Текст книги "Практика предательства и другие истории девяностых"

– Встал ровно! Запорю!

Я замахиваюсь в седьмой раз. Чувствую, как меня хватают сзади за руку. Минотавр в кожаной маске держит мою руку:

– Перестань! Ты что, не видишь?

– Ты обещал не вмешиваться в наши дела.

– У вас не может быть никаких ваших дел. Дела могут быть только между ним – и мной!

– Он просил пятьдесят.

– Он дурак. Он тебе писал, когда меня не было дома. Я не видел, что он там писал. Я с ним потом поговорю.

– Хорошо, как хочешь. Что мне написать на общем форуме? Какой отзыв? Что баба-дура сама не знает, чего хочет? А мужик-самодур разрешает ей писать всякую ерунду на форумах в его отсутствие? А? Пароль поставь, чтобы он не лез руками, куда не надо! Два козла, которые непонятно чем занимаются! Сорок три ещё осталось, что будем делать?

Мужчина на полу всё ещё всхлипывает:

– Сорок три? Может быть, я смогу как-то принять, если не слишком сильно…

Минотавр отталкивает его:

– Не сможешь! Иди к себе. Я его заменю.

– Заменишь? Уверен? Тогда вставай на его место. На четвереньки, лицом вниз, зад подними. Прогнулся! Все пятьдесят с самого начала. Подходит? Считай! Собьёшься – начнём заново.

Минотавр встаёт на четвереньки. Я размахиваюсь и бью его хлыстом по спине. На незагорелой коже горит ярко-красная полоса, которая быстро превращается в белую выпуклость с багровыми краями. Он молчит, уткнулся лбом в сложенные руки. Я замахиваюсь ещё и ещё раз. Он считает. Иногда тихо матерится, иногда сдавленно стонет. Вот, значит, зачем ты пришёл! Хотел отобрать у своего парня всё самое интересное! Тебе стало завидно, что всё ему достанется? Ты сам хотел бы оказаться на его месте?

Я вижу, как ему приятно. Не вижу лица, но вся его поза кричит об этом. Двадцать восемь, двадцать девять, спасибо, тридцать. Он перестаёт охать и дёргаться, замирает, я понимаю что он сейчас далеко-далеко, где-то на небе. Заканчиваются пятьдесят, заканчивается и сотня. Он давно уже не считает, но я не настаиваю. Я не права, нужно было заставить. Так можно держать его хоть в каком-то подобии бодрствования. Какая-то связь с реальностью. По голосу легче определить, что с ним сейчас происходит. Нужно всегда слушать, как звучит голос. Но мне так нравится видеть его – вот таким – что я не хочу прерываться. Я сейчас ориентируюсь на другие едва заметные признаки. Но я очень наблюдательна, всё моё внимание принадлежит сейчас ему. Сто пятьдесят. Он вошёл в ритм, в транс, он сейчас не чувствует боли.

Я знаю это восхитительное чувство. В какой-то момент начинает казаться, что тело ничего не весит. Законы гравитации не действуют. Ты выходишь из своего тела, оно больше над тобой не властно. Ничто на тебя не давит, нет никаких правил, никаких обязательств. Ты никому ничего не должен, ни перед кем не виноват. Ты можешь быть кем угодно, где угодно, когда угодно. Ни о чём не думаешь и ничего не помнишь. Голова пустая и лёгкая, перед глазами бело-голубая пелена, все звуки далеко-далеко. Кажется, в ушах шумит ветер. Летишь!

Выходим с Минотавром в открытый космос. То есть, он выходит, а я нет. Я вывожу – его – в космос. Это опасное состояние, он сейчас перестал соображать, поэтому я должна внимательно следить за тем, что с ним делается. Пока Минотавр парит в межзвёздном пространстве, я покараулю его здесь, на Земле. Присмотрю за его телесной оболочкой, чтобы ему было, куда возвращаться. Его спина вся красная, блестящая от пота, я замечаю несколько капелек крови. Но это ничего, не страшно, до свадьбы заживёт.

Рука устаёт. Я левша, правой мне неудобно, но я время от времени меняю руку. Вижу, что он устал стоять на четвереньках, он начинает всё больше валиться набок. Говорю ему лечь животом на стол, так ещё лучше – и ему и мне. Продолжаем.

