Текст книги "Практика предательства и другие истории девяностых"

Ворона живёт на первом этаже прямо около Стрелки Васильевского Острова, её дом – первый от реки. И если что, их заливает первыми. Вот и сегодня. Вода затопила канализацию, из унитаза вверх бил фонтан! Вода полилась на пол, и всю их квартиру залило. Ковры, паркет, всё промокло. Воды – по щиколотку. Мы сидели дома у Вороны, когда это всё началось. Их часто заливает, особенно осенью. Для таких случаев у них наготове стояли резиновые боты. Мы эти боты надели и так ходили по квартире, убирали то, что лежало на полу. Кошка запрыгнула на шкаф и там спасалась. Это хорошо, а то ей уже по самое брюшко было.

К ночи мы вышли на улицу посмотреть наводнение. Это был тяжёлый вечер, мы намаялись с мокрыми коврами и половиками. С кричащими родителями, с истерично мяукающей кошкой. На улице было хорошо, хоть и странно. Шёл дождь, дул ветер, всё было залито водой. Все спуски к Неве, ступеньки и причалы скрылись под чёрной невской водичкой. Одни только гранитные парапеты торчали на поверхности. На этих парапетах сидели мокрые крысы и тряслись от холода. Они не убегали даже тогда, когда мы подходили совсем близко. Вот смех! Как в стихотворении «Дед Мaзай и зайцы»!

Мы шли по улицам, превратившимся в реки. На нас были плащи и боты с шерстяными носками, у Вороны в рюкзаке была бутылка морошкового ликёра, дядя из Финляндии привёз. У меня были сигареты. В общем, вечер был тяжёлым, но ночь начиналась неплохо. Только бы там, под водой, не было какой-нибудь ямы или открытого люка. Не хотелось бы провалиться.

Мы шли и говорили за жизнь. Мы уже порядком глотнули ликёра, и настроение было лирическое. Я размахивала в темноте сигаретой и несла какую-то удивительную чушь. Я обычно такое никому не говорю. Не имею привычки изливать душу. Но тут меня понесло. Что за ликёр такой финский? Чего они туда добавляют? Я кричала:

– Меня нет, понимаешь? Меня нет! Я не могу чувствовать! У меня сгорела душа! У меня больше нет сердца. Это только моя оболочка, которая ещё может ходить, разговаривать, улыбаться. Но в этой оболочке нет человека. Мне всё равно, понимаешь? Со мной можно делать, что хочешь, я не чувствую боли. Я, как всеядная крыса, готова на что угодно за корку хлеба. Но могу и так. У меня внутри всё погибло!

Ворона остановилась посреди улицы, положила мне руку на плечо, она смотрела мне в глаза и улыбалась:

– Катька, какая же ты классная! Я тебя обожаю! «У меня сгорела душа!» «Меня нет!» Как здорово ты это сказала. Никогда не думала поступaть в Теaтральный? Тебе бы на сцене играть. Зачем ты учишься в Медицинском?

Меня это смутило. Наверное, я выглядела пафосно и смешно. Я заставила себя успокоиться:

– Слушай, прости, я уже напилась. Несу всякую дурь, сама не знаю, что говорю.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Сегодня мы с американцами катались на катере по Неве, хоть было и очень холодно. Я так замёрзла, что вообще не чувствовала пальцев на ногах. Потом мы пошли в бар, который находится прямо в Петропавловской Крепости. Ещё пару лет назад никто и подумать бы не мог, чтобы в самой крепости, в музее открыли бы рюмочную. А теперь здесь бар, называется «У Петра». Это полуподвальное помещение, вниз ведут ступеньки. Маленькие окошечки едва пропускают свет. Стены сделаны из красного кирпича. Там внутри тоже холодно, но хоть не дует. У дверей нас встречают две официантки: высокие длинноногие девушки в красных гусарских костюмах со всякими золотыми шнурами, позументами и эполетами, в невероятно коротких мини-юбках и в сапогах-ботфортах. А на голове у них такие высокие шапки, как в сказке про Стойкого Оловянного Солдатика. Они так густо накрашены, что лица выглядят, как маски. Девушки приветствуют нас и провожают к свободному столику. С американцами они очень радушны, меня же ощупывают злым недоверчивым взглядом.

