Текст книги "Практика предательства и другие истории девяностых"

Я очень боялась этого рассказа, к тому же режиссёр, в силу своей творческой натуры, умел рассказать так, что видишь всё как будто наяву. Прямо до сих пор у меня стоит перед глазами эта картина… Вот надо было ему так детей пугать! И только когда я выросла и прочла массу книг, я поняла, что эта история – смесь из рассказов Платонова и кино про Лоренса Аравийского. А режиссёр этот никогда в Казахстане не жил и сестёр у него не было…

Взрослые тоже врут. Даже те, на кого никогда не подумаешь. И дети врут. Люди врут, так они устроены, такая у них натура. И я вру, и ты врёшь. Что же с этим поделать?

Лет шесть назад дело было. Пронёсся слух, что режиссёр Петров выдал дочку замуж. То есть Юльку, или, как мы её называли, Юю. Выдал очень удачно. За американца. Не знаю как, не знаю когда, но он познакомился с каким-то американцем, который очень хотел жениться на russian girl. Зачем ему это было надо? Не понятно. Ну вот взбрело в голову, какой-то друг у него женился на русской и очень был доволен. Говорил, красавица, умница, хорошо ведёт хозяйство, вкусно готовит, играет на рояле, читает наизусть стихи. И ему понадобилось. Ну, режиссёр как-то свёл его со своей дочкой. Никто и глазом моргнуть не успел, а они уже свадьбу сыграли. Раз – и готово! Американец увёз Юльку за океан. Ей все завидовали. Я тоже. Юлька стала взрослая, уехала далеко-далеко, упорхнула куда-то в облака. Там за границей, наверное, жизнь совсем другая. У них, наверное, свой дом, несколько машин, яхта. Говорили, он очень богатый. Юлька родила там ребёнка, получила вид на жительство, и тут же развелась с этим американцем.

Сказала, что он её бьёт, голодом морит, в доме на ключ запирает, не даёт ей видеться со знакомыми, проверяет её почту и слушает телефонные разговоры. Она отсудила у мужа большую часть его имущества и сбережений. Это известное дело в Америке, они все друг с другом судятся, я слышала. Юлька оставила мужу ребёнка и уехала из страны в Мексику. Как она смогла бросить малыша, я не знаю. Но её папа-режиссёр говорил с её слов, что ребёнок слишком напоминал ей о муже, и её тошнило на него смотреть. Мужа суд посчитал неспособным позаботиться о ребёнке, и малыша отдали в детский дом. Режиссёр с женой несколько раз пытались найти внука, обращались во всякие инстанции, но ничего не получилось.

А сама Юя совсем пропала. Она не писала и не звонила, и что она делала в Мексике, и была ли она там на сaмом деле – никто не знал. Отец искал её, но не нашёл, её след потерялся несколько лет назад где-то в Центральной Америке, если это вообще правда. Он всё-таки думал, что она жива, потому что если бы Юя умерла, им бы с женой, наверное, сообщили…

Не знаю, что было дальше, на дачу они теперь не ездят. Дом стоит пустой, никто здесь не бывает, со стен начала постепенно слезать краска.

Юя затерялась где-то в Америке… Был такой писатель Уильям Берроуз. Это он написал «Города красной ночи», «Интерзона», «Дезинсектор!» и «Мягкая машина». Он случайно застрелил свою жену, хотя некоторые думали, что не случайно. Он сам до конца своей жизни так и не смог понять, как это произошло. Они выпили на вечеринке и решили сыграть в одну игру. Жена поставила себе на голову стакан виски, чтобы муж сбил его выстрелом из пистолета. Берроуз был не слишком пьяный, он умел обращаться с оружием, к тому же стрелял с расстояния в два шага, тем ни менее, попал жене прямо в лоб. Его арестовали, но выпустили под залог, и он тут же сбежал заграницу, чтобы его не отправили на электрический стул. Залог – это была большущая сумма денег, которую внесла его семья. Это был гарант того, что Берроуз не сбежит, иначе вся сумма пропадёт. Но он на папины деньги положил и смылся в Мексику. После этого он слегка повредился головой и начал писать книги. Ему пришлось прожить большую часть жизни в Южной и Центральной Америке, а так же в Северной Африке.