Я даю ему полчаса волшебного, бесценного времени, которое он проведёт наедине с самим собой. Сейчас – можно. Всё можно, я освобождаю его от всего. От этого мира, от работы, от обязательств, от вины, от стыда, от мечты, от любви, от одиночества, от него самого. Свободен! Твоей каторге пришёл конец!

Минотавр улетел, но мне улетать нельзя ни в коем случае, хотя меня так и тянет туда. Чтобы держать голову ясной, я обычно сочиняю стихи, это не даёт впасть в транс. Под ритмичный повторяющийся звук хорошо сочиняется.

 
земля как вогнутая чаша
синеет подо мной
открытое окно
обрывки облаков
и вид на шар земной
зелёная вода
и комната из сна
уводят вдаль
разложен на столе
и яркий белый свет
прошёл февраль
 

Тут я вижу его партнёра Игрушку, которого отправили в смежную комнату. Он стоит в дверном проёме, одетый в белый махровый халат, прижимает руку к раскрытому рту. У него на лице такой ужас, такое отчаяние:

– Серёжа, пожалуйста, уже двести девяносто…

Значит, он всё-таки считал. Там – у себя в комнате, куда его отослали, чтобы не мешал. Сидел там, слушал и терзался. Выходит, не я одна контролировала процесс. Странно, я не ждала с его стороны какой-то активности. Я думала, он полностью нейтрализовался. В его голосе столько смятения, что даже космонавт в космосе услышал бы и вернулся на землю. Минотавр-Серёжа моментально прилетает назад с небесного облака. Как будто почтовый голубь – спешит домой. Прилетает на его зов, на голос. Поднимает голову:

– Я тебе что сказал, уйди к себе!

Он оборачивается ко мне, я вижу злой блеск глаз в прорезях маски:

– Ты не соображаешь, что ли? Я сказал, не надо, чтобы он это видел! Он теперь спать не будет.

Я в ярости бросаю хлыст на пол и выхожу из комнаты.

– Так запри его где-нибудь! Разбирайтесь друг с другом сами!

Пока собираюсь в коридоре, слышу взволнованный, умоляющий голос Игрушки:

– Серёжа, ты простудишься, возьми мой халат, ты дрожишь.

Для них – меня уже нет. Я вышла из комнаты и исчезла из их жизни навсегда. Остался один только стек для верховой езды, брошенный мной на полу.

Последнее, что я вижу, прежде, чем закрыть дверь, Минотавр обнимает и гладит своего придурошного парня:

– Ну всё уже, всё, перестань, всё хорошо, мне не больно, я не сержусь, ну хватит, хватит…

Он не сердится, а я – еду домой в такси. На улице ночь. Мне надоедает ехать, прошу высадить меня за пару километров от дома. Меня слишком трясёт, чтобы сидеть в такси и ждать, пока мы доедем. Пойду, погуляю часик. Иду. Совсем одна на всём длинном проспекте. Все магазины и кафе закрыты, моросит дождь, фонари отражаются в окнах домов. А те двое придурков, наверное, уже спят, обнявшись. Поругались и помирились, потом пожрали еды из холодильника на кухне, и заснули. А может быть, всё ещё лежат и разговаривают, выясняют отношения, утешают друг друга. Поставлю им высший балл на форуме – за семейную сцену у меня на глазах. Это было удовольствие. Клоуны!

Иду одна по ночному проспекту, слышу только свои собственные шаги, говорю сама с собой – у себя в голове. Чёрт, оставила у них хлыст, он двести баксов стоил. Ну ладно, это издержки семейных сцен. Не возвращаться же. Прихожу домой, сразу включаю компьютер, логинюсь на форуме и ставлю им обоим оценку «отлично». Вижу, что мне уже пришло сообщение от Минотавра: «Куда переслать?» Отвечаю: «Оставь себе, поучи своего приятеля уму-разуму. Play safe.»

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Родители позвонили этой Сестре Прасковье и спросили, каков прогноз, есть ли надежда на исцеление. Та сказала, что надежда есть. Cлабая, но есть. Для полного исцеления я должна посетить двадцать таких сеансов, по три раза в неделю. Тогда будет толк. А меньше – не имеет смысла. Я уж не знаю, как и о чём они с мамой говорили, как эта Прасковья её убедила, но мама решила оплатить сразу весь курс наличными. Я раньше слышала такие истории, когда жулики гипнотизировали людей, и те отдавали им свои последние деньги, сами не понимая, что делают. А потом не могли объяснить, как так вышло. Бедная мама!