Американцев всё удивляет. Они здороваются с официантками за руку, потом трижды обнимаются и целуются. Так они представляют себе приветствие по-русски. Трогают всё, что есть в этом баре, и стены, и стулья, и столы. Как дети, которые всё тянут в рот. Американцы ведут себя шумно, кричат: «Oh my god! ” и «Oh that’s great!»

Садимся, нам приносят меню. Я хочу только рюмку Егерьмейстера, а мои спутники заказывают всего: и борщ, и солянку, и шашлык, и даже гречневую кашу, и квас, и клюквенный морс, и целую бутылку водки «Столичная». Нам приносят заказ, тарелки занимают весь стол. Как это всё можно съесть? Куда это влезет? Они предлагают мне еду со своих тарелок, но я отказываюсь. Марк набивает рот гречневой кашей и тут же выплёвывает её так, что она летит через весь стол, как конфетти: Oh shit! Он долго отплёвывается, вытирает рот рукавом, вытирает салфеткой лицо. Ему ужасно противно, он никогда такого дерьма не пробовал, говорит он. Не знаю, я очень люблю гречку, это моя любимая каша. Почему ему не понравилось? Я беру его тарелку и доедаю гречку. Американцы ржут, свистят и хлопают в ладоши. Они фотографируют, как я ем этот shit.

Про борщ они сказали, что это, наверное, наблевал Распутин. Про шашлык, что это яйца русского медведя. Им всё очень смешно. Бутылка водки постепенно пустеет. Это, наверное, единственный продукт, который они не засмеяли. Дальше они начинают заказывать коктейли. Мне предлагают канадский коктейль B-52. Нам приносят маленькие рюмки, в которые налито что-то, состоящее из трёх разных слоёв жидкости: бордового, жёлтого и оранжевого. На поверхности этой трёхцветной жидкости горит огонь! Ух ты! Я такого никогда в жизни не видела! Американцы поднимают свои рюмки и говорят: Nazdorovje! Я уже несколько раз им объясняла, что никто не говорит эту фразу, прежде чем выпить, но они всё равно продолжают.

Выпиваем. Американцы требуют повторить заказ. Выпиваем ещё раз. Я встаю и иду в туалет. Когда выхожу оттуда, сталкиваюсь с официанткой в красной гусарской форме. Она злобно шипит мне:

– Долго ты ещё здесь будешь?

– Не знаю, мы ещё только пришли.

– Имей совесть! Заработала на них, дай и другим заработать.

– Я на них ничего не заработала.

– Ну конечно, кто ж тебе поверит?

Тут подходит другая официантка:

– Слышишь, девочка, иди домой. Время позднее, тебе спать пора. А то, знаешь, тебе ведь могут и помочь. Сейчас охранника позовём, он тебя вмиг отправит. Будешь на тротуаре ночевать. Сюда проституток не пускают.

– Я не проститутка.

– Ой, да неужели? Пардон муа! А кто ж ты тогда?

– Я гид-переводчик.

Я вырываюсь от официантки и снова возвращаюсь за стол. Там веселье идёт полным ходом. Мне снова предлагают выпить, но на этот раз кофе по-ирландски. Крепкий кофе с виски и с шапкой взбитых сливок, очень вкусно. Билл просит, чтобы я станцевала калинку-малинку. Я понятия не имею, как её танцевать, никогда даже по телеку не видела. Но американцы настаивают. Билл хлопает рукой по поверхности стола, он хочет, чтобы я танцевала на столе. У него с собой маленький переносной магнитофон размером с книжку, там вставлена кассета с русскими народными песнями. Купил сегодня в Гостином Дворе. Он сейчас этот магнитофон включит, будет играть калинка-малинка, а я буду танцевать на столе народный танец. Он подставляет мне колено и я, как по лестнице, вскарабкиваюсь на стол. Подбегает одна из официанток и кричит: «Sorry, mister! Sorry!» Билл суёт ей пару зелёных бумажек, и она исчезает. Это я его научила. Такой метод решает практически все проблемы с персоналом. Американцам этот метод очень нравится, они себя чувствуют гангстерами из фильма. Они говорят, что в Америке это невозможно, но в России всё, как в кино.