В одной из своих книг он написал такую фразу: «Во сне я часто ищу пропавших людей». Вот и я тоже – ищу пропавших людей. Только не во сне, а наяву. Я никого не нахожу, все выросли, все разъехались, некоторых уже нет. Остались одни только призраки. Одни только тени.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Так я никогда не дойду до магазина. Надо бы ускориться. Вот – полянка рядом с Юлиным двором. Она ничья. Раньше здесь стоял магазин, но он сгорел много-премного лет назад, мы ещё были маленькими, и с тех пор здесь больше ничего не построили. Этот участок остался ничьим, зажатым между двумя соседскими дворами. На нём росла огромная берёза, она так причудливо изгибалась, на ней было здорово сидеть, как на диване. Мы проводили здесь чуть ли не всё лето. Помню, как мы с Юлей играли в киносъёмки. Мы играли в то, что сами знали и множество раз видели у родителей на работе. Юля была режиссёром, как её папа, а я – кинооператором, как мой папа. Она ходила туда-сюда по поляне, изображая крайнюю степень ярости, а я бегала за ней со старым папиным фотоаппаратом, который уже не работал. И тоже изображала ярость и возмущение. Всё, как по-настоящему.

Режиссёр-Юля кричала:

– Бездари! Никакого видения концепции! В гроб меня загонят! Вы хоть сценарий читали? Читали? Вы, может, вообще читать не умеете? Здесь чёрным по белому…! Всё, у меня сейчас будет приступ с сердцем, я уже чувствую! Вы этого хотите?

Я тоже не отставала:

– Но Гиацинт Веницианович! Конечно, мы читали сценарий, много много раз читали. Я его наизусть помню. Каждый вечер перед сном перечитываю. Но поймите и вы меня. В конце концов, я художник, я так вижу!

– Художник?! Художником вы будете для вашей бабушки на кухне. А для меня вы – исполнитель! Вам было дано творческое задание, ну вот и исполняйте. Господом Богом вас прошу, милый, родной, не обижайтесь! Давайте работать, дел много, у нас ещё одиннадцать серий впереди. Всё, собрались с силами, дорогой мой, и работаем!

– Так не можем мы работать, Гиацинт Веницианович, у нас героиня пропала. Актриса наша, Звездолюбова, такую истерику закатила, что у всех уши позакладывало. И сбежала со съёмочной площадки. Что ж нам без неё делать?

– Как так сбежала?! Куда сбежала?! Найти немедленно и вернуть! Звездолюбова! Вернись сейчас же! Чтобы через три секунды была на месте, иначе ты уволена. У нас незаменимых нет! Что ты о себе думаешь? Ты думаешь, ты звезда? Я тебе сейчас покажу звезду! Мне звёзды не нужны! Ты исполнитель, ты поняла? Ты винтик в моей машине. Если через три секунды ты не будешь стоять на съёмочной площадке, ты уволена. Через четыре можешь уже не приходить. Я считаю до трёх. Раз! Два! Уже два, Звездолюбова. Три! Всё! Всех уволю! Где она? Ну зайка, ну рыбка, ну не надо, за что ты меня так! Виолетта, душенька, лапочка, вернись, ради бога!

И тут в нашей игре появлялась актриса Звездолюбова:

– Гиацинт Веницианович, я здесь, вот она я… увольняйте меня, если хотите. Да, делайте со мной, что угодно, убейте меня, своими руками убейте…

На роль истеричной актрисы мы обычно звали соседскую девочку, которую звали Виолетта. Она отлично подходила на эту роль в нашей игре, потому что её мама была актрисой, но только настоящей. Виолетта играла так убедительно, что казалось, это всё происходит на самом деле, прямо на наших глазах. У неё был талант! Она так уморительно изображала, как актриса издевается над режиссёром, что мы просто валялись от смеха.