Две тысячи долларов! Подумайте, две тысячи! За эту ерунду. Отдать такое бабло за услуги этой мутной, чокнутой бабы! Ни за что на свете. Странно, что мама не заплатила ей всю сумму сразу, чтобы я не добралась до денег, чтобы я оказалась в денежной ловушке. Это обычно в её стиле, она такое любит. Но на этот раз она так не сделала. Почему? Она дала деньги мне, чтобы я передала экстрасенсу. Мне в руки – всю сумму наличными.

Ха-ха! Отлично!

Угадайте с трёх раз, получит ли экстрасенсорша эти денежки? А? Как думаете? Неправильно! Она их не получит. И я её больше никогда не увижу. Прощай, Прасковья. Не поминай лихом. Всего тебе самого хорошего, с экстрасенсорным приветом. Желаю тебе жить долго-долго-долго. Так долго, чтобы тебя уже никто и не вспомнил.

Замечательно! Две штуки баксов мне как раз хватит на мои цели. На билет до Москвы, три недели проживания, питания, всего такого. И на шесть сессий. По две в неделю. Не много? Нет, я могла бы и больше, но финансы – сами понимаете – поют романсы. Мне бы не две штуки баксов, а три, было бы гораздо лучше. Но дарёному коню… И потом, не всё можно тратить на сессии. Нужно ещё и одеться, и прикупить кое-что, и подстричься, и ногти, и всё такое. Короче, привести себя в порядок. Я видела на рынке такую штуку, она мне нужна. Хорошая штука, я её куплю.

Я вернулась домой через три недели. Ехала в поезде из Москвы в Питер и улыбалась всю дорогу. Мне было, чему улыбаться. Всё получилось так, как я хотела. Я всё ещё немножко там, ещё не отошла до конца. Вы знаете, после сессии, когда побывал на небе, сложно иногда вернуться назад. Можно приземлиться, а можно и упасть. Разбиться, удариться, набить себе на лбу шишку. Очень надеюсь, что я всё-таки приземлюсь, а не разобьюсь. Купила в поезде бутылку водки. Водка сильно способствует плавному приземлению. А то я уже начала чувствовать знакомые неприятные симптомы, какое-то ощущение нереальности и немеет левая рука. Ерунда, не гони волну! Сейчас пройдёт. Отвинчиваю крышку, делаю первый глоток. Нормально, всё нормально, сопли подбери. Сопли, я сказала, подбери!

Еду домой.

Дома, как и предполагалось, скандал.

– Где ты была?

– У Оли на даче.

– У какой ещё Оли? Я звонила Оле сто раз, тебя там не было. Её мама от меня уже озверела.

– Ну, у другой Оли. Их много разных. Ты что, всех моих Оль знаешь?

– Я в милицию сообщила, чтобы тебя искали. Господи, Катя, ты нас с отцом в гроб загонишь!

– Сожалею об этом. Исправлюсь.

– Сестра Прасковья звонила каждый день. Ты у неё не была. У меня нет слов. Нет слов! Ты не понимаешь, что другой такой специалистки нет во всём мире? Она уникум! Она спасала таких людей, каких уже в церкви отпели, она вытащила их с того света! Она мёртвого воскресит! Чем она тебе не подошла? Это неслыханно, люди к ней в очереди стоят годами. Годами, Катя! Чтобы она хотя бы благословила, хотя бы раз дотронулась своей рукой. А ты…! Она бы нас никогда не приняла, ни за какие деньги, если бы не Гиацинт Веницианович! Он к ней ходит уже три года, говорит, ему очень помогает. А ты…!

– Бедняга.

– Куда ты дела деньги? Где две тысячи долларов? Ты мне можешь объяснить?

– Не могу.

– Катя, ты – как чёрная дыра. В тебя улетает любое количество денег. Их просто засасывает, они исчезают, и этому нет конца. Любая сумма, всё – как в трубу. Что ты с ними делаешь? Ешь? Ты хоть знаешь, как они зарабатываются, какой ценой это всё? Когда ты перестанешь ездить на маме с папой? Когда ты поймёшь цену деньгам? Когда ты сама начнёшь…? Мы с отцом тебя так не учили!