Билл включает магнитофон, делает звук погромче, и на весь бар раздаётся: «Кааааааааалинка малинка малинка моя! В саду ягода калинка малинка моя!» Я пляшу на столе, уперев руки в боки, присeдаю и подпрыгиваю, изображаю ух-ах. Какая-то смесь из танцев «Яблочко» и «Казачок». К нам бегут охранники, пытаются стянуть меня со стола, я брыкаюсь, пинаю их ногами направо и налево, Билл суёт им деньги. Марк всё это фотографирует. Фредди кричит: «Я из мафии, я из КГБ, я из FBI! Я всех убью! Я буду жаловаться моему консулу!» Я продолжаю танцевать. У нас падает и разбивается магнитофон. В наступившей тишине слышен голос Фредди: «С вами будет говорить мой солиситор!»

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

А тем временем в карманах моего пальто продолжали появляться записки. Иногда там стояло только одно слово: «люблю». Иногда было написано несколько предложений. «Видеть тебя – это самая сладкая пытка из всех. Это счастье. Твой.»

Время шло, но я никак не могла разгадать, кто же автор этих записок. Всё выяснилось случайно. Однажды, когда мы сидели в гостях у Вороны, я только что смешала для всех запивку из черноплодки с водой, Ворона подошла ко мне поближе и, оглядываясь, сказала:

– Слушай, я сейчас что-то такое видела, не пойму что.

– Призрак отца Гамлета?

– Даже не знаю, как и сказать. Может, ошиблась, не хочу зря наговаривать. Там в коридоре один человек, вроде бы он по карманам шарил. Ну, не шарил, я не знаю, это странно выглядело. Он подошёл к вешалке с одеждой и сунул руку в карман твоего пальто. Я бы и внимания не обратила, мало ли что человеку надо, может что-то хочет достать из своей куртки, носовой платок или ещё что. Но это было точно твоё пальто, его легко узнать, оно абрикосового цвета. Я не могу представить, что кто-то из нас на такое способен. Иди, посмотри, не пропало ли чего, пока он ещё не сбежал.

Я сразу всё поняла. Я знала, что никто у меня ничего не украл. Знала, что найду в своём кармане, мне и проверять не надо было. Я опустила руку в карман и нащупала маленький квадратик бумаги, сложенный во много раз.

– Нет, ничего не пропало. У меня с собой ничего и не было. А кого ты видела?

– Какая разница, если он тебя не обокрал? Зачем я буду пальцем на него показывать?

– Не обокрал меня, так обчистит кого-то другого. Если уж он начал лазить по карманам. Кто это был? Ну?

У меня перед глазами всё слилось в одну тёмную пелену. В ушах слышался шум и удары сердца. Пол под ногами как будто бы начал двигаться. Ворона оглянулась по сторонам, не слышит ли кто:

– Вон тот, белобрысенький, никогда не помню как его зовут.

– Его зовут Никита.

На следующий день было воскресенье, мы снова репетировали в Доме Культуры. Я взяла с собой все его записки. Как только я увидела его в коридоре, он ещё куртку снять не успел, сразу сказала:

– Никита, подойди сюда на минутку.

Мы зашли в костюмерную. В смежной комнате пьяная Ворона спала на диване, на ворохе костюмов. Сверху она накрылась жёлтой бархатной занавеской, так что её саму было почти не видно.

Никита стоял передо мной и ждал. Я вынула из кармана целую пачку маленьких белых листочков и протянула ему:

– На, забери это. И больше так не делай.

Мы молча смотрели друг на друга. Он не брал у меня письма, и я сама запихнула их ему в карман. Он тихо сказал:

– Прости меня.

Я не знала, что делать. Мне так много хотелось ему сказать! Меня переполняли чувства, для них не хватало ни слов, ни воздуха в груди.

– Никита, пойми, я не хочу так жить. Я не хочу всю жизнь тусоваться на лестничных площадках и пить водку на скамейке в парке. Я не хочу общаться со странными людьми, которым непонятно, чего в жизни надо. Театр, музыка, КВН – это всё здорово, но это не будет длиться вечно. Когда-нибудь нам всем будет тридцать и даже сорок лет. Что мы тогда будем делать? Я хочу жить хорошо! И мне всё равно, каким образом я к этому приду. Любым! У меня есть цель, понимаешь? Я скоро выйду замуж за американца и уеду в Америку. Куда-нибудь в Калифорнию, в Техас, в Колорадо, я не знаю, куда-нибудь туда, далеко и надолго. Я начну новую жизнь, всё с нуля. Я ничего не боюсь и никому не дам мне помешать. Я больше не хочу жить, как… как…

– Как кто?