Да, это было не вчера. Было, да прошло. Сколько лет нам тогда было? Десять? Одиннадцать? Виолетта всегда хотела быть актрисой, играть романтические роли. У неё были золотые вьющиеся волосы, огромные синие глаза и длинные ресницы, как у принцессы из сказки. Она любила платья с воланами какого-нибудь нежного цвета: розового, голубого или сиреневого. Мы её иногда дразнили: «Виолетта в фиолетовом».

Виолетта хорошо пела, танцевала и знала невероятное количество стихов. Особенно ей нравился Есенин. Она любила читать вслух стихи, и, как ни странно, это не звучало ни глупо, ни скучно. Мы, дети, ни за что не стали бы слушать, как кто-то читает стихи, засмеяли бы, закидали незрелыми яблоками. Но в исполнении Виолетты это получалось совершенно естественно, мы с удовольствием её слушали и никто не смеялся. Наверное, это называется «талант».

 
Вечер чёрные брови насопил
Чьи-то кони стоят у двора
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?
 

После школы она поехала в Москву и поступила там в Театральный Институт, самый крупный в стране. В отличии от моих родителей, её мама с папой не стали отговаривать от работы в кино. Это было её призвание, к этому лежала её душа. Сперва она звонила домой каждый день, потом несколько раз в неделю, потом раз в месяц. Ну что ж, говорили её родители, у девочки своя жизнь, она уже взрослая. Они присылали ей деньги, хотя она давно уже перестала отзваниваться, чтобы поблагодарить. Родители пожимали плечами: молодость бывает только раз, пускай Виолетта поживёт в своё удовольствие.

Однажды они узнали от знакомых, что она не учится в Театральном Институте уже около года. Они решили ей позвонить и узнать, чем она занимается в Москве, но никто не взял трубку. Виолетта пропала. От общих знакомых они слышали, что она, вроде бы, жива, её видели то тут, то там. Она у кого-то ночевала, у кого-то обедала, у кого-то оставляла свои сумки на пару дней. Но поймать её так и не удалось. Родители Виолетты обратились в милицию, но им ответили, что невозможно начать поиски совершеннолетней девушки, которую регулярно встречают живой и здоровой. Видимо, у неё есть свои причины не звонить родителям, и никто не может заставить её это сделать.

Прошёл ещё год. Из Москвы уже не приходили вести о том, что Виолетту где-то видели. Её никто больше нигде не видел. Говорили, что она пьёт, нигде не работает, живёт где попало и с кем попало. Спит «на флэту» у каких-то мутных личностей, связалась с одним наркоманом.

Потом отец Виолетты сам увидел её совершенно случайно. Ехал с дачи с сумкой на колёсиках, полной кабачков, и на вокзале увидел грязную полудохлую попрошайку, одетую в обноски. Та ходила по перрону и подбирала окурки. Он не сразу узнал свою дочь, а когда узнал, лишился дара речи, и ничего не смог ей даже сказать. Виолетта посмотрела на него и быстро пошла прочь, потом обернулась и крикнула:

– Скажи всем, что Виолетта умерла. Так и скажи!

Отец Виолетты потом много раз приходил на этот вокзал, искал её, но больше ни разу не видел. Он стал странным, часто бродил по вокзалу, сидел там на скамейке. Говорил, что иногда как будто бы видит Виолетту, ему кажется, что она где-то здесь. Но видит он её только краем глаза, а когда поднимет голову и посмотрит прямо, то там никого нет.

Он винил себя. Зачем отпустил её одну в Москву? Зачем разрешил поступать в Театральный Институт? Но что ему оставалось делать? Не дома же её взаперти держать! Она уже взрослая! И ведь не все студентки Театрального Института становятся бездомными пьяницами. Видимо, Виолетте не хватило твёрдости характера. Нет, характер не был её сильной стороной. Она была творческая, спонтанная, талантливая, да, но не слишком твёрдая. Она такой уродилась. Такова была её природа. А может быть, её такой воспитали. И кто её за это упрекнёт? Кто в этом виноват?

Мои родители не разрешили мне работать в кино, её родители – разрешили. Бедные родители! Что ни сделают, всё неправильно, всё плохо. И так плохо, и эдак. Трудно, наверное, быть родителем.

Иду дальше. А вот ещё один пустой дом на соседней улице. Призраки окружают меня плотной толпой, надвигаются на меня из-за тёмного дома, идут через двор.