– Нет, вы меня, как раз, именно так и учили. Вы! И ваш наилучший друг Владлен Витольдович, профессор Ухода. Ваш единомышленник и соратник. Вот так – именно так – и учили!

Это ничего, я стою и улыбаюсь. Бедная мама. И бедный папа. Вы хотели запихать меня в педалистический институт? Чтобы я работала в детском саду воспедриллой за мизерную зарплату, вместо того, чтобы писать сценарии? Сожалею. Мне жаль. У вас ничего не получилось. Но нужно быть реалистом, нужно уметь смотреть в глаза правде. Как говорил мой лучший учитель Владлен Витольдович, нужно уметь – что? Правильно, отказываться от того, что тебе дорого.

Нужно уметь предавать! Нужно видеть свою выгоду и защищать себя. Нужно двигаться дальше и оставлять своё прошлое позади. Нужно идти вперёд! Если надо, то идти по головам. И если эти головы принадлежат твоим любимым, что ж, по ним тоже нужно уметь идти. Идти – это жизнь. А не идти – это смерть! И кто это понял, тот молодец. А кто не понял, о том никто никогда не узнает. Потому что его нет!

А главное, нужно уметь предавать себя. Свои мечты, надежды, свою точку зрения. Свой мир – такой, каким ты его знаешь. Нужно уметь отказываться от своих идей и брать свои слова обратно. Нужно уметь сказать: «Я передумала, мы с тобой больше не друзья. Вчера я была такая, а сегодня – другая.» Нужно уметь меняться. Кто не меняется – тот выходит из игры.

А вообще, всё это такая тупая, пафосная ерунда, зачем я вам об этом рассказываю?

Но это ещё не всё. Пока меня не было, Минотавр всё-таки узнал мой адрес и прислал мне то, что я у них забыла, когда в ярости убегала из их квартиры. Мне домой прислали продолговатый предмет, завёрнутый в несколько слоёв газеты. Что это такое? Удочка? Флейта? Палка для каких-нибудь восточных единоборств? Моя мама оказалась, конечно, очень любопытной, и развернула газеты. Теперь она стоит и держит в руках кожаный хлыст. Держит двумя пальцами, как держат дохлую крысу.

– Катя! У меня нет слов. ЧТО – ЭТО?! Кто это прислал?

Ну, что тут сказать? Что скрывать? Она и так всё знает. А не знает, так догадывается. А не догадывается, то так ей и надо. У меня нет ни сил, ни желания что-то выдумывать. Я беру хлыст из её рук.

– Спасибо, хорошо, что прислали.

– Что это?

– Это стек для верховой езды. Чтобы лошадь погонять. Дальше?

– Кто прислал эту гадость?

– Медный Всадник. Тренер из конно-спортивной школы. Кто же ещё?

– Ну вот, опять! Я не знаю, как с тобой разговаривать. Ты так сильно изменилась, у нас с тобой больше нет общих тем. Я не понимаю, чем ты занимаешься, как и почему. Что мы с отцом сделали не так? Что мы тебе не дали? Чем мы ради тебя не пожертвовали? Я больше ничего не понимаю. Всё, я сделала то, что могла, на этом мой материнский долг исчерпан. Я не знаю, что ещё можно сделать. Просто не знаю.

– Больше ничего не надо делать, мама. Спасибо за всё. Я живу хорошо, у меня всё есть. Я занимаюсь конным спортом.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Я нашла его на одном форуме. Огромный, высоченный блондин. Похож на Культуриста. Пишет, что его зовут Дефлоратор. Ну, ради бога. Я больше не сделаю такой ошибки, не спрашиваю, как его на самом деле зовут. Я поняла, мне же один хрен. Рост, реально, больше двух метров. Весь – одни сплошные мышцы. Наверное, колет себе стероиды, иначе никак. То, что надо. Мы встретились у метро, я сразу села в его машину, посмотрела только, чтобы убедиться, что понравилась ему.