– Никита, y тебя нет средств, а я дорого стою. Ты не можешь за мной ухаживать! Не можешь даже просто разговаривать со мной. Или что ты там себе напридумывал? Какой-нибудь роман, когда с милым рай и в шалаше? Ты же музыкант. Ты ещё учишься, не работаешь. А доучишься, что будешь делать? Играть в переходе на Невском? Или пойдёшь работать учителем пения в школу? В лучшем случае – учителем музыки в музыкалку. Чтобы учить таких же несчастных, как ты? Кому эта музыка нужна? Кто за неё будет платить? Ты знаешь, сколько получает учитель пения? Знаешь? И чего тогда? Что ты себе позволяешь? Ты не смеешь писать мне записки! Лучше бы шёл работать на рынок, носки продавать. Хоть деньги какие-то были бы. Если бы ты только знал! Зачем мы друг другу? Какая жизнь у нас с тобой будет? Ты будешь работать в школе за копейки, я – в районной поликлинике. Нет ничего более жалкого… ничего более унизительного… ничего более смешного, чем…

– Чем что?

– Чем два влюблённых нищих придурка.

Я не знаю, чего мне больше хочется, ударить его, или поцеловать. Я беру его обеими руками за голову, сжимаю его виски, забираю его волосы в кулаки, трясу его. Он закрывает глаза, его голова безвольно болтается, он никак не пытается защититься от меня.

– Никита, зачем ты это делал? Зачем? Зачем ты это делал? Я прошу тебя, не приходи больше, не пиши мне.

Я толкаю его открытой ладонью в лицо, он отшатывается назад, ударяется спиной о противоположную стену. От моего несильного пинка он падает, как тряпичная кукла, не пытаясь устоять на ногах или найти руками опору. Это невыносимо! Я выхожу из комнаты, хлопнув дверью, всё ещё как будто ощущаю пальцами его шелковистые волосы. Я плачу от злости, по моим щекам текут горькие слёзы. Моё сердце сейчас разорвётся!

Следующая репетиция пришлась на пятницу. С утра мы встретились у Вороны дома и прогнали всю программу ещё раз. Я у неё ночевала, поэтому мне даже ехать никуда не пришлось. Потом мы разошлись кто куда, я съездила в Универ. А теперь снова собрались и ждём начала репетиции на большой сцене. Зал откроют только в три часа дня, сейчас половина третьего, а мы все уже на месте. Сидим на скамейке в парке и ждём. Все наши в полном составе: я, Ворона, Касатка, Крейзи, Волк, Смешарик, Хэппимэн и Киллер. К нам подходит Никита. Какого чёрта?

Отвожу его в сторону:

– Я, кажется, просила тебя больше не приходить.

– Я не могу. Прости меня.

Хорошо же! Не можешь сам – сейчас я тебе помогу. Я окажу тебе услугу. Сейчас я тебе устрою. Я покрепче беру Никиту за рукав куртки и поворачиваюсь ко всем присутствующим. Могла бы и не держать его, он не делает ни малейшей попытки уйти.

– Ребята, вот этот человек – вор! Он свистнул у меня из кармана сто баксов. Я пришла с утра на репетицию, деньги лежали у меня в кармане, а теперь они там не лежат. Мы с Вороной видели, как он шарился по карманам в коридоре. Обыскал всю нашу одежду. Правда?

Ворона кивает:

– Да, я его видела. Запустил руку в карман Катиного пальто, это точно. Я ещё подумала, что это он делает? Но я и представить не могла, что он тырит у своих!

Ребята вскакивают со скамейки, я держу Никиту, он не сопротивляется и не возражает. К нам подлетают Киллер и Хэппимэн.

– Ах ты, гадёныш! Воровать у своих? Ты знаешь, что за это бывает? Нет? Скоро узнаешь!

– Ребята, а это вообще – кто? Откуда он тут взялся? Его кто-нибудь знает? Чего-то я не помню, с какого перепугу он начал с нами тусоваться. Таскается за нами, не поймёшь, что ему надо. Ты чей такой, пидорок? Кто тебя привёл?

Из всей компании я одна знаю, кто он такой, как, зачем и откуда. Это я привела его в нашу тусовку, это из-за меня он сюда таскается. Но я не признаюсь. Говорю:

– Его никто не знает. Наверное, специально нарисовался, чтобы воровать.