Здесь жил мой друг. Точнее, наш общий друг. Его звали Володя. Он был тоже из местных, учился в одном классе с Серёжей. Ну, не совсем из местных. Хоть его семья и жила в деревне круглый год, они не были дачниками, но и местными их назвать было нельзя. Его родители были городские, переехали в деревню сразу после рождения сына. Решили вести натуральное хозяйство, чтобы ребёнок вырос на природе. Хиппи, наверное. Мечтатели-походники. Видели в этом какую-то романтику. Развели скотину, посадили огород. Володина мама работала в детском саду воспитателем, а папа в школе – учителем истории. Над ними посмеивались из-за того, что они вели хозяйство по книгам, всё делали так, как надо по науке. И у них вечно ничего не получалось! «Крокодил не ловится, не растёт кокос!»

Володя оказался уже более хозяйственным, чем его мечтательные родители. Он, правда, долгое время хотел стать библиотекарем. Чтобы местные ребята читали книги, а не пили спирт после школы. Но Перестройка и последующий за ней экономический кризис положили конец его мечтам, библиотеку в деревне закрыли. В армию его не забрали, у него был врождённый порок сердца. Тогда Володя занялся бизнесом. И очень успешно. Сперва он помогал по хозяйству всем желающим, строил сараи и бани, чинил веранды. У него были золотые руки. Работы было много. У нас же садоводство для культработников, здесь получали участки те, кто трудился в области кино и телевидения. А они обычно не отличаются хозяйственностью. Гвоздь в стену забить – надо звать Володю!

Кроме Володи в строительстве разбирался один только Ваня-декоратор, но он отличился тем, что вместо дома построил себе плоскую декорацию, где стены были из сантиметровой фанеры. Ему никто в этом плане не доверял. Культработники тоже хотят жить в нормальных домах, хоть руки у них растут и не из того места.

Потом работы стало так много, что Володя решил нанять себе помогальщиков. Я не знаю, как, но он нашёл каких-то ребят из южных частей бывшего СССР. То ли из Таджикистана, то ли из Туркмении, я сейчас не вспомню. К нам в садоводство приехало человек пятнадцать парней, которые жили у Володи в сарае за домом. Они целыми днями работали, а по вечерам сидели на корточках около своего сарая, свесив руки, и плевали перед собой на землю. Одевались они в синие спортивные штаны, шлёпанцы и майки. Выглядели страшновато, как-то очень не по-нашему, все смуглые, бритые налысо, и черты лица были у всех одинаковые, я их не различала. Может, они были родными братьями? Сперва их боялись, но потом как-то привыкли. Через пару лет в садоводстве уже знали, что это «наши» гастарбайтеры, они построили практически всё, что в этом садоводстве было, к тому же не пускали к нам гастарбайтеров из других деревень. В общем, культработники жили с ними в мире, правда диалог между двумя сторонами никогда не возникал, все переговоры шли исключительно через хозяина Володю. Я даже не знаю, понимали ли они по-русски.

Володя держал их в строгости. На ночь запирал сарай на ключ, чтобы не сбежали и ничего ночью не наделали. Он вообще со временем сильно изменился, вырос высоким и широким в плечах, отрастил бороду, приобрёл совершенно недобрый взгляд и командный голос. Мне уже было не представить, что он раньше хотел стать библиотекарем. Он женился, родил ребёнка, завёл коров, коз, лошадей, докупил земли. Родители его переехали обратно в город, а сам Володя стал чем-то вроде хозяина всего нашего садоводства. По крайней мере, без его согласия ничего не делалось. Он был меня на три года старше, но казалось, что на целую жизнь.

Вот из-за Володи-то всё и случилось. Точнее, не из-за него, а из-за гастарбайтеров в адидасовских штанах. Но этого никогда не случилось бы, если б Володя не привёз этих людей в наш дачный посёлок.

Там был один парень. Его звали Бахтияр.