Я ему понравилась. Говорю, вези меня куда-нибудь подальше. Он отвёз на залив, в промзону. Он знал одно место, где никогда никого не бывает. Интересно, откуда он знал? Уже возил сюда кого-нибудь? Ну, неважно.

Сидим в машине, солнце клонится к горизонту. Вокруг какие-то цементные заборы, сетка, мошкара вьётся у воды, на песке растут розовые цветы и серебряная осока. Цветёт шиповник, его везде много, он сам растёт, даже если и не сажали. Пахнет так, что даже в машине чувствуется.

Мы съехали к воде, он заглушил мотор и стало очень тихо. Только волны плещутся и чайки кричат. Он улыбается, раскладывает заднее сиденье, теперь у нас получилась очень удобная лежанка. Он начинает расстёгивать ремень джинсов. Я останавливаю его, беру своей рукой, сжимаю, не даю расстегнуть ремень.

– Ты сделаешь так, как мне надо? Можешь сделать так, чтобы мне понравилось? Обещаешь?

– Конечно. Чего ты хочешь? Скажи, что тебе надо, я всё сделаю.

– Сядь мне на грудь. Да, именно так. Чтобы я чувствовала твою задницу у себя на груди. Окей? Уложи меня на сидение и сядь мне на грудь. Нажми мне коленом на шею.

– Ты знаешь, я довольно-таки тяжёлый. Сто десять килограмм.

– Я знаю. Садись сверху, надави мне на шею коленом.

– Странное желание. Ну хорошо, только ты мне говори, что ты чувствуешь. Как там моё колено у тебя на шее. Чтобы я тебя случайно не придушил.

– Вот так и продолжай. Да не бойся ты. Не сахарная, не растаю. Ну! Давай!

У меня осталось ещё двести баксов. Если уж мне прислали назад стек для верховой езды и мне не надо покупать новый, то эта статья расходов закрыта. Можно потратить деньги на что-то другое. Что бы такого купить? Я видела на рынке одну штуку, длинный кожаный плащ. Представляете меня – в кожаном плаще? Это стильно, атмосферно, мне очень идёт. Вот что я куплю, этот плащ. Армейские ботинки к нему у меня есть. Под плащ можно надеть очень короткую юбку или шорты с чёрными колготками.

А сверху? Ну, например, ту кожаную безрукавку, которая у меня уже есть. Нет, безрукавка – это неправильное слово. Какое-то оно старомодное, бабушкинское. Это не безрукавка, это топ. Такой, типа, кожаный лифчик с широкой полосой под грудью. Хм, под грудью… У меня нет груди. Я очень худенькая, и грудь у меня так и не выросла. Я сначала переживала, но потом поняла, что это ни на что не влияет. Мужчины живут в мире фантазии, и реальность их мало интересует, как и меня. В этом плане у нас с ними полнейшее взаимопонимание. Важно пробудить фантазию. Это я умею. А остальное не важно!

А на голову что? Можно зачесать волосы назад и прижать их чёрными зеркальными очками. Здорово! Вот это вид! Надо скорее ехать на рынок за плащом, пока его не купили.

Пока нас всех. Не купили.

В этой главе используются стихотворения «Тает сахар в чашке чая» и «Земля, как вогнутая чаша» авторства Кати Стенвалль, 2005.

19. Наслаждения любви

Эта история началась в девяностых, может в девяносто втором, а то и в третьем, а закончилась… подождите, она ещё не закончилась. Думаю, что и не закончится, покуда живы её участники.

Да, всё началось с того, что девочка и мальчик любили друг друга и хотели пожениться. Но мальчик не пришёл на свою собственную свадьбу. Невеста ждала его, но не дождалась. Обычно истории о большой и чистой любви на этом и заканчиваются, но эта история так просто не закончилась. Но давайте всё по порядку.

«Не далеко, не близко, не высоко, не низко, не на небе, на земле, жил старик в одном селе…» Нет, это не та сказка, она русская. Давайте другую!

«В большом городе, где столько домов и людей, что не всем и не каждому удаётся отгородить себе хоть маленькое местечко для садика, и где поэтому большинству жителей приходится довольствоваться комнатными цветами в горшках, жили двое бедных детей, но у них был садик побольше цветочного горшка.» Нет, эта тоже не та, она датская. А нам надо немецкую!