– Держите его! Мужики, берите этого пидора! Давайте его сюда! Сейчас научим его, чтоб по карманам не лазил!

Ребята волокут Никиту подальше от входа в парк. С ними ещё идёт Касатка, она хоть и девчонка, но обожает драться. Ей лишь бы кого-нибудь стукнуть, она занимается восточными единоборствами. Она чoкнутая, хуже всех парней, даже хуже, чем Хэппимэн, когда он пьяный.

Мы с Вороной не пошли. Стоим в отдалении и курим. Смотрим, не видно ли ментов. К нам подваливает Крейзи.

– Не волнуйтесь, девчонки, мы этого урода как следует отоварим, больше не будет по карманам шарить. Шмотки с него сняли, наизнанку вывернули, бабла не нашли. Значит, успел куда-нибудь сунуть.

Он смеётся:

– Хa, ну, собственно, сунуть-то можно было только в одно место. Вам это знать не надо. Я так от родаков таблетки прятал, они меня раньше шмонали, когда мелкий был. Все карманы, все сумки перетрясут, ничего нету. А я всё равно упоротый. Кладёшь в презерватив – и туда. Никто не найдёт! Ну ничего, куда бы он ни спрятал, мы достанем. Я его своими рукaми выпотрошу. Выбьем из него, куда бабло дел, не переживайте.

Я пожимаю плечами, стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно беспечнее:

– Да ну, не надо. Чего руки пачкать? Он ещё в ментовку настучит. Для меня это не деньги. Я их потрачу и не замечу. Что есть – что нет. Это не проблема. Отпустите его, скажите только, чтобы катился отсюда подальше.

Крейзи ржёт:

– Ну ты, Кать, добренькая! Пожалела, что ли? Вора пожалела, посмотрите на неё! Тебе что, деньги не нужны? Ты их ему так оставишь? Ну как хочешь, дело твоё. А я бы ему навалял, чтоб навсегда запомнилось. Благородный ты человек! Ну, если женщина просит… Ладно, считай, ты ему жизнь подарила. У него сегодня второй День Рождения. Давай только на дорожку ему пенделя отвесим, и пусть идёт на все четыре стороны.

Мы стоим в сторонке и смотрим, как пинают Никиту. Потом ребята оставляют его лежать на снегу и расходятся.

Нужно скорее уходить, я боюсь, что не смогу сдержаться. Мне ужасно хочется подойти и помочь ему встать, или хотя бы посмотреть, что с ним. Мы уходим. Ворона всё же оборачивается и говорит мне:

– Он встал.

Ещё через пару минут она продолжает:

– Я слышала, о чём вы тогда говорили с Никитой. Вы думали, что я сплю, а я не спала.

– И что?

– Ничего. Он же ничего не украл у тебя из кармана, так? И это всё было не сегодня утром, а на той неделе.

– И что?

– Да ничего! Ты меня извини, но иногда мне кажется, что у тебя вообще нет сердца. Помнишь, когда было наводнение и мы пошли ночью гулять? Помнишь, как ты сказала, что у тебя сгорела душа? Я теперь понимаю, что ты имела в виду.

– Ты не можешь этого понимать. Знаешь, у меня такое чувство, как будто я ударила ногой котёнка. До чего ж противно!

– А я тебе помогла. А потом стояла на стрёме. И всё-таки, он не котёнок, вы с ним одногодки. Ну ладно, пошли в зал, здесь холодно.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Американцы спросили, нет ли у меня какой-нибудь подружки, красивой русской девушки, с которой они могли бы познакомиться. Вместе гулять веселее! Я обещаю в следующий раз прийти с подружкой. Честно говоря, я немножко ревную. Зачем им понадобилась моя подружка? Им что, меня мало? Я их плохо развлекаю? Или они, может быть, ожидали от меня чего-то большего, но не получили, и надеются, что с моей подружкой дело пойдёт быстрее? Я приглашаю Ворону. От неё они точно ничего не получат.

Вороне нравится эта идея, погулять с нами по городу. Я не решаюсь сказать ей, чтобы она привела себя в порядок, прежде чем идти на встречу. Не мешало бы ей расчесать волосы, намазать ногти каким-нибудь приличным лаком, надеть одежду без дырок и накраситься. Я не умею об этом говорить! А сама Ворона, конечно, о таком и не думает. Ей в жизни никогда в голову не придёт, что надо попытаться как-то выглядеть, чтобы произвести впечатление.