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #

Внутренним взором я снова вижу его. Это было год назад, а кажется, что десять. Сейчас на улице темно и пасмурно, а мне представляется июльский полдень, двор залит солнцем, жарко. Я лежу в шезлонге, на мне надет один только купальник и солнечные очки. Два маленьких треугольника розовой ткани сверху и один побольше – снизу. Я читаю книгу и загораю. Бахтияр копает яму под фундамент в нескольких метрах от меня. На нём надеты синие штаны с белыми лампасами, подвёрнутые до колен, и шлёпанцы, он без рубашки. Я смотрю на его загорелое, сильное тело, блестящее от пота, которое, кажется, всё состоит из одних только мышц.

Рядом со мной стоит огромная деревянная лохань, её купили, чтобы использовать как ванну, но редко у кого хватало сил наполнить её водой из колодца. Бахтияр перестаёт копать, оборачивается в мою сторону:

– Хатити, я вам вада бочк носить буду? Вы купатса будити.

– Ну, давай.

Он начинает носить воду из колодца и скоро наполняет лоханку до краёв. Носит сразу по два огромных ведра, и ему как будто не тяжело. Я такое ведро даже не подниму. А он – раз, два, три – и готово! Можно окунуться, такая жара на улице. Я знаю, что вода ледяная, но запрыгиваю в деревянную ванну. С визгом из неё выскакиваю. Какой кайф! Кожа горит, в глазах звёздочки, дыханье перехватило. Ух, как здорово! Говорю ему:

– Давай, теперь ты!

Бахтияр снимает шлёпанцы и залезает в воду – прямо в штанах. Он тоже кричит от восторга, плещется так, что брызги летят во все стороны. Мы смеёмся, oн даёт мне большое банное полотенце, которое висело рядом на верёвке, я вытираюсь, потом он вытирается сам. Полотенце всё чёрное, потому что он очень грязный.

Призраки, снова призраки.

На следующей неделе я приехала на дачу с другом. Мы загорали и купались, а Бахтияр заливал фундамент. Ещё через неделю я приехала одна, мой друг немножко задержался, но обещал подъехать к вечеру. Я сходила на залив, потом приготовила ужин и села его ждать. Читала книжку и иногда смотрела на часы. Скоро уже приедет.

Тут со двора послышался шум, я вышла на крыльцо его встретить, но увидела у калитки не моего друга, а Володиных гастарбайтеров. Что им надо? Их рабочий день на сегодня уже закончился. Может, забыли чего-нибудь? Но всё это выглядело как-то странно. Целая толпа ввалилась на наш участок, они что-то оживлённо говорили друг другу, кричали, шли к моему дому. Впереди всех был Бахтияр. Я ничего не поняла, но увидела у него в руках нож. Быстро захлопнула дверь и заперлась на ключ. Бахтияр взбежал на крыльцо и дёрнул за ручку двери с такой силой, что ручка отлетела. Но дверь не открылась. Он пришёл в ярость. Остальные тоже орали и махали руками. Что происходит? Что мне делать? Из их криков я разобрала только: «Выходи!» и «Зарежу!»

Толпа Бахтияровых соотечественников окружила наш дом. Они колотили кулаками по стенам, кидали камни о жестяную крышу, шум стоял ужасный. Я очень надеялась, что этот шум услышат соседи. Хотя, может, они и не обратят внимания, у нас ведь часто бывало шумно в последнее время, когда я приезжала с друзьями. Я думала, нашу дверь можно выбить ногой, она не такая уж крепкая. Можно разбить камнем окно и влезть в дом, для Бахтияра это не составит никакого труда. Почему он этого не делает? Постепенно шум прекратился. Может, они ушли? Я выглянула в окно, гастарбайтеры сидели на корточках около дома. Видимо, решили взять меня измором. Когда-нибудь я ведь выйду из дома, не могу же я вечно прятаться взаперти. А может быть, они сейчас сидят и придумывают план, как меня выкурить из укрытия.

Что ж мой приятель так долго не едет? Я не хочу, чтобы он знал, как сильно я жду его, у нас были не такие отношения. Но не могу больше ждать, звоню ему на мобильник. У меня садится батарейка, а электричество снова отключили. Надо бы поберечь батарейку на крайний случай. Я не хочу паниковать, но, может быть, это он и есть – крайний случай?