«В старой, убогой хижине на самой окраине города жила бедная вдова. Перед хижиной был сад, и в саду росли два куста роз. На одном цвели белые розы, на другом – красные.» Вот уже лучше, но это сказка про какие-то розы, а нам надо про мальчика с девочкой.

«В большом лесу на опушке жил бедный дровосек со своею женою и двумя детьми: мальчишку-то звали Гензель, а девчоночку – Гретель. И вот наступила в том королевстве нужда, да такая, что семье дровосека совсем стало туго. Жена и говорит: отведи детей в лес и брось их там. А то скоро тебе ничего не останется, как четыре гроба сколотить.» Ну что такое? Сказка про детей. Герои нашей сказки должны быть всё-таки постарше. Ладно, эта сказка кое-как подойдёт, ведь они были почти что дети, только что закончили школу.

Девочку, действительно, звали немецким именем Грета. Её родители были немцами. Бабушки и дедушки – тоже. Из пленных немцев. В Петербурге есть целая немецкая диаспора, вот одна такая немочка и была нашей подружкой, мы вместе играли в любительском театре. Она только что закончила одиннадцатый класс, училась в Консерватории по классу фортепьяно. Она была такой хорошенькой! Маленькая, беленькая, с огромными синими глазами, розовыми губками, вздёрнутым носиком и очень белой кожей. Она была всегда такой опрятной, вежливой, милой и очень хозяйственной. Вы бы никогда не увидели её в мятой юбке или с непричёсанными волосами. Она слушалась маму с папой, не тратила денег и вовремя ложилась спать, выпив перед сном стакан молока. Одним словом, немка! Мы называли её Гретхен, она всякий раз смущалась, ведь так зовут только маленьких девочек, а ей уже было семнадцать.

Мальчика из нашей сказки звали совсем не Гензель, а Леонид, Лёня, или – как мы его называли – Львёнок. Он был похож на львёнка, такой же рыженький, лохматый, с крутым упрямым лбом и слишком большими руками и ногами. Ну точно львёнок с огромными, не по размеру, лапами. Он немножко картавил, самую малость, но это звучало так очаровательно. А ещё у него была ямочка на подбородке и приличная щель между передними зубами, что его совсем не портило, а, наоборот, делало ещё более милым. Он был очень симпатичный и очень хороший. Простой парень, без особых закидонов, нормально учился в школе, а теперь поступил в Институт Киноинженеров, по специальности «Режиссёр теливизионных– и радиопрограмм». На самом деле он мечтал о сцене, но рассудил, что актёрам мало платят, и он не сможет прокормить семью. Львёнок был практичным и обязательным человеком, он уже думал о семье, хотя пока ещё собственной семьи у него не было. Он жил с мамой и папой. Он тоже играл в нашем любительском театре, там мы все и познакомились.

Дело было под новый год, мы тогда репетировали новогодний спектакль для детей. Это была именно та немецкая сказка про брата и сестричку, которых бессердечный дровосек завёл в лес и там бросил, чтобы их не кормить. Он был бедным и не мог прокормить семью. Может быть, выбрал в своё время не ту профессию?

Ох, как темно и страшно было в лесу! Дети шли три дня и три ночи, совсем ничего не ели и очень ослабели. Чем дoльше они шли, тем мрачнее становился лес. Гретель очень боялась, но Гензель её утешал. «Не бойся, милая сестричка, я что-нибудь придумаю.» Только он ничего не придумал.

Мальчик с девочкой вышли к избушке, сделанной из пряников, конфет и печенья, и начали лакомиться пряничной крышей и марципановыми окошками. Ах, как много там было вкусного! Но в той избушке жила ведьма, она поймала детишек и решила их съесть. Гензеля она посадила в клетку и заставила Гретель готовить для него еду и кормить по многу раз в день, чтобы он растолстел и стал ещё аппетитнее. Гретель плакала, но ничего не могла поделать и целыми днями носила ему миски и тарелки с самыми вкусными блюдами. Гензель ел, ел, но никак не толстел. Ведьме это надоело, и она решила сожрать его и таким. Она растопила пожарче печь и говорит Гретель: иди посмотри, жарко ли горят дрова, открой заслонку, да сунь туда голову. А сама думает: «Девчонку тоже съем, раз уж они оба такие тощие. Толкну её в печку!» Но только получилось по-другому! Гретель не растерялась и сама затолкала ведьму в топку, закрыла заслонку, да ещё и засов задвинула. Ох, как ведьма орала там дурным голосом! Но Гретель не слушала, она быстро открыла замок клетки, выпустила Гензеля, и они оказались на свободе! В доме ведьмы они нашли много драгоценностей, золота, жемчуга и алмазов. Набив сокровищами полные карманы, они побежали домой. А там их ждал безутешный отец! Но только теперь у них было вдоволь денег и им больше не пришлось голодать. И дровосек больше не стал отводить их в лес и бросать там на погибель. Дети жили долго и счастливо и умерли в один день.