Ворона притащилась в своём обычном виде. На голове у неё настоящее воронье гнездо, ногти накрашены чёрным лаком, который уже начал облезать, юбка перекручена так, что молния спереди, а не сбоку, и на чёрных колготках светятся несколько дырок. Американцы смотрят на неё во все глаза. Наверное, никогда ещё не видели такого чучела.

Мы, как обычно, идём сперва в кабак, есть и пить. Билл заказывает всем по пиву. Ворона выпивает свою бутылку одним махом, прямо из горла. Билл смеётся и заказывает ей ещё. Она и это снова выпивает. Билл заказывает ещё. Я боюсь, что она сейчас нажрётся. Уже вылакала три бутылки. Я пинаю её ногой под столом. Ворона с удивлением смотрит под стол, потом на меня, она не понимает намёка. Я говорю ей по-русски, чтобы нас не поняли американцы: «Перестань пить, ты сейчас окосеешь, начнёшь нести всякую ерунду, потом заснёшь за столом». Она искренне удивляется: «Хочу и пью. Тебе-то какое дело? Не ты же платишь!» Она как будто не понимает, что пить на тусовке с друзьями – это одно, а в ресторане с богатыми американцами – другое. Уверена, она впервые в таком дорогом кабаке и впервые пьёт такое дорогое пиво, но она нисколько не впечатлена и ведёт себя так же, как если бы мы сидели с друзьями у кого-нибудь на кухне. Но Ворона всегда такая, она не меняется ни в каких ситуациях, она может быть только собой и никогда ни под кого не подстраивается. Не считает нужным, а может и не умеет.

Мы вываливаемся из кабака. Ворона выдула шесть бутылок крепкого пива. Как она на ногах стоит, не пойму. Мы идём по улице, проходим буквально метров двести, и американцы замечают магазин элитного нижнего белья. Большая красивая витрина, светящаяся в темноте, а на витрине манекены, одетые в какие-то кружевные красные трусики, состоящие, в основном, из тесёмочек и бантиков. Американцы рассматривают витрину, тыкают пальцами в манекенов, ржут и громко обсуждают увиденное. Им приходит в голову, что можно зайти в магазин, чтобы russian girls (это мы) могли померить эту красивую одежду и выбрать себе что-нибудь симпатичное.

Мы заходим. Я никогда не бывала в таких магазинах. Уверена, что Ворона тоже. Как много здесь всего! С кружавчиками, с бантиками, с ленточками. Розовое, голубое, красное, белое и чёрное. Даже лимонное и фиолетовое! Такое бельё, которое вообще ничего не скрывает. Зачем оно нужно? В нём же холодно и стыдно. А цены! Совершенно заоблачные, не понятно, кто за это платит! Купить себе трусы за сумму, на которую можно неделю жить?

Билл, Марк и Фредди ходят по магазину, как три слона в посудной лавке. Они кажутся такими огромными в этом розово-воздушном раю. Продавщицы бегают за ними и щебечут, постоянно извиняются и просят быть поосторожнее. Им кажется, что эти трое сейчас случайно разнесут весь магазин. А те как будто ничего вокруг не замечают. Махнул рукой – манекен полетел на пол. Топнул ногой – с полки посыпался товар. Американцы выбирают несколько моделей белья и дают его нам, чтобы мы померили. Я и сама уже набрала какое-то количество трусиков и лифчиков. Ворона ничего себе не выбрала, она не хочет идти в примерочную. Остаётся стоять и ждать меня снаружи.

Я примеряю комплект микроскопического нижнего белья. Три маленьких треугольничка ткани на тончайших завязочках. Ткань голубого цвета, шелковистая, приятная на ощупь. Я стою и любуюсь собой в зеркало. Ух ты, какая я, оказывается, красивая! А так и не подумаешь. Да если меня как следует приодеть…! Я же буду настоящая кинозвезда, хоть по телевизору показывай. Как я хочу, чтобы мне купили этот комплект! Сколько он стоит? Ой, мамочки, как дорого! Но я в нём такая красивенькая, я так себе нравлюсь.