Звоню. Спрашиваю, докуда он уже доехал и когда будет. Пытаюсь придать голосу игривость, чтобы он не подумал, что я попала в беду и больше всего на свете жду сейчас его. Он отвечает:

– Слушай, зайка, я уже выпил пива. Тут футбол по телеку, наши играют с чехами. Не поеду сегодня, окей? Давай завтра.

Я отвечаю таким беспечным голосом, на какой способна:

– Окей, тогда я пойду на вечеринку без тебя. Не жалуйся потом, если меня украдут.

Он смеётся, и мы прощаемся. На вечеринку… Прямо как в Шекспировском Гамлете: «Где Полоний? На обеде. Да не на таком обеде, где он обедает, а на таком, где им обедают.»

Что мне делать? Что мне делать? А делать-то нечего. Как ни крути, выход один, нужно звонить родителям. Как я не хочу! Во-первых, что они могут сейчас сделать? Как они могут мне помочь? А во-вторых, как я им объясню? Что я им скажу? Почему Бахтияр хочет меня зарезать? Даже если я ничего не буду объяснять, мама всё поймёт. И скажет – что? Правильно, «разбирайся сама». И будет права. Но я не вижу другого выхода. Папа в командировке уже четвёртый месяц, он отпадает. Звоню маме.

Не помню, как я сформулировала мысль. Что-то вроде, Володины чурки взбесились, накурились анаши, припёрлись в наш двор и начали мне угрожать. Окружили наш дом, я заперлась, но они сидят во дворе и ждут. Хотят меня зарезать. Мама сказала:

– Так. Очень интересно. Ну а я здесь причём? Что ты от меня хочешь?

– Я не знаю. Что мне делать?

– А что ты собиралась делать, когда с ними путалась? Какой у тебя был план действий? Вот ему и следуй.

– Я не путалась!

– Тогда, значит, всё нормально? С чего им тебе угрожать? Не выдумывай. Скажи им, чтобы шли домой спать. Иди и прикрикни на них, они тут никто. Прикажи им, и дело с концом.

– Они хотят меня убить!

– Слушай, ну разберись там со своими мальчиками, честное слово.

Тут у меня окончательно села батарейка. Но это было без разницы, я и так поняла, что мама обо всём этом думает. И правда, чего я хотела? На что я надеялась? Что мама сейчас вскочит в такси на ночь глядя, и за безумные деньги, сломя голову, рванёт из города на дачу? На предельной скорости помчится меня спасать? И как она стала бы меня спасать? Драться с Бахтияром? И получила бы от него ножом в живот? Или как я себе это представляла?

Время идёт. За окном темнеет, а в доме уже совсем темно. Электричества так и нет. Я вижу в окно, как во дворе у нас светятся красные огоньки сигарет, слышу как гастарбайтеры переговариваются, как они двигаются там в темноте. Нас разделяет только деревянная стена дома, не больше метра между нами. И тут вдруг дают свет. Ура! Я быстро ставлю телефон заряжаться. Я знаю, что делать, надо звонить Володе. У меня нет его номера, я ему никогда не звоню. Последний раз мы разговаривали лет шесть назад, тогда ещё не было мобильников. Но, к счастью, моя мама по старинке записывает все нужные номера на бумажку, а бумажка приколота над кухонным столом. Вот его номер, «Володя стройка», звоню. Только бы он ответил! Только бы не оказался вне зоны доступа!

Слышу на том конце неприветливый голос, скорее рычание: «Алё, кто это?»

Я говорю только, что это Катя, и что его ребята хотят меня прирезать. Ему долго объяснять не надо. Он сразу всё понял и даже не удивился. Он отвечает тоже очень кратко:

– Я в городе. Сейчас приеду. Не выходи к ним.

