавое завоевание неведомых доселе континентов; развитие глобальной экономики, основанной на рабстве; мировое господство наций, доминировавших на протяжении веков благодаря эксплуатации и истреблению других народов ради земли и природных ресурсов; стандартизация и искоренение культур, языков, свобод, бесконечного разнообразия способов жить и мечтать, какие только могут быть придуманы людьми.

Voici le temps des assassins. Впрочем, возможно, это время убийц было всегда, с самого начала Истории, когда и зародился этот скандал, тянущийся более десяти тысяч лет.

Глядя на Катерину, я понимаю, что знаю ее уже бог знает сколько. Что она всегда была здесь, рядом, в вещах вокруг нас, в каждом дне жизни. Рабство, эксплуатация чужого труда и человеческого достоинства может происходить где и когда угодно.

Хлопок для рубашки, что сейчас на мне, скорее всего, был собран руками какой-нибудь Катерины на бескрайней плантации в Центральной Азии. Пульсирующая нервная система моего смартфона, ее металлы и волокна, скорее всего, пропитаны кровью и потом детей, добывавших их на африканских рудниках.

Пока малышка-Катерина просит милостыню на перекрестке вон у того светофора, ее братья надрываются, собирая урожай помидоров, или падают с неогражденных строительных лесов, а сестер поглощают и убивают ткацкие и прядильные станки. К вечеру другая Катерина, рабыня независимо от цвета кожи, выйдет на улицу в пригороде, продавая свое тело ради обогащения хозяев – хозяев, которым она была продана еще в детстве, возможно, собственной семьей, погибающей от голода, или продалась сама, введенная в заблуждение лживыми посулами; а не будет шелковой – ее запытают до смерти и сбросят в канаву.

Еще одна маленькая Катерина, спасающаяся от голода, войны и насилия, царящих в стране, о чьем существовании мы даже не подозреваем, многократно переходившая из рук в руки, проданная и перепроданная; измученную после невыносимого странствия вдоль побережья Ливии, возможно, изнасилованную, ее посреди ночи погрузят, словно скот, вместе с сотнями других людей в трюм старой баржи, куда она совершенно не хочет садиться из страха перед бескрайней водной гладью и самой этой баржей, кажущейся голодным чудовищем, желающим проглотить ее и всех остальных своими разверстыми в темноту люками; потом баржа терпит крушение, переворачивается, и Катерина медленно опускается в глубины Средиземного моря: легкие полны воды, глаза остекленели, последний крик так и не успел вырваться из груди.

За десять лет таких погибших набралось уже тридцать тысяч, хотя всего в паре миль в полном безразличии проходят сверкающие круизные лайнеры. Но для большинства людей этих покойников попросту не существует и никогда не существовало. Если же они выживают, согласившись влачить рабское существование, непременно слышатся голоса, что эти грязные дикари, воры, наркоторговцы, шлюхи явились к нам в дом, чтобы отобрать у нас хлеб, а то и заразить какой-нибудь болезнью. Неужели так сложно увидеть в другом человека?

Похоже, эту историю все-таки стоит рассказать. Ради Катерины. Ради всех ее безымянных сестер, по-прежнему гибнущих в море, которое ей удалось пересечь, по-прежнему страдающих.

Уходя, Катерина улыбается. Никогда раньше она этого не делала – неуловимой, бесконечно нежной улыбкой, тающей в легком изгибе губ. В этой улыбке – вся глубина познания и отголоски древней, всеобъемлющей муки. Радость мешается в ней с болью, желание соединяется со страхом в загадочном неразрывном объятии, присутствуя в каждом из величайших моментов нашей жизни. С ними мы рождаемся и рожаем, любим, мечтаем… А может, и умираем.

Благодарности

Автор благодарит всех, кто был с ним рядом в этом путешествии, кто в беседе или исследовании подсказал ему маршрут, еще не зная, что это путешествие станет путешествием Катерины: Алессандро Веццози и Аньезе Сабато – за их страстную увлеченность и невероятные знания окрестностей Винчи; Марио Бруски, Элизабетте Уливи, Эдоардо Виллате, Ванне Арриги, Мартину Кемпу и Джузеппе Палланти – за тщательные расследования документов семьи Леонардо и многочисленных Катерин; Паоло Галлуцци, Пьетро Чезаре Марани, Пауле Финдлен, Марко Курси, Паоле Вентурелли, Романо Нанни, Роберте Барсанти, Монике Таддеи, Саре Тальялагамбе, Маргерите Мелани, Паскалю Бриуа, Сергея П. Карпова, Евгения Хвалькова, Рейнольда К. Мюллера. Особая благодарность Изабелле Нати Полтри, щедро поделившейся информацией о жизни Донато и его семьи.