Тут немного отодвигается занавеска, и в примерочную входит Марк с камерой на пузе. Он говорит: «Привет Царина-Катарина! Всё окей?» Он начинает меня фотографировать, а я ему позирую, дурачусь. Он снимает меня и спереди, и сзади, и сбоку, и как я сижу на табуретке, и как я стою, уперев руки в стену и прогнувшись назад. Вдруг занавеска, закрывающая вход в примерочную, отлетает в сторону, и в проёме возникает Ворона. Руки сложены на груди, брови сдвинуты, глаза мечут молнии. Не знаю, почему, но она в ярости. Ворона говорит по-русски: «А что это вы тут делаете?» Марк фотографирует и её тоже, но она берётся за фотоаппарат, который висит на шее Марка на кожаном шнурке, и, как ослика за уздечку, вытягивает американца из примерочной.

Мы выходим из магазина. Я – с огромным пакетом в руках, Ворона – без ничего. Американцы садятся в такси, Фредди торгуется по-английски с водилой, тот ни слова не понимает. Остальные затаскивают Фредди внутрь, громко орут и хохочут, с восторгом выкрикивают новые русские слова: «Poehali! Davaj-davaj!» Oни уезжают к себе в отель. Мы с Вороной идём к метро, падает снег, и нам приятно пройтись по улице. Она говорит:

– Слушай, мне показалось, или этот чмошник с камерой на пузе залез к тебе в примерочную? Чего ему было надо?

– Не знаю. Может, хотел поснимать, как я буду переодеваться?

– Подожди, я чего-то не понимаю. Ну или я вообще тупая. Чем ты занимаешься? Ты их обслуживаешь, что ли? Всех троих одновременно, или по очереди? И сколько берёшь за час?

– Нет, не обслуживаю. Я гид-переводчик.

– Это так теперь называется? Понятно. Серьёзно, Кать, ну не с ними же! Не с этими жирными, тупыми уродами! Да я бы сама себя уважать перестала, если бы пустила к себе в примерочную этого ушлёпка, и не дала бы ему по морде.

– А я бы перестала себя уважать, если бы мне пришлось носить вот эту застиранную тряпку, которая у тебя вместо лифчика. Она тебе, наверное, от бабушки в наследство досталась? Её ещё Хрущёв шил из своих старых портянок к двадцатому съезду КПСС!

– Да уж лучше носить такой лифчик, как у меня, чем кувыркаться со старыми, жирными америкосами! Как тебе не противно?

– А тебе не противно самой на себя в зеркало смотреть? У тебя нет ни одной новой вещи, ты носишь старьё. С ног до головы – вся одета в старые тряпки. Каждый раз, как я тебя вижу, у тебя драные колготки. Все – с дырками на пальцах, ни разу целых не было. Они у тебя, наверное, единственные. Ты донашиваешь мои вещи. Ты ходишь с моим старым рюкзаком, который я тебе отдала, когда купила новый. Я бы легла и умерла, если бы мне пришлось донашивать вещи за подругами. Это тебе не противно?

– Что ты сказала?! Соска валютная!

– Дешёвка! Вместо того, чтобы завидовать, училась бы лучше сосать! Может, себе на новые колготки насосала бы. Или давай, я тебе свои отдам, мне не жалко.

Мне кажется, Ворона сейчас вцепится мне в лицо своими длинными ногтями, накрашенными чёрным облупившимся лаком. Мы стоим и смотрим друг на друга. Если бы взгляд мог убивать! Потом я говорю:

– Если ты тогда не спала, то слышала, что я сказала Никите. Я не хочу так жить, понимаешь? Я хочу жить хорошо! Я хочу иметь квартиру, машину, достойную зарплату, одежду, косметику. Я хочу ездить отдыхать в Анапу, я хочу ходить по ночным клубам, по театрам, ресторанам. Я хочу маникюр, педикюр, стрижку, массаж и белые зубы. Прости меня, но такой я уродилась. Я хочу уехать далеко-далеко, в другую страну. Выучить другой язык, получить другую профессию. Я хочу всё начать сначала, попробовать ещё раз. Пока ещё не совсем поздно. Понимаешь? Билл сказал, что я могла бы работать у них на киностудии, в Америке. Он поговорит со своим шефом. Я так этого хочу, Ворона! Это мой единственный шанс! Я готова делать всё, что угодно, чтобы меня взяли на киностудию. Всё! Если мне скажут прыгать выше головы – я буду прыгать. Если мне надо будет играть на гармошке – я буду играть. Если надо будет плясать под ручку с белым медведем – значит, я буду с ним плясать. Остальное – неважно. Что потребуется, то и буду делать.