А я и не выхожу. Сижу на стуле и смотрю на часы. Сколько времени понадобится Володе, чтобы доехать из города до нашего посёлка? Час? Меньше? Зависит от пробок на дорогах. Ну, приедет он, и что? Что он будет делать? Он один, а их много. Но гастарбайтеры его боятся, он хозяин. Может они потому и решились напасть на меня, что Володи не было дома? Я погасила свет, чтобы меня не было видно в окна, сама смотрю во двор из-за занавески. Странно, но я что-то не вижу во дворе никакого движения, ни огоньков сигарет, ни теней, ничего. Затаились где-то? Ушли? Слава Богу! Как было бы хорошо, если бы они одумались и просто ушли. Или устали бы и решили лечь спать. Или забили по косяку и их бы разморило. Чтобы Володе не пришлось с ними разбираться. Чтобы эта история просто сама по себе закончилась. Ну, пошумели и хватит, пора по домам.

Но тут я, вроде бы, вижу какое-то шевеление у дальнего забора, свет. У кого-то с собой фонарик? И что он там делает с фонариком? Что он там у забора ищет? Свет становится ярче, ещё ярче. Огонь! Мамочки! Они решили поджечь дом, чтобы я выскочила наружу, тут-то они меня и прирежут. От страха я теряю способность соображать, я застыла посередине комнаты, смотрю в окно, как заворожённая. За окном – светло, как днём. Я вижу пламя, дым, слышу крики, какие-то тени начинают метаться взад и вперёд.

Я принимаю решение. Нужно бежать. Если я побегу, то, может быть, я спасусь, но если останусь в доме, то точно сгорю. Дом, видимо, не спасти, ну да ладно. Так, быстрее, есть здесь что-то ценное, что нужно забрать с собой? Кошка в городе, остальное не важно. Распахиваю дверь. Рядом с домом – никого, никто меня не караулит. Теперь я могу как следует рассмотреть, что происходит. Горит соседний дом. На нашем участке ни одной искры, как это ни странно. Ветер в сторону соседей, не в нашу сторону. Страшно настолько, что я еле стою на ногах. Бежать, или не бежать? Что делать?

Тут с завыванием подкатывают три пожарных машины и начинают заливать горящий дом. Всё как в кино. Я даже не знаю, сколько прошло времени. Час? Две минуты? Соседский участок и часть нашего залиты пеной. Поднимаются облака пара вперемешку с дымом. Я захожу обратно в дом, снова сажусь, я ничего не соображаю.

Володя ворвался ко мне в дом, как разъярённый зверь. Я думала, это он меня сейчас зарежет, а не Бахтияр. Он так орал на меня, что я вжалась в угол у печки, как будто там было безопаснее. Почти все слова были матерные, но не трудно было угадать, что он имеет в виду.

– Ты что делаешь, паскуда!? Ты что, мать твою, делаешь? Нас здесь всех сейчас пересажают! Ты хоть соображаешь, мразь, что ты наделала? Всё из-за тебя! Ты с кем, шалава, спуталась? Убить тебя мало! Жалко, что он тебя не прирезал! Ты знаешь, что это за люди?! Ты знаешь, как они живут? С этими людьми в игрушки играть нельзя! Это тебе не питерские твои театральные мальчики. Они по нескольку лет у меня в сарае сидят, света белого не видят, работают и спят. Им надо на свадьбу заработать. Они работают за копейки, наскребут тысячу баксов и домой едут, жениться. У них у всех невесты дома, их в детстве ещё просватали, это ж дело чести. Им надо свадьбу сыграть, тогда ты человек, тогда только их семью уважают. Они тут как рабы вкалывают. Хуже рабов. Тех хоть кормят, а я их даже не кормлю. Твой Бахтияр бабу несколько лет не видел, ему сперма в голову ударила. Ты соображаешь? Как он тебя не убил? Четыре двора сгорело! Старик со старухой сгорели! Вон, трупешники выносят, иди, полюбуйся! А отвечать буду я! Это я сюда этих чурок привёз. И все без документов! Нас всех здесь…! Нас всех здесь сейчас уроют! Из-за тебя, курва! Из-за тебя! Ты мне скажи, давала ты ему или нет? Говори, дрянь! Давала ему?

Я слушала и представляла, как мы в детстве играли с ним в индейцев, как он построил нам шалаш, как помогал мне залезть на дерево. Как он меня катал на багажнике велосипеда, когда мы были подростками. Как мы ездили в поляны за цветами. Как мы вместе купались. Он научил меня плавать. Он научил меня всяким пионерлагерским песням и прибауткам. Однажды мы с ним танцевали на день Нептуна, у него тогда волосы были выкрашены синей краской, чтобы похоже на русалку.