Вот такая сказка. На роль Гретель мы выбрали, конечно, нашу Грету. А на роль Гензеля – Львёнка. Они так хорошо подходили! Мы сшили для них костюмы, сделали декорации и начали репетировать.

Гретхен и Львёнок Лёня встретились и полюбили друг друга на этиx репетициях. Они были так влюблены, вы бы видели! Так поглощены друг другом, как будто ничего другого вокруг не существовало. Только и делали, что держались за ручки, смотрели друг другу в глаза, вздыхали и перешёптывались. Как два голубка! Как ни странно, они никогда не целовались и не оставались друг у друга на ночь. Гретхен считала, что это можно делать только после свадьбы. А что считал Львёнок, он и сам не знал, он был влюблён по уши, и ничего не соображал. Они решили как можно скорее пожениться. Подали заявление в ЗАГС, и Гретхен с мамой сели шить свадебное платье. Собственноручно, чтобы сэкономить. Они обе отлично умели шить, так же как и вязать, и вышивать, и готовить, и многое многое другое, что пригодится в хозяйстве.

Моя мама говорила так: «Вот увидишь, эта немочка быстренько приберёт его к рукам. С ней не разгуляешься! Посадит его в клетку, и года не пройдёт. Будет Лёня сидеть в её хорошеньком маленьком домике, печь медовые пряники и вышивать салфетки крестиком. Помяни моё слово, скоро всё так и будет.»

Но вышло по-другому.

Я вижу Гретхен, как сейчас. Как она стояла у дверей ЗАГСа и смотрела на дорогу и на автобусную остановку. Стояла, сжав руки в замок, и смотрела. Вся такая в белом платье, с воланами и бантиками, с завитыми светлыми волосами, с букетом белых цветов. У неё на ногах были белые туфельки на маленьком, приличным случаю, каблучке. Тогда моросил дождь, и эти туфельки стояли прямо в луже. Гретхен смотрела на автобусную остановку, сжимая мокрые цветы, и не плакала. А мы все стояли сзади за ней и не решались ничего сказать. Потому что никогда ещё не были в такой ситуации и не знали, что надо говорить. И она тоже – не знала. Нам всем было так мало лет.

Мы ждали часа два. Забронированное время бракосочетания давно прошло, и нужно было бы бронировать заново, если бы Лёня всё-таки пришёл. Но он не пришёл. Я не знаю, чем закончилась эта история, потому что я не выдержала и поехала втихаря домой.

Мама сказала об этом: «Что ни делается, всё к лучшему. Она ещё встретит свою любовь, кого-то уж точно получше этого вашего Лёни. Зачем так торопиться? Они ведь совсем ещё дети. Ну, что они могут понимать?» Но я не знаю. Люди так говорят, но мне не кажется, что всё, что ни делается – обязательно к лучшему. Если бы мама видела тогда Гретхен! Её бледное серьёзное личико с плотно сжатыми губами, обрамлённое завитыми светлыми локонами, и вокруг всякие бантики, ленточки и цветочки. И как она смотрела на дорогу, стоя под моросящим дождём у ЗАГСа. Мама бы тогда не сталa это говорить. Она бы не стала.

Я не могла понять, как Львёнок мог так поступить с Гретхен. Мне казалось, они любили друг друга. После этого мы не виделись с ней несколько лет, она больше не приходила ни на репетиции, ни на тусовку, и ни с кем из наших не общалась.