– Прямо-таки всё? А если эти американцы скажут тебе пол на киностудии мыть, ты согласишься?

– Я соглашусь, даже если этот пол будут мыть МНОЙ! Буду благодарить и просить ещё.

– Зачем для этого ехать в Америку? Мыть пол на киностудии можно и здесь. Кто тебе мешает?

– Мои родители.

– Ах, это родители, значит, виноваты? Ты знаешь, только совсем маленькие девочки обижаются на маму с папой.

– Ещё Никита.

– И он тоже мешает? Он-то каким образом? А плохому танцору – знаешь, что мешает? Ну, с Никитой ты, вроде бы, разобралась. Операция «Никита» прошла успешно. Остались одни родители. С ними – что собираешься делать? Может, попросишь Крейзи и Киллера их тоже побить? Чтобы не отсвечивали. Ты всё-таки права, у тебя нет сердца. Я никогда не встречала таких людей, как ты. У тебя выжженная душа, там внутри ничего нет.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Мы с американцами едем в Ивангород. Им захотелось посмотреть на старинную крепость, но ещё больше на границу между Россией и Эстонией. Их очень развлекает эта мысль. Как это – граница? Они никогда ещё не видели границы между государствами. Нет, они, конечно, летали в другие страны и проходили паспортный контроль. Правда, есть много стран, куда американцам не нужна виза. А в те страны, где нужна, они просто не летали, вот и всё. Первая настоящая заграница в их жизни – это Россия. Им понадобилась рабочая виза, нужно было посещать консульство РФ, отвечать на вопросы, это было чертовски увлекательно, как в кино. А теперь они хотят увидеть сухопутную границу, и представляют, как это может выглядеть. Это черта на земле? Это забор с колючей проволокой? Это ров с водой? Или как Берлинская Стена? А будут пограничники в касках и с автоматами Калашникова? А овчарки будут? Американцы всё время задают мне вопросы, а я не знаю, что сказать. Я сама на этой границе никогда не была. А это ведь раньше была одна страна? Сначала было две, потом стала одна, а теперь снова две? А там говорят по-русски? А в России по-эстонски говорят? А люди там как выглядят?

Я уже устала отвечать на их вопросы. Голова от них квадратная. А мы ещё и половину пути не проехали. По дороге мы дважды останавливались на заправках, чтобы поесть. Слушайте, ну мы же только что ели! Сколько можно есть? Почему эти американцы всё время жрут? И так помногу, и такое всё несъедобное, одна булка! То пиццу им надо, то гамбургер, то картошку-фри. И обязательно всё это заливается кока-колой. Едем дальше. Меня спрашивают, а что будет, если взять и перейти границу? Ну вот просто взять и перебежать эту черту на земле? За нами погонятся? Нас арестуют? А дальше? А что будет, если встать одной ногой по одну сторону от черты, а другой – по другую, чтобы быть одновременно в двух странах? За это арестуют? А если быстро перебегать то туда, то сюда, то я в Эстонии, то в России, что за это будет? Ну как дети малые, честное слово! Я где-то читала, что американцы никогда не взрослеют. Это правда!

Наконец-то мы приехали. Выходим из микроавтобуса, и первым делом всем надо пожрать. Идём искать Макдональдс, если он здесь есть. Пока идём, видим каких-то бедняков около церкви. Кто-то просит денег, кто-то продаёт старьё. Одна бабушка протягивает нам свёрнутую тряпку, на которой лежат ордена. Она смущённо говорит:

– Господа, купите медальки. Вот за отвагу, вот за оборону, а это вот за героизм…

Мне так стыдно, что я готова провалиться под землю! Но американцев это ни грамма не смущает. Они приходят в восторг. Фредди берёт ордена в руки, рассматривает их, в шутку прикладывает к своей груди. Говорит: «Я герой России, я Gagarin», Марк снимает его на камеру. Фредди хочет купить ордена, он начинает торговаться по-английски, и я должна переводить. Торг у нас получается долгим. Бабушка просит по десять долларов за орден, Фредди предлагает три.