Я тоже начала на него кричать:

– Володя, на каком языке ты со мной разговариваешь? Я тебя помню совсем не таким!

Он посмотрел на меня бешеными глазами:

– Я тоже помню тебя – не такой.

Он стоял посередине комнаты, под лампой с оранжевым матерчатым абажуром, на котором были вышиты цветочки. Головой он доставал до самой лампы. Он выглядел, как чёрное пятно, медведь-гризли на задних лапах, который занимал собой почти всю комнату. Володя больше не кричал на меня.

– Никому не говори, что знакома с ним. Поняла? Если это всё выяснится – тебе кранты. Его родные тебя прирежут. Пойду скажу ему. Может, ещё успею.

И вышел за дверь, где во дворе мигали фарами машины скорой помощи, милиции и пожарников, клубились облака дыма и пара, бегали и шумели люди. Там кричала его жена с ребёнком на руках, толпились соседи, пожарники заливали чёрные обуглившиеся брёвна. Володя широкими шагами пошёл к ним.

Я на всякий случай собрала сумку, села на стул и стала ждать, когда за мной придут. Так я просидела до утра, но никто не пришёл. Володя не закрыл дверь, когда уходил, а у меня не хватило сил пойти и закрыть за ним. Мне казалось, я тем самым оставлю его там на улице – совсем одного. Kак будто отдам его на растерзание всем им, кто только и ждал накинуться на главного виноватого. Я села на стул, поставила рядом сумку и сидела так до утра напротив открытой двери. По радио ночью передавали оперу Бизе «Искатели жемчуга». Такие вещи передают только по ночам, это всё равно никто никогда не слушает. В ту ночь я прослушала всё от начала до конца.

Опера была очень подходящая. Там было так: жили-были двое парней и девушка – на Цейлоне. Они все были влюблены друг в друга, и были одновременно друзьями. Их звали Зурга, Надир и Лейла. Однажды Лейла спасла жизнь Зурге, и он в благодарность подарил ей своё драгоценное ожерелье. У них получился любовный треугольник, и чтобы не ссориться из-за друг друга, они решили расстаться. Прошло сколько-то лет. Зурга стал царём в одном городе. Надир остался простым охотником. А Лейла стала жрицей в храме, потому что была такая красивая. А жрицы должны были всю жизнь оставаться незамужними, иначе их убивали. И вот однажды в этот город приехал Надир, охотник. Он попадает на праздник коронации, там чествуют нового царя. Он встречается с царём Зургой, и они узнают друг друга. Потом на празднике появляется жрица, скрытая от посторонних глаз длинной вуалью. Но Надир узнаёт в ней Лейлу, и бросается к ней, не в силах сдержать свои чувства. Она тоже не может скрывать свою любовь. Стражники хватают их и предают правосудию. Лейлу должны казнить за то, что нарушила обет целомудрия. А Надира – за святотатство. Царю очень жаль своего старого друга и красивую девушку, но закон есть закон. Ведь он царь, и он, как никто другой, должен соблюдать законы королевства. Тут Лейла обращается к нему с просьбой о помиловании и показывает то ожерелье, которое он дал ей когда-то за спасение его жизни. Зурга вспоминает всё, как оно было, и тоже узнаёт её. Он освобождает Лейлу и Надира и даёт им сбежать. А чтобы жители города не погнались за ними, поджигает свой город, вверенный его заботе, в котором он теперь царствует. На прощание они обнимаются все втроём, и Надир с Лейлой уходят. Царь Зурга остаётся и ждёт, когда жители города придут за ним, чтобы наказать. Те бросают его в огонь, который он сам же и развёл.

Вечное желание любви, вечная погоня за счастьем, это красивая опера и очень реалистичная история. Всё, как в жизни, никаких выдумок. Я верю, что так и было на самом деле. Может быть, поэтому опера Бизе была не слишком популярна при жизни композитора. Слушателям не хватило сказки, всё было очень уж реалистично.