А вот Львёнок не пропадал. Мы часто виделись, продолжали играть на сцене, ездили большой компанией друг к другу на дачу, катались на роликах, гуляли все вместе по городу. Можно сказать, мы с ним дружили. А про эту историю со свадьбой с ним никто никогда не заговаривал. Что было – то прошло.

Наша дружба с ним состояла в том, что мы читали друг другу стихи собственного сочинения. Мы часто встречались и ещё чаще говорили по телефону. Львёнок сочинял такое огромное количество стихов! Его стихи поражали нежностью, лиричностью, одновременно недетской обречённостью. Как будто он что-то такое знал, как будто он уже заглянул в будущее. Только я не знаю, как. Но он знал! Он уже видел. Он уже там бывал, где не бывал никто из нас. А ведь ему было всего лишь восемнадцать лет! Откуда эти образы, эти слова? Я не могу объяснить.

Мы звонили друг другу почти что каждый день, и всякий раз это было что-то новое. К сожалению, большинство из его стихов забылось и потерялось во времени. Я помню несколько стихотворений, например, вот это, оно называлось «Что я видел?»

 
дай мне видеть, дай мне слышать
мотылёк летел над крышей
мотылёк летел к тебе
может быть, позволишь мне?
дай мне видеть твои брови
я немножко, не до крови
дай мне видеть твои губы
кто-то нежный, кто-то грубый
дай мне видеть твои руки
век живи, и век в разлуке
всё шипы и редко розы
что я видел? только слёзы
 

Постепенно Львёнок рассказал мне свою версию произошедшего. Как так вышло, что он не пришёл на свою собственную свадьбу. История была невесёлая. Он сказал, что очень любил Гретхен и считал дни до бракосочетания, но в последний вечер перед этим событием у него в голове как будто что-то щёлкнуло. Как будто с глаз спала пелена, и он вдруг со всей ясностью увидел, что означает брак. А это, по его мнению, означало ответственность. Он подумал, как они с Гретхен будут жить. Как он, будучи главой семейства, мужем, а потом и отцом, сможет обеспечить семью? Кем и где он будет работать? Откуда он возьмёт деньги? В стране сейчас разруха, экономический кризис, хаос, работы нет. Война в Чечне. Его, может быть, заберут в армию и отправят воевать. Кто знает? Ему ведь всего восемнадцать, призывной возраст. Ну вот поженятся они завтра, а дальше что? Где они будут жить? Ни у него, ни у Гретхен своего жилья нет. Куда он приведёт молодую жену? К своим родителям? Чтобы его мама и Гретхен делили одну кухню? Толкались вместе у плиты? Ссорились из-за кастрюлек? Боже упаси! Потом, может быть, у них появится малыш. Как они все поместятся в одной квартире? Ребёнок будет орать по ночам, не давать спать его родителям, которые целый день работают, им ночью надо отдыхать. Его родителям придётcя работать, как каторжным, чтобы прокормить молодую семью: двух студентов и ребёнка. Или ему самому придётся бросить учёбу и срочно идти работать. Куда? На рынок? Так его не возьмут на рынок, он не умеет продавать. Его тут же обманут, обсчитают, ещё и сам потом должен будет. Поставят на счётчик, как он потом расплатится?

Какую жизнь он может предложить Грете? Что он может для неё сделать? Как он может обещать ей спокойную жизнь в достатке? Чтобы она была за ним, как за каменной стеной. Чтобы у неё всё было, то, что обычно хочется иметь женщинам. Наряды, украшения, косметика, мебель, машина, дача. И чтобы их ребёнок ни в чём не нуждался. И ещё чтобы можно было бы помогать родителям, когда они станут старенькими. Как он это сделает?

Держаться за ручки и переглядываться – это одно, а семейная жизнь – другое. Это очень, очень серьёзно! Он не может так обмануть Гретхен, они не должны пожениться ни в коем случае. Он должен с ней расстаться. Хотя бы для того, чтобы она связала свою жизнь с другим человеком, который сможет её обеспечить, более достойным, чем Львёнок. Но как? Всё уже готово, завтра у них свадьба, ресторан заказан, гости приглашены, такие деньги потрачены, а их и так нет, этих чёртовых денег! Свадебное платье сшито, и Гретхен будет завтра ждать его в ЗАГСе, вся в белом, с цветочками. А он не может на ней жениться, не может! Они все ждут от него решительных действий, а он